Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Глава 22

Вася. Ахульго, 17 августа 1839 года.

Немало нужно зачерпнуть в своем сердце мужества, чтобы пойти в атаку там, где полегли сотни. В место, откуда ты месяц назад вытаскивал раненых товарищей, кричавших от боли. Туда, где все простреливается с фланга и сверху из двух каменных бастионов с бойницами, по недоразумению прозванных саклями. Об этом напряженно думала толпа угрюмых тридцати-сорокалетних куринцев – отощавших, измученных непосильной работой, дурной водой и пищей, жарой и трупной вонью из ущелистого устья Ашильтинки.

За неполные четыре месяца похода они изрядно поизносились, превратившись в армию оборванцев. И утомились безмерно. Сидение в осаде все жилы повытягивало своей монотонностью и отсутствием видимого результата. Нагоняли тоску лысые горные пики, так отличавшиеся от милых сердцу привычных ичкерийских зеленых вершин, непролазных лесов и тучных равнин. Прохладные воды Терека, разбитные гребенские казачки и даже набеги чеченцев казались потерянным Эдемским садом. Быть может, именно желание завершить наконец эту муку двигало куринцами, побуждало действовать «увлеченно», как позднее отметили свидетели? Откуда только силы взялись⁈

План нового штурма ничем не отличался от старого. Иного не позволял рельеф местности. Все те же три колонны. Отвлекающая – напротив Старого Ахульго, поддерживающая – по руслу Ашильтинки между двух утесов. И главная – против передовых укреплений Нового Ахульго. Ее составили куринцы.

Пулло сам вызвался. У него не было иного выбора. По-другому не заткнуть осуждающий ропот в офицерском сообществе после трагедии с ширванцами. Он учел их опыт. Строго-настрого приказал саперам не зевать: сразу строить на флангах укрытия и прихватить с собой ломы и кирки, чтобы пробить стены каменных сакль. Его вторая надежда на успех – двойная деревянная галерея, висящая на цепях до самого рва. Теперь не придется спускаться по лестницам пятьдесят метров под шквальным огнем противника.

С первыми лучами солнца артиллеристы открыли ураганный огонь по аулам. Хорошо накрыли! Пристрелялись за два месяца. И новые батареи так ловко разместили, что не осталось у мюридов иного места, кроме подземных убежищ. Вершины обоих утесов окутали пыль и смрад от пороховых разрывов гранат. Боеприпасов было велено не жалеть.

Вася стоял перед зевом левой деревянной галереи вместе с другими охотниками, вызвавшимися первыми идти в атаку. Ему казалось, что перед ним чернел вход в туннель в Луна-парке. Только вместо аттракционных вагонеток вниз побегут солдаты, с трудом сохраняя равновесие на крутом спуске благодаря вбитым через каждые полметра поперечинам, заменявшим ступени. Унтер недоверчиво поглядывал на цепи, удерживающие галерею. Выдержат ли они вес массы людей, когда проход заполнится штурмовиками?

Раздался сигнал «Вперед». Солдатская масса качнулась и начала втягиваться в оба входа галереи. Она заглатывала все новых и новых куринцев, стонала, трещала, покачивалась, но держалась. Солдаты несли лестницы. Штыки были примкнуты. Стрельбы не предвиделось. В кого стрелять? Мюриды попрятались за толщей каменных стен.

Милов был иного мнения. Сумку с патронами он набил доверху. Обычных патронов, не с ушками. К классическому бестолковому кремневому ружью, которым его вооружили. Из всех достоинств которого – трехгранный штык. Штуцер у унтер-офицера Девяткина на время изъял Пулло, поскольку патронов к винтовке осталось с гулькин нос. На армейских складах к такому эксклюзивному огнестрелу боеприпасов не было. В походных условиях изготовить вручную немыслимо без специального устройства – калибровочного цилиндра[1].

Волшебники-саперы вышибли мантелеты. Оп-па! Привет солнечному свету и пулям мюридов! Нежданчик, Шумилка⁈ Сплошной поток белых фуражек извергся в ров. Затопил его приливной волной, но не отхлынул. Куринцы в мгновение ока взлетели на узкую площадку перед бастионами, но тут же встали. Дальше бежать было некуда. Колоть было некого. Стрелять? Разве что в бойницы…

Застряли, замерли, барабан бьет «вперед», но куда вперед? В каменную стенку? Уже десятки смельчаков пали, не успев никому причинить вреда.

