Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Вася. Окрестности крепости Грозная, зима 1839 г.

Выбранных Васей рядовых Илешева и Урманцева звали, как курам на смех, Ерема и Фома. Первый, костромич, уже имел одну нашивку за выслугу лет. Десять солдатских годков не вытравили из него повадок охотника из сусанинских чащоб. Второй – из крещенных татар. Этот круглолицый и мягкотелый Фома в вере был не крепок и боялся лесных духов. Но робость свою скрывал. Шел с группой, демонстрируя показную бодрость. Вася поглядывал на него с настороженностью.

Перед выходом, задолго до рассвета, он разбудил своих напарников. Заставил их оставить в роте все лишнее. Сухари по карманам шинели, вода – в сушеной тыкве. И чтобы ничего не звякало, не гремело на ходу. Выпросил у фельдфебеля три теплые папахи серого цвета. Для позднеосеннего леса сойдут, как и солдатские шинели.

Шли скорым шагом, торопясь углубиться в лес с рассветом. Долго не плутали. Вася еще накануне наметил маршрут. Как чувствовал, что пригодится.

Как посветлело, Вася приказал двигаться рывками, страхуя друг друга. На возможный шорох не палить. Зверя не пугать. Следить за птицами и нюхать воздух: вдруг дымком запахнет?

Углубились в чащобу примерно на версту. Нашли звериную тропу, по которой много кто шастал. Нашли удобную позицию у большого раскидистого бука.

– Лезь наверх, – шепотом приказал унтер Фоме, выдавая ему горсть собранных по дороге желудей. – Увидишь гололобых, кидай желудь перед моей позицией в направлении их появления. Сам сиди тихо. Укройся за ветками и к стволу прижмись, чтобы тебя не разглядели. Без моей команды с дерева не слезать! Даже если стрельба начнется!

– А вдруг вы сбегёте? А отлить приспичит? – заканючил Фома.

Вася сердито зыркнул. Урманцев со вздохом отдал свое ружье Ереме и полез на дерево.

– Ты! – привлек Вася внимание Илешева, с интересом гадавшего, залезет напарник на дерево или сверзится. – Я сейчас займу позицию. Завалишь меня листвой. Но немного. Потом пройдешь вперед шагов пятьдесят и посмотришь внимательно со стороны: видно меня или нет?

– Пятьдесят – это сколько? – тихо спросил Ерема.

– Полста, – вздохнул Вася.

– Так бы и сказал. Ишь, математик! – обиделся Илешев.

Милов устроился поудобнее в небольшой ложбинке. Наметил себе пути отхода на запасную позицию. Определил сектор обстрела. Подгреб немного листьев. Илешев добавил.

Не услышав предупредительного сигнала от Фомы и надеясь, что тот уже бдит за округой, отправил Ерему выполнять задание. Когда он вернулся и подтвердил, что все в норме, приказал ему следить за тылами.

Потянулись минуты ожидания, постепенно складывающиеся в часы. Лес жил своей жизнью, не обращая внимания на секрет куринцев. Вокруг было тихо. Лишь временами мелкое зверье пробегало по своим делам. Клонило в сон, но Вася мужественно держался.

Не зря!

Ближе к полудню послышались посторонние шорохи. Потом – шаги. Тихие, но не сказать, что осторожные.

«Расслабились гололобые, – удовлетворённо подумал Вася. – Ну, ничего. Мы это исправим!»

Он подпустил группу из трех чеченцев метров на семьдесят, поскольку в трофейной винтовке не был уверен. Он ее, конечно, пристрелял. Освоил быструю перезарядку. Но еще не привык к ней.

Лесную тишину разорвал громкий выстрел. Один из чеченцев рухнул как куль. Вася тут же перекатился, чтобы сменить позицию. Старую выдавал предательский дымок.

Напрасное телодвижение. Чеченцы, хоть и застигнутые врасплох, тут же подхватили раненого товарища и отошли вглубь леса. Скрылись за деревьями, словно лесные духи, страшилки Фомы, в своих темных рваных черкесках.

Вася их преследовать не стал. Уверенности в напарниках не было ни на йоту. Выждав с полчасика, унтер приказал сворачиваться и осторожно отступать.

Добрались до лесной опушки. Дождались темноты. Лишь тогда крадучись вернулись в крепость.

– Ну, как? – встретил их вопросом Лосев.

Он ожидал возвращения группы на валах тет-де-пона, охранявшего мост через Сунджу.

– Один есть! – гордо ответил Вася и показал ружье, на прикладе которого красовалась одна зарубка. Он ее нацарапал, пока ждали сумерек.

