Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

[1] «В строю» – это те, кто участвовал в боевых действиях. В любом отряде было множество и нестроевых – врачей, маркитантов, возчиков-чарводаров с вьючными лошадьми, обозников и прочих. Соотношение составляло примерно 60 на 40.

[2] Здесь и далее в значении – укреплённая стоянка обоза.

[3] В 1841 году в Петербурге на первой Большом балу сезона было отмечено новшество: нетанцующим военным было дозволено явиться в сапогах!

Глава 11

Вася. Суук-Булак и аул Аргвани, конец мая– начало июня 1839 года.

Потеряв аул Бурунтай, Шамиль не был расстроен. Да, он рассчитывал задержать русских подольше. Пустить им изрядно кровушки. Не вышло. Слишком стремительной вышла атака. Кто они, эти солдаты в белых фуражках? Шайтаны? Они умеют летать? Перенеслись, как по воздуху, через Терингул. Вот люди и растерялись.

Он не винил своих воинов. Они такие, как есть. Сила привычки неискоренима. Если отнять у них шанс на отступление, они тут же бегут. В бою они как барсы. Сражаются до последнего, не думая о смерти. Кидаются на штыки с желанием увидеть кровь врага. Но маневр не их конек. Значит, нужно их учить. Война будет долгой. Солдат у белого царя не счесть. А пока нужно попробовать засадить воинов в крепость, чтобы им некуда было бежать. И тогда они себя покажут. Вся их ярость и мужество выплеснется на атакующих кипящей лавой. Война с каждым годом все более приобретала характер непримиримой и истребительной.

В созданной имамом системе обороны таких крепостей не одна, а две. Самая мощная, самая неприступная – это аул Ахульго, который тщательно укрепляли. Вторая – это Аргвани, стерегущее земли гумбетовцев. Селение, в котором также возводили фортификационные строения, хотя казалось, сама природа его хранила. К аулу вели не дороги – узкие тропы, открытые с фланга выстрелам защитников. Русским, если они не испугаются, не отступят, придется взбираться под шквальным огнем из каменных саклей, амфитеатром восходящих к верхней точке Аргвани. Лезгинские аулы не чета ичкерийским. Не мазанки, но прочные каменные строения, часто в несколько этажей. Иногда и с башнями. Их плоские крыши образовывали уступы. Проходы – тесные, часто крытые, узкие длинные коридоры. Не деревни, а настоящие замки!

Чтобы точно перебить урусов, Шамиль кинул клич по горам. Собрал невиданную силу. К бойцам, которых он привел из Салатавии, присоединились все, кто был готов сражаться – гумбетовцы, аварцы, андийцы. Десять тысяч – вот сколько пришло горцев защищать Аргвани. Никогда прежде в Нагорном Дагестане, с начала Кавказской войны, не было столько людей под командованием одного человека, собранных для обороны одного укрепления.

Тем временем Чеченский отряд продолжал движение к Суук-Булак. На самой вершине, несмотря на лето, лежал снег. Облака плыли под ногами. На голых утесах – ни леса, ни травы для лошадей, ни воды в ручьях. По пути пришлось косить сено по глубоким балкам. Там же запасаться водой. Два дня поднимались, чтобы уткнуться в непроходимый спуск. Внизу лежала зеленая равнина, а на перевале шел дождь с градом. Все страдали от холода и сырости.

Отступившие горцы постарались. Максимально испортили старую тропу. Пришлось приступить к взрывным работам. Два дня рвали порохом скалы и вручную высекали ступеньки. Саперы работали, не покладая рук. Пробили спуск, назвав его Кирки, к небольшой площадке у подошвы южного склона. 27-го мая на нее сошла часть войск. Перед ними была крутая глубокая балка. Направо лежала долина, ведущая к Андии. Налево – постепенно сужающаяся дорога, переходящая в узкую тропу. Нависающие над ней вершины хребта были заняты горцами, приготовившими бревна и камни, чтобы славно «угостить» урусов.

