Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18

Вася. Ахульго, 5–15 июля 1839 года.

Изнуряющая жара, каторжный труд и томительное ожидание штурма – вот чем была отмечена неделя после захвата Сурхаевой башни.

За семь дней, как и за предыдущий месяц, не выпало ни капли дождя. Люди обливались потом, выбиваясь из последних сил. Граббе приказал передвинуть осадную линию вплотную к Ахульго и установить орудия на Шалатлул гох – на той самой горе, на которую и взобраться было нелегко и которую столь обильно окропили русской кровушкой. Башню полностью разобрали, но название ее прижилось. Сурхаева башня – так и продолжали называть гору, на которой велись активные работы. Заложили батареи, устроив их на скате, обращенном к Ахульго. Близкая дистанция позволяла разрушать постройки твердыни Шамиля даже легкими орудиями. Чтобы втащить их на вершину, на месте пересохшего водопада установили канатные ящики на блоках. Далее пробили где можно извилистые дорожки или установили лестницы. Адский труд выпал на долю куринцев. Пришлось Васе помахать киркой там, где раньше пришлось ползти наверх, рискуя каждое мгновение получить камнем по голове.

Неприятель не отсиживался за каменными стенами. Каждую ночь – вылазки и мелкие стычки. Чтобы снизить активность мюридов, артиллерии было приказано вести огонь всю ночь. Солдатам приходилось спать под грохот канонады.

Неделя обстрелов дала первые результаты. Все возвышающиеся постройки были в той или иной степени разрушены, включая башню за первым рядом оборонительной системы Нового Ахульго и блокгауз, в котором, по сведениям от пленных, проживал сам имам.

– Как вы определили, что пострадал дом Шамиля? – спросил Граббе у Пулло. Полковник, как начальник штаба Чеченского отряда, отвечал за сбор разведданных.

– Перед саклей на шесте торчала отрубленная голова, – пожал плечами начштаба, будто его слова все объясняли.

– Что еще показали пленные?

– Сложно дать однозначный ответ. Одни говорят, что в твердыне царит уныние. Недостаток воды и припасов, вонь от трупов, постоянные обстрелы, от которых трясётся гора, угрожаемое положение женщин и детей, загнанных в душные пещеры и подземелья…

– А что говорят другие?

– Что с левого берега Андийского Койсу постоянно прибывает подкрепление, провиант и боеприпасы. Гарнизон не то что не уменьшился – он вырос в два раза. Шамиль и не думает бежать, хотя имеет все возможности. И не отправляет женщин и детей в безопасные аулы.

– Настолько уверен в своей неуязвимости?

– Сложно порой понять, что движет фанатиками. Они часто повторяют: мы – шахиды. То есть те, кто готов принять мученическую смерть за веру.

– С женщинами и детьми? Какое варварство!

– Восток!

– Слышал я мнение, что Востоку никогда не сойтись с Западом! Чепуха! Прекрасные сады на террасах в аулах, труд многих поколений, возбуждают живое мое участие. Покорить их силой с неизбежными от того, к несчастью, последствиями и потом сберечь и привязать – вот цель моих действий и управления. Это, без сомнения, настоящая мысль и цель Государя[1].

«Сбережение» достигалось странными методами. Аул Ашильта – цветущий оазис на фоне сурового Ахульго – был превращён в руины. Все брусья и доски пошли на строительство сожжённого моста и штурмовые лестницы. Фруктовые деревья вырубали на дрова. Виноградную лозу – на замену канатов. Ашильтинцам, укрывшимся в замке имама, оставалось лишь давиться сухими рыданиями и точить свои кинжалы в надежде отомстить.

– Коль скоро противник не намерен сдаваться и готов терпеть нужду и жажду, будем готовиться к штурму! – подвел итог обсуждения Граббе.

«Можно подумать, вы не это планировали изначально⁈ – хмыкнул про себя Пулло. – Никто так не устраивает осаду».

