Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 8

Вася. Долина Яман-су, апрель 1839 года.

Знамя газавата на Северном Кавказе поднял Кази-мулла, первый имам Дагестана. После его смерти от руки русского солдата новым имамом стал Гамзат-Бек, Он, в свою очередь, погиб в результате кровной мести аварских ханов, среди которых был известный в будущем отчаянный абрек Хаджи-Мурат. Избрали Шамиля.

Не всем он пришёлся по сердцу. Оставив ему Дагестан, в Чечню переехал наиб Кази-муллы, Ташив-хаджи, кумык родом из Эндирея. Он вступил в борьбу за звание духовного лидера ичкерийцев с другим абреком, Уды-муллой. Разгорелась междоусобная война.

Не только не было единства в стане мюридов. Не было единого мнения и среди народов Дагестана. Одни приняли власть русских, особенно, те, кто жил на равнинах. Вторые выжидали, не примыкая ни к кому. Третьи уже тайно засылали гонцов к Шамилю, впечатленные судьбой аула Миатлы.

Этим разбродом и шатанием планировал воспользоваться Дорохов. Он рассчитывал столкнуть лбами салатаевцев с чеченцами или сторонников Ташив-ходжи с людьми погибшего Уды-муллы путем нехитрых провокаций. Но пока выжидал. Генерал Граббе хотел решить дело без крови, хотя и сомневался, что из этого выйдет что-то путное. Павел Христофорович не хотел заслужить в глазах русского общества и на Кавказе репутацию непримиримого и безжалостного военачальника. Еще в марте он отправил в Чиркей мусульманского проповедника, богослова из Казани и муфтия Омаровой секты Тифлиса Тамудджина Мустафина, поставив перед ним задачу обуздать страсти и предостеречь горцев от восстания.

На проповеди муллы в большом ауле Чиркей тысячами стекался народ. Призыв к миру находил своих приверженцев точно также, как призыв Шамиля к войне – своих. Все чувствовали, что спокойной жизни и безопасности пришел конец и боялись за свои семьи. Оставалось решить: смириться, бежать или сражаться.

– О, мусульманская умма, нашим и вашим счастьем является возможность покориться царю – храброму, щедрому и высокочтимому! – вещал муфтий. – Горе тем, кто, не разумея шариат наш, не подчиняясь великому императору, чинит кражи, разбои на дорогах и причиняет вред населению.

Намек на чеченцев был более чем прозрачен. Ташив-хаджи тут же отреагировал, прислав ответ на просьбу допустить муллу в Чечню:

– Я великий визирь имама Шамиля не советую тебе появляться в наших пределах. Если ты не глуп, должен удалиться, прежде чем тебе самому будет нанесен вред.

Таммуджин Мустафин не внял угрозе и отправился в Чечню. Его и его спутников арестовали. Пока спорили, как с ними поступить, Ташив-хаджи убил Уды-муллу и стал единовластных хозяином края. Никто более не оспаривал его звание имама Чечни. Он договорился с Шамилем о совместных действиях. Проповедника отпустил, наказав впредь не появляться.

Пришел черед летучего отряда. Обстановка соответствовала. Самое время столкнуть всех лбами! Тем более, когда чеченцы резко увеличили число набегов на Кубанскую линию и кумыкскую равнину, получив от Шамиля приказ максимально беспокоить русских, чтобы помешать их подготовке к походу.

Люди Дорохова переправились на лесистый берег через мутную Яман-су и скрылись в чащобах, оставив за спиной кумыкскую равнину. Далеко забираться в предгорья не решились. Обустроили лагерь в тайном месте, спрятав припасы. Началась рутинная партизанская работа.

Действовали разнообразно. То засаду устроят и перебьют в походе отряд налетчиков. То отгонят отару малым числом, а, когда за ними бросятся в погоню, встретят преследователей всем отрядом и, пользуясь численным преимуществом, никого не оставят в живых. То наскочат на аул и подожгут крайние сакли, бросив на отходе прихваченный с собой труп чеченца из соседнего селения. То притворятся кумыками или салатаевцами, прискакавшими мстить.