(вот так примерно выглядело устройство военных дорог в Дагестане – рисунок Т. Горшельта)

Ни травы, ни топлива. Отряд разделили, отправив часть сил к ближайшим аулам, чтобы разобрать их на дрова. Что не смогли унести с собой, то разрушили. Для защиты спуска начали возводить укрепление, назвав его Удачное. Вася, услыхав название, похмыкал: ничего «удачного» вокруг не наблюдалось. Кирки был настолько трудным спуском, что войска сходили вниз еще день. Орудия и повозки спускали на руках. Было решено двигаться дальше налегке, оставив тяжелые повозки на вершине в вагенбурге и взяв с собой лишь восемь орудий. Охранять лагерь оставили 3-й батальон апшеронцев. Отряду Дорохова было приказано возвращаться к Хубарским высотам и действовать между ними и Внезапной, охраняя пути снабжения Чеченского отряда.

– Руфин Иванович! – обратился Вася к командиру. – Я тебя ранее ни о чем не просил. Все делал, как ты приказывал. Людей натаскивал для скрытых налетов. Сам чеченов резал. Богом заклинаю: отпусти меня с куринцами! Чую, на смерть идет полк. Не могу в стороне остаться.

Дорохов вздохнул. Ему и самому не хотелось возвращаться, когда впереди всех ждет невероятная слава! Но приказ есть приказ. Без надежного снабжения Чеченский отряд сгинет в горах.

– Черт с тобой! Отпущу! Смотри, не опозорь наш летучий отряд! Хотя кому я это говорю⁈ Сам не погибни! Чтоб грудь была в крестах, а не голова в кустах. Напишу письмо полковнику, отдашь ему.

«Александр Павлович! – написал в частном письме Руфин. – Возвращаю вам на время ваш удивительный штуцер и человека при нем. Унтер-офицер Девяткин – отличный солдат. Вам он пригодится больше, чем мне. Сберегите мне его, сделайте милость».

Неподалеку загрохотали пушки. Задрав под немыслимым углом единороги, артиллеристы пытались закинуть гранаты на вершины, с которых горцы скатывали вниз каменья.

Вася переоделся. Снова оказался в солдатском мундире и сапогах. Лишь папаху оставил. Ночевки на вершине многому научили. Отдал мешок с черкеской, буркой и чувяками командиру, внимательно следившему за работой артиллеристов.

– Хорошо положили! – восхитился Дорохов, когда несколько удачных выстрелов заставили горцев разбежаться. – Иди, братец! С богом! Береги колено.

Колено еще побаливало. Вася заковылял вслед куринцам, выглядывая полковника. А как его разглядеть? Тропа была настолько узка и извилиста, что отряд растянулся на шесть верст. Разразилась страшная гроза. Несколько лошадей и зарядных ящиков сорвались в пропасть. Лишь к ночи хвост колонны добрался до перевала через гору Шугу-Меер, где устроили бивуак. Дрова и воду доставили из разоренного аула Данух, оставленного жителями. Ночью же саперы и команды рабочих приступили к разработке спуска и далее дороги к Аргвани.

30-го мая Чеченский отряд до него добрался. С огромным трудом, под непрекращающимся дождем, еле-еле преодолел три версты.

Имея лишь отрывочные сведения, полученные от пленных и лазутчиков, командование отряда смогло своими глазами оценить все трудности, что ожидали русские войска. Вражеская позиция выглядела неприступной. Огромный аул располагался на краю скалистого, почти отвесного ущелья. К нему вела лишь одна дорога – узкая тропа, петлявшая между скал. Она лежала, как на ладони, перед амфитеатром из каменных саклей, усиленным башнями. Их наружная сторона из толстого камня имела бойницы, позволявшие вести перекрестный огонь по наступавшим. Дома на вершине образовывали нечто-то вроде цитадели. Васе увиденное представилось сложной системой блиндажей, связанных скрытыми переходами. Генералам и полковникам – позицией, лишенной пространства для маневра. Атака с фронта выглядела самоубийством. Требовалась рекогносцировка боем, чтобы найти обходные пути.