Столпились. Пули свистели со всех сторон. Падали обратно в ров солдаты, сраженные насмерть. Или валились вправо и влево от перешейка, достигая дна ущелий кусками обезображенного мяса.

В узкий проход между двумя саклями, по крытой траншее-переходу, рванула рота, увлекаемая отчаянным прапорщиком. Навстречу с гиканьем – горцы, вооружившиеся вместо шашек кривыми бебутами, после выстрела по урусам залпом, почти в упор. Застучали клинками по прикладам, стальным стволам и по живому русскому мясу. Столкнулись грудь в грудь. Кровь брызнула во все стороны. И отхлынули, не выдержав штыкового удара.

– Сурхай! Сурхай убит!

С диким воплем отхлынули мюриды. Стали отходить в пещеры-укрытия отдельно стоящей главной башни.

Но что это?

Снова вперед вырвалась дико машущая шашкой фигура в знакомой черкеске и приметной папахе. Бросилась за ней горцы и снова откатились, столкнувшись со стальной щетиной штыков. Рухнула на землю сестра Сурхая, переодевшаяся в одежду брата.

– Ложись! – что есть мочи заорал Вася.

Он упал на брюхо на левом фланге площадки перед первой линией обороны над краем обрыва, смотрящего на Старый Ахульго и на пещеры, откуда велась прицельная стрельба мюридов.

– С ума сошли, унтер! – яростно завопил командир 2-го батальона.

– Капитан Егоров получил офицерский крест, трижды уронив свою роту перед черкесским завалом! Не мешайте, Вашвысьбродь! Делай как я, ребята! Огонь по норам!

Подполковник Циклауров проглотил чуть не вырвавшуюся матерщину.

– Стрелкам помогать Девяткину! Огонь по противоположным скатам! Саперам – строить ложемент!

Рядом с подполковником схватился за горло прапорщик Сорнев. Ему разрешили участвовать в атаке, освободив из-под ареста, под который он попал после пьянки с сослуживцами. Неприятельская пуля учинила свой суд. Она пробила ему гортань. Он не смог продублировать своим карабинерам приказ командира. Только махнул левой рукой, зажимая рану правой. Закачался и рухнул в ров. Навстречу свежим ротам и саперам, тащившим неподъемные туры.

– А ну-ка, подвинься, браток!

Сапер толкнул ногой Васю, чтобы не мешал устанавливать загородку. Милов сдвинулся вбок, не прекращая стрельбы. Ему подавали заряженные ружья куринцы из 2-го батальона. Сообразили, что точная стрельба по противоположному скату смиряет пыл защитников и помогает соседям из колонны поддержки. Озверевшие апшеронцы лезли наверх, к укреплениям Нового Ахульго, не обращая внимания на залпы из Старого. Это отряд майора Тарасевича, проникнув в ущелье по вонючему руслу Ашультинки, творил невероятное. Карабкался наверх там, где не ступала нога человека. А приданные к главной колонне саперы тем временем уже сооружали подобие защиты. И все меньше жертв собирала стрельба защитников старого Ахульго.

А куда более? Счет выбывших из строя уже пошел на четвертую сотню. Добравшись до второго перекопа, закрепившись – спасибо саперам – в передних укреплениях, куринцы снова застряли. Внутри второго рва они наткнулись на скрытые капониры. Шамиль подготовился к обороне в соответствии с самыми что ни на есть современными требованиями фортификационной науки. Васины товарищи подались назад, но их маневр позволил саперам завершить свою работу. Куринцы-таки стали хозяевами передовых укреплений, потеряв убитыми и ранеными 8 офицеров и 347 нижних чинов.

– Смотрите! Смотрите! Мятежники выкинули белый флаг!

Коста. Дагестан, первая половина августа 1839 года.

Стоило нам ступить на берег Грузии, как закрутилась, завертелась военная машина, заждавшаяся поручика Варваци. От графа Чернышева пришли четкие инструкции: пинками гнать прогневавшего государя офицера в Чеченский отряд. Предписания и проездные документы вручались незамедлительно, подорожные были составлены столь грозно, что с лошадьми на почтовых станциях заминок не было. И в Тифлисе задержаться не вышло. В Корпусном штабе его начальник, генерал-майор Коцебу, только руками развел:

– Вас ждет в Ахтинском укреплении наш командир. Туда направляется из Царских колодцев большая группа офицеров из Ширванского полка, чтобы пополнить ряды выбывших своих товарищей под Ахульго. Выдвигайтесь без промедлений в Кахетию, чтобы присоединиться к оказии. С графцами проследуете через весь Дагестан до лагеря Чеченского отряда. Это единственная возможность – другой вам не представится.

