Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Почему обидно? Все всё понимают, городу защита необходима. Лучше не иметь возможности куда-то войти, чем знать, что если тебе дозволено, то и любому злу тоже. Им сюда и не надо особо, зачем? У них своя вотчина – леса, реки, у Ванюши вон – степь да поле. Чего они в городе не видели? Да и нельзя по-другому, участковый, избирательно такое не работает, то ж тебе не пропускной режим на воротах: этого впускать, а этого гнать в шею.

– А вы? Вы ведь тоже вернуться не сможете, в случае чего.

– Ну, я-то, Никитушка, и не выхожу. Мне за воротами делать нечего. А отец Кондрат великую службу городу служит, ибо не было до него у нас нормальной защиты. При отце Алексии так вообще одно название вокруг Лукошкина стояло – гнулось во все стороны да врагов пропускало. Тишайший был человек, всегда под удар подставлялся, а оборониться не мог. Но уж отец Кондрат навёл порядок, теперь кто только сунься с лихими намерениями – сгорит сей же час. Ох, Никитушка… а чтой-то у нас возле дома деется?

Я присмотрелся. До отделения было ещё полквартала, но нехорошо мне стало уже сейчас. На улице возле отделения гудела толпа. Из огня да, как говорится, в полымя. А ведь я надеялся на тихий вечер. Почему они все не у западных ворот?

Мы подошли ближе. Нет, ладно, к присутствию в жизни милиции особо ретивых лукошкинцев я почти привык, но к тому, что на нас возмущённо воззрится почти весь штат собора Ивана Воина, – вот к этому я был не готов. Монахи, диаконы, служки всех мастей смотрели на нас так, словно мы осмелились помешать как минимум пришествию самого Христа. Что же тут случилось?! Над своими подчинёнными грозно возвышался отец Кондрат.

– Никита Иваныч! – густым басом начал он. – Это что ж такое во храме Божием твои сотрудники себе позволяют?!

Я мысленно сложил два и два. Митька! Бабка, видимо, пришла к тому же выводу, а потому огляделась в поисках нашего младшего сотрудника. Он обнаружился без труда – связанный верёвками, как бабочка в кокон, лежал на земле и смотрел на нас добрыми печальными глазами.

– Что происходит, святой отец?

– Ирод твой, Никита Иваныч, при всём народе во время службы в храм ворвался да отцу Алексию промеж глаз граблей своей зарядил!

Я поперхнулся невысказанной фразой. Всё бы ничего, но ведь отца Алексия-то похоронили лет двадцать тому! Я выразительно посмотрел на отца Кондрата. Тот правильно истолковал мой взгляд и кивнул. Полагаю, если у него и оставались после нашего разговора сомнения по поводу нашего дела (ну там, к примеру, участковый развлекается, рассказывая небылицы, или с ума сошёл), то сейчас они развеялись окончательно. Отец Алексий воскрес.

Яга тяжело вздохнула.

– Ох и за что нам это, Никитушка… грешны мы.

– Ну, нам в любом случае деваться некуда, – это было сомнительным утешением с моей стороны, но хоть что-то. – Граждане! – я повысил голос, обращаясь к собравшимся. Полсотни пар глаз смотрели на меня крайне укоризненно. Честное слово, не будь я настолько закалён общением с местными – устыдился бы. – Прошу всех разойтись. Я разберусь в случившемся и, уверяю вас, виновные понесут наказание.

– Да он же ж из отца Алексия чуть дух не вышиб! Не потерпим такое! – загудела толпа. У Митьки, кстати, уже не первый раз с ними стычки. То он на пару с Абрамом Моисеевичем арестовал целый крестный ход, то с храмовыми бабками повздорил… Не складываются у нашего младшего сотрудника отношения с духовенством. Чего он, кстати, к отцу Алексию прицепился? Подумаешь, воскрес человек, с кем не бывает. Где он сам-то, кстати? Я огляделся в поисках человека, наиболее, по моим представлениям, соответствовавшего описанию прежнего настоятеля. Не нашёл.

– А где ж отец Алексий-то? – негромко уточнил я у отца Кондрата.

– При храме остался, с нами не пошёл. Никита Иваныч, ну ты ж уйми своего аспида! Ведь который раз кровь нашу пьёт!

– Я с ним проведу разъяснительную беседу и дам по шее, – пообещал я. – А теперь, будьте любезны, отправьте своих обратно и пожалуйте в участок, чай пить будем. И вы мне спокойно расскажете, что к чему.

Теперь была моя очередь угощать святого отца. Он чинно кивнул:

– Ну коли так… но смотри мне, геерон сладкоречивый! Ежели на тормозах спустишь издевательство над преподобным – прокляну!

– Договорились.

Отец Кондрат повернулся к своим.

– Братья! Сыскной воевода клянётся, что со всей строгостью накажет ослушника. На том я лично стоять буду! А посему идите с миром да за отцом Алексием присмотрите, ибо слаб он здоровьем. Я же побеседую с участковым и к вечерней молитве возвернусь.