Подобное мнение разделяло большинство офицеров в лагере. Их также беспокоило, что подготовка к штурму велась как-то слишком небрежно. Без предварительной разведки системы обороны и возможных направлений атаки. Без отработки взаимодействия отрядов. Без разрушения артиллерией основных укреплений. Казалось, Граббе чересчур легкомысленно относился к защитным возможностям твердыни имама, которую все называли замком. Или ему вскружили голову успехи штурмов Теренгула и Аргвани, за которые посыпались награды из Петербурга. Или в грош не ставил жизнь ни солдата, ни офицера. Храбрец Граббе в роли командующего превратился в мясника, которого не волновали возможные потери.

– Не вернете позицию, расстреляю каждого десятого! – пригрозил Граббе апшеронцам за два дня до штурма.

Он решил подтянуть полк, отстающий от прочих «в неустрашимости и решительности». Его недовольство было вызвано тем, что мюриды выбили слабый караул у ближайшего к Новому Ахульго гребня на склоне Сурхаевой башни.

Апшеронцы расстарались. Потеряв всего пять ранеными, заняли гребень, создававший как бы естественный бруствер, прикрытие для штурмовых отрядов. От него до укреплений врага было не более четверти ружейного выстрела. Крутой косогор метров 50, по которому можно было спуститься лишь с помощью лестниц, упирался в ров. Заготовить их было поручено ширванцам.

12 июля к Чеченскому отряду присоединились три батальона Ширванского полка под командой полковника Врангеля. Они совершили трудный марш через весь Дагестан от реки Самур. Граббе вытребовал их у Головина под предлогом нехватки войск для «стеснения осады». На самом деле, ширванцы восполнили те потери, которые отряд понес за время экспедиции. Людей в строю, от первоначального количества, прибавилось незначительно. Всего 8400 человек. А всего на довольствии, включая горскую милицию – 13 тысяч. Снабжать провиантом такую прорву было нелегко.

Приступ был назначен на 16 июля. Штурмовать было решено по классике – тремя колоннами. Одна отвлекающая – против Старого Ахульго. Вторая, поддерживающая главную. Ей была поставлена задача пробиться в ущелье между двумя утесами и найти возможность подняться по отвесной горе. Граббе не волновала невыполнимость этой задачи. Приказано – исполняйте. Наконец, третья, главная колонна должна была атаковать перешеек в лоб. Захватить первую линию укреплений и прорваться в аул Новый Ахульго. Неожиданно для всех столь ответственное дело было поручено прибывшим ширванцам.

Выбор Граббе вызвал ропот в среде офицеров. Особенно у куринцев, которых оставляли в резерве. Их недовольный пыл не охладил даже первый дождь, пролившийся 14-го июля после полутора месяцев суши.

– Графцам дали всего три дня на восстановление сил после трудного похода[2]. Они не знают местности и совершенно не подготовлены. Их перебьют как куропаток! – горячился поручик Сорнев.

Он сидел в лагере у своей палатки вместе с группой офицеров карабинерской роты, отличившейся и особо пострадавшей в последнем штурме Сурхаевой башни. Предавались кутежу, разжившись кахетинским у маркитантов ширванцев (у своих уже и чаю с сахаром не купить). Вино противно отдавало нефтью, но противный вкус веселью не помеха, коль пошла такая пьянка. Слух разгулявшихся офицеров услаждали батальонные песенники, усиленно изображавшие радость услужить отцам-командирам. Завтра приступ, и кто знает, какая судьба тебя ждет? Но начальству хотелось песен – и все дела! Стой всю ночь, надрывай глотку и делай вид, что все отлично.

– По чарке каждому! – раздухарился капитан Рыков 3-й, командир 1-й карабинерной роты, когда стихла очередная песня. Денщики разливали мутную водку и передавали песенникам.

– Какое дивное нынче полнолуние! – воскликнул юный прапорщик Бердяев. – Ротмистр, почитайте свои стихи.

Прикомандированный к роте Мартынов отнекиваться не стал. Нараспев стал читать недавно сочиненное:

Крещенье порохом свершилось,

Все были в деле боевом;

И так им дело полюбилось,

Что разговоры лишь о нем;

Тому в штыки ходить досталось

С четвертой ротой на завал,

Где в рукопашном разыгралось,

Как им удачно называлось,

Второго действия финал.