На расстоянии, предельном для выстрела из горской винтовки, слева от дороги, находилась возвышенная площадка, имеющая естественный каменный бруствер. В нем пробили бойницы для восьми орудий – четырех горных и четырех легких полевых. Там же разместили пусковые установки для конгревовых ракет[1]. В пять часов вечера батарея открыла сильный огонь по селению – большей частью безвредный, не способный причинить вред защитникам, укрытым толстыми стенами и утесами. Не удалось прикрыть 1-й апшеронский батальон, спускавшийся по основной дороге. Его встретил град пуль. Солдаты залегли между камней. Крики офицеров на них не действовали. Был тяжело ранен в грудь генерал Пантелеев.

Другой батальон апшеронцев, взяв правее, взобрался на гребень и по нему добрался до низкой круглой башни с бойницами, защищенной рвом. Бросились в штыки, теряя раненых и убитых. Перекололи всех защитников. Остановились перед рвом, не рискуя двигаться вперед без приказа.

Действия апшеронцев были отвлекающей атакой. Основная задача была возложена на кабардинцев Лабынцова и куринцев Пулло. Последние в кромешной темноте спустились по узкой тропе и вышли на дорогу из Аргвани на аул Чиркат. Приступили к подъему. Быстро убедились, что крепость Шамиля с этой стороны неприступна. Дорога поднималась к аулу под выступающими скалами, с которых, как с балконов-бастионов, можно было вести перекрестный огонь, и упиралась в непрерывный ряд каменных саклей почти на самой вершине. Пулло отправил унтера Девяткина к генералу Граббе, чтобы доложить: с этой стороны аул атаковать невозможно.

В это время кабардинцы Лабынцова нащупали слабое место обороны. Сделав большой обход, отряд вышел на дорогу между Аргвани и Мехельтой. Разделив отряд, чтобы прикрыть тылы, Лабынцов с один батальоном добрался до западного угла селения. Убедился, что только здесь и возможна атака, несмотря на крутость подъема к каменной стене. Отошел назад, не смея и думать об атаке селения столь слабыми силами.

На рассвете положение русских оказалось критическим. Все окрестные горы были заняты горцами. Впереди крепость, имеющая всего две точки, где успех штурма казался менее невероятным. Там, где стояли батальоны Лабынцова, и от укрепления, захваченного апшеронцами. Всю ночь перемещали туда войска и отражали атаки горцев. К утру заняли намеченные позиции. В случае неудачи приступа отряду грозила гибель. Отступать было некуда.

В восемь утра Граббе подал сигнал к атаке, подняв белый флаг.

Унтеры засуетились, поднимая людей.

– Шевелись, православные! Разбирай ружья! Чай и гололобых барабан разбудил. Будет нам работа.

Двинулись.

Колонне Пулло благоприятствовал успех. Стремительной атакой она ворвалась в селение, заняв первый ряд саклей. В пороховом дыму раздавался сухой отрывистый звук аварских винтовок. Звучали крики «Ура!», заглушающие пронзительное «Алла, алла!». Из бойниц сверкали вниз огни выстрелов. Егеря уже карабкались на плоские крыши, подсаживая друг друга.

Сложнее пришлось Лабынцову. Против него действовали самые отважные мюриды Шамиля. Когда отряд под убийственным огнем преодолел ров перекатными цепями и занял ближайшие завалы, на него бросились смертники с шашками и кинжалами в руках[2]. Горцы бились до последнего человека, поражаемые штыками. Никто не отступил. Некоторые оставались в саклях первого ряда, отстреливаясь до последнего издыхания.

