Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13

Вася. Ахульго, 12 июня 1839 года.

Когда Вася увидел Ахульго с высоты Чирката, только и смог, что выдавить из себя:

– Эээ…

– Вот тебе и «э», – передразнили его сослуживцы. – Ишь, где аул построили, проклятые. Да еще башни у них странные, низкие. Одно слово, гнездо орлиное.

– Влезем? – с сомнением спросил Вася.

– Знамо нельзя!

– Никак?

– Никоим образом.

– Стало быть, и взять нельзя? А коли прикажут?

– Дурак ты, братец! – влез в разговор седой фельдфебель. – Чаво тут спрашивать? Прикажут – возьмем!

Милов засомневался. А как тут ни взяться замешательству при взгляде на пик размером с 22-этажный дом, на который нужно смотреть, задрав голову до отказа? И похожий на него своей формой, ибо с трех сторон имел отвесные скаты. Как на него забраться?[1]

И это только самый малый из пиков. За ним еще один – существенно выше. А подход к ним стерегла и вовсе «незалазная» гора, увенчанная острой, как клык, скалой, из-за которой выглядывала пристройка с бойницами.

Андийское Койсу петлей огибало два огромных утеса, образующих как бы полуостров. Их разделяло неширокое ущелье, по дну которого текла речка Ашильтинка. На утесе поменьше, прозванным Ахуль гох, Набатная Гора, приткнулось село с одноименным названием. Оно теснилось на небольшой площадке, зарывшись в скальную породу. С трех сторон его защищали страшные кручи. Сообщение с миром шло по узкому перешейку, соединявшему утес с хребтом, протянувшимся вдоль берега Койсу. С соседнего утеса, на котором Шамиль устроил еще одно селение, точно такой же перешеек вел к горе, господствующей над местностью. Так и повелось – Старый Ахульго и Новый Ахульго. Они соединялись над пропастью канатным мостом и несколькими бревнами в одном месте, где два утеса максимально сближались. От хлипкой переправы до дна ущелья – сорок метров. От селений к этому переходу вели узкие неудобные тропинки, оборудованные деревянными мостками. Склоны над Ашильтинкой были изрыты пещерами, как и те, которые вели к Койсу. До некоторых пещер можно было добраться лишь по веревке.

Пещеры вообще играли важную роль в жизни двух аулов. Многие сакли имели собственные, чтобы спасаться в жару, когда летом казалось, что плавились даже камни в этом суровом и диком краю среди бесплодных гор, покрытых трещинами. В них планировали укрываться от артиллерии русских, когда начнется осада.

То, что русские рано или поздно придут, Шамиль не сомневался. Он деятельно укреплял оба аула, используя ошибки прошлого, подсказки специалистов и складки местности. От высоких башен отказались. Те немногие, которые возвели, укрепили земляными насыпями. Оба перешейка были глубоко перекопаны. За ними стояли каменные постройки с бойницами. От них шли углублённые канавы-траншеи, частично перекрытые сверху. В Новом Ахульго сакли были скрыты за покатостями, заглублены и соединены переходами. Тщательно были продуманы позиции, оборудованные ложементами, завалами, баррикадами и рвами со скрытыми капонирами. Оттуда можно было без труда поражать продольным и перекрестным огнем все тропинки и уступы, ведущие на оба утеса. Где бы ни показались урусы, сотни выстрелов сошлись бы в этой точке.

Эта с искусством устроенная оборонительная система была создана горским самородком – ученым и судьей Сурхаем из Коло. Ключом к ней была башня Шалатлул гох, прозванная русскими Сурхаевой. Каменная трехъярусная постройка была мастерски вписана в скалы и огромные камни. Она стояла на небольшой сорокаметровой площадке на вершине горы, возвышавшейся над Старым и Новым Ахульго. Ее оборону Шамиль мог доверить лишь одному человеку. Тому, кого называли его правой рукой. Али-беку из Хунзаха, кадию и ученому, как и Сурхай, вдохновенному оратору и бесстрашному воину.