– Под Ахульго все так плохо?

– Безумные потери! Немыслимые! О чем только думает Граббе⁈ Война не закончится в горах ни завтра, ни послезавтра. Кем он будет дальше командовать, если от войск останутся одни воспоминания? Езжайте, голубчик, с Богом. Уверен, вы пригодитесь ширванцам. Бедный Врангель! Прострелена грудь!

– Карл Карлович? – удивился я, не понимая, как связан командир моего Эриванского полка и с Ширванским.

– Нет, – засмеялся Коцебу, – Карл Карлович жив и здоров. Ширванцами командует другой Врангель, Александр Евстафьевич.

«Кругом одни Врангели!» – в сердцах подумал я, чертыхаясь на спешку.

Даже толком не успел вникнуть в дела нашего отеля «Пушкинъ», который уже обживали первые постояльцы с легкой руки Миши и Микри. Или изучить дом на берегу Куры у подножья Метехского замка, который выбрала Тамара.

– С намеком выбрала? – спросил жену в шутку. – Чтобы передачки ближе носить?

– Типун тебе на язык, маймун! Гляди мне, доболтаешься! Лишу сладкого!

Не лишила. Сладостная прощальная ночь, казалось, длилась бесконечно. Поспал от силы пару часов до рассвета, чтобы наутро вместе со Спенсером двинуться в Кахетию.

Ему разрешили ехать со мной как врачу и натуралисту, интересующемуся Дагестаном. После передачи жандармам бумаги от Фонтона лишние вопросы исчезли как по мановению палочки. В сопровождении конвоя из трех казаков мы без проблем добрались до Царских колодцев.

– Офицеры уже выехали, – «обрадовали» меня в штаб-квартире Ширванского полка. – Вам придется догонять их до Закаталы. Эх, так хотели порадовать вас охотой на зайцев!

Не больно-то и хотелось, тем более, что заячьим рагу с отменным кахетинским нас все-таки угостили.

Эдмонд, старавшийся отмалчиваться и не «светиться» с вопросами и замечаниями, не удержался:

– Похоже на Бургундское, но не так прочно. Но букет хорош!

Я сделал страшные глаза, и Спенсер поспешил заткнуться. Но на дурном пароме, на котором мы переправлялись через Алазани, снова не удержался.

– Что хорошего принесла Грузии Россия? Чиновники воруют, офицеры плохо образованы и думают исключительно о делах службы. Дороги дурны. Постоялые дворы вызывают леденящий душу страх…

– Тебе не приходило в голову, кунак, что тут, на Кавказе, уже треть века не прекращается война. Не будь этих постоянных стычек, набегов, экспедиций, походов – и Грузия была бы совершенно иной.

С этим трудно было спорить. Следы войны были заметны на каждом шагу. Брошенные сожженные аулы, вырубленные сады. Где-то в этих краях погибли мои однополчане, которых изрубили джарцы, внезапно напав из-за деревьев. Их древняя столица, Закаталы, ныне была покорна. Стоявшая в ней крепость стерегла вход в ущелье, откуда приходили воровские партии лезгинов.

Майор Карганов, местный комендант, нас не порадовал.

– Уехали как час ваши ширванцы! Но не быстро идут. Офицеры верхами, а пехота ножками, топ-топ. Понесетесь догонять?

– Нам бы часок отдохнуть! – взмолился я. Долгая дорога от Алазани через вековой лес до предгорий большого Кавказского хребта изрядно нас вымотала.

– Вот и славно! Пошлю казака предупредить, чтобы вас дождались. А пока чаем вас напою.

За самоваром – заварка из китайской бурды, турецкая контрабанда – все разговоры майора свелись к ругани реформ барона Гана:

– Этот сенатор совсем не знает Кавказа. Тут народ простой. Привык все решать из-под сабли. Введение гражданского судопроизводства для местных обернулось бедой. Им не понять все наше крючкотворство, на котором наживаются гражданские чинуши.

– Разве военное управление было лучше?

– Признаюсь, не лучше. Бардака мы развели немало. Но то, что устроил Ган, не лезет ни в какие ворота. Корыстолюбие чиновников вызовет беспорядки. А лишение ханов их владетельных прав и превращение их в непонятных приставов? Как бы не было беды.