Полковник Пулло в Васин успех не поверил.

– Будто я не знаю, как надо рапорт составлять! – осадил он радостного Лосева. – Вас хлебом не корми, дай егерей обскакать!

Унтер-офицер Девяткин пожал плечами: больно надо!

– Вы мне доказательства принесите, что чечена подстрелили! Тогда награда вам и выпадет!

– Не за награду головой рисковали! – обиделся Вася.

– Ружье, каких свет не видывал, хочешь?

– Кто бы не хотел, Вашвысьбродь⁈

– Ну, так старайся! В Червленую притащил двух мертвяков? О! Кстати! А где их оружие?

– Казакам уже продал! – соврал Вася командиру.

– Это ты зря! Я б тебя по-царски наградил за хорошие клинки!

«Ага-ага! Наградил бы! Чаркой водки и куском пирога с барского стола!»

– Притащи мне если не труп, то оружие. Тогда поверю!

Вася «поверил». Мотивы полковника ему были ясны.

«Вот же хитрый грек! Хочет и конфетку съесть, и на шею сесть! Может, Ваху попросить какое-нибудь ржавье притаранить?»

Был у Васи в детстве случай. Поручил ему дед избавить огород от лопухов. Обещал по меньшей мере «дом в Чикаго», если куча сорняков выйдет аки небоскреб. Юный «натуралист» оказался парнем не промах. Нарвал за баней лопухов из тех, что погуще и повыше. И заслужил благодарность от высшего семейного командования. Вместо награды – порку теми же лопухами, когда афера вскрылась. Но сам метод потом не раз выручал в армейской жизни.

«Не! Ну его на фиг! Тут лопухами по заднице дело не ограничится», – решил унтер и снова отправился в лес.

По договоренности с Лосевым он стал тасовать команды. Каждый раз брал нового бойца. И проверял его на профпригодность к самостоятельному поиску. Кого-то отсеивал. Кого-то брал на заметку.

Вскоре слух о его успехах пошел гулять по крепости. Хоть ни одного кинжала из леса пока не принесли, напарники наперебой расписывали Васины подвиги. Даже егеря прониклись. Потеряв ранеными в лесных схватках пятерых, пришли просить конкурирующую фирму в лице Милова о экспресс-курсах диверсанта.

Действовать решили через фельдфебелей. Накрыли поляну в доме Парфена Мокиевича. Пригласили Васю. Отнеслись к молодому унтеру со всем уважением.

– Ты, видать, Девяткин, пока на черноморском побережье служил, поднабрался азов у пластунов. Ходят слухи про таких лихачей-казаков. Хуч нам покажи свою науку!

Вася про пластунов что-то слышал. Лазутчики. Ножами владеют мастерски.

– Не, рябята! Моя метода другая! Стрельнул – и слинял! А пластуны норовят горло вскрыть супостату!

– Нам твоя метода дюже по сердцу! Бери, мил человек, в свою группу, как в лес пойдешь, одного егеря и одного карабинера! Мы в долгу не останемся! Найдем, чем уважить!

– С Лосевым договаривайтесь! – подсказал Вася решение.

За поручиком не заржавело. Егеря стали постоянными участниками Васиной группы.

Коста. Лондон, апрель по н. ст., 1839 года[1].

Сойдя на английский берег в Портсмуте по мокрым доскам, все путешественники с «Браилова» с облегчением вздохнули: наконец-то твердая земля. Нас изрядно помотало в Бискайском заливе. Да и Средиземное море ранней весной – то еще «удовольствие»! Фрегату предстоял ремонт в местных доках, капитану – долгие споры с портовыми чиновниками.

Мы спешили. Известия, полученные дипломатами, в Стамбуле вызывали изрядную тревогу. Со дня на день ожидалось вторжение турецких войск в Сирию без объявления войны египетскому паше Мухаммеду-Али. Султан уверовал, что его реформы подготовили страну к решению проблемы непокорного паши. Предсказать исход нового конфликта никто не брался, но всем было ясно: египетский конфликт сразу превратится в общеевропейский и общая архитектура договоров и противовесов претерпит кардинальные изменения.

Первая ласточка – визит турецкого министра иностранных дел Решид-паши в Лондон и его закулисные переговоры с лордом Палмерстоном в ноябре прошлого года. Неизвестно, было ли подписано англо-турецкое соглашение о совместных действиях в случае войны. Выяснить это – одна из задач делегации Кудрявцева. На русского посла Поццо де Борго рассчитывать не приходилось. Он вусмерть разругался с Палмерстоном, жена которого в прошлом была любовницей русского дипломата. Дело шхуны «Виксен» окончательно испортило их отношения. Теперь посол общался лишь с главой кабинета, лордом Мельбурном. Глава кабинета отделывался общими фразами, ссылаясь на незнание малозначимых деталей. В Петербурге росло беспокойство.