В Ахульго собрались самые преданные делу имама – те, чьи сердца не напугать русскими пушками и штыками. Шамиль потерял почти всех муртазеков в Аргвани[2]. Теперь со всего Дагестана собрались мюриды. Одна тысяча бесстрашных. Из Хунзаха, Ашильты, Аргвани, Бурунтая, Чиркея, Дарго, Орчо, Гимры, Гергебиля и многих других аулов, в которых еще цвели сады или уже были срублены и осквернены захватчиками. Пришли с семьями – с женами и детьми, готовые стать праведниками, покинув этот мир с кровью врага на руках. Их мужество и фанатичная решимость вдохновляла. Скорее сам Шамиль, чем они, дрогнет, сраженный состраданием к своим людям.

– Мы клялись умереть в борьбе с безбожниками, каковы бы они ни были – тайные или открытые – и исполним свою клятву, не отступая ни перед какими обстоятельствами и соображениями. Наша крепость – не стены, не скалы, не траншеи. Наша крепость – это вы, мои ученики.

Бравый и неустрашимый вояка, Бабал Мухаммед из Игнала, и почтенный ученый, племянник первого имама, Осман из Балахуны, выразили общее мнение:

– Станем шахидами!

– Да будет так! – ответил имам людям, выбравшим свой путь и его конец.

Шамиль знал, что его не ждет мученическая смерть на войне с неверными. Его ждала Медина. На знамени имама было написано: «Не проявляйте слабость в бою, будьте терпеливы в трудности; смерть не настигнет, пока не наступит отведённый срок». Его, Шамиля, срок наступит нескоро. Откуда знал? Просто знал. Однажды ему открылось, что его ждет великое будущее. Годы сражений. Взлеты и падения. Рождённый в простой семье в ауле Гимры, он подарит свое имя сыновьям, и люди будут чтить имя Шамиля и через двести лет[3].

Очень образованный человек, знаток тариката и прочих суфийских учений, имам не знал равных в богословских спорах и владел секретными религиозными практиками. Когда в марте жалкий муфтий из Тифлиса попробовал его приструнить словами пророка «Всякое нововведение есть противообычие, всякое противообычие есть заблуждение, а всякое заблуждение в Огне», Шамиль лишь усмехнулся. Он мог достойно ответить, но лишь прогнал плетьми посланцев казанского богослова со словами: «Всякий, поднимающий оружие против истины, поднимет его на свою погибель!»

Теперь пришел черед узнать, найдут ли неверные свою смерть под стенами Ахульго? Мужество мюридов – бесценно. Мощные заслоны Ахульго – непреодолимы. Но есть и третье слагаемое будущего успеха. Воля! Его, имама, воля была способна сокрушать камни и поворачивать реки.

Но и его противник, Граббе, обладал волей не меньшей. Он видел перед собой не крепость. Не логово мятежника. Не конечную цель кампании, поставленную ему Императором. Перед ним была вершина всей его жизни. Тщеславие, непомерные амбиции – вот рычаг, который двигал Павлом Христофоровичем, храбрейшим из храбрых, но потерявшим связь с реальностью. Вписать свое имя в историю, сокрушив неприступную твердыню, – ради этого можно было рискнуть!

Через сорок лет один философ остроумно заметит: когда сталкиваются противоборствующие воли, получается то, чего никто не хотел. Ни Шамиль, ни Граббе об этом не знали, но упорно шли именно к такому финалу. Но до него оставались еще два месяца. А пока один готовил своих людей к обороне, а другой – к осаде. В тайне генерал понимал ее бесперспективность с теми силами, которые были в его распоряжении. Да и не нужна была ему просто сдача изнуренного гарнизона. Нужна была решительная победа, которая в веках прославит его имя!

Штурмовать слету – избави бог! Ахульго – не Терингул, нахрапом не возьмёшь. Но не таков был генерал Граббе, чтобы тратить время на осаду, на подробную разведку и долгую артподготовку. 12 июля подошли к крепости. На следующий день батальону апшеронцев было приказано сходу броситься на Старый Ахульго. Только напрасно людей положили. Даже ров не смогли преодолеть. И вытащить раненых смельчаков до темноты.

Пришлось приступить к долгой подготовке. Войска осторожно обкладывали подступы к крепости, неся уже первые потери. Прощупывали слабые места. Выбирали места для позиций батарей. Устраивали бивуаки.

Унтер-офицера Девяткина вместе с ротой куринцев отправили строить водопровод. Взвалив на одно плечо кирку, а на другое – свой двуствольный мушкет с примкнутым штыком, он зашагал в гору. Напевал про себя: «Не кочегары, мы не плотники, но сожалений горьких нет как нет. Мы водопроводчики-высотники, да, и с высоты вам шлем привет»!