Пришел черед труднейшего боя в плотной застройке. Каждый квартал представлял собой цитадель. Узкие извилистые улицы перегораживали башни. Навесы, галереи, скрытые проходы между домами позволяли горцам отступать или, наоборот, обходить вырвавшихся вперед русских и атаковать их с тыла. Каждую саклю приходилось брать с боем. Чтобы разбить крепкие двери, требовался выстрел гранатой из пушки. Иногда и это не помогало: двери заваливали изнутри камнями. Единственное слабое место подобных мини-крепостей – крыши. Если их пробить, можно поджечь балки и выкурить засевших в сакле защитников. Бывало, и этого мало. Мужественные защитники держались, пока не умирали. Потом были найдены в большом количестве обгорелые или задохнувшиеся в дыму тела.

Особую трудность представляли башни. Чтобы выкурить из них защитников, приходилось звать саперов. Они под пулями выдалбливали у основания дыру и закладывали мину в железном ящике. Взрывали. Некоторые башни рассыпались, хороня защитников под обломками.

Лабынцов – тот самый Лабынцов, который жил одним лишь боем! – отправил Граббе донесение: «Невозможен приступ аула каменного и сильно занятого, особливо без артиллерии».

– Передайте на словах полковнику, – резко ответил генерал посланцу полковника, с тревогой наблюдая, как с гор спускаются все новые и новые горцы, атакующие войска прикрытия. – Вот мой приказ: «Последние силы последнего человека. Начинай!»

Старые солдаты, помнившие походы Вельяминова в Чечню, ворчали на Граббе:

– Не знает генерал горной войны!

Делать нечего, пришлось обходиться подручными средствами. Штыками расковыривали дыру в плоской крыше. Подоспевшие гренадеры передавали гранаты. Егеря поджигали трубки, сорвав пластырь. Бросали вниз. Васиной группе – из грозненских знакомых 2-го батальона, к которым он попросился – не повезло. В дымовую трубу швырнули одну за другой две гранаты. Раздались взрывы, повалил дым. После – гранаты почему-то не лопались. Потом выяснилось, что лезгины, оборонявшиеся в сакле, садились задом на горящую трубку и так тушили. Отчаянные! Пришлось высаживать прикладами дверь и биться в тесной комнате. Если бы не Миловский кинжал, туго бы пришлось. Многих потеряли из тех, кто решился на свой страх и риск забираться в дома.

День уже клонился к ночи, а битва не утихала. Улицы были завалены трупами. Страшно и мучительно гибли защитники в огне. Иногда распахивалась дверь, и из горящего дома выскакивал человек в дымящейся одежде. Кидался с шашкой на солдат, поражаемый выстрелами в упор. Разваливались погибшие в пожаре сакли. Рушились камни, взметались ввысь искры и пыль. Выползали люди – оглохшие, с воспаленными глазами, отравленные дымом и покрытые кровью. Кто-то, израненный, сдавался в плен. Таких относили на перевязку. Остальных добивали штыками.

Началась «грабилка». Солдаты обирали трупы и тащили из уцелевших домов всякую всячину – часто совершенно бесполезную, вроде большой деревянной лохани.

– На кой черт ты ее тащишь⁈ – изумился Вася.

– На базаре продам, – огрызнулся егерь, тараща ошалевшие глаза. «Базаром» прозывался импровизированный рынок, на котором после боя солдаты скидывали по дешевке маркитантам и обер-офицерам свою добычу.

– Людей только насмешишь, – припечатал Милов, пряча во внутренний кармашек сапога, как было принято у солдат, намарадеренные абазы.

Угрызений совести он не испытывал: что с бою взято – то свято. Вернется в казачью станицу, погуляет от души!

Егерь чертыхнулся и с размаху расколотил лохань.

– Вот это дело! – одобрил унтер. – Бой еще не закончен, а ты на постирушку собрался.

К вечеру значительная часть Аргвани еще оставалась в руках мюридов. Центром обороны стала многоярусная башня в восточной части аула. Ничто не брало ее защитников. С превеликим трудом втащили в аул четыре орудия. Разместили их на крышах, чтобы пробить бреши. Горцы не сдавались. Они ждали ночи, чтобы тайными тропами покинуть селение.