Отряд нес потери, но общий счет был за ним. Восточная Чечня забурлила. Никто не понимал, что происходит. Когда волна партизанских налетов докатилась до аула Саясан, где проживал Ташив-ходжи, он лично возглавил карательный отряд, чтобы обнаружить и уничтожить наглецов. Кто они, откуда свалились, не понятно. Русские так не воевали. Горцы могли, но зачем? Не то что пленных, следов не оставляют. Как их поймать?

Дорохов оказался прирожденным тактиком. Быстро менял направление удара. То на юге нападет на аул, то на западе набег на Линию перехватит. Заранее узнав о подходе мюридов Ташив-ходжи, увел отряд в глухой лес и дал время на отдых.

– Я доволен тобой, Вася! – похвалил Руфин Иванович Милова. – Храбро сражался! Отмечу в приказе.

Унтер Девяткин был в числе тех, кто напал на спящую в лесу группу ичкерийских воинов. Действовали нагло. Подошли к лагерю не скрываясь. Ружья в чехлах, кто мог – ответил по-чеченски «Свои» на вопрос «Кто такие?». Их пустили к кострам. Тут-то партизаны и бросились с ножами. Перерезали всех без единого выстрела. Если так дальше дело пойдет, отряд дороховских «налетов», как он окрестил своих бойцов, станут бояться и обходить стороной. Для партизанского соединения слава безжалостных отморозков дорогого стоит. Лучше любой кольчуги!

– Руфин Иванович! – обратился к командиру Вася. – Ты что все пишешь на привалах? Снова стихи сочиняешь?

– Нет! – засмеялся Дорохов. – Намечаю пути для движения Чеченского отряда. Скоро генерал Граббе двинет войска на Ташив-хожду. Шамиль думает, что самый умный. Дескать, пусть русские идут к Ахульго. А чеченцы им в тыл ударят. Только не бывать этому. Сперва Чечню замирим. Нас там не ждут. Привыкли, что мы воюем в лесном краю, когда лист опадет. Так что горцев ждет сюрприз.

– Вы думаете, что имам в курсе планов генерала?

– Не сомневаюсь! Скрыть подготовку к походу невозможно. В крепости завозят снаряжение, а лазутчиков в мирных селениях полным полна коробочка.

– Одно дело – общее понимание, что будет поход. Другое – точно знать, где будет нанесен удар.

– У Шамиля голова на плечах умная! Догадаться несложно. Да и пленных с Линии таскают. Уже, думаю, обо всем осведомлены и укрепляют свои крепости и аулы.

– Тяжело придется куринцам! – вздохнул Милов, беспокоясь за родную роту.

Хотя, по слухам, резервный батальон оставляют в Грозной, на сердце было тревожно.

– Всем, Вася, нелегко придется! Поход по горам – само по себе испытание. А когда тебя ждут орды отчаянных, тут и вовсе беда.

– Кровью умоемся! – пророчествовал унтер.

– Так на то и солдат русский, чтобы крови не бояться!

Как в воду глядели оба – и юнкер, и унтер. Достанет с лихвой людям генерала Граббе и крови, и славы.

День начала похода приближался. Дорохов приказал сворачивать лагерь и выдвигаться к Внезапной. В последних числах апреля поредевший и уставший летучий отряд прибыл в лагерь у аула Эндирей, в котором уже собрались основные силы, за исключением апшеронцев. Им предстояло нагнать Чеченский отряд, выдвинувшись из крепости Тимир-Хан-Шура.

Коста. Лондон, Сент-Мартинс-лейн – Хаймаркет, начало мая по н. ст. 1839 года.

Кто в здравом уме воспримет назначение послом в Лондон ссылкой и наказанием? Особенно, если тебе выпало представлять Россию. Как ни парадоксально, был такой дипломат. Граф Шарль-Андре Поццо ди Борго. Корсиканец и кровник Наполеона. Человек, посвятивший свою жизнь борьбе с Бонапартом и достигший всего, о чем только можно пожелать – победы над личным врагом, огромного состояния, колоссального влияния на европейскую политику и любви многих роскошных женщин[1].

Николай I его терпеть не мог. Считал, что Поццо ди Борго, прозванный на русской службе Карлом Осиповичем, ни черта не знает России, где он провел всего несколько месяцев. Не мог ему простить французской революции 1830 года, будто этот великий сын Корсики лично строил баррикады на улицах Парижа. И отправил его в 1834 году в Великобританию доживать свой век. Странный выбор с учетом того, что в Лондоне сходились основные нити мировых противоречий.