Коста. Винздор, середина мая по н. ст. 1839 года.

Ветер с Темзы – не зловонный, а приятный, поскольку мы покинули Лондон – трепал кудри Цесаревича и холодил мой бритый череп. Мы плыли в Виндзор на королевском баркасе, получив приглашение от Виктории присоединиться к ней на три дня в загородной поездке. Этакий уик-энд с выездом на дачу в приятной компании. Добраться по реке до замка – самый оптимальный способ. Железнодорожную ветку еще не построили, но через два года обещали открыть станцию неподалеку от Винздора и выделить королеве собственный поезд. Но это все в планах. Так что добирались по старинке, как и английские венценосные пращуры в прошлом веке.

Баркас имел 20 метров в длину и чуть более двух метров в ширину. Соответствуя своему королевскому предназначению, он выглядел довольно эффектно и явно выделялся среди всей прочей плавучей речной «братии». Трудно было не отметить изящную, позолоченную и отлакированную искусную резьбу, которая украшала нос и корму баркаса. И команда баркаса – 22 гребца – отвечала требованиям особого судна. Все были как на подбор – удалые молодцы. И одеты не в абы что, а в алые ливреи. В алые же, но куртки были наряжены десять гребцов на сопровождавшем баркас адмиральском катере.

Мы с Томой, пользуясь тем, что никакой службы от меня не требовали, отошли как можно подальше от венценосной особы. Плюнули на условности, этикет. Стояли обнявшись. Тома была передо мной. Я её прикрывал от чужих взоров. Так что наши объятия не особо-то и были видны. Да и никто не обращал на нас внимания. Что понятно: все достаточно устали за предыдущие дни с беготней, танцами, речами и рукопожатиями. И этот короткий переезд для всех сейчас стал настоящей отдушиной. Перерывом перед новыми забегами.

Тамара была задумчива. Я видел, что она вся в своих мыслях. Проплывавший мимо пейзаж она просто наблюдала на периферии своего сознания. Мягко улыбалась своим мыслям.

– А я знаю, о чем ты сейчас думаешь! – я наклонился к её ушку.

Тамара тут же повела плечиком и хохотнула. Ей было щекотно.

– Ну, давай, удиви меня! – она погладила меня по щеке.

– Ты думаешь, что всего пару лет назад ты щипала лебедя во дворе своего дома в Вани. А сейчас в нескольких тысячах километрах от него плывешь на королевском баркасе рядом с наследником императорского престола!

Тамара улыбнулась.

– Прежде всего, я плыву рядом со своим любимым мужем! А уж после… Да, ты угадал!

– В голове не укладывается?

– С трудом, – усмехнулась Тома. – Но я не только об этом думаю.

– О чем еще?

– Что все это, как появилось неожиданно, так и может исчезнуть!

– Тома!

– Нет, нет! Я же не думаю, что мы останемся у разбитого корыта! Просто…

– Страшно?

– Нет, любимый. Вместе мы с тобой всё переживем. Поэтому не страшно. Но, если завтра я опять окажусь во дворе дома Вани, а ты будешь сидеть рядом со мной, я не буду горевать.

– Да, любимая! Быть рядом с тобой – все, что мне нужно.

– Только дай мне слово, Коста… – Тамара обернулась ко мне.

– Да, любимая. Все, что пожелаешь. Говори.

– Обещай мне, что ты разыщешь меня на том свете! – судя по взору, по дрожащему голосу, Тамара не шутила.

– Милая…

– Просто дай мне слово.

– Я обещаю, что переверну тот свет, но найду тебя!

– Вот так хорошо! – Тамара улыбнулась и быстро меня поцеловала. В обществе было не принято проявлять на людях подобные знаки внимания.

Жена опять повернулась в сторону берега и сразу кивнула в сторону постепенно открывавшейся в этот момент резиденции британских монархов. Баркас подплывал к Виндзору. Все тут же ожили. Цесаревич – прежде всего. Начали делиться впечатлениями.