Граббе приказал окружить плотнее аул, особенно, дома, где еще сопротивлялись защитники. В темноте бой вспыхнул с новой силой. Мюриды пошли на прорыв. Кто-то падал в пропасть, кто-то полег на месте, нарвавшись на секреты. Но многие ускользнули. Шамиля не нашли. Лишь захватили его булаву и два значка с надписями из Корана.

К рассвету сражение стихло. Простоявшие на окружающих горах андийцы удалились. Граббе записал в своем дневнике: «Исполинский бой. Совершенный успех». Отчасти он был прав. Потери, вопреки ожиданиям, оказались невелики. Убиты один штаб-офицер и пятеро обер-офицеров, унтеров – 21, рядовых – 113. Ранены генерал, 2 штаб-офицера, 21 обер-офицер, 57 унтеров и музыкантов, 418 рядовых.

Непролазные леса. Непреодолимое ущелье. Невозможный спуск. Неприступная твердыня. Все эти выражения с «не» были, в случае с русским солдатом на Кавказе, всего лишь гиперболой, призванной подчеркнуть мощь его усилий. Чеченский отряд уже знал, что его ждет новое испытание. Еще более сложное. Сложнее всего того, что было совершено. Крепость Ахульго.

Коста. Лондон, середина мая по н. ст. 1839 года.

Ночью я, конечно, не удержался. С жаром все выложил Тамаре. Ожидал охов и ахов. Моя грузинка на восклицания не расщедрилась. Взглядом охолонила меня. Я знал этот её взгляд. Такой, который отправляет тебя из натопленной парной в ледяную прорубь.

– Что? – пыл и жар, с которым я рассказывал ей про мою догадку, уже исчез.

Тамара покачала головой.

– Что???!!! – я уже кричал.

– Сам не догадываешься?

– Я дурак, знаю! Ты это хотела сказать, судя по тому, как смотришь на меня.

– Да.

– Почему?

Тамара опять вздохнула.

– Как ты меня называешь часто в таких случаях? – начала допрос.

Я задумался.

– Ну, любя и поражаясь твоей проницательности… – предварил на всякий случай. – Ну, чаще всего – «заразой»!

– Да! – кивнула Тамара. – Еще, уверена, думаешь про себя, мол, вот змея! Так?

– Да, – я не стал отнекиваться. – И при чём тут наши отношения?

– При том, дорогой мой муж, что ваша Виктория змея и зараза похлеще моего!

– Тамара!

– Вы, мужчины, наивные. Вами вертеть легче легкого, – Тамара проводила ликбез. – Стоит нам чуть открыть рот, изобразить восхищенный взгляд… Смеяться над вашими плоскими шутками. Все время вам поддакивать… Говорить о том, какие вы умные, смелые… И все! Вы в ловушке! Перестаете соображать! Верите во все, что мы вам говорим! И уже не понимаете того, что на вас уже надет ошейник, а поводок в наших руках!

– Тамара!

– Что не так? – Тамара усмехнулась. – Или я, девушка, выросшая в Грузии, ошибаюсь?

– Нет. Это и так. И не так.

– И почему – не так?

– Ну потому что есть и настоящая любовь! Как у меня с тобой, например.

– Да, есть. Конечно! Иначе бы мир уже давно опустел. И это счастье, что у нас с тобой именно так. Но не у Виктории и Александра.

– Почему ты им отказываешь в таком же счастье⁈

– Потому что я чувствую её. Вижу насквозь. Она фальшивит.

– Зачем ей это нужно?

– А почему бы и нет? – Тамара усмехнулась. – Он же не захудалый абхазский князек. Он – наследник самого большого престола в мире. Отчего же такого жирного зайца в силки не поймать? Она – девушка в поиске жениха! Все так говорят.

– Том, ну… Это ты уже совсем.

– Нет. В самый раз. – Тамара покачала головой. – Вот скажи мне… Вы же там вдвоём стояли с англичанином?