Вот от него мы что узнали:

Они в упор по нас стреляли,

Убит Куринский офицер;

Людей мы много потеряли,

Лег целый взвод карабинер,

Поспел полковник с батальоном

И вынес роту на плечах;

Чеченцы выбиты с уроном,

Двенадцать тел у нас в руках…[3]

– Это какой же полковник нас вытащил⁈ – возмутился капитан. – Пулло?

– Я про аргванское дело, не про башню написал, – оправдывался Мартынов.

– Рифма у вас страдает! Ваш приятель Лермонтов, о котором вы нам уши прожужжали, пишет явно складнее, хотя и крайне неприятный тип.

– Вы просто его не знаете так, как я. С незнакомыми людьми он словно ежик – сразу выпускает иголки. Уж я-то знаю: мы учились вместе в кадетском корпусе.

– Да черт с ним, с вашим Лермонтовым! Я простить не могу ни нашему майору, ни командиру полка, что загнали нас в резерв! У нас хотят отнять славу!

– Полно вам, господин капитан! Уж вам-то сетовать! Два участия в штурмах Сурхаевой башни! Два ранения! У меня – одно, – жалобно воскликнул прапорщик, разведя руками и чуть не опрокинув неловким жестом стакан с красным вином. Лишь небольшая лужица разлилась на походном столе.

– И толку? – пьяно вопрошал капитан. – Где представление к награде⁈

К изрядно поднабравшимся офицерам прибежал унтер Девяткин, выполняя поручение командира батальона.

– Господин майор Витторт приказали оставить пение! – сообщил он офицерам.

Капитан всмотрелся в посланца. Только собрался ему взрезать, но передумал. Узнал по папахе того, кто один из первых добрался до утеса на самом верху.

– Вася! Выпей с нами! Я тебя запомнил, удалец! Ты же со мной на гору лез! И тебя с крестом прокатили? Знакомое дело! А майор пусть идет к черту!

– Да, да! Никто не посмеет лишить нас веселья!

– Пойдем и выскажем ему это в лицо!

– А давайте! Где наша не пропадала! Завтра бой! Кому-то смерть! А он… А мы…

Милов и Мартынов пытались задержать подгулявшую троицу, но куда там! Полнолуние – день дурака. Покачиваясь и распаляя себя на ходу, Рыков, Сорнев и Бердяев добрались до палатки командира батальона и набросились на него с угрозами и оскорблениями. Витторт пытался их утихомирить. Но долгое сидение в осаде, навевавшее на всех тоску, и алкоголь в крови отключили тормоза. Ругань не утихала.

Прибежал Пулло. Оценил состояние «весельчаков». Взбеленился. Его за пять лет командования Куринским полком до печенок достала кавказская вольница. Он боролся с пьянством офицеров, не стесняя себя в суровых мерах.

– Если завтра не будете убиты – пойдете под суд![4]

Над лагерем ярко сияла луна. Ее лучи заливали тревожным мертвенным светом окрестные горы и разбросанный по их склонам бивуак. Подобной небесной иллюминации никто никогда не видел. Граббе скупо записал в дневник: «Ослепительный свет луны».

Коста. Лондон, конец мая 1839 года.

– Исключено! – отрезал я повторно.

– Почему? Я не понимаю. Неужели ты думаешь, что твое командование не заинтересует возможность проникнуть в ставку своего главного врага на Кавказе и выведать его планы? Ты в личине Зелим-бея сойдешь у имама за своего. Меня возьмешь с собой как довесок. Точно также, как было у нас с тобой три года назад. Просто мы перевернем доску. Теперь играть белыми – твой черед.

– Исключено! – в третий раз повторил я. – Русский офицер не пойдет на предательство!

– Коста, Коста… К чему громкие фразы. Мы разведчики. Мы работаем на благо своих стран…

– Вот именно! Насколько я могу судить, в Дагестане дела принимают все более серьезный оборот. Не хватало мне своими руками сводить наших врагов вместе! Разговор закончен!