«Да, уж, – подумал я. – Понятно, почему нынешняя династия в начале XX века стала называться Виндзорами. Во-первых, все лучше звучит, чем Саксен-Кобург-Готская. И короче. И значительнее. А, во-вторых, замок того заслуживает. Махина видная и внушительная, ничего не скажешь! Прям, сразу видно, что не хухры-мухры, а королевская резиденция. Главная и основная официальная. Соответствует величию, так сказать. А наш Кремль ни в чем не уступает, между прочим. И явно повеселей, чем этот средневековый монстр!»

Как только сошли с баркаса, к нам подбежал сияющий Гудсон. Про себя отметил сразу, что подобный вид англичан меня всегда настораживает. Прежде всего, жду от них подвоха. А уж потом – добрых вестей. Но его заявление никак нельзя было воспринять, как очередную ловушку или гадость, к коим островитяне так склонны.

– У меня для вас хорошая новость! – начал Гудсон, еще больше заставив меня напрячься.

– Да, – я всматривался в его веселое лицо, пытаясь уловить вранье и фальшь.

– Охрана Цесаревича – задача стражи замка. Поэтому вам выделен отдельный коттедж. Вас проводят. Наслаждайтесь свежим воздухом. Гуляйте. Ни о чем не беспокойтесь. Уверяю, здесь вам не придется пинать поляков или кого еще.

Вроде, говорил искренне. Никакой подоплеки я не заметил. Расслабился.

– Действительно, хорошая новость! – согласился я.

– Значит, возражений не последует? – рассмеялся Гудсон.

– На этот раз – нет! – я поддержал его смех.

– Славно! Тогда – отдыхайте!

Гудсон побежал дальше. Мы последовали за королевским слугой в свой отдельный коттедж.

– В общем, надо признать, что такой поворот, как нельзя вовремя! – сообщил я своим спутникам.

– Почему? – поинтересовалась жена.

– Как раз займемся Библией Фалилея! Надеюсь, успеем, прежде чем опять начнется круговерть!

– Да, это хорошо! – согласилась жена.

В коттедже женушка решила прежде отдохнуть пару часов, а уж потом исследовать окрестности. Фалилея я оставил при ней. Сам с Бахадуром направился на другой берег, в Итон, на поиски коттеджа «Пьяный бык» и рекогносцировку.

Темза в этом месте была всего метров в двадцать шириной. Так что лодочнику пришлось лишь, практически, пару раз взмахнуть веслами, чтобы переправить нас на нужный берег. Начали свою прогулку по Итону под ворчание Бахадура. Его возмутило, что за эти несколько гребков лодочник взял непомерно большую оплату. Я его успокоил.

– Все равно выхода не было. Не брать же ялик на абордаж?

Пират, вздохнув, согласился. Но моя шутка его явно навела на опасные мысли.

Городком не любовались, хотя он того стоил. Не до этого было. И попусту шляться по нему не намеревались. Поэтому я у первого же встречного спросил про «Пьяного быка». Первым встречным оказалась лихая бабенка, типичного для этого времени английского разлива. В том смысле, что была не плоской доской, как англичанки будущего – поклонницы Твигги, а вполне себе упитанной дамой, чуть за тридцать, в самом соку и с выдающейся грудью. Классическая молочница. Бахадур тут же забыл о негодяе-лодочнике, сразу растаял, словно мороженое на солнцепеке, и теперь стоял, не сводя глаз с приличного выреза на простеньком платье, за которым в такт словам женщины колыхались её необъятные груди! Женщина, рассказывая мне про дорогу, конечно, заметила восторженный взгляд араба. Не смутилась. Наоборот, чуть приосанилась, чтобы грудь заиграла новыми «красками»! Еще несколько мгновений, и я остался бы без напарника! Алжирец уже лежал лужицей возле её ног! Благо, женщина все объяснила. Добавила, что Мосли живет затворником и никого не принимает, в округе слывет чудаком, с котором лучше вовсе не иметь дела. Я примерно так все себе и представлял. Поблагодарил. Женщина кокетливо кивнула, собиралась уже проследовать своей дорогой, но тут Бахадур крепко взял меня за руку и издал свой требовательный гортанный звук. Женщина остановилась. Смотрела с любопытством. Бахадур сжимал мою руку все крепче и крепче. Я сдался.

– Прошу прощения, уважаемая леди! – начал я, вызвав одобрительный смешок за «леди». – Не сочтите это за наглость. Мой друг, его зовут Бахадур, настолько вами впечатлен, что спрашивает, возможно ли ему навестить вас завтра вечером?