Об этих сложных обстоятельствах и тревогах мне поведал Кудрявцев во время долгого перехода из Стамбула до Гибралтара. Он совершенно переменил ко мне свое отношение. Праздник, устроенный в нашу честь экипажем, заставил его задуматься. Мои консультации с Фонтоном и пополнение штата моих «слуг» Фалилеем не остались незамеченными. Письмо царя, которое я все же решил показать, все расставило по своим местам.

– Я смею надеяться, Константин Спиридонович, что вы не оставите нас своей заботой до прибытия Цесаревича. Вашего участия в переговорах не требуются. Дипломаты испокон веку общаются на французском. Но выходы в город… Они пугают. Насколько мне известно, англичане проявляют редкий патриотизм в отношении своего языка. Мы же английским не владеем. Даже прием пищи может оказаться для нас нерешимой проблемой. Не говоря уже о покупках. Говорят, в Лондоне все удивительно дешево![2]

Встретивший нас в порту посольский клерк проводил нас на почтовую станцию к заказанному для нас дилижансу. Пока все пили кофе в ожидании погрузки багажа, я вышел во двор, чтобы выкурить сигару. Меня тронул за рукав какой-то мальчишка. Суконная курточка, забавная шляпа на голове и ботинки на два размера больше. Он сунул мне в руку записку и исчез.

Я оглянулся. Сместился так, чтобы исчезнуть из поля зрения окружающих. Развернул клочок бумажки. Вчитался. Вернее, тщательно изучил, ибо моему взору предстал набор букв и цифр:

«I’ll Be waiting on TCKT by cunak, se, v. i-adv.vii (BM 37, PRL), the day we met, v. i-intr.xxviii»

Слово «кунак» не оставляло сомнений: автор записки мой заклятый друг Эдмонд Спенсер. Но как он узнал о моем прибытии в Лондон⁈

– Подскажите, – спросил я клерка, уже сидя в дилижансе, – в газетах было сообщение о прибытии и составе нашей делегации?

– Конечно! В «Морнинг Кроникл», официальном органе Форин-офис.

Ок, один кусочек пазла встал на место. Теперь осталось понять, что таит в себе зашифрованное послание Эдмонда. И отчего такие предосторожности? Чего опасается кунак? Нужно думать!

Дилижанс несся по плоской равнине Гемпшира и пустошам Суррея. Разделанные как по ниточке поля сменяли дубравы. Качество дорожного покрытия выгодно отличалось от русского.

Хорошее шоссе было далеко не единственным потрясением для гостей из России. Куда более крышесносной была сама английская столица. Заходящие лучи солнца подсветили фантасмагорическую картину. Казалось, город купался в черно-зеленом, а местами – фиолетовом облаке. Знаменитый лондонский смог! Дым из печных труб домов, из заводских труб, торчащих над крышами как символ промышленной революции, из труб доков, складов, тюрем и официальных присутствий смешивался с зловонными испарениями от Темзы. Эта адская смесь опускалась на город, скрывая его роскошь и крайнюю нищету.

– К воздуху Лондона невозможно привыкнуть, – признался клерк. – Даже дома или в конторе порой возникает ощущение, что ты погружен в желтый гороховый кисель, в котором испарения от газа, свечей и ламп, горящих целый день, взболтаны с гарью от каменного угля и миазмами уличных нечистот. Ты с трудом проталкиваешь в легкие эту субстанцию, а, выйдя на улицу, лишаешься вдобавок чувства пространства. Бывают дни, когда видишь лишь перчатку своей спутницы, – клерк слегка поклонился Тамаре. – Состоятельные люди обживают пригород, предпочитая сдавать в наем свое жилье.

– К этому невозможно привыкнуть! – повторил возбуждено слова клерка Кудрявцев, задыхаясь от запаха человеческих и животных испражнений и затыкая уши от жуткого грохота.

Дилижанс ловко вклинился в бесконечный поток омнибусов, кэбов, карет, колясок, телег, повозок, стучавших круглыми сутками оббитыми железом колесами по булыжной мостовой. Они сталкивались, сцеплялись, сворачивали, образуя пребывающую в непрерывном движении ленту, которую невозможно было пересечь. Лишь взмах полицейского ее останавливал на минуту. Затем она снова растекалась по улицам тысячами экипажей, разбрызгивающих грязные лужи, доходившие порой до откидной ступеньки модного ландо. Тысячи лошадей гадили на ходу. Когда шли частые в Лондоне дожди, улицы заливала отвратительная жижа. Даже Севастополь с его грудами мусора и навоза выглядел на фоне английской столицы благоустроенным портовым городом.