Лучшие дни блестящего дипломата остались позади. У 75-летнего старикана на уме были одни карты. Он играл со своими сотрудниками, не вылезая из здания посольства. В том самом Чешем-хаусе, о котором нам сообщил клерк по приезде.

– Палмерстон может меня промурыжить в приёмной два-три часа, чтоб, в итоге, не сообщить ни слова правды или наврать с три короба, – поведал нам посол при встрече, угостив достойным французским обедом. – Не ждите от меня какой-то помощи. Вы быстрее договоритесь со своими коллегами из Форин офис самостоятельно, чем по моей протекции.

Кудрявцев вздохнул. Он был всерьез обеспокоен не только итогами своей миссии, но и подготовкой визита Цесаревича.

– Графа в самом скором времени сменит Бутаков, – шепнул мне глава русской делегации по секрету.

– Вы играете в карты? – прохрипел граф, горбясь под тяжестью орденов, украшавших его генеральский мундир.

Узнав о нашем равнодушии к азартным играм, Поццо ди Борго потерял к нам интерес. Отпустил сразу после обеда. Мы отправились бродить по улицам Белгравии в надежде на шопинг.

Моя помощь как переводчика оказалась бесценной. Редко где можно было встретить магазин с табличкой в окне – Ici on parle français"[2]. Вдобавок, лавочники вели себя предсказуемо неприятно. Мигом вычисляя в нас иностранцев, безбожно задирали цены. В одном магазинчике, где Тамара выбрала пару черных шелковых чулок, отлучившийся было хозяин устроил своей жене скандал за то, что она взяла с нас один шиллинг 6 пенсов.

– Три шиллинга, – объявил он нам с порога, не разобравшись, что сделка уже состоялась. Нас провожали крики семейной ссоры и звук оплеух.

– Я устала, – призналась Тамара, когда мы распрощались с дипломатами.

– Последний рывок. Нам нужно добраться до аукционного дома Бонхамс. Пора выполнить обещание, данное Фалилею, и выяснить судьбу древней коптской Библии.

Основанный в 1793 году Томасом Доддом, занимавшимся продажей гравюр, и книжным антикваром Вальтером Бонхамом, аукционный дом козырно разместился в здании в переулке Святого Мартина. Кого только не было на этой улочке! Богемное местечко! Театры, художественные галереи, краснодеревщики и обойщики… Увы, славный дом Чиппендейл уже обанкротился, но и без него хватало на что посмотреть.

– Я нигде не видела, чтобы приличные женщины столь постыдно задирали юбки, демонстрируя свои ножки! – возмутилась Тамара местными нравами и способами пересечения вездесущих луж.

– Что поделать, дорогая! У них нет столь надежных носильщиков!

Мы с Бахадуром аккуратно подхватили жену под локотки и перенесли на чистые ступеньки входа в аукционный дом. Принялись энергично очищать свои сапоги о специальное устройство, стоявшее у двери любого фешенебельного лондонского дома. О тупые скребки, позволявшие избавиться от грязи на подошве, боковинах и носке.

Отряхнув столичный «прах» со своих ног, мы вступили в храм торговли краденым антиквариатом. По крайней мере, так истолковал наше отношение к своему дому его директор. Напрасно я доказывал, что мы всего лишь хотим узнать судьбу проданного лота и данные его хозяина.

– Убирайтесь! – разорялся мистер Бонхам. – Если есть какие-то претензии, обращайтесь в суд. Я веду честный бизнес и берегу репутацию своих клиентов.

Он практически вытолкал нас за порог, проигнорировав страшный оскал Бахадура. Эти антиквары – ушлые ребята: их самим чертом не напугаешь!

– Что будем делать? – спросил я, с тревогой глядя на Фалилея. Эфиоп был совершенно раздавлен.

Алжирец тут же недвусмысленно прожестикулировал: пытки наглого директора, угроза смерти, тайное проникновение, поджег, ножичком по горлу и в колодец…

– Нам только неприятностей с полицией не хватало! – вздохнул я, притормаживая жестокосердного алжирца.

