Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Давай, Коста! – неожиданно раздался восторженный крик Юрьевича. – Эх! Эх! Эх! – продолжал он в ритм хлопанья. Наверняка, посещал разудалые кавказские вечеринки горцев в Петербурге!

Тамара прекрасным лебедем плыла по кругу, все время кружась, все время меняя высоту рук. Мы, не касаясь друг друга, тем не менее, несли такой заряд любви и желания, что я видел, как зал это чувствовал. Я видел и восторг публики, и её зависть. Меня это настолько распалило, что я не удержался, и когда Тамара в очередной раз проплывала мимо меня, шепнул на грузинском, вспомнив слова Вани Мавромихали в адрес моей сестры и ее мужа: «Ох, и жаркая будет ночка!»

Тамара не шикнула, не назвала похабником. Улыбнулась. Потом бросила взгляд на дирижера, сделав пару движений указательным пальцем по кругу. Дирижер сразу понял, что Тома требует ускорить ритм. Барабанщик, по-моему, возликовал. С удвоенной яростью набросился на свои барабаны. Оркестр уже еле поспевал за ним.

А Тамара плыла по кругу и улыбалась. Думаю, она в этот момент опять вспомнила про двор в Вани пару лет назад. А может о том, как уже не чаяла выжить в ауле братьев Фабуа, когда Бахадур уже ничем не мог ей помочь, а напротив стоял осклабившийся Ахра… Не знаю. В одном был уверен: Тамара сейчас думала о том, что никто не мог себе представить, что она будет танцевать перед королевскими особами, что весь зал будет ею восхищаться, женщины – завидовать, а мужчины – желать её. Тамара сейчас была уверена, что хлыщ, сделавший ей комплимент, оказался прав: именно она была настоящей королевой этого бала!

Сбросив улыбку, Тамара показала мне, что пора закругляться. Я кивнул. Опять улыбнулся. Начал от неё отдаляться.

–? – был немой вопрос жены.

– На коленях подлечу! – шепнул я ей.

Тамара кивнула. Потом подняла указательный пальчик. Дирижер понял, что следует ждать финала. Я уже отошел на максимальное расстояние, ловя удивленные взгляды публики. Тамара также остановилась, кружилась на месте.

«Не! Здесь не удержусь!» – подумал я.

Потом заорал, разбежался, бухнулся на колени и быстро заскользил по паркету к ножкам моей царицы.

Зал ахнул. Перестал аплодировать, затаил дыхание. Тамара кружилась, ловила взглядом мое приближение к ней. В нужный момент она застыла, махнула ладошкой. Дирижер сделал финальный взмах. И одновременно с последним ударом барабана я остановился в сантиметрах от ног жены.

Была еще пара секунд гробовой тишины. Потом зал взорвался. Все вскочили на ноги. Тамара протянула мне свои ручки. Я поцеловал их. Поднялся. Теперь мы напоминали фигуристов, закончивших свое триумфальное выступление. Поворачивались во все стороны, скромно кланялись.

Александр смотрел на нас, хлопал. Виктория смотрела на нас, хлопала и что-то говорила Цесаревичу.

– Ну, сейчас-то мы можем пойти домой! – прошептала жена, улыбнувшись, во время очередного поклона. – Чур, я сверху!

[1] Девятая, заключительная фигура, гросфатера называется «прыжок через платок». Прыжок исполняют кавалеры.

Глава 17

Вася. Сурхаева башня, 29 июня-4 июля 1839 года.

Бой – скорее, бойня – продолжался до темноты. В четыре часа пополудни измученных жестоким зноем и потерями куринцев сменили кабардинцы. Но и люди полковника Лабынцова не устояли перед яростью команды Али-бека. Мюриды казались исполинами, бессмертными гигантами, которых ничто не могло поколебать. Они пережидали артиллерийский обстрел и снова возникали на краю скалы в густом столбе пыли, раз за разом нанося штурмующим гору непоправимый урон. Они также терпели потери, но отступить не было ни возможности, ни желания.

Их вдохновлял пример Али-бека. Ученый муж и претендент на престол Аварии, он сражался как простой воин. Ядром ему оторвало руку в районе локтя, но не до конца.

– Отрубите-ка ее, чтобы ничто не мешало мне в битве!