– С Гудсоном.

– Да. Судя по твоим словам, ты ошалел, когда понял, что там в ложе «зарождается любовь»! – Тома не преминула передразнить меня. – Я так и представляю, как ты посмотрел на Гудсона.

Тут Тамара опять меня спародировала, как она это умела: изобразила отвисшую челюсть и придурковатый вид.

– Тамара!

– Что, не так?

– Ну, почти. К чему ты опять?

– А как он на тебя посмотрел?

Я напрягся.

– Он улыбнулся.

– И что за улыбка была? Только честно.

– Довольная. С неким превосходством, – вспомнив Гудсона, вынужден был это признать.

– Да, – спокойно констатировала моя блестящая жена. – Потому что он, в отличие от тебя, на все эти её вздохи, смех, ручки к прическе не купился. Он понял, какую игру она ведет. А, может, и знает. Может, они все это давно решили. И теперь просто загоняют Александра в приготовленный для него ошейник.

… Кажется, Цесаревич был не прочь напялить на себя этот ошейник, настолько он был непривычно оживлен за завтраком.

– Королева меня пригласила к себе в ложу и была весьма мила ко мне.…Интересно и странно смотреть на эту маленькую королеву, которая, несмотря на то, что так мала и молода, имеет-таки свою волю.

– Вы написали отцу о своих свиданиях с королевой? – поинтересовался Юрьевич.

– Да. Ограничился короткой строчкой. Что она удостоила меня двумя танцами. Что она пляшет очень мило.

«Вот его заклинило на слове „мило“. Когда женщина некрасива, только и остается, что указывать: она вызывает умиление», – похихикал я про себя. Следующие слова наследника смыли с меня благодушие, как проливным дождем.

– Я, кажется, влюблен в королеву, и она разделяет мои чувства.

Юрьевич закашлялся. Достал платок и отер большой с залысинами лоб.

– Ваше высочество. Признаться – неожиданно. Дайте мне пару дней на размышления.

Цесаревич будто его и не слышал. Он витал в облаках, не замечая, как капает на блюдце с ложки желток от яйца всмятку.

– Сегодня нас ждет банкет в London Tavern, организованный русской торговой компанией[3]. Ожидается премьер-министр лорд Мельбурн, – напомнил я нашу программу.

Оба не обратили внимания на мои слова.

… Большой зал с коринфскими колоннами в здании на улице Бишопс-гейт вмещал в себя 355 гостей. Из-за их наплыва я чувствовал себя не в своей тарелке. Взял с собой Бахадура на всякий пожарный. Ждал какой-нибудь неприятности, и предчувствия меня не подвели. Когда карета с Цесаревичем приблизилась ко входу в трехэтажную таверну из толпы зевак выскочил какой-то мараз с плакатом в руке. На нем было написано: «Принадлежать России есть истинное несчастье!»[4] Он стал размахивать им, что-то выкрикивая.

Я подмигнул Бахадуру.

– Под локотки – и за угол! Без шума, пыли и – главное – без крови!

Алжирцу дважды повторять не пришлось. Мы выскочили из коляски, на которой ехали за каретой. Подскочили к протестанту. Схватили его под руки и фактически занесли в ближайшую подворотню. Схваченный болтал ногами в воздухе и не имел ни одного шанса вырваться.

– Пся крев! Что вы себе позволяете⁈ Здесь свободная страна!

– Поляк? – уточнил я.

– Москаль! – выплюнул он.

– Нет, я грек! Ошибочка вышла, господин хороший!

– Немедленно меня отпустите!

– А то что? Папе римскому пожалуешься?

Поляк разразился потоком ругательств.

– Что случилось⁈ – в переулок ворвался запыхавшийся Гудсон.

– Мешал Его Императорскому Высочеству пройти в Лондон Таверн.

Я вырвал из рук поляка плакат и огрел его по голове.