– А сам он не может это сказать? – улыбнулась дама.

– Увы! Он не знает языка. И это не беда, в общем. Он – немой!

– Ох! – начала срабатывать извечная жалость женщин к несчастному Бахадуру.

– Да, да! Ему отрезали язык!

– Ох! – женщина покачала головой, с интересом разглядывая синеглазку-араба. – И как же мы будем общаться? – пришла она в себя и задала вполне разумный вопрос.

– Прошу прощения, как вас зовут?

– Маргарет!

– Поверьте мне, Маргарет, если вы осчастливите его свиданием, слов не понадобится!

Маргарет вспыхнула, потом рассмеялась.

– Я живу вон там! – указала на самый крайний дом.

Бахадур понял по её улыбке и жесту, что Маргарет не против. Улыбнулся. Наконец, отпустил мою руку. Поклонился женщине.

– Он будет у вас завтра вечером в…? – я продолжал сводническую роль.

– В 10. Не раньше. И чтобы…

– Уверяю вас, Маргарет. Он придет и уйдет незамеченным!

Маргарет кивнула, рассмеялась, и пошла к своему дому, энергично покачивая бедрами.

Я пнул Бахадура.

– Нашел время, дон Хуан!

Пирату было плевать. Он весь уже был в объятиях Маргарет.

– Хоть купи ей что-нибудь! – ворчал я.

Бахадур только усмехнулся: мол, не учи ученого!

Быстро нашли нужный нам коттедж. Быстро все осмотрели. Уютный домик в окружении сада. Совсем не крепость. Приют мечтателя.

– Забор – дрянь! – указал мне Бахадур.

– И хорошо! – согласился я. – И какой план у тебя? Только, прошу, не начинай мне говорить, что будешь ножи метать в руки-ноги!

– Зачем? – удивился пират.

– И на том спасибо! Пойдем в обход.

Обошли дом. Я ткнул в дверь черного хода. Посмотрел на Бахадура. Тот был на все согласен. Чем криминальнее, тем лучше. В добрых традициях понаехавших в Туманный Альбион.

– Кража со взломом. Эти англичане в провинции – как дети. Не ждут подобной дерзости. Заметил? На окнах нет решеток, во дворе – ни собаки, ни сторожа, – вздохнул я. – По-тихому все обтяпаем. Сможем?

– А есть другой выход? – спросил пират.

– Да сотни! – ответил я горячо. – Только времени у нас нет! Ладно, пошли. Чего тут зря светиться! Хотя плевать! Кто заподозрит в гостях самой королевы парочку громил⁈

Двинулись в обратный путь. Проходили мимо паба.

– Горло промочим? – предложил Бахадур.

– Хорошо!

Я не мог ему отказать. Пират подсел на местный эль. Нравился ему очень. Да и мне тоже.

Сели. Заказал эль. Потом толкнул Бахадура.

–?

– А не хочешь попробовать их знаменитый пудинг?

– А ты?

– И я, конечно! Нужно! Все-таки их национальное блюдо! Мало ли! – я усмехнулся. – Вдруг завтра ночью твоя Маргарет тебе его подаст! Будешь готов!

– Хорошо! – довод убедил и заставил улыбнуться алжирца.

Принесли нам «ихний» пудинг. Что я, что Бахадур, давясь, с трудом проглотили по кусочку. На алжирца было больно смотреть. Видимо, представил себе картину с Маргарет и большим куском пудинга, которым она его угостит. Мне же так и хотелось сказать: «Какая гадость… Какая гадость – этот ваш пудинг!»

Быстро и одним махом запили национальный английский гастрономический конфуз элем. Тут не подкопаешься. Эль был отличным!

… Мой план по сравнительно честному отъему у сэра Джоносона Мосли, эсквайра, Библии (возвращение краденого не есть преступление!), не вызвал у грузинской дворянки, по совместительству, моей дражайшей супруги, никакого восторга. Наоборот. Она презрительно выпятила губки, фыркнула и толкнула небольшую речь, смысл которой сводился к тому, что мы с Бахадуром превратились в обычных гопников, растерявших все понятия о благородстве настоящих джентльменов. Лондонский смог все ж таки затуманил мозги моей ненаглядной. Прониклась симпатиями к острову и его традициям. Ну, да ладно. Её позиция мне была понятна. Более того, я ожидал, что увижу её выпяченные губки. Но чего я совсем не ожидал, так это реакции Фалилея. В первый раз за все время нашего знакомства я увидел, как спокойствие его покинуло. В один миг каменная маска слетела с его лица, он часто задышал и, повысив (!) голос, высказал свое категорическое неприятие моего плана. (К своей чести, после случая с Бахадуром на корабле, когда он по моей вине получил по голове, я зарёкся называть свой план «выдающимся»). Я оторопел. Попросил разъяснений.

