Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Вася. Крепости Грозная и Внезапная, март-апрель 1839 года.

Храбр, как Граббе – так про него говорили. Репутация Павла Христофоровича в войсках была исключительной.

Назначенный на место умершего Вельяминова командующим Кавказской линией и Черноморией генерал-лейтенант не спешил вмешиваться в ход Кавказской войны. Год он вникал в дела. Изучал методы военных действий, расспрашивал офицеров, советовался. Никто не понял, что тонкого интеллектуала, ценителя поэзии и оперной музыки, прославленного военачальника и храбреца сжигали страсти. Амбиции и честолюбие – вот, что им руководило. Вскоре этот пылающий пожар в его душе принесет обугленные плоды и крах его карьеры. Всего через три года!

Опытный генерал из обрусевших немцев поддался всеобщему заблуждению относительно фигуры Шамиля. Граббе, как и его предшественникам, казалось, что имам Дагестана разжигает пламя войны на Кавказе. Убери его – и вновь в Аварии, Чечне и в землях лезгинов воцарится спокойствие. От далекого Петербурга до Тифлиса и Ставрополя все преувеличивали значимость безусловно талантливого и яркого лидера горцев. Никто не хотел признать очевидное: Шамиль был символом, а не ведущей силой. Конечно, не пешкой в руках мюридов, но зависимым от тех, кто понял: старая знать, князья и уздени предались русским, теперь все в руках простого народа. Именно бедный, часто голодный и отчаявшийся горец стал движущей силой кавказского газавата. Он хотел жить так, как заповедовали предки, и ни перед кем не склонять головы. Не платить подати, не отдавать оружие в виде штрафа и блюсти свою честь и гордость – то, что составляло саму душу аварца, чеченца, лезгина, кумыка.

Граббе этого не понимал. Он думал, что снесет голову, а на деле боролся с тенью, с отражением общих чаяний, каковыми являлся Шамиль при всей его энергии, бескомпромиссности наряду с дипломатической изворотливостью и пониманием, как завоевать сердца горцев. Как-будто пленение или смерть имама могли помешать избранию нового выразителя надежд Северного Кавказа.

– Ударим в самое сердце Нагорного Дагестана. Сокрушим Шамиля в Ахульго, в его твердыни! – сообщил Граббе полковнику Пулло, назначенному начальником штаба Чеченского отряда, на импровизированном совещании в Грозной.

На 1839 год были запланированы три экспедиции. Первая – Раевского. Он продолжит развивать Черноморскую береговую линию, которую Граббе считал опасным заблуждением, но ничего поделать не мог. Вторая – Головина. Наместник Кавказа, лично возглавит поход в долину Самура, чтобы покончить с восстанием лезгинов. Но главная роль отводилась Чеченскому отряду. Граббе была предоставлена полная свобода действий, лишь указана цель – сокрушить власть Шамиля. Выбор средств, сил и путей – на его усмотрение.

Мелочиться генерал не стал. Он поглаживал одной рукой свои пышные бакенбарды, а другой водил отточенным пером по карте, используя его вместо указки и объясняя свой замысел.

– Мы сокрушим три неприступные твердыни и навсегда докажем горцам, что им негде от нас укрыться. Воздействуя на их психику, поколеблем веру в Шамиля и тем подорвем основы его власти в горах. Захватим селение Бурунтай, форсировав считающееся непреодолимым ущелье. Затем двинемся к аулу Аргвани, спустившись на земли Гумбетовского общества с вершин Суук-Булака. И, наконец, доберемся до Ахульго, где поставим точку в Кавказской войне!

– Ваше превосходительство! Не подумайте, что я отговариваю, но столько всего совершить… За один поход… Сначала непролазные леса. Потом голые скалы и бездорожье. Фуража нет. С водой на вершинах проблема. Один спуск с Суул-Булака чего будет стоить, – осторожно заметил Пулло. – Куринцы с кабардинцами прошли до него полгода назад. Тяжелый выдался поход.

Полковник не лукавил. «Теренгульская трещина», «теренгульский овраг» – так в шутку назвали русские глубокое ущелье, дно которого не видело солнца. Вторая точка, сторона Суул-Булака, обращенная к Андии, имела очень крутой склон с небольшой площадкой внизу. Как туда спускать орудия, не говоря уже об обозе? Что касается Ахульго, Набатной горы, то это была самой природой возведённая крепость, которую, по мнению лазутчиков, невозможно взять штурмом.