Никто не решился. Тогда Али-бек сам отсек себе изуродованную конечность, наскоро перевязал обрубок и бросился снова наружу из башни, чтобы забрать еще несколько жизней безбожников-урусов. К вечеру он потерял сознание от боли и вскоре умер. Погибли и другие мюриды – самые отчаянные.

Все усилия егерей оказались тщетными. Обильно залив скалы своей кровью, они отступили, прихватив павших товарищей. Свыше 300 человек выбыло из строя. У куринцев были ранены восемь офицеров и 194 нижних чинов, убито 23 человека.

Вася очнулся в лагере. Штуцер лежал под рукой. Его владельца вытащили кабардинцы, сумевшие добраться до вершины, но повторившие судьбу охотников. Потеряв всех офицеров, они скатились с горы, провожаемые радостными воплями победивших горцев.

Получив по голове, Вася вдруг понял, каким образом он оказался в белых тапочках в первый день своего попаданства.

Напились знатно. Еле на ногах держались. Искандер, как самый старший, как принимающая сторона, волевым решением заставил закончить возлияния, отправиться по номерам.

– Не последний день гуляем! – верно отметил он.

Ребята для виду покуражились чуток, намекая, что сил еще полно, но Искандер и слушать не стал.

Пошли по номерам. Вася, войдя в свой, снял ботинки и надел те самые одноразовые гостиничные тапочки. Думал пойти раздеться, принять душ, но тут голова закружилась. Все-таки – очень много выпил.

«Пойду на балкон, продышусь сначала», – решил Вася.

Вышел. Ухватился за перила. Стал часто и глубоко дышать.

– А еще не хотел идти спать! – раздался насмешливый голос Искандера с соседнего балкона. – На ногах еле стоишь!

– Да! – смеясь, признался Вася.

Помолчали. Вася отдышался, чуть проветрился. Огляделся.

– Мать твою! – тут же осекся, зная, как Искандер не любит мат и грязные слова. – Извини! Не удержался! Но – какая красота!

Красота, действительно, была из разряда тех, когда поневоле выругаешься от восхищения. Небо, кажется, протяни руку, достанешь. Звезд так много, что за всю жизнь Вася и не видел столько разом. И все яркие, крупные. Млечный путь, как на ладони – можно без телескопа изучать. Под небом – горы. Сейчас черные, величественные, будто нарисованные умелой рукой выдающегося графика.

– Да, красиво! – согласился Искандер.

Вася с недоумением обернулся на друга. Искандер сказал это с какой-то щемящей тоской в голосе. И стоял на балконе, грустно вглядываясь в одну, только ему ведомую точку. О чем-то задумался.

– Искандер! – Вася позвал его.

Друг продолжал смотреть в свою точку.

– Красиво! – повторил. Потом вздохнул и с горечью произнес, – Если бы ты знал, Вася, сколько крови здесь было пролито!

… Уныние охватило русские войска.

– Без сильного артиллерийского обстрела не справимся. Я потребую доставить сюда дополнительные пушки и кегорновы мортирки из Темир-Хан-Шуры, – невозмутимо подвел итог вылазки Граббе. – Пока их поджидаем, будем расширять батарею на правом фланге. Снести башню сможем лишь с восточной стороны.

К 4 июля прибыла долгожданная артиллерия с припасами. На утро был назначен обстрел и новый штурм. Для защиты людей были изготовлены деревянные щиты, обитые войлоком. Слишком много в последнем штурме пострадало голов, включая Васину, от катящихся камней. Если бы не папаха, лежал бы он уже в мелкой могилке, с трудом выдолбленной в каменистом грунте. Полковое кладбище под Ахульго росло чересчур быстрым темпом.

Бомбардировку пришлось отложить. Ночью мюриды из Старого Ахульго предприняли вылазку против двойной галереи, которую пробивали в гребне холма вдоль Койсу. Ее почти подвели ко рву, за которым начинались первые укрепления аула. С ее завершением можно было начать обстрел твердыни имама, до того момента остававшейся почти невредимой. Горцы это понимали. Тихо подкравшись, они перемахнули через мантелет и ворвались в крытую траншею. Завязалась отчаянная схватка. Резались в темноте всем что под руку попадется – штыками, кинжалами, камнями, зубами. Стреляли, кололи, били друг друга, хрипло дыша и выкрикивая проклятья.