– Давайте попьем кофе! – предложила Тамара, указывая на заведение в верхней оконечности переулка.

Олд Слотерс кафе встретило нас манящими запахами и жаркими криками на грани рукоприкладства посетителей из числа богемы[3]. Потягивая горячий напиток из ямайских зерен, мы гадали, как подступиться к пройдошестому мистеру Бонхаму. Тамара указала на соседний столик, где скучал за бокалом рома унылый клерк.

– Кажется, я видела этого господина в здании аукционного дома с деревянным молотком в руках. Уверена, он там работает и знает французский. Предоставьте дело мне.

Тамара вспорхнула со стула и направилась к окну в свинцовых переплетах, рядом с которым скучал аукционист. Если в свое время ей понадобилось несколько минут, чтобы обаять мадам Ануш Тамамшеву и выклянчить у нее платье, на клерка у нее ушло минут десять. Не знаю и знать не хочу, как у нее получилось, но клерк схватил свой цилиндр, напялил его на длинные сальные волосы и стремительно удалился.

Тамара вернулась и загадочно сказала:

– Ждите!

Через полчаса клерк вернулся и с поклоном, сняв свой цилиндр, передал Тамаре записку. Лучше бы он оставил головной убор на месте. Перхоть сыпалась ему на плечи, будто падал снег. Но приходилось терпеть.

– Сэр Джоносон Мосли, Итон, коттедж «Пьяный бык», – прочитала жена.

– Сэр Джоносон является родственником стаффордширских Мосли, баронетов. Очень богатая семья, – прокомментировал аукционист.

Я довольно кивнул. Это уже кое-что! Остается лишь придумать, как попасть в этот самый Итон. Насколько я помню, там расположена школа и колледж. Аристократическое местечко, и с деньгами у владельца – полный порядок! Непросто будет с сэром Мосли, но что-нибудь придумаю. Должен! Страдальческий взгляд Фалилея побуждал на подвиги и маленькие безумства. Сейчас из Лондона никак не вырваться, а вот когда прибудет Цесаревич… Быть может, подсказать ему идею посетить Виндзорский замок? Итон как раз напротив, на другом берегу неширокой в том месте Темзы.

– Дай ему золотой соверен, – приказала жена.

Ого! Да за такие деньжищи клерк мог бы еще быть чем-нибудь полезен!

Вынул монету. Положил ее на стол, придавив краешек пальцем.

– Не подскажет ли мне, достопочтенный, знакома ли ему фамилия Белл? Негоциант и суперкарго.

– Знакомое имечко! Оно было на слуху два года назад. Какие-то дрязги с правительством. Обвинения. Но, кажется, сей джентльмен разорён! – алчно пожирая глазами золотой, ответил клерк. – Банкрот. Если вы его ищете на предмет долгов, придется попотеть. Уверен, он скрывается от кредиторов. Быть может, в лондонских доках вам что-то подскажут.

Да уж! Найти прячущегося человека в двухмиллионном городе – задачка из разряда невыполнимых. Не знаю, как насчет доков – почему доков? – но у меня есть идея. Я разглядел в Белле порочную натуру, проявляющую повышенный интерес к юношам. Насколько я понял, Лондон пока далек от звания пуританского города. Это скорее город греха. Стоит посетить злачные места. Быть может, удача мне улыбнется.

… За адресами нужных мест, где мораль не в чести, я обратился к хозяину нашего отеля.

– Это вам, сэр, в Хеймаркет нужно! Как стемнеет, туда стекаются проститутки из трущоб Ист-энда и аристократы из своих клубов на Пэлл-Мэлл. Удобно они устроились: все рядышком, в двух шагах. Вам же лучше воспользоваться кэбом, чтобы добраться. И советую вооружиться хотя бы тростями и взять с собой спутника. Ваш слуга будет в самый раз. Иначе рискуете остаться без кошелька, а то и с жизнью проститься.

Словоохотливый кэбмен взял на себя роль гида, по произношению угадав, что я не из аристократов:

– Шикарные цыпочки в местных борделях! На любой вкус! Джентльмены днем изображают из себя бог весь что. О, проститутки! Ах, отвратительно! А кого я вожу на Хаймаркет, как стемнеет?

– Много публичных домов в Лондоне?