– Ко всему можно привыкнуть, – меланхолично возразил клерк. – Конечно, после Петербурга или Москвы, особенно, зимнего периода, вам многое покажется диким. Особенно в ночное время. Не рекомендую прогулки в темноте. Рискуете столкнуться с изнанкой Лондона. Даже ваш… – он замялся, подбирая слово, чтобы охарактеризовать Бахадура, выглядящего свирепо даже в цивильном костюме, – спутник, вряд ли, кого-то впечатлит. Бог мой, двадцать тысяч карманников! Насильники! Убийцы! Грабители! Лондон – это два города! И ночной неприятно отличается от того, что оживает в лучах солнца.

– Откуда эта вонь? – страдальчески поинтересовались дипломаты, прижимая к лицу надушенные платки.

– Платок, сбрызнутый кельнской водой, станет вашим непременным аксессуаром. Все городские стоки ведут в Темзу. Когда она пересыхает в жару, дышать совершенно невозможно. В парламенте на окна вешают пропитанные хлоркой занавески. Что же до улиц, тут все печально. Стоит пройти дождю, стоки забиваются и… – клерк не решился продолжать, бросив быстрый взгляд на бледную Тамару. – Уже во времена Ватерлоо в городе проживало более трех миллионов[3]. Люди все прибывают и прибывают. И службы не справляются.

Чем глубже мы проникали в сердце Лондона, тем больше народу толпилось по обе стороны транспортного потока. Вскоре они слились в одно страшное существо, которое готово было проглотить любого и не подавиться. Рабочие в темных блузах топтали гранитные тротуары своими тяжелыми башмаками. Торговки в одеждах цвета отчаяния расходились по домам, печально подсчитывая дневную выручку. Бродяги и бездомные, «щеголявшие» лохмотьями, искали чем поживиться.

И цилиндры, цилиндры, цилиндры… На полицейских, пробиравшихся по внешней стороне тротуаров, чтобы не познакомиться с содержимым выплескиваемых из окон горшков. На золотарях и трубочистах. На лоточниках, торгующих всякой всячиной. На офисных клерках, восседавших на верхнем этаже еле плетущихся омнибусов. На джентльменах верхом или в модных колясках…

– Столько людей! – вздохнула моя ошеломленная жена. Со свойственной ей проницательностью она добавила. – В таком столпотворении люди, наверное, чувствуют себя до крайности одинокими. В Тифлисе армянская улица тоже бурлит. Но там все друг друга знают. Поздравляют с именинами, с рождением детей или с удачно подвернувшимся наследством. А здесь…

– Вы правы, мадам, – согласился с Тамарой клерк. – Истинный лондонец чувствует себя в безопасности и внутреннем комфорте лишь в стенах своего дома.

«Да-да! – думал я. – Мой дом – моя крепость. Но вы, испуганные русские нынешнего века, не видите того, что вижу я. Вас, привыкших к патриархальной тишине российских городов, которые оживают лишь зимой, потрясает местное биение жизни. Отчасти поэтичной, отчасти ленивой русской душе чуждо это броуновское движение, цель которого одна нажива! Здесь все ей подчинено. Вам, рафинированным дипломатам, покажется, что англичанин – не человек, а функция. А я нахожу, что нынешний Лондон чем-то уловимо для меня похож на американские города будущего. Из этого грязного и неуютного мегаполиса вырастет в будущем Америка небоскребов».

Мне нестерпимо хотелось отгадать секрет и этого города, и этой нации. Он и она странные, непохожие на всех, словно, попаданцы, как и я, на эту планету и в это время. Но одного у них не отнять – у них получилось, они победили. И скоро начнут – уже начали – править миром, считая себя выше всех законов и правил. Будут травить китайцев опиумом, заставлять сикхов-солдат облизывать смазанные свиным жиром патроны, выкачивать миллиарды у населения всего земного шара и… двигать прогресс. Глядя вокруг на толпы нищих и обездоленных, нельзя не застонать от той цены, которую приходится платить за любую революцию…

Мои рассуждения прервал клерк.

– Мы прибыли, господа! Белгравия. Ваш отель. Он полностью в вашем распоряжении, мы сняли его на весь срок вашего пребывания в Лондоне. Небольшой, уютный и выгодно расположен. До нашего посольства в Чешем-хаусе буквально два шага. Угловая часть большого шестиэтажного дома на Лайял-стрит. Наш посол, граф Карл Осипович, ждет вас завтра, предполагая, что сегодня вы захотите передохнуть после дороги.