С помощью резервной роты кое-как выдавили людей Шамиля в ров. Те исчезли как горные духи, растворившись в ночи. Русские праздновали победу. Но рано радовались. Через два часа непонятно почему вспыхнул мантелет (незаметно подкрались два мюрида и подожгли). Густо повалил дым. Длинная крытая галерея, пробитая в толще скалы, сыграла роль вытяжной трубы. Пламя перекинулось на плетеные туры.

– Растаскивайте! – испуганно кричал молодой офицер-сапер.

Огонь грозил уничтожить плоды многодневного труда. Но распорядительность офицера, убитого шальной пулей наповал через несколько минут, спасла сапу. Сбросили несколько туров под гору. Горцы тут же открыли сильную ружейную пальбу. Так и перестреливались до обеда.

– Пора начинать! – недовольно молвил Граббе.

Загремели все десять орудий батареи правого фланга. Офицеры куринского полка, не обращая внимания на грохот, оживленно обсуждали судьбу башни, уже сидевшей в печенках и не позволявшей ни приблизиться на ружейный выстрел к замку Шамиля, ни начать эффективный артиллерийский обстрел самого Ахульго. Пулло давал последние распоряжения капитану Рыкову 3-му.

– Не геройствуйте! Хватит с нас потерь! Если горцы выдержат обстрел, в чем я сомневаюсь, отступайте. Артиллерия продолжит свою разрушительную работу.

Рыков 3-й кивал забинтованной головой. Он был контужен при штурме 29-го июня, но настоял, чтобы именно ему выпала честь покорителя Сурхаевой башни. Рядом с ним отирался ротмистр Мартынов из прикомандированных к полку. Он тоже вызвался вести колонну охотников.

Пушкари постарались на славу. Удивительно удачными и точными выстрелами поражали башню. Огромные куски откалывались от основной кладки и скатывались вниз. Стены осыпались. На вершине горы царил хаос. В столбах пыли вспыхивали разрывы гранат. Казалось, никто не мог уцелеть в этом аду.

Через три часа прозвучал сигнал к атаке. Двести охотников из трех полков рванули знакомыми маршрутами. За ними поспешали две роты куринцев, назначенные в поддержку. Весь лагерь, затаив дыхание, следил, как они взбираются на вершину.

– Не хватает Марлинского или Пушкина, чтобы живописать новые картины и новые бои, достойные их кисти! – пафосно воскликнул Граббе, присоединившийся к офицерам-куринцам на их наблюдательном пункте.

Собравшиеся усиленно изображали восторг поэтическим вдохновением генерала. Он продолжал разглагольствовать.

– Тысячи стоят перед чудной картиной природы. Тысячи, воспламененные военной честью, совершают подвиг, достойный жить в памяти людей. Меж тем, и впечатления их, и подвиг остаются в забвении.

По иронии судьбы, Граббе в настоящую минуту указывал на того, от руки которого вскоре падет последний гигант русской поэзии текущего десятилетия. Ротмистр Мартынов увлекал за собой людей, заменив Рыкова 3-го, снова раненного. Узнав о печальной судьбе Лермонтова, генерал забудет о доблести своего офицера под Ахульго и напишет о нем своему доверенному лицу: «пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм». Видимо, очень генерал расстроился из-за смерти того, кого привечал, как своего будущего восхвалителя.

Из пыли и развалин башни вынырнули мюриды и открыли огонь по наступавшим. Снова полетели камни, благо обломков было в достатке. Как они уцелели под непрекращающейся три часа бомбардировкой? Откуда нашли в себе силы продолжить сопротивляться?

– Надо отдать должное: горцы – отменные бойцы! – признали офицеры. – Какая жалость, что они не на нашей стороне.

– Нет смысла в повторном кровопролитии! – поджав сердито губы, выдавил из себя Граббе. – Дайте сигнал к отходу. Продолжим обстрел.

«А вот не нужно было тысячи посылать в первый раз!» – сердито подумал Пулло. Его угнетала мысль о потерях, которые понес его полк.