– Да не счесть! Особенно в трущобах Спилфилдса, Хаундсдича, Уайтчепела и Ратклифа. Мне шурин, полицейский, говорил, что более трех тысяч борделей в столице.

– Ого! А что Хеймаркет?

– В его окрестностях и зевак полно, кто хочет из любопытства на грех взглянуть, и тех, кого «сладкое мясцо» манит. После восьми вечера бабы нарядятся поприличнее и топают через мост в Вест-Энд. К пабам, трактирам, театрам. На площади, где народ гуляет. Уличные, они под присмотром сутенеров клиентов ищут. Некоторые дочерей своих маленьких ведут на продажу. Или мальчиков. Если завалялись в кармане десять фунтов, найдете![4]

– Тьфу, гадость какая! – не удержался я от возгласа. Впрочем, если и есть место, где своими силами смогу отыскать Белла, то только там – на Хеймаркете.

– А что вы хотите, мистер? – равнодушно отреагировал на мое отвращение кэбмен. – Жить как-то надо. Сейчас доедем до площади, сами увидите: на Стренде и том же Хеймаркете на любой лавке и даже на приличном доме будет объявление «Постели внаем». Вон, смотрите! Идет одна! Эка нализалась! Сейчас шляпку уронит в сточную канаву!

– Откуда она такая пьяная?

– Известно откуда! Или из таверны, или из паба.

– А в чем разница?

– В тавернах клерки и приказчики гуляют. А пивные для аристократов. Вам куда?

– Давай для начала в паб.

Кэбмен остановил свой экипаж у одноэтажного здания с закрытыми ставнями. Казалось, оно погружено в глубокий сон.

– Уверен, что сюда?

– Не извольте беспокоиться! Сбоку найдете маленькую дверь. Сунете привратнику шиллинг. Он пропустит. А там сами все увидите.

Похоже, он принял нас за любителей запретных развлечений. Привратник – тоже. Мы оказались в зале, залитым светом тысячи газовых рожков. Светские джентльмены развлекались вовсю. Французские и рейнские вина текли рекой. Красивые нарядные молодые девушки наперебой флиртовали. Звучали похабные шутки.

Ближе к полуночи в паб стягивались постоянные клиенты. Усаживались за длинные столы, скрещивали руки и в пьяном кураже предлагали девушкам за немыслимые пятьдесят гиней пройтись по живой шаткой тропинке. Те, хохоча, рисковали. Джентльмены норовили их подбросить, чтобы полюбоваться на то, что скрывали взметнувшиеся вверх юбки.

К четырем утра оргия достигла своего пика. Рожки гасли. В полутьме страсти разгорелись. Шутки погрубели, ставки возросли. Какой-то юный лорд предложил белокурой игривой особе выпить виски из пивной кружки за сто фунтов. Когда она полумертвая свалилась на пол, ей в рот стали лить смесь из уксуса, горчицы и перца. Девушку сотрясла конвульсия, ее вырвало. Знатные господа в канареечных фраках весело расхохотались.

– Идем отсюда, Бахадур! Уже не могу на это смотреть, – не выдержал я. – Мне кажется, нынче Беллу не по карману подобные развлечения. Нужно пройтись по заведениям трубой пониже.

Но и в тавернах, где с крикливо наряженными женщинами потасканного вида предавалась разгулу публика попроще, мы не встретили Джеймса Станислава. Конечно, можно было наведываться на Хеймаркет чаще. Но что-то мне подсказывало, что искать его стоило в трущобах Ист-Энда. Там этой шотландской скотине самое место.

[1] Граф Поццо ди Борго, не имевший семьи, оставил племяннику дворец в Париже, который купил и изуродовал Карл Лагерфельд. Потомок дипломата, Филипп, стал прообразом героя знаменитого фильма «1+1».

[2] (фр.) – Здесь говорят по-французски.

[3] Знаменитая кофейня, в стенах которой многое случилось. Например, основание Академии Святого Мартина, положившей начало Королевской художественной Академии. В 1839 г. градостроительный зуд лондонцев отвел ей всего три года жизни.

[4] Все приведенные факты не авторская выдумка. Они взяты из документов. Цену на мальчика сообщил Секретарь созданного в 1835 году Общества предупреждения подростковой проституции.