– Это Библия. Святая книга. Нельзя воровать! – Фалилей никак не мог успокоиться.

Я беспомощно взглянул на Тамару. Она ехидно улыбнулась: получил? То есть, поддержки от неё ждать не следовало. Посмотрел на Бахадура. Тот со скучающим лицом вертел свой ножичек в руках. Весь его вид говорил о том, что ему все равно. Из серии – хотите, пойдем ментов резать, хотите, хоть завтра разбежимся! Тем более, что завтра его ждала Маргарет! Помощи было ждать неоткуда. Я вздохнул. Потом произнёс пламенную речь. Упирал на то, что мы ограничены во времени. Сильно ограничены. Потому что все-таки наша, а в особенности, моя главная задача – заниматься Цесаревичем. Не будь этакой «обузы» я, конечно, разработал бы другой план, который устроил бы щепетильного Фалилея. Но – в другой раз. Сейчас я не видел иного выхода. В конце я клятвенно заверил эфиопа, что по возвращении в Тифлис обязательно схожу в церковь и поставлю самую большую свечу во искупление этого греха. Даже обращусь к священнику, чтобы он наложил на меня какую-нибудь епитимью!

Фалилея моя речь не убедила и не успокоила. Тут я взбрыкнул!

«Твою ж! Можно подумать мне это нужно? Нет, нужно, конечно. Обещание ему давал! И все равно! Я же подставляюсь! Я! Лицо, приближенное к императорскому и королевскому тронам! Готов так рискнуть, чтобы вернуть ему священную книгу! Так нет же! Фифа фыркает и губки надувает, а эфиоп не желает участвовать, потому что это не комильфо и не богоугодно!»

– Всё! – сказал вслух. – Нравится вам, не нравится, другого варианта и не вижу, и не могу предложить! Поэтому споры заканчиваем. Мы с Бахадуром идем на дело! Если не хочешь, оставайся, Фалилей.

– Не хочу! – ответил Фалилей и выбежал из коттеджа.

Я выругался под нос, вызвав гневную отповедь Тамары. После взбучки, ушла в спальню. Посмотрел на Бахадура. Тот лишь усмехнулся.

– Много слов! – напомнил мне свой главный принцип. – Пойдём уже что ли?

– Подождём еще несколько часов, чтобы совсем стемнело! – вздохнул я и поплелся в спальню, надеясь вымолить прощение и успокоить женушку.

Получилось пятьдесят на пятьдесят. Полного прощения не получил. Моя грузинка все равно считала идею плохой, но зато согласилась на успокоительную процедуру, поскольку место было новым: следовало и его «пометить»!

Так старался, что заснул. Разбудил стук алжирца. Тамары рядом не оказалось. Пришлось вставать и идти открывать дверь.

– Время! Готов? – спросил Бахадур.

– Дай одеться!

Бахадур только возвёл свои голубые глаза к потолку и пошел на выход. В сторону Темзы, где нам еще предстояло раздобыть лодку.

[1] Знаменитая картина Рубо «Штурм Ахульго», чудом уцелевшая в ВОВ, но превратившаяся в лохмотья, не имела никакого отношения к подлинной местности. Рубо писал ее со слов очевидцев. Предполагаем, исходя из отрывочных данных, что высота самого малого утеса, старого Ахульго, была примерно 100 метров. Новый Ахульго был еще выше и возвышался над Старым.

[2] Муртазеки – наёмные воины, те, кто в отличие от ополченцев, получал содержание за службу. Своего рода гвардия Шамиля, позднее – также пограничная стража, полиция и прочее. Шамиль проводил границу между муртазеками и мюридами, если верить позднейшим записям пристава А. И. Руновского.

[3] Прямой потомок Шамиля ныне проживает на севере Москвы в скромной квартире в «человейнике».