Спенсер выглядел обескураженным. В его голове не укладывалось, что меня не удалось купить. А других козырей он не припас. Натужно улыбаясь, произнес:

– Не спеши. Подумай спокойно, все взвесь, посоветуйся с кем-либо. Без тебя мне будет сложно. Даже в Грузии. Я теперь персона нон-грата в России. Да и не пускает царь Николай англичан на Кавказ.

– Правильно делает! Мне хватило хлопот с мистером Беллом. Как я понимаю, просто так ты мне его не сдашь?

– Приберегу. Кто знает, какие мысли придут в тебе в голову?

– Прощай, Эдмонд! – я решительно встал с неудобного стула.

– До свидания, мой друг! Дверь моего дома всегда для тебя открыта!

Я покинул пристанище Спенсера с тяжелым сердцем. Не так я представлял нашу встречу! Снова тайны, загадки, недомолвки, шпионские игры. Хватит! Я этим сыт по горло! Конечно, заманчиво упростить себе поиски Белла, но цена неприемлема. Невероятна! Снова сунуть голову в пасть волка? Или льва? Шамиль не мелкий адыгейский князек. Даже Берзег с ним не сравнится. Мощный лидер, проницательный и беспощадный. Нет! В Дагестан или в Чечню я точно не хочу! Ни за какие награды и посулы! Поменять голову Белла на свою – что за нелепица⁈

Пытаясь успокоиться, я решил сосредоточиться на пустячке. Что за кризис в спальне? На что намекнул мне Эдмонд? Почему спальня? Чья спальня? Причем тут королева? Неужели толпа намекала на какие-то, далеко выходящие за рамки служебных отношения между лордом Мельбурном и Викторией? Нет! Чушь! Ей всего двадцать лет, а премьер-министр – шестидесятилетний старик. Ему впору мемуары писать, а королеве флирт и танцы подавай![5] Нужно попросить Тамару навести справки через баронессу Лайзу. Глядишь, и разгадаю эту шараду.

Вернулся к главной теме разговора со Спенсером, когда воссоединился с Бахадуром.

– Ты мусульманин? – спросил алжирца.

Мне как-то раньше не приходил в голову естественный и такой простой вопрос, какую веру он исповедует. Намаз он не творил, от вина не отказывался, а его бывший хозяин, капитан Абдель, отличался редкой веротерпимостью на грани богохульства. Извиняло его лишь пиратское ремесло.

Бахадур глянул на меня так, что и без слов все стало понятно. Я не стал ему тыкать в отступления от магометанских заповедей. Спросил другое:

– Как ты относишься к газавату?

Снова последовал более чем красноречивый жест ребром ладони по горлу.

– Не одобряю убийства из-за веры, – ясно дал мне понять этот закоренелый грешник. – Из-за денег можно. Из мести. Во имя любви. Но за Аллаха? Неправильно.

– А что будет, если англичанин попадет к таким фанатикам?

– Голова с плеч!

– Не сможет договориться? Убедить в своей полезности?

– Враг. Гяур. С гяурами не говорят. Гяуров казнят.

Я призадумался. А понимает ли вообще мистер Спенсер, куда намылился? Быть может, для России его визит к Шамилю не несет никакой угрозы? Холостой выстрел с печальными для здоровья выстрелившего последствиями?

«Или я ищу для себя оправданий, чтобы все ж таки выкупить голову Белла? – мелькнула и пропала предательская мысль. – Нет, мистера занозу-в-заднице стоит поискать самому. Не все еще потеряно. Страховщики! Вот кто мне нужен».

Но со страховыми брокерами я вытянул пустышку. Здание Королевской биржи на Корнхилл, где они обитали, переехав из таверны Ллойда, сгорело в прошлом году. Брокеры рассосались по ближайшим тавернам. Стоило с ними заговорить и упомянуть шхуну «Виксен», мгновенно теряли интерес и сворачивали беседу. Деловые люди, им недосуг заниматься пустыми разговорами.