«Неужели с таким трудом замиренный край ждут новые потрясения? А как внимательно слушает Спенсер! Аж глазки загорелись. Мотает себе на ус. Так и представляю, как он пишет в своем отчете: правление русских слабо. Шамилю стоит только подтолкнуть Дагестан – и все посыплется!»

К сожалению, мнение Карганова из Закаталы поддержали офицеры Фельдмаршальского полка, когда мы их догнали, все 18 человек, призванных заменить выбывших из строя под Ахульго. И молодой полковник русской службы, султан Елисуйский, склонялся к той же точке зрения. Он принял нас в своем древнем дворце и угостил обедом.

– Два года мы боролись с восстанием в кубинской провинции. Ныне приведены к покорности лезгины. Даже вольные общества долины Самура дали присягу на верность генералу Головину. Его майский поход вышел легким. Не то, что на севере у генерала Граббе. Но эта легкость обманчива. Недаром горцы следят за успехами египетского паши, видя в них торжество исламизма.

В самурском селении со смешным названием Ахты мы встретились с наместником Кавказа. Здесь полным ходом шло строительство крепости. Все пять фасов, соединенных между собой пятью батареями, образовывали куртины, служившие также казармами. Головин придавал укреплению большое значение. Оно должно было стать крайней точкой новой Самурской линии, создаваемой для защиты северного Азербайджана от горских набегов.

Генерал меня узнал.

– Опять что-то натворили, поручик? Эх, молодость, молодость… Но каков удалец, а⁈ – обратился он к офицерам своего штаба. – За один год дважды заслужить недовольство Государя – это надо постараться! Был бы поумнее, уже вышел бы в капитаны и с новым орденом на груди! Гляди, Константин, больше не балуй! Прояви себя под Ахульго! Лично буду ходатайствовать о твоем повышении. Твоих подвигов никто не забыл, не думай. Но не исполнить волю царя никак не могу! Береги себя! Граббе людей не жалеет.

Я покинул Ахты с тяжелым сердцем. Из головы не шло: почему все кому не лень пугают меня генералом Граббе? Что там такого творится под стенами Ахульго?

Безрадостному настроению соответствовали окружающие пейзажи. Таких угрюмых, таких крутых диких гор мне не довелось еще увидеть. Даже Спенсера проняло:

– Это как Кубанские топи наоборот! Столь же гибельные, немыслимые для людей места.

Поход выдался тяжелым. Бесконечные спуски и подъемы, узкие тропы. То и дело приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. Собирать любой хворост, встреченный на пути, чтобы было из чего разжечь костёр на бивуаке и приготовить горячую пищу. Солдаты выбивались из сил, но шагали бодро, распевая песни. Так и пересекли всю Аварию и прибыли в Хунзах.

В ханском дворце нас принял один из трех правителей Аварии – двадцатилетний прапорщик русской службы, Хаджи-Мурад. Я смотрел на этого юношу, уже успевшего прославить свое имя и добиться высокого положения, и не верил своим глазам. Неужели он тот, о котором писал Лев Толстой и чья голова будет выставлена на всеобщее обозрение в Тифлисе?[2] Как можно было из такого храбреца сделать врага России?

– Против меня интригует Ахмет-хан, недавно вернувшийся из-под Ахульго, – подтвердил мои догадки лучший воин Дагестана. – Хвалился своими успехами. Ждет генеральского чина. А что он сделал такого? Милиция действовала пассивно. Передайте генералу Граббе: нет у русских более верного человека в Аварии, чем я!

Я согласно кивнул. Уж я-то не упущу случая донести до командующего Чеченским отрядом: нужно всеми силами постараться удержать этого джигита в наших рядах. А себе наказал оградить его от контактов со Спенсером. Иначе беды не миновать!

Утром двинулись дальше, в Гимры. Аул поразил толпами горцев со зверскими лицами и в папахах, обтянутых белой тканью – знаком приверженцев мюридизма. На нас смотрели косо и вызывающе.

– Представляю, каково очутиться здесь без стрелковой роты! – хмыкнул капитан Веселаго. – Наверняка, штаб-офицерам, разведывавшим пути для прохождения обозов из Темир-Хан-Шуры, доводилось тут останавливаться и даже ночевать. Одна лишь близость нашего отряда под Ахульго удерживает этих бандитов от нападений. Немудрено, что мюридизм пустил здесь крепкие корни: это родина и Шамиля, и Гамзат-бека, второго имама.

Остановились в доме местного старейшины Улу-бея – в кунацкой, которая по местным обычаям располагалась на первом этаже каменного дома, а женская половина – на втором.