Снова заговорили пушки. К ночи оборонять позицию на горе уже было некому. От нее ничего не осталось. Лишь груда развалин, а под ними тела убитых и раненых. Немногие уцелевшие мюриды попытались прорваться в Новый Ахульго. Спустились в ров, где их ждали апшеронцы. Завязалась перестрелка. Звуки выстрелов с другой стороны горы подсказали прятавшимся под верхушкой скалы охотникам, что их время пришло. В темноте они ворвались в руины. Нашли лишь несколько тяжело раненых. Дали условленный сигнал, что дело завершено. Русский лагерь взорвался радостным «Ура!». Вася кричал вместе со всеми.

– Этот успех принадлежит более артиллерии, – подвел итог Граббе, покидая наблюдательный пост.

Потери куринцев составили двое убитых и сорок два раненых. Общее число потерь в этот день превысило сто человек. Дорого обошлась Сурхаева башня Чеченскому отряду.

Коста. Лондон 20 мая 1839 года.

Мы вернулись в Лондон 19-го мая. На следующий день вечером у меня была запланирована встреча со Спенсером. Его тайные сигналы так меня заинтриговали, что я был готов на все, лишь бы добраться до паба The Hung Drawn And Quartered. Но как исчезнуть из общества Цесаревича? Мне не простят, если я откровенно стану манкировать своими обязанностями.

Проблема решилась проще простого. Александра пригласил на обед посол Поццо ди Борго, причем, в достаточно настойчивой форме. Что-то, видимо, хотел обсудить или донести. Я не исключал, что будет шпынять наследника – разумеется, со всем должным политесом – за столь откровенное сближение с королевой, уже перешедшее все допустимые границы. Помешать я не мог, присутствовать тоже, ибо меня не пригласили. Оставалось воспользоваться удачным стечением обстоятельств.

На встречу со Спенсером прихватил Бахадура. Нужен он был мне вовсе не для того, чтобы присутствовать при нашей беседе. Я не сомневался, что Гудсон в покое меня не оставит. И с пониманием к этому относился. У человека работа такая. Он обязан знать о каждом шаге, в общем-то, врага. Таковы правила работы спецслужб всех стран. Так что хвост за мной был обязан следовать. Я настолько был в этом уверен, что даже не пытался вычислить того, кто за нами следил. Буду я еще тревожно оглядываться, останавливаться у витрин, чтобы словить в них отражение прожигающего меня взглядом человека в «черных очках»! Оно мне надо? Поэтому шли с другом спокойно, «болтали» о пустяках.

Шли целенаправленно. Я выбирал заведение, в котором смог бы избавиться от слежки. И посещение которого точно не вызовет подозрений у Гудсона. Ибо слава Севил-роуд уже гремела. Той самой улицы, которую можно смело назвать Меккой модников мужского пола всего мира будущего и обзавестись костюмчиком с которой – мечта любого уважающего себя мужчины. Но и ныне она была знаменита, и все благодаря Браммелю, о котором мне столько рассказывал Феликс Петрович! О денди, который, в общем-то, перевернул мир стиля английского джентльмена. Все его пожелания воплотило в жизнь ателье Meyer&Mortimer. Туда я и направлялся. Как я мог хоть одним глазком не глянуть на ателье австрийца, который украсил свою мастерскую скромной надписью: «Здесь одевался Бо Браммель»⁈

– Костюмчик с отливом не хочешь себе пошить? – спросил я Бахадура.

Он сначала удивился, потом я заметил поднимающуюся волну возмущения. Пират, видимо, решил, что я заразился дурной причудой баронессы Розен, которая как только не измывалась над бедным алжирцем, одевая его в немыслимые наряды попугайской расцветки.

– Да успокойся ты! – я остановил волну. – Это же костюм! Это же – о-го-го как круто! Да и идет тебе! Разве нет?

Я указал на цивильный наряд Бахадура. К слову: подлецу – все к лицу! На алжирце костюм смотрелся прекрасно. Будто он с детства в нем ходил, а не в шальварах и феске.

– Ну, да! – милостиво согласился мой друг. – Только в паху жмет! Непривычно!

Чтобы мне это объяснить, он, конечно, не преминул схватиться рукой за… это самое место, пытаясь чуть оттянуть вниз тугой пояс.

– Бахадур! – я зашипел на него. – Веди себя прилично! Не позорь меня!

Он лишь отмахнулся.