«Малой кровью не отделаемся, – признался сам себе Пулло, искренне сомневаясь в умении начальника руководить большим отрядом в условиях сложной пересеченной местности. – К горам привычка нужна».

Граббе был непреклонен и не сомневался ни в победе, ни в возможностях русского оружия.

– Я проехался по окрестностям. Оценил кустарник, который солдаты прозвали «держи-дерево». Лес – впечатляет! Но трудности меня не страшат! Тем славнее будет наша победа!

– А снабжение?

– Вот тут, Александр Павлович, вам отводится основная роль. Нужно тщательно все просчитать. Наметить маршруты подхода пополнений с обозами. Усилить саперную роту, которой предстоит пробить нам дорогу через скалы, взорвав их порохом. Обеспечить тылы.

– Как только мы поднимемся в горы, нас могут отрезать.

– Я все предусмотрел. Не считайте меня прожектером. Успех похода зависит от согласованных действий не только отряда, но и его прикрытия. Прежде, чем выдвигаться к Ахульго, сокрушим орду ичкерийцев Ташив-Хаджи Эндриевского в Чечне, чтобы он не смог ударить нам в спину. Жителям Салатавии отправим прокламацию, чтобы они не волновались. Но верность, не подкрепленная силой, на Кавказе ничего не значит. У меня есть задумка, как прикрыть пути снабжения. Воспользуемся опытом Отечественной войны, тем более сын прославленного партизана Дорохова с нами. Позовите Руфина Ивановича! – приказал генерал.

В комнату ворвался возбужденный юнкер Дорохов.

– Вы знакомы? – спросил у Пулло генерал.

– Уже успели познакомиться, – хмыкнул полковник. – Лучших людей у меня переманил в свой отряд.

– Тебя, Руфин, в поход не беру. Не хмурься! Мне нужно, чтобы твой отряд такого шороху навел между Суул-Булаком и Внезапной, чтобы ни один обоз или гонец не пропал, когда Чеченский отряд проникнет в Нагорный Дагестан!

– Люди еще не готовы, – вздохнул Дорохов.

Ему многое за последнюю неделю поведал унтер Девяткин. В горах и лесах Чечни нужна была иная тактика, нежели та, которую использовал прославленный Дорохов-старший. Не партизанская, а антипартизанская. Засады, внезапные набеги на аулы, хитрости, чтобы дурить противника – все это предстояло еще освоить.

– Время у тебя еще есть, – успокоил Граббе. – Готовься. Обучай людей. Выступление намечено на первое мая!

Переведенный в летучий отряд Вася обитал нынче не в своей родной казарме, а во временном расположении, отведенном людям Дорохова. Отряда, как такового, еще не было. Была странная кучка людей, надерганных откуда только придется. Казаки, провинившиеся солдаты, бывшие абреки, сбежавшие из родных аулов от кровной мести или совершившие преступления. Сброд, а не команда, хоть и самого злодейского вида.

Пока ее объединяла только форма. Вернее, ее отсутствие. По совету Милова, Дорохов распорядился всем нарядиться под горцев. Отпускать бороды. Использовать кавказское оружие. Лишь Вася ни за какие коврижки не пожелал расставаться с драгоценным двуствольным штуцером, с боем вырванным на время у полковника Пулло.

– Нам нужны люди, говорящие по-татарски. Или по-чеченски. Или по-аварски. Мы должны во всем смахивать на местных. Даже внешним видом, – предложил Вася Дорохову.

Юнкер тяжело вздохнул. Работы предстоит непочатый край. Он только вернулся из аула Эндирей, где сумел уговорить пятерых кумыков присоединиться к отряду. Щедро раздавал обещания. Сулил серебро и славу. В общем, крутился как белка в колесе, благо коменданты крепостей шли ему навстречу и подсказывали, с кем можно иметь дело, а кого стоит гнать поганой метлой.

– Все будет, Вася! Дай только срок! – мечтал Руфин вслух, согласившись с предложениями Милова.

Он осунулся и почернел. Сперва было легко. С малороссийскими казаками быстро нашел общий язык. Но хохлы не горели желанием лезть в пекло. Кордонная и посыльная служба их полностью устраивала. Пришлось начинать практически с нуля.

– Скажи, Вася, людям: пусть собираются. Завтра двинем в сторону Чечни. В долину Яман-су, на ее лесистый левый берег. Пора проверить, чего мы стоим.

Коста. Лондон, Пэлл-Мэлл и Гайд-Парк, конец апреля по н. ст. 1839 года.