– Правильно! – неожиданно поддержал меня Джемс. Он заорал на поляка. – Вам что было сказано⁈ Сидеть и не высовываться! Кто поручил? Чарторыйский?

Протестант испуганно втянул голову в плечи. Я вздохнул: «Эх, сюда бы автозак или демократизатор на худой конец!»

– Как мы с ним поступим, господин Гудсон?

– Накостыляем по шее и отпустим!

– Есть вариант лучше! Бахадур, разверни его лицом к улице.

Алжирец дернул поляка так, что он еле устоял на ногах. Я с наслаждением влепил ему поджопник. Получилось четко. Мой напарник считал мои намерения и отпустил руку поляка в тот момент, когда моя нога встретилась с его задом. Протестант улетел вперед и шлепнулся в уличную грязь.

– Идемте, мистер Гудсон. Я не хочу пропустить речь Цесаревича!

– После вас, дорогой мистер Варваци!

Мы вошли в зал как раз вовремя. Александр по-английски произносил ответный тост:

– С удовольствием пользуюсь настоящим случаем, чтобы гласно заявить, как тронут я приемом, оказанным мне в этой благородной стране не только королевой и министрами ее величества, но также – смею сказать без аффектации, но с гордостью – каждым англичанином в отдельности. Никогда, никогда, это не изгладится из моей памяти. Прошу дозволения предложить тост за преуспеяние русской торговой компании и за здоровье всех ее членов и, сверх того, за продолжение дружбы между Великобританией и Россией!

Зал встретил его слова овацией. Слово для ответного тоста тут же взял лорд Мельбурн. Понеслось то, что англичане прозвали «обществом взаимного восхищения».

Премьер-министр, холеный породистый мужчина из тех, кто умеет красиво стареть, поставил свой бокал на стол. Внимательно оглядел зал, отмечая реакцию каждого.

Мне показалось или нет? Когда его глаза встретились с моими, он мне подмигнул. Что бы это значило, черт побери⁈

[1] Ракеты Конгрива конструкции русского инженера-артиллериста А. Д. Засядько успешно применялись в ходе русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Засядько разработал одиночные и шестизарядные пусковые системы. Одиночная – наиболее распространенная – представляла собой вертикальный тонкий брус на крестовине, к которому крепилась 2, 2.5 и 4-дюймовые фугасные, зажигательные и осветительные ракеты. Дальность – 1.6–2.7 км. Эффективно применялись против скоплений противника, а также по складам. Во время дождя были практически бесполезны, потому что гасли.

[2] Как ни странно это звучит, но тактика перекатных цепей применялась на Кавказской войне. Ее создателем, что, впрочем, не доказано, называли И. М. Лабынцова. «Вечная» война с горцами способствовала разработке сложных тактических приёмов, неизвестных остальной армии Российской империи, остававшейся закостенелой, все более отстающей от современных требований, что и доказала Крымская война (6 патронов в год для обучения стрельбе!). Справедливости ради заметим, что соединения Отдельного Кавказского корпуса, переброшенные в Крым, также столкнулись с неизвестными им способами ведения боевых действий и особо не выделялись на общем фоне. Опять же справедливости ради добавим: наибольших успехов в этой войне Россия добилась на кавказском фронте, а взятие Карса помогло избежать куда более унизительных условий мира, чем планировали союзники.

[3] Знаменитое, но не сохранившееся место, где часто устраивали разные сборища. На одном, к примеру, был решен вопрос о ширине ж/д колеи. Тем, кому довелось ждать, пока в Бресте поменяют колеса, можно помянуть Лондонскую таверну недобрым словом.

[4] Издевка над знаменитой фразой Николая I из его речи, произнесенной в Варшаве в 1836: «Поверьте мне, господа, принадлежать России и пользоваться ее покровительством есть истинное счастье». Поляки, особенно, эмиграция, не забывшие о кровавых событиях 1830−31 гг. и о тысячах сосланных на Кавказ, восприняли эти слова как оскорбление.