Глава 9

Вася. Чечня, середина мая 1839 года.

Генерал Граббе собрал во Внезапной невиданную силу – пять с половиной тысяч в строю, не считая возчиков и прочей обслуги. Четыре батальона куринцев, два батальона кабардинцев, десять горных и легких орудий, саперную роту, 220 конных и 391 пеших казаков и 259 всадников горской милиции, в основном, представленной узденями из Кабарды, осетинами и надтеречными чеченцами[1]. Последних включили в отряд из политических соображений: на Ташев-ходжу выступили не только русские, но и свои, ичкерийцы. Для прикрытия Линии оставили лишь 5-й Васин родной батальон. Пулло заверил своего командира, что горцам будет не до набегов.

Для кампании запаслись основательно. Одних патронов во Внезапную и Темир-Хан-Шуру свезли полтора миллиона[2]. Снаряды для орудий, сухари, крупу в огромном количестве. Но с мясным довольствием была проблема: скот с собой не погонишь, кормить его в горах нечем.

Наступило 9 мая. Экспедиция началась с молебна и зачитывания приказа Граббе по войскам:

«Вам знакомы уже, ребята, труды и неприятель, на которого я вас поведу. Одна сила оружия укротит и истребит этих нарушителей спокойствия. Пойдем и отыщем их. Откуда человек выходит – туда достигнет Русский штык. Женщинам и детям, ребята, непременно и везде – пощада!»

Поход был рассчитан на десять дней. Все тяжести оставили в лагере. Никаких повозок, только вьюки на лошадях. Тронулись ближе к ночи.

Отряд Дорохова разделили. Чтобы показать дорогу, сам Руфин с большей частью своих людей отправился вперед вместе с кабардинцами полковника Лабынцова по прямой вьючной тропе через лес. Рассчитывали застать врасплох сильно укрепленный аул Ахмет-Тала, опорный пункт Ташев-ходжи для нападений на кумыкскую равнину. В нем, по сведениям лазутчиков, уже собрались воины лидера Чечни. Кружную, но удобную дорогу основной колонне вызвался показать унтер-офицер Девяткин. Он не хотел отрываться от своих куринцев, в рядах которых шло немало его знакомых из гарнизона Червленой. Выступили через два часа после кабардинцев.

Вася диву давался, сколько понаехало в отряд «фазанов» из гвардии. Только к их полку присоединили 29 офицеров – пехотных и из кавалерии. Одним из них был ротмистр Гребенского казачьего полка Николай Мартынов. Как собирались командовать егерями лейб-уланы, конно-гренадеры, кирасиры и гусары оставалось лишь догадываться.

Куринцы шагали бодро. С их лиц, казавшимися черными под белыми чехлами фуражек, не сходили улыбки.

– Идем показать Шумилке, где раки зимуют!

Шумилкой они прозвали Шамиля. Конечная цель похода была всем известна.

На рассвете кабардинцы атаковали аул, не дожидаясь подхода основных сил. Горцы бежали к лесу, бросив укрепления и знамя-значок. Когда прибыли их подкрепления, окружили людей Лабынцова, занявших Ахмет-Талу. Поднялась стрельба. Иногда горцы внезапно выбегали из леса и с шашками наголо бросались на цепи.

Горцев переиграли. Подоспели куринцы и ударили во фланг. Кавалерия через лес зашла с тыла. Противник не принял боя и отступил по дороге на аул Балан-су. Ее укрепили завалами, но толку от них было чуть. Саперы лихо расправлялись с огромными стволами. Под прикрытием выдвинутой вперед артиллерии войска Граббе двигались тремя колоннами вглубь Чечни. Главная вместе с обозом – прямо по руслу мелкой Яман-су меж отвесных высоких берегов. По пути сжигали все опустевшие аулы и вытаптывали засеянные поля. Гнали перед собой отступавших ичкерийцев, не забиравших даже тела убитых. 12 мая встали общим лагерем на большой поляне у селения Рагонкаж у истока Яман-су в окружении векового леса. Дым пожарищ за спиной отравлял воздух и перебивал аромат майского буйного цветения.

Васю вызвал полковник Пулло.

– Знаешь дорогу к гнезду Ташева-ходжи, в аул Саясан?