– Простите, с кем имею честь? – спросил я с раздражением.

– Секретарь Ее Величества королевы, мистер Джемс Гудсон! Сент-Джемскому кабинету, господин Варваци, абсолютно точно известна ваша неблаговидная роль, которую вы сыграли на Востоке. И нам не хотелось бы повторения этой истории в самом сердце Англии. А посему нижайше вас просим поумерить свой пыл и ограничиться исключительно своими обязанностями драгомана делегации.

Вот это номер! Моя роль двойного агента полностью раскрыта! Не успел я и шагу ступить по грязным улицам Лондона, как мне на хвост присели ищейки Форин офис или кто там у бриттов занимается разведкой и контрразведкой. Моим надеждам на поиск Белла, возврат книги Фалилея и встречу со Спенсером грозит полное фиаско! Надо отдать должное пращурам МИ-5 и МИ-6: работать они умеют. Вот, чего опасался Спенсер! Не хотел быть скомпрометированным свиданием со мной в глазах власть предержащих! Или я что-то не знаю?

– Мистер Гудсон, большая удача, что вы не постеснялись обратиться ко мне напрямую. Раз вы связаны и со Двором, и с разведывательной службой Империи, позволю себе предположить, что в ваши обязанности входит и обеспечение безопасности королевы, не так ли?

– Ваш вопрос, сэр, превышает пределы дерзости, допустимой для иностранца! – взбеленился Гудсон.

– Напротив, мистер, напротив. Он более чем актуален. Боюсь, вас ввели в заблуждение относительно моей миссии. Вы ищите черную кошку в черной комнате.

– О, конечно-конечно… Сейчас вы начнете меня уверять, что решили просто прогуляться по вечернему Лондону, чтобы вкусить прелестей лондонского смога…

– Именно, мистер. Но я не об этом.

– Что, черт возьми, вы о себе возомнили⁈ Вы, бравший наше золото и нас предававший!

– Оставим прошлое прошлому. Поговорим о настоящем. Я уполномочен российским Императором обеспечить безопасность пребывания Цесаревича на берегах Темзы!

Гудсон поперхнулся. Слова – яростные обвинения или издевка – застряли у него в горле. Он, не мигая, разглядывал меня. Пауза затягивалась. Словно участник детской игры «море волнуется – раз», он замер недвижимо. Затем отмер.

– Это многое меняет, сэр! Дайте мне минуту собраться с мыслями.

Секретарь королевы воровато оглянулся.

– Здесь малоподходящее место для продолжения беседы. Позвольте проводить вас в мой клуб, где мы могли бы продолжить дискуссию без посторонних ушей и насладиться сигарами и портвейном. Или вы предпочитаете бренди?

– Бренди будет кстати в такой сырой вечер. Счастлив посетить столь выдающееся место! В каком клубе изволите состоять?

– Конечно, в клубе «Реформ»! Все почтенные виги, которых поддерживает королева, собрались под его крышей, чтобы противостоять тори с их «Карлтон-клабом». Пока мы ютимся в небольшом здании на Пэлл-Мэлл, 104, но вскоре распахнёт двери наш новый дворец. О, это будет чудо! Фасад как у дворца Фарнезе в Риме. Только представьте: в каждой спальне будет ниша с бассейном из белого мрамора, куда в любое время будет подаваться горячая и холодная вода!

– Завидую! Я уже успел «насладиться» отельной ванной, этой странной конструкцией сомнительного цвета, из которой рискуешь выбраться сухим из-за недостатка воды. Но почему вы сказали «спальни»? В клубах ночуют?

– А как же! – самодовольно откликнулся Джемс. – Клуб есть убежище для мужей, уставших от болтовни жен, и приют для молодых людей, чьи доходы не позволяют им содержать собственный дом. В «Реформах» к их услугам парикмахер, прачка, портной и, конечно, обеды по приемлемой цене в отличие от отелей, где дерут втридорога.

Гудсон провел меня в клуб как гостя. Устроились у камина в небольшом алькове, примыкавшем к библиотеке. Подали кофе по моей просьбе, сигары и бренди.

– Вероятно, я ошибся, – признался Джемс. – Не стану вас расспрашивать о причинах вашей несостоявшейся встречи в Сити из уважения к нашей профессии. Предположу, что вы искали встречи с русским агентом в среде польской эмиграции.

Он изучил мое непроницаемое лицо и сделал свои выводы. Я не стал ни возражать, ни соглашаться. Пускай гадает: его воображение все скажет ему за меня.