– Ладно! – я, в свою очередь, тоже махнул рукой, понимая бесполезность своих призывов к приличию по отношению к «бербере страшенной», как его окрестил отец Варфоломей. – Слушай внимательно!

Далее изложил свой план. Бахадур выслушал. Кивнул. А потом, в кои веки, похвалил меня за придуманный мною маневр!

– Тогда идем!

Мы уверенно вошли в ателье. К нам тут же бросился со словами приветствия один из работников. Прежде чем дверь закрылась, я успел заметить, как один неприметный господин со скучающим видом остановился на противоположной стороне улице, обратив свой взор в сторону мастерской Джонотана Мейера.

«А вот и ты, хвост!» – подумал я, уже улыбаясь менеджеру.

Дальше мы разыграли небольшое представление. Так, чтобы его было видно нашему соглядатаю. С меня стали снимать мерки, для чего я специально встал неподалеку от окна. Потом ушел вглубь ателье, ошарашив портного вопросом про второй выход. Тот ответил, что, да, конечно, есть.

– Отлично! – ответил я. – Дальше, уважаемый сэр, вы будете работать с моим приятелем! А мне крайне необходимо, с вашего позволения, воспользоваться этой дверью.

Свою просьбу я подкрепил милыми сердцу англичанина шиллингами в достаточном количестве, чтобы портной не стал мне задавать вопросы, а только с радостью кивнул. Бахадур уже стоял рядом с ним. Портной бросился его обмерять после того, как алжирец сделал шаг к окну, чтобы с улицы можно было различить его силуэт – и только силуэт, без подробностей. Я же благополучно покинул ателье, сетуя на то, что так и не удастся мне заказать себе костюм на самой знаменитой пошивочной улице мира. Еще подумал, что теперь, покинув стрит высокого пошиба, иду в паб с таким жутким названием, что поневоле задумаешься о тщете всего сущего и о вечном умении человека падать с сияющих высот на грязное дно!

Жутковатое название паба – «Повешенные и четвертованные» – было связано с прошлым Тауэрской крепости, которая на протяжении нескольких столетий была одной из самых страшных английских тюрем. В Тауэре томились тысячи узников, и тех, кого приговаривали к смертной казни, вешали и обезглавливали неподалеку – на Тауэрском холме. Я знал об этом, потому что уже имел возможность рассмотреть окрестности паба, когда посещал Тауэр с Цесаревичем. Что оказалось мне на руку, поскольку не пришлось плутать, кого-либо расспрашивать. Нашел быстро. Никакого собрания «Клуба лжецов», конечно же, не могло быть. В этом я не сомневался. Сначала постоял у входа, ожидая появления Спенсера. Нет, не появлялся. Что ж, подумал, тогда зайду внутрь. Зайти не успел. Ко мне подошел бойкий мальчик-посыльный, удостоверился, что я – «Коста, который к мистеру Спенсеру», и вежливо пригласил следовать за ним. Не проронив ни слова, пацан довел меня до нужных дверей, указал на них, раскланялся и удалился. Я поблагодарил его, обернулся ко входу. Сделал шаг.

Может, Спенсер выглядывал меня в окно, может, случайно приметил на подходе, но дверь он открыл еще до того, как я к ней подошёл. Стоял, улыбался. Чуть отошёл в сторону, чтобы я зашёл за порог, закрыл створку. И тут неожиданно застыл. Засомневался, что ли? Не понимал или не верил, что я могу быть рад встрече с ним? И что за пазухой нет никаких камней? Я усмехнулся и просто обнял его. Он размяк, сбросил напряжение.

– Рад, рад! – повторял все время.

– И я, – ответил, размыкая объятия.

– Прошу! – Спенсер пригласил в гостиную. – Хвоста не было?

– Надеюсь, что нет. А, даже если и был, то я его сбросил.

Вошли в гостиную. Я огляделся, прежде чем усесться на указанный мне стул. Весь пол закрыт коврами. Камин с внушительным набором совков и щипцов из вороненой стали. Подле него – столик, на котором красовался изящный поднос с чайным сервизом. Стул оказался громоздким и тяжелым. Сидеть на нем было не очень-то и удобно. Усевшись, пришлось чуть поерзать, чтобы приноровиться, принять удобную позу. Спенсер заметил. И не преминул проявить свое умение читать чужие мысли.