– Трудная дорога, Вашвысьбродь! Сам аул на высокой открытой площадке высоко над рекой Аксай. К югу от него деревянное укрепление с башней между двумя обрывами. Рвы, завалы, засеки. Не смогли, когда в набег ходили, к блокгаузу подобраться. К нему единственная тропа ведет через балку. Думаю, аульцы там решат бой принять.

– Иван Михайлович! – обратился Граббе к полковнику Лабынцову. – Усилим ваших кабардинцев двумя ротами куринцев. Справитесь с укреплением? Не исключаю, что туда стянутся основные силы ичкерийцев.

– Нам, мамочкам, лишь бы подраться!

Лабынцов был известен не только своей вечной присказкой «мамочки», но и дьявольской жаждой боя. Рассказывали, что он мог отправить припоздавшую роту в бой без всякой цели – лишь бы пороху понюхали. Еще ходили слухи, что он послал во время похода через лес один взвод в безнадежную атаку на завалы чеченцев. Юный прапорщик пытался отвертеться от штурма:

– Мы же все погибнем!

– Ничего! – успокоил его полковник. – Зато чеченцы ружья разрядят, тут мы их и возьмем на штык.

Прапорщик погиб, как и весь его взвод. Лабынцов атаковал завал и опрокинул неприятеля. Нужно так было делать или нет, никто не брался судить. Но удивительно: эту историю передавали из уст в уста без толики осуждения!

Вася повел сводный отряд кабардинцев, усиленных куринцами. До аула добрались через лесную теснину, не побеспокоенные горцами. Они оставили аул и все собрались в укреплении – за деревянной оградой с бойницами и с немного выступающими вперед башнями, позволявшими обстреливать атакующих стену с фланга [3].

В таком подходе к организации обороны чувствовалась рука Шамиля и помощь его эмиссаров, отправленных в Чечню к Ташев-ходжи. Раньше чеченцы воевали по-партизански. Не сидели за стенами, а держали врага в постоянном напряжении, внезапно нападая из-за деревьев и кустов и тут же отступая. Точно также воевали и черкесы, хотя и смеялись над ичкерийцами и лезгинами: мол, не умеют за кольчугой ухаживать, вот и воюют как абреки.

Из нововведения толку вышло немного. Две роты кабардинцев бросились под метким огнем защитников к завалам, защищавшим подступы к укреплению. Одновременно куринцы обошли блокгауз по лесистым высотам и рассеяли скопившиеся там толпы горцев. Засевшие в укреплении бежали, опасаясь окружения. Ташев-ходжи с немногими верными продолжал оборонять главную многоярусную башню. Когда кабардинцы полезли через забор, побежали и оставшиеся. Почти все были переколоты штыками. Имаму Чечни удалось скрыться. Укрепление было сожжено.

Перестрелка на окружающих аул высотах усилилась. Особенно на левом фланге, где куринцами командовал прикомандированный ротмистр Мартынов. Дурно выходило у кавалериста. Он не успевал вовремя поддержать стрелковую цепь резервом. Раненых становилось все больше и больше. Особенно их прибавилось, когда Лабынцев скомандовал отступление. Если бы горская кавалерия не прикрыла фланги, потери были бы существенно больше. Когда отряд вырвался из леса и горцы отстали, провели подсчеты. Куринцы потеряли больше всех: 11 убитых, 28 раненых и, что особо позорно, один без вести пропавший.

– Какие потери, Иван Михайлович? – поинтересовался Граббе у Лабынцова, когда сводный отряд соединился с основными силами.

– Всего десять убитых, 47 раненых! – не моргнув глазом, доложил полковник, имея в виду общие потери отряда[4].

– Наша задача выполнена! Можем возвращаться. Выступим скрытно ночью и пойдем прежним порядком – тремя колоннами. Ташев-ходжи дважды потерпел поражение. Горцев приструнили.

Чеченцы почему-то так не думали. Словно пчелиный рой, разгневанный потерей своего улья, они набросились на отступающие колонны. Прекрасно зная местность, вырастали у каждого куста, из-за каждого дерева, выпрыгивали из каждой балочки. Классическая тактика всех племен Кавказа – нападать на арьергарды и жалить, жалить, жалить… Роты несли потери. То и дело они были вынуждены действовать штыками.