– Напрасные хлопоты, уверяю вас! Мы уже предупредили вождей польских инсургентов о недопустимости насильственных действий или провокаций. Цесаревич – личный гость королевы. Мне совершенно не улыбается перспектива, чтобы в присутствии Ее величества раздался выстрел или прозвучала хамская эскапада.

– Рад это слышать. Осмелюсь спросить: составлена ли программа пребывания Его Императорского Высочества?

– Не извольте волноваться! Уже все предусмотрено с истинно английской обстоятельностью. Королевский бал-прием, опера, смотр войск в Сент-Джемском парке, встреча с лордом Мельбурном на обеде русской торговой компании, посещение лондонских достопримечательностей… Я передам вам список, чтобы вы были в курсе.

– Никаких отклонений от плана?

– О, королева молода и импульсивна. От нее можно ожидать чего угодно. Конечно, все в рамках приличий, но все же… Виктория вырвалась из-под опеки матери и рвет цветы удовольствий с энергией новообращенного у алтаря. Только представьте: еще год назад, уже нося монаршую горностаевую мантию, она была принуждена своей матерью, герцогиней Кентской и Стратернской, принцессой Саксен-Кобург-Заальфельдской, спать с ней в одной комнате!

Странно слышать подобное о женщине, чье имя станет нарицательным для целой эпохи ханжества и лицемерия. Похоже, нас ждут веселые деньки!

Мы заказали еще бренди. Разомлевший Гудсон решился на откровения.

– А ведь я был в Константинополе, когда вы познакомились с Урквартом. Лишь случайность помешала нам встретиться.

– Вот о ком говорил мне Стюарт, намекая на важное лицо из Лондона!

– Что было, то прошло. Ныне многое переменилось.

– Дауд-бей нынче не в чести?

– О, он яростный враг лорда Палмерстона. Урквартисты! Дэвид собрал толпу единомышленников и хочет баллотироваться в парламент, чтобы бороться за свои идеи.

– Но ныне вы его не поддерживаете, – уточнил я, не спрашивая, но утверждая.

– Политика меняется. Черкесия – отыгранная карта, чего никак не хочет признать наш возмутитель спокойствия из Шотландии. До поры, до времени проект независимой Черкесии решено отправить на дальнюю полку в шкафу.

Я внимательно посмотрел на Гудсона. Можно ли считать его слова официальным заявлением? Англичане решили свернуть свою активность на Кавказе? Или это всего лишь любезность в преддверии визита Цесаревича?

– Ныне на повестке дня куда более важные вопросы, – продолжил Джемс, поигрывая бокалом с бренди и разглядывая маслянистые узоры на его стенках. – Египетский кризис – вот что важно! Мы накануне судьбоносных событий и не желаем повторить ошибки, приведшие к заключению Ункяр-Искелесийского договора.

«Кажется, в международных отношениях подобное называется зондаж».

– Мистер Гудсон, я всего лишь переводчик. Не дипломат. Но я донесу до делегации ваши слова.

Гудсон удовлетворённо кивнул.

– Как поживают мои друзья, мистер Спенсер и негоциант Белл?

– Писатели! – небрежно ответил секретарь.

– И Белл? – удивился я.

– Да! Представьте себе, он готовит публикацию своих черкесских дневников.

– Он в Лондоне? – как можно нейтральнее спросил я.

– Мне это неизвестно. Возможно, уехал на родину.

– Ваше здоровье!

Я отсалютовал бокалом.

Мы выпили. Я пригубил кофе из чашки и слегка сморщился.

– Отличный бренди! И посредственный кофе.

– Лондонцы боготворят кофе, но варить его не умеют, – согласился Гудсон. – Эпоха славных кофеен почти в прошлом. Осталось немного действительно достойных мест.

– Кстати, о местах! Дорогой мистер Гудсон, подскажите мне, куда повести мою заскучавшую супругу? Столичные нечистоты отбивают охоту к прогулкам. Даже по магазинам!

– Я понимаю… Что ж, учитывая обстоятельства нашей встречи… Je fis un pas de clerc qui serait inexcusable[1]. Во искупление позвольте пригласить вас завтра на прогулку в экипаже в Гайд-парке.