– Да, да, дорогой мой Коста! Стулья, увы, бедствие! Но что поделать? Такой уж стиль у нас установился. Ты еще не представляешь, каким наказанием для меня является мой рабочий стол, – Эдмонд кивнул мне за спину. – Его завитушки и резьба – настоящее наказание и пытка для меня. Все время впиваются в ноги. А если на мгновение позабуду о них, то обязательно больно приложусь. И как тут писать? Только уловишь вдохновение, только муза присядет на плечо, а я в крик от неловкого движения. И все! Муза упорхнула, вдохновение исчезло. Остается только все проклинать и потирать ушибленную ногу!

Мы оба рассмеялись.

– Не пробовал все это заменить? – спросил я.

– Ну, ты же знаешь меня… – развел руками Спенсер.

– Традиции – превыше всего!

– Да! Хотя, не скрою, часто приходит желание стесать все эти завитушки моим черкесским кинжалом! Поверь, еле сдерживаюсь!

– Но сдерживаешься.

– Приходится. Посетители, наносящие мне визиты, меня не поймут. А объяснять – себе дороже. – усмехнулся Спенсер. – Ты помнишь мой кинжал?

– Еще бы мне не помнить! Только в своей новой книге ты как-то упустил этот сюжет, отделавшись странными намеками о невозможности поведать миру подробности твоего путешествия.

– Ты прочитал! – удовлетворенно воскликнул Спенсер.

– Не просто прочитал. Но и был обескуражен. Тебе бы не записки путешественника писать, а фантастические романы! Ни слова правды!

– Что ты понимаешь в писательском ремесле⁈ Двигай стул ближе к камину и устраивайся поудобнее. Сейчас мы будем пить горячее вино.

Эдмонд забросил в камин горстку угля и пристроил кочергу поближе к огню. Когда она раскалилась, он опустил ее в оловянную кружку с вином. Зашипел пар. Вино подогрелось. Кунак передал мне кружку и принялся священнодействовать с другой.

– Тебя, наверное, смутили мои ребусы при организации нашей встречи? – спросил он, когда мы, чокнувшись, отпили по глотку.

– Нет. Нисколько, – я кивком оценил вино.

– Почему?

– Ну, во-первых, я не знаю, что у тебя творится. Но полагаю, что есть сложности. И даже если бы не было. Ты пытаешься встретиться с русским агентом. Не уверен, что тебя погладят по головке за это. Ты же знаешь, что я русский агент?

– Давно.

– Знаешь? – улыбнулся я.

– Догадывался! – Спенсер улыбнулся в ответ.

– С какого момента?

– Не посчитай за хвастовство, но практически с момента нашей первой встречи.

– Не посчитаю. Ты всегда был проницателен. На чем я прокололся?

– Ты был явно умнее, чем тебя мне описали Стюарт и Белл. Они почему-то считали тебя чуть ли не беспринципным разбойником, охочим до денег, – Спенсер пожал плечами. – Что ж, их вина. И ты был явно образованнее, чем приличествовало бы простому капитану. И в морском деле ты ни черта не смыслил. Уж, прости: твоя легенда была шита белыми нитками. Сперва я догадывался. В Сухуме уверился в своих подозрениях. Я пытался тебе намекнуть об этом на подходе к Трабзону. Помнишь наш разговор о доверии? Ты не понял, увы…

– И ты не поделился своими опасениями с ними? И поперся со мной в опасное путешествие?

– Нет. И опасений не было. И в путешествие ТЫ поперся со мной! – Спенсер улыбнулся. – Я дал выполнить тебе свое задание, а ты помог мне выполнить свое. Все просто!

– Не боялся?

– Нет.

– Почему?

– Мне казалось, что я всегда удержу ситуацию в своих руках. Поначалу.

– А потом?

– А потом мы сблизились. Стали спасать друг друга. Не раз и не два. Перешли через черту.

– За какую черту?

– За которой уже не могли ни сдать друг друга, ни, тем более, убить.

– И когда ты понял, что перешёл эту черту?

– Когда очнулся в бочке в доме Тамары! – лицо Спенсера просияло. – Как же я тебя тогда красиво подловил с «Быть или не быть»!

Тут мы оба не выдержали, рассмеялись.