Особенно досталось куринскому батальону, больше часа отбивавшему нападение, когда из-за узости ущелья, ведущему к аулу Ярыксу-Аух, Чеченскому отряду пришлось перестроить походный порядок и сбиться в одну колонну. Куринцы дождались, когда пройдут основные силы, и развернулись в цепи.

– Чечен нынче не тот! – напутствовали остающихся куринцев проходившие мимо солдаты. – Озверел. Десять лет назад поскромнее был… Вы уж тут держитесь, братцы!

Как в воду глядели – в мутную Яман-су. Тут же насели на «братцев» преследователи, да так, что покраснела река в один миг.

Вася бился в первых рядах. Стоял под палящим солнцем, не успевая стряхнуть пот со лба. Расстрелял все патроны. Смертельным залпом жеребьем отбросил группу приблизившихся горцев. Примкнул свой страшный штык и колол насмерть бросавшихся на него с кинжалами обозленных чеченцев. Также действовали и стоявшие рядом карабинеры капитана Рыкова. Пощады никому не давали и с места не сдвинулись.

Натиск усилился. Милова что-то чиркнуло по колену, но он в горячке не обратил внимание. Момент выдался слишком напряженный. Если бы не подоспевшие две роты кабардинцев, куринцев могли и опрокинуть.

– У тебя кровь течет по ноге, – показал на колено прибежавший Дорохов.

– Ерунда! Вскользь зацепило!

– Нужно рану размыть.

Промыли. Пуля оставила желобок на коленной чашечке. Пару волосков в сторону – и остался бы Вася без колена, а то и без ноги.

– Двигай в резерв! – предложил Руфин, заканчивая бинтовать Васе ногу.

Милов отмахнулся. Ковылял вместе со всеми, опираясь на штуцер.

– Вот скажи мне, Руфин Иванович, как так выходит? В чем смысл похода? Пожгли мы сакли. И что? Толку от того? Велика печаль чечену – плетеную мазанку потерять! Двух недель не пройдет, горцы свои аулы восстановят.

– А продовольствоваться чем будут?

– С ножа! Снова набеги начнутся.

– Ты считаешь, что поход закончился неудачей? Хмм… Может, ты и прав! Голову-то не срубили. Ушел Ташев-ходжи!

– Вот и я про то!

Граббе так не думал. Когда отряд вернулся во Внезапную, издал приказ, в котором поздравил войска со счастливым завершением похода. Приказал готовиться к новому. К куда более трудному и опасному. На Шамиля!

Коста. Лондон, Букингемский дворец и другие достопримечательности, начало мая по н. ст. 1839 года.

Наследник престола, Его высочество великий князь Александр Николаевич прибыл в Лондон на голландском пароходе «Цербер» 3 мая 1839 года в сопровождении своего секретаря и воспитателя, полковника Семена Алексеевича Юрьевича, друга детства, молодого графа Алексея Толстого и огромной стопки чемоданов[5]. Его ждал кремовый особняк в георгианском стиле на Белгрейв-сквер напротив чудесного сада. Место считалось самым аристократичным. Соседями Цесаревича на время станут три герцога, тринадцать пэров и горсточка баронов с членами Парламента.

Мы представились.

Молодой Цесаревич, высоченный, весь в отца, держался любезно и не расстреливал взглядом, как его венценосный папаша. Ему был 21 год. Лицо еще хранило юношескую восторженность, любопытство в хорошем смысле и жизнелюбие. Из него со временем не мог не получится завзятый сердцеед. Обаятельный, красивый и статный мужчина. Тонкие, едва пробившиеся усики его не портили. Мундир выгодно подчеркивал стройность фигуры.

Меня отвел в сторону Юрьевич.

Познакомились. Фактически я поступал в его распоряжение.

– Вам следует переехать к нам в особняк, – тут же распорядился он. – Места всем хватит.

– Я тоже хотел это предложить. Все-таки охранять – значит, находиться постоянно рядом с охраняемой персоной.

– Не перебарщивайте. Цесаревич не любит стеснений. Впрочем, он настроен крайне серьезно, расценивая свой визит как политический. Он, уверен, выполнит предначертанную Государем инструкцию и не станет отклоняться от намеченной программы.