– Мы бы не отказались отужинать, – в глазах Кудрявцева появился знакомый мне блеск туриста, спешащего вкусить все удовольствия нового места.

– Рядом с отелем есть неплохая по меркам Лондона таверна. Вынужден предупредить: общественное питание в английской столице поставлено из рук вон плохо. И отличается в невыгодную сторону от того, к чему вы, господа, привыкли. Например, женщины… Их появление в ресторациях не приветствуется.

– Англичане кичатся своей свободой, но безропотно подчиняются общественным предрассудкам! Подумать только: запретили ночные бракосочетания! – хмыкнул Кудрявцев. – Тамара Георгиевна…

– Я не голодна и хотела бы прилечь, – упреждая оправдания дипломата, тут же отреагировала моя жена.

– Вы же не станете возражать, если мы похитим вашего супруга? Боюсь, без его помощи нам не справиться с местными традициями.

– Он в полном вашем распоряжении, – раскланялась Тома.

Она последовала в отель в сопровождении Бахадура и Фалилея. К ней тут же бросились грудастые служанки в опрятных передниках, расталкивая друг друга в расчете на пять пенсов чаевых. Слуги отеля уже разгружали наши вещи.

Мы отправились в таверну.

В большом зале стоял единственный стол, накрытый блюдами под большими серебряными колпаками. Официанты лишь разносили напитки. Посетители сами накладывали себе еду, передавая тарелки. Тот, что хотел супу, просил о нем гостя, сидевшего рядом с супницей. Желавший мяса, пристроенного на другом конце стола, без стеснения обращался к счастливчику, которому повезло усесться напротив бараньего бока под мятным соусом, с просьбой отрезать ему кусочек. Шум стоял невообразимый.

Нас встретил хозяин. Получив с каждого по три шиллинга, усадил на свободные места. Безошибочно определив в нас иностранцев, он со снисходительно-презрительной и одновременно жалеющей улыбкой, рассказал нам, что нас ожидает.

– Ростбиф, вареная говядина, жареная баранья нога и седло, вареная свинина, жареная телятина и свиной окорок, лососина с креветочным соусом, голубиный пирог, запеканка с мясом.

Всем своим видом кабатчик показывал: вам подобное и не снилось, бедняги! Наслаждайтесь!

– Ныне стали популярны бифштексные нового типа, – рассказывал клерк, пока мы передавали тарелки. – Там подают говядину «алямод», то есть тушеную с овощами. Дешевые заведения с шестипенсовой и четырехпенсовой порцией. «Две шестерки и четверку!» – так кричат официанты повару, приняв заказ.

– Желаете напитки? – уточнил подскочивший к нам официант. – Джин? Портер?

– Англичане – варвары в плане еды! – не удержался от колкости Кудрявцев, получив свою порцию розового ростбифа. – Там, где француз предпочтет шесть блюд, сервированных различными соусами, англичанин выберет кусок полусырого мяса и запьет его разбавленным спиртом!

– Не скажите, ваше превосходительство! – возразил я. – За стейками будущее. Герефордский бычок и абердинский ангус еще завоюют весь мир!

– Вы полагаете? – Кудрявцев посмотрел на меня с той же улыбкой, с которой нас встретил хозяин таверны. В его взгляде читалось превосходство столичного жителя над провинциалом. Но дипломат в нем победил и потому он корректно заметил. – Не завидую я миру, в котором будет править бал дурной вкус!

«А я-то как не завидую! Стейк-хаусы и суши-бары в Москве, шаурмячные в Латинском квартале Парижа и Макдональдс в центре Милана! Есть отчего прийти в ужас! – подумал я про себя. – Но что же означает записка Спенсера? Явно назначил мне встречу. Как же разгадать сей ребус? Кажется, мне нужен книжный магазин».

[1] Далее все даты пребывания Косты в Лондоне будут даны по новому стилю, чтобы интересующиеся читатели не запутались, если будут смотреть источники самостоятельно.

[2] Сегодня странно слышать о дешевизне шопинга в Лондоне. Но в середине XIX века все было не так. Английские товары благодаря промышленной революции были дешевы и широко востребованы. В России и других странах они продавались с конской наценкой – отчасти из-за жадности купцов, отчасти из-за ввозных пошлин.

[3] Клерк преувеличил. Переписи Лондона в начале 1840-х дали цифру в чуть меньше двух миллионов.