Вернулись в посольство, чтобы проводить Цесаревича в арендованный особняк. Он был чернее тучи. Что-то не так пошло за обедом у Поццо ди Борго. И я догадывался, о чем шла речь. О его зарождающемся романе с королевой. Не иначе как посол устроил Его Высочеству выволочку!

– Вы слышали про кризис в спальне? – невинно спросил я Юрьевича, когда он освободился.

– Конечно! Лорд Мельбурн подал в отставку из-за недовольства партии тори тем, что королеву окружают леди, исключительно из стана сторонников вигов.

– Отставка из-за такого пустяка⁈

– У этих англичан все не как у людей! – сердито пояснил полковник.

– И что же лорд Мельбурн?

– Королева не приняла его отставку. И состав статс-дам и фрейлин отказалась менять. Во всеуслышание заявила, что ее не интересуют политические взгляды ее компаньонок. Что она не откажется ни от одной из своих леди и оставит их всех.

– Железная воля!

– То-то и оно! – двусмысленно сказал Юрьевич и закатил глаза к потолку.

– Его Высочество, Наследник русского престола, просит поручика Варваци зайти в его кабинет, – торжественно провозгласил неведомо откуда нарисовавшийся лакей.

– Что ему от вас потребовалось? – подозрительно спросил полковник.

– Не схожу, не узнаю.

– Так, ступайте, – сердито напутствовал меня Юрьевич.

Бледный, с заплаканными глазами, Александр мерил шагами свой кабинет. Он с порога меня «загрузил» неофициальным поручением:

– Я не видел Ее Величество уже сутки, но уже скучаю безмерно. Мой друг, попросите вашу жену посетить Букингемский дворец и передать через баронессу Лецен мою записку королеве.

Мне и в голову не пришло ответить отказом. Все – в точности с моим планом. Укрепление отношений между Англией и Россией через возможный брак королевы и наследника русского престола. Я с поклоном принял записку и отправился к Тамаре.

Жена возражать не стала. Я вызвался ее сопроводить. Довез ее до дворца и стал прогуливаться у Мраморной арки[6]. Поджидал, чтобы первым услышать новости и доставить супругу обратно на Белгрейв-Сквер.

– Все плохо! – напрягла меня Тома первой же фразой. – Ответа не будет. У королевы был лорд Мельбурн. Состоялось бурное обсуждение. Завтра королева возвращается в Виндзор, чтобы провести там последние дни пребывания Цесаревича в Лондоне.

О-ля-ля! В историю любви Саши и Вики вмешались мощные силы! Неужели мои планы были развеяны одним взмахом старческой руки?

Для меня все произошло слишком стремительно. Строил планы – и вдруг… Меня будто окатил водой из лужи промчавшийся автомобиль. Обдал с ног до головы и умчался в неизвестном направлении. Оставалось лишь хлопать глазами: что это было, черт возьми? Где же хваленая воля королевы?

… Я был наивен как Д’Артаньян, впервые прибывший в Париж! На следующий день было получено письмо из Петербурга. Его Величество изволили гневаться и топать ногами. Николай отчитал сына за самоуправство и непозволительные наследнику престола фантазии. Ему было приказано в ультимативной форме завершить визит в кратчайшие сроки и покинуть Англию.

Все понятно. Лондон и Петербург посмотрели-посмотрели на возню венценосных деток и… пришли в ужас. Сказали не во всеуслышание, но доходчиво: такой хоккей нам не нужен! В смысле, не нужен столь решительный разворот намеченных курсов. На словах мы остаемся друзьями, но камень за пазухой носим. И ждем любой возможности подставить друг другу ножку. Выглядело это со стороны примерно так: приехали родители с дачи, застали молодежную вечеринку в разгаре – и пинками всех разогнали.

Ладно Лондон – с британцами все ясно! Они из породы таких друзей, что и врагов не нужно. Но Николай? Неужели он не замечает, что мир балансирует на тонкой ножке? Что отношения с Великобританией – это пороховая бочка?[7] Почему же он не видит перспективы в таком изящном и простом решении, как превращение Наследника в принца-консорта? Пожалел усилий, затраченных на его подготовку? Не поверил, что из этого выйдет толк? Или всему виной его упрямство, с которым я имел сомнительную честь познакомиться?