– Еще? – Спенсер кивнул на мою кружку.

– С удовольствием!

– Сегодня можно напиться?

– Такой цели нет. Но и ограничивать себя не буду!

Спенсер повторил все процедуры, передал мне кружку.

– Я искренне рад за тебя и Тамару, Коста! Она – блестящая девушка. И её нынешние выходы здесь в Лондоне только подтверждают это! Ты знаешь, сколько моих знакомых уже прожужжали мне все уши, восхищаясь её красотой, нарядами, тактом, поведением?

– Думаю, очень много! – я улыбнулся. – И не удивлен. Уже привык к этому, Эдмонд. У меня, действительно, удивительная жена. Всегда и у всех вызывает восторг! Ты помнишь, надеюсь, Тиграна?

– Лавочник, армянин из Константинополя? Ну, конечно.

– Так вот, он сказал, что Тамара – мое самое выдающееся достижение в жизни!

– И судя по тебе, ты с этим согласен! – Спенсер улыбнулся.

– Да! Я очень счастлив с ней! И больше всего сейчас боюсь потерять её. Да даже просто расстроить.

– Бог мой! – Спенсер покачал головой. – Знаешь, я завидую тебе. У меня такого никогда не было. И не будет.

– Может, рано себя хоронить?

– Нет, нет, Коста! Ты же понимаешь, с моим эгоизмом, тщеславием… Может и встречу достойную женщину. Но уж точно не смогу, так же, как и ты возвеличить её, поставить выше себя.

– А я готов заключить пари, что все возможно! – протянул я свою руку. Пример сэра Мосли, оказывается, заразителен.

– О, нет, нет! – Спенсер улыбнулся. – Не буду спорить, поскольку, действительно, все возможно.

– Но, как я погляжу, тебе сейчас вовсе не до любовных приключений, Эдмонд? Теперь твоя очередь. Что случилось? Зачем такие сложности? Из-за которых мы еле-еле с тобой встретились.

– Да… – Спенсер вздохнул. – В принципе, Коста, все, как обычно, в нашей старой и доброй Англии.

– Столы с завитушками и громоздкие, неудобные стулья? – я усмехнулся.

Спенсер оценил, рассмеялся.

– Почти. Обычная борьба между партиями. В старой доброй Англии все время складываются противоборствующие партии. Такая национальная забава. Потом эти партии начинают бороться между собой.

– Ууууу! – я покачал головой. – И вечный бой! Покой нам только снится!

– Какие прекрасные слова! – Спенсер вскинул голову. – Какие точные! Твои?

– Куда мне? Одного поэта. Пока совсем неизвестного.

– Уверен, что его ждет большое будущее.

– И я уверен, – улыбки сдержать не смог. – И в какой партии ты? И кто против? И, вообще, о чем речь?

– Обо всем, практически. Как ты понимаешь, прежде всего об интересах страны и деньгах. Куда же без них? За каждой группой стоят большие капиталы торговли и фабрикантов, а также прикормленные политики и генералы. Моя группа – это, прежде всего, Ост-Индская компания и все, кто с ней связан. Для нас борьба с Россией – это вопрос, где Великобритания рано или поздно столкнется с московитами на Востоке. Мы идем ныне в Афганистан, вы – в Хиву. Ты можешь считать Уркварта болваном или помешанным на идее-фикс. Так оно и есть, за исключением одного. Он, в конечном счете, прав! Столкновение неизбежно. Этого не хотят понять реформаторы, слишком занятые внутренними делами. Они с нами борются. И всячески вставляют палки в колеса. Вот почему я хотел встретиться с тобой тайно. Не хотел давать козырь нашим врагам. Мы сейчас отошли в тень. Момент такой! Потом все изменится.

– И как это понять?

– Следи за сэром Палмерстоном. Он – что твой флюгер. Четко улавливает настроение толпы.

– А что лорд Мельбурн? Все еще на коне? Я присутствовал при странной сцене в Аскоте. Толпа кричала королеве: «Миссис Мельбурн!» Что это значит? Кого не спрошу, все отмалчиваются.

Спенсер задумался. Немного поколебавшись, он ответил:

– Наведи справки, что значит «кризис в спальне».