– Сады и прочее имущество Шамиля достались нашему хозяину. Вот он и рад стараться.

– Неплохо бы запастись продуктами для наших товарищей, – предложил я. – Наверняка, их рацион давно не блещет изобилием.

Меня дружно поддержали. Скинулись по-артельному. Старейшина обещал все устроить. Тут же развил кипучую деятельность. Нам натащили фруктов, кур, масла, сыра, свежих яиц. Все загрузили в хурджинах на двух ишаков. Рассчитались рублями, причем Улу-бей не преминул взять с каждого целкового двугривенник за посредничество.

Нас угостили ужином на полуевропейский манер, но в странной последовательности подачи блюд: начали с фруктов, закончили бульоном из баранины. Лишь отзвучала на весь аул вечерняя молитва, устроились спать, забаррикадировав окна и двери и выставив караул на балконе и террасе.

Когда рассвело солнце, до аула донеслась пушечная канонада.

– Кажется, начался штурм! Нам нужно поторопиться! – загомонили офицеры-ширванцы.

– Вы не видели моего врача?

– Как⁈ Он пропал?

– Исчез куда-то!

– Константин Спиридонович! Мы не можем здесь задерживаться, – вздохнул капитан Веселаго. Если действительно отряд пошел на приступ, наше присутствие крайне необходимо. Вы, конечно, можете задержаться, но я вам не советую. Сами видели, какие на нас кидают здесь взгляды. Ничего с вашим доктором плохого не случится. Хаккимы в почете в горах.

Я предположил, что Спенсер просто смылся. Решил действовать самолично, опасаясь, что в русском лагере у него не представится возможности осуществить свои планы. Остаться? Заняться его поисками? Просить помощи у местных? Хитрый Улу-бек на все вопросы разводил руками и цокал языком. Доверия он не вызывал ни на йоту. Мне ли не знать, как коварны бывают горцы⁈

– Господин прапорщик, догоняйте! – окликнул меня капитан Веселаго.

Ширванцы выступили в поход и уже переходили мост через Аварское Койсу. Впереди нас ждал трудный подъем на высокую гору, за которой открывалась дорога по горным гребням к Ахульго.

Я вздохнул и тронул пятками коня.

– Держишься в седле, как лезгин, – одобрительно напутствовал меня по-татарски Улу-бек.

Подъем вышел непростой. Все жилы вытянул из нас за два часа своими зигзагами. Хоть дорогу и пытались обустроить русские войска, но крутизна склона позволяла двигаться лишь вьючным лошадям и ишакам. Не всегда благополучно. Запах падали был так силен, что пришлось замотать лицо платком.

На верху устроили небольшой привал. Пушечная канонада стихла.

– Что это значит? Как думаете, господа?

– К чему гадать? Доберемся – узнаем.

– Выступаем!

Рота двинулась вперед. Офицеры ее обогнали и, решив не терять времени, поскакали в сторону Ахульго за проводником-татарином. Вскоре нам открылась редкая картина. Два утеса, вершины которых дымились, словно два вулкана, готовых к извержению.

– Почему не стреляют? – удивились старшие по званию. – Не слышно ружейной пальбы.

– Белый флаг! – закричал молодой глазастый подпоручик. – Я вижу белый флаг на более высоком утесе.

[1] Для изготовления патрона к штуцеру с двумя нарезами, помимо винтовочного пороха и пули, отлитой из свинца, требовалось иметь: навойник (рукоять диаметром, равным калибру винтовки), бумагу, клейстер, нить, а главное, станок для калибровки патронов. В бумажную гильзу, скрученную на навойнике, склеенную и высушенную, вставлялась с помощью палочки-постановки отлитая пуля с ушками и подвергалась калибровке через специальный цилиндр с помощью рычага. В первый раз – после снаряжения порохом весом 13/10 зол. (5,54 г) – с отметкой красным карандашом мест ушек и заломом «полковой загибкой» бумажной гильзы. Второй – с проверкой зазора. Если зазор соответствовал, патрон осаливали – погружали в расплавленную сальную массу. После – ему давали остыть и перевязывали ниткой чуть выше пули. Понятно, что в походных условиях проделать подобные операции было весьма сложно. Особенно после двух месяцев осады. Сало давно ушло в солдатские котелки.

[2] Это легенда. Голову передали в госпиталь, потом отправили в Петербург, где она до сих пор хранится в Кунсткамере. Уже давно идут разговоры о необходимости ее захоронения в Дагестане.