… Конные прогулки в Гайд-Парке были одним из светских развлечений Лондона. В сезон, то есть между Пасхой и августом, начиная с 17–30, туда съезжались все, кто имел свой выезд. Изящная коляска Гудсона, не иначе как одолженная из королевских конюшен, мягко катила по парковым дорожкам вместе с сотней подобных экипажей и всадников, предпочитавших передвигаться верхом. Мягко светило солнце. Зеленели стриженные газоны, на которых в обществе женщин в шелках, кринолинах и кружевах паслись коровы, овцы и козы. Мы наслаждались удачной погодой и с интересом разглядывали кавалькады, в которых встречались и леди разных возрастов – от преисполненных достоинства почтенных матрон до юных наездниц, лихо рысивших под кронами деревьев. Раскланялись на Роттен-роу с медленно трусившим на гнедом скакуне герцогом Веллингтоном. Удивились толпам, спешившим искупаться в озере Серпантин.

– Даже в зимнее время находятся любители подобных процедур, – поведал нам Гудсон. – Они покупают порох у прачек и взрывают лед, чтобы добраться до воды.

– Немудрено! В Темзу полезет разве что сумасшедший!

– Мы и пьем растворенные фекалии, – фыркнул Джемс, ничуть не обескураженный моим замечанием. – Впрочем, пиво – отличная замена воде. Вот почему мы его выбираем!

– Уверен, сэр, – вежливо ответил я, – английские предприимчивость и настойчивость сумеют победить все трудности переходного периода!

Я не лукавил, не кривил душой, хотя Гудсон, наверняка, воспринял мои слова как пример дипломатичности. В отличие от моих русских знакомых, англофобов, для которых сам воздух Лондона XXI века казался враждебным, мне нравился этот город. С его удивительной энергией, выгодно отличавший его от старушки-Европы. С его стилем и преданностью традициям. С его комфортом. В будущем нынешний Лондон-клоака превратится в город для людей[2].

Мои размышления прервала Тамара. Она спросила Гудсона на французском, указав на вереницу нарядных одноместных экипажей:

– Кто все эти дамы, увешанные драгоценностями и столь дорого одетые? Я никогда не видела, чтобы женщина сама правила коляской, запряженной пони.

Секретарь королевы закашлял.

– Дорогой господин Варваци! Ваша супруга не понимает английского? – я отрицательно покачал головой. – Не уверен, что прилично посвящать леди в столь пикантные обстоятельства. Это дамы полусвета, чья такса начинается от 25 фунтов за двадцать минут.

Я крякнул. Я точно в викторианской Англии? Задумался, как объяснить Тамаре.

– Любимая, перед тобой удивительная загадка. Чем больше на даме, которую ты видишь, драгоценностей, тем ниже ее социальная ответственность.

– Ты не можешь проще изъясняться?

– Проще говоря, это элитные проститутки!

Тамара покраснела и сердито отвернулась, делая вид, что ее заинтересовала беснующаяся толпа, внимавшая спикеру, который выкрикивал:

– Берите горящую головню и… поджигайте дворцы!

– Чартисты! – с негодованием воскликнул Гудсон. – Смутьяны и революционеры!

Уголок оратора еще не был создан и группы митингующих собирались где попало. Рядом с оравой из сердитых мужчин в рабочих блузах расположилось собрание солидных джентльменов в цилиндрах и с тростями, которыми они потрясали. Они внимательно слушали, как выступал мой старый знакомый с взглядом горящим. Дэвид Уркварт собственной персоной!

– В то время, как генерал Перовский собирает орду казаков, чтобы обрушиться на Хиву, правительство, подкупленное русскими, занимается фальсификацией документов!

– Узнали? – кивнул на него Гудсон. – Вот кого следует нам опасаться, а не поляков во время пребывания Его Высочества в Лондоне.

Я не ответил. В толпе урквартистов я увидел Эдмонда. Он тоже заметил меня. Не подавая виду, что узнал нас с Тамарой, он скрылся за спинами участников митинга. Через несколько минут, когда мы почти проехали сборище палмерстонофобов, я увидел человека с рекламным щитом на груди. К доске было прикреплено небрежно начертанное крупными буквами объявление: «Клуб лжецов» приглашает своих кунаков в паб The Hung Drawn And Quartered 20 мая в 18−00'. Нетрудно было догадаться, что приглашение в зловещий паб, названный «Повешенные и четвертованные», предназначено для меня. Ох уж, этот английский юмор!

[1] (фр.) – Я сделал оплошность, которой нет оправдания.

[2] Авторы, как и с оценкой вкусовых качеств кабачка (см.: «Барочные жемчужины Новороссии»), разошлись во мнении относительно Лондона.