– Опять загадки? В некоторой доли изящной театральности тебе никогда нельзя было отказать! – я приподнял руку с кружкой, демонстрируя, что пью за него.

– Ты же не ждешь, что я вот так просто сразу выложу все свои карты в разговоре с тем, кто для меня и моей партии является врагом? – Спенсер улыбнулся.

– Да, не жду.

– Напрасно. Ты никогда уже не станешь врагом лично для меня.

– Но это странно, Эдмонд.

– Отнюдь! Мы с тобой всегда были в одной связке. И мы с тобой всегда шли опасными маршрутами. И пожелай я или ты, поступить, вроде бы правильно, и убить врага… И что бы тогда случилось?

– Ну, раз мы в связке, погибли бы оба.

– Видишь, как все просто! Хотя и невероятно сложно и необычно? Согласись, – Спенсер улыбнулся.

– Согласен. Только все это касалось нашей прежней жизни, Эдмонд. Мы сейчас с тобой не в связке. Не лезем в горы. Принцип уже не работает! Разве не так?

– До поры! – кивнул Спенсер. – До тех пор, пока мы не восстановим эту связку!

Тут он внимательно посмотрел на меня.

– О, я знаю этот взгляд! – я, хоть и удивился, но удержался, чтобы не показать ни своей растерянности, ни своего изумления. – С этого места – поподробнее, Эдмонд. Что ты задумал?

– Я хочу попасть в Восточную Черкесию! – Спенсер сказал это так просто, будто предлагал нам выйти из дома, перейти улицу и продолжить наш разговор в пабе напротив.

– Старая добрая Англия уже не так будоражит? – я усмехнулся. – Надоели перины, одеяла, подушки. Хочется под открытое небо, спать, завернувшись в бурку под завывание вьюги на перевале, дорогой друг?

– Не скрою, – Эдмонд взгляда не отводил, – и по этому скучаю. Но главное, моя работа! Мое предназначение!

Тут он малость передавил с пафосом, что указывало на то, что немного прикрывает все свои цели.

– И что тебе велит твое предназначение?

– Коста! – Эдмонд попытался сбить меня с ироничного тона. – Ты знаешь, как я серьезно отношусь к писательскому труду!

– Извини! Я слушаю.

Спенсер удовлетворенно кивнул головой.

– Я мечтаю написать книгу о шейхе Мансуре, о его образе в поэтических сказаниях прошлого! – выдал он мне, опять чуть передавив с пафосом.

Я сделал вид, что оценил, что впечатлен. Наклонился к нему. Он, ожидавший от меня объятий, тоже поддался вперед. Радостные чертенята плясали в его глазах.

– Эдмонд! – начал я торжественно. – Знаешь, что в Одессе говорят в таких случаях?

– Что? – Эдмонд оживился.

– Там говорят так, – я продолжал гнуть торжественную линию, – сходи на базар и купи там петуха!

– Для чего? – Эдмонд купился, недоумевал по-детски.

Я же перешел на уличный тон.

– И ему е…и мозги! Вот для чего! Книгу он хочет написать! Тебе не стыдно мне это впаривать⁈

Я откинулся на стуле. Эдмонд быстро проглотил. Но, в общем, удар выдержал. Усмехнулся.

– Извини! Да, было наивно тебя уговаривать таким образом! Что ж: вот тебе вся правда… – Эдмонд набрал воздуха.

– Ты хочешь встретиться с Шамилем! – выложил я спокойно.

Этот удар Эдмонд выдержал хуже. Так и остался с раскрытым ртом. Я добивал его.

– Вы хотите получить новую марионетку после того, как в Причерноморье у вас не вышло.

Эдмонд пришел в себя. Больше играть не имело смысла.

– Увы, в Западной Черкесии не с кем договариваться, – начал выкладывать все карты на стол. – А Шамиль строит королевство! Просто называет его на восточный лад. Имамат. Поэтому я и прошу тебя восстановить нашу связку.

– Исключено! – я спокойно отрезал.

– Но ты же не дослушал…

– Смысл?

– Ну, например, узнать, что я могу предложить тебе взамен на твое согласие? – улыбнулся Эдмонд.

– Что же?

– Я дам тебе то, что ты хочешь! Голова Белла в качестве аванса тебя устроит? – сказал мой кунак, протягивая руку с кружкой.