Я был расстроен, Цесаревич – потрясен, раздавлен. На смену ночному томлению, фантазиям и мечтам, обожествлению, ожиданиям встречи, веселью, дурачеству, невинным касаниям, гаданиям, что значит тот или иной жест или взгляд предмета обожания, – словом, всему тому, из чего состоит юношеская влюбленность, – пришли слезы, подавленное настроение, депрессия. Как сомнамбула, наследник русского трона продолжил протокольные мероприятия – без прежнего огонька в глазах, без той пышущей силы молодости и величия, которые приводили в восторг лондонцев, встречавших его овациями, где бы он ни появился. Посетил заседания обеих палат Парламента, поскучал на сессии Королевского суда. Для него уже все было немило, все тяготило. Он считал дни до отъезда.

Но прежде, чем покинуть Лондон, он желал попрощаться с королевой. Пересилил себя и написал официальное письмо лорду Палмерстону, даже не прибегая к моему посредничеству, от которого не было бы никакого толка. Эфемерная связь через Лайзу Лецен растаяла, не успев окрепнуть.

Палмерстон любезно откликнулся. Он согласился все организовать 29 мая. Даже обещал устроить приватную встречу!

– Что мне подарить ей на прощание? – Александр был взволнован, но настроен решительно: он обещал Юрьевичу держать себя в руках и не уронить чести русского престола.

– Трудно сказать, Ваше Высочество! – взволнованно ответил полковник, переживавший за Цесаревича. Как-никак он долгие годы был его воспитателем и оставался преданным другом.

– Подарите ей охотничью собаку! – предложил страстный охотник Толстой.

Отличная идея! Насколько я помнил, английские монархи обожали собак.

– Щенок – то, что нужно! – поддержал я выбор молодого графа. – Но лучше не охотничью, а защитника. Овчарку! И назовите его Казбек! – у меня на языке вертелся другой вариант, хулиганский. Я чуть не брякнул «Севастополь», но вовремя себя пересилил.

– Овчарка? Казбек? Вы хотите, чтобы она, глядя на собаку, вспоминала наше веселье на последнем балу и ваш кавказский танец, который стал его украшением?

– Ну, что вы, Ваше Высочество! Я лишь предвижу, что подобная ассоциация будет дарить королеве воспоминания о счастливейших минутах, проведенных в вашем обществе! О той мимолетной радости, что вы ей подарили!

Все одобрительно загудели.

– Быть по сему! Алёша, займись!

– Буду рад оказать Вам услугу! – Толстой склонил голову в поклоне, едва сдерживая слезы. Ему было жаль разбитых надежд молодого Цесаревича.

[1] Подлинные слова П. Х. Граббе, записанные им в записной книжке 3 августа 1839 года. Интересно, что он все-таки имел в виду: «привязать» сады или людей их создавших? В случае с Граббе ни в чем нельзя быть уверенным.

[2] Графцами или Фельдмаршальским полком назвали ширванцев из-за того, что И. Ф. Паскевич-Эриванский шефствовал над полком.

[3] Мало кто знает, что убийца Лермонтова писал стихи о Кавказской войне и даже пробовал себя в прозе с сюжетом, похожим на «Бэлу» из «Героя нашего времени».

[4] Реальная история, только случилась она 16 августа, накануне второго штурма. Сорнев был убит. Бердяева разжаловали в солдаты. Рыкова отстранили от командования 1-й карабинерной ротой и выслали из полка после пребывания под арестом.Упомянутый в тексте майор Витторт с 1842 г. по 1846 возглавлял Куринский полк.

[5] Тем не менее, лорда Мельбурна считают первой любовью юной королевы.

[6] В 1839 г. арка еще не была перенесена нынешнее место напротив Уголка Ораторов в Гайд-Парке.

[7] Справедливости ради заметим, что в начале 40-х Россия предприняла ряд шагов, чтобы снять напряженность в англо-русских отношениях, пойдя на серьезные уступки. Например, отказалась от эксклюзивного режима Проливов.