Его подчинённые ещё немного побубнили, но противиться не стали. Оно и разумно, отцу Кондрату попробуй возрази – он и по загривку огреть может, во славу Божию. Но так-то, конечно, по-православному, с молитвой да с прощением.

Мы трое прошествовали в терем. Митьку я велел развязать и без лишних слов отправил его топить баню. Дело к вечеру, не помешает и помыться перед сном. С ним я потом разберусь, для начала мне нужно выслушать версию отца Кондрата, а уж потом, если силы останутся, то и Митькино представление посмотрим. Хотел бы я знать, зачем он к немощному старику полез, да и в целом – каким ветром его в храм занесло.

Пока отец Кондрат крестился на иконы в углу, Яга принялась колдовать с самоваром. Словно сами собой, на столе появились протёртая с сахаром клюква, пирожки с повидлом и кисель в миске.

– Не побрезгуйте, святой отец, уж чем богаты.

– Благодарствую, матушка!

Мы расположились за столом, я раскрыл блокнот.

– Я готов. Излагайте.

– Ох, Никита Иваныч… от токмо мы с тобой поговорили – и нá тебе! Выхожу я во двор, а ну как проконтролировать что нужно, смотрю – Господи спаси и помилуй! Идёт наш отец Алексий. Я уж на что историю твою чуднýю выслушал, можно сказать, готов был, но не настолько же близко! Не в нашем же храме, участковый, второй случай за неделю! И ладно бы собака, на это я ещё готов закрыть глаза, но преподобный наш, какового я сам же перед смертью исповедовал осьмнадцать годов тому? Вот веришь, Никита Иваныч, я там так на ступеньки и сел.

– Верю, чего ж нет. Если бы кто-то из моих знакомых воскрес, я бы не то что сел – я упал бы. Вы пейте чай, святой отец, бабуля туда пустырник кладёт, для успокоения нервов.

– Благодарствую, оно мне вчасно. Так вот, идёт наш отец Алексий, каким я его помню, с палочкой, с крестом на шее… с крестом, Никита Иваныч! Значит, Божья сила с ним, не диаволовы то происки. Чтой-то ты, говорит, Кондрат, как беса увидел. И перекрестил меня эдак отечески. Я, участковый, человек не робкий, сам знаешь. Я православную жизнь в городе поддерживаю, мне внешние барьеры подвластны, в подчинении у меня человек сто… а тут я, признаться, опешил. А он смотрит на меня так ласково, давненько, говорит, меня не было. Ну теперь-то уж я помогу тебе с делами управляться, ибо вижу груз на твоих плечах великий. А я сдуру-то и спроси: а где ж вы были-то, отче? Сам ведь я над могилкой евонной стоял…

– Прощальную молитву вы читали?

– Нет, не я, а какое это имеет значение? Отец Феофан, но он вскоре после того в монастырь дальний уехал. А жив ли – про то не ведаю.

– Да не знаю, может, и не имеет… – впрочем, пометку в блокноте я сделал.

– А я ж смотрю на него, Никита Иваныч, а сердце так и колотится. Шутка ли, отец Алексий воскрес! Я, говорит, в паломничество по святым местам ходил, вот токмо вернулся, совсем родную обитель забросил.

Паломничество, значит. Интересно. У Сухарева, например, полгода с момента смерти вообще вылетели, в его понимании он просто спал одну ночь. А отец Алексий понимает, что прошло несколько лет. Что это, мнимые воспоминания? Врёт? Для меня это пока оставалось загадкой. Ясно одно: череда диковинных воскрешений продолжается. В среднем по одному случаю в день, но, возможно, мы не обо всех знаем.

– Святой отец, пока к слову пришлось. Вы говорили, что отец Алексий при жизни был праведником и чуть ли не святым. Под мой сегодняшний запрос он не подходит?

Отец Кондрат задумался.

– Сам себя, что ли? Но ведь он токмо сегодня появился, а остальные-то раньше. Или, думаешь, он воскрешал остальных, а сам в это время находился где-то ещё?

– Примерно.

– Вроде бы зерно истины есть… и отец Алексий под твоё описание подходит как никто, ибо праведен он был при жизни, учение Господа нашего чтил да свет Его в души людские нёс. Но ведь вот затык, Никита Иваныч. Что-то мне не верится, что осьмнадцать годов спустя он сам себя из землицы сырой извлёк. Почему не раньше, ежели то в его власти? А если не своими силами он воскрес, то кто его поднял? Тогда мы вообще на том же месте топчемся, ибо всё это веточки, а до корня мы добраться не можем.

– Кто стрижёт парикмахера, – не к месту пробормотал я. – Не обращайте внимания, глупая присказка. Я, честно говоря, тоже склоняюсь к версии, что это не он. Ну, в смысле, что он хоть и праведник, но в остальном ничем не отличается от прочих. Ладно, с этим вроде понятно… что ничего не понятно. Давайте дальше, чего там Митька наш опять устроил?

– Значит, слушай дале. В храме моём народ сменился, молодых много, они отца Алексия-то и не застали. Помимо меня, всего трое его помнят. Собрал я их, посоветоваться дабы, потому как дело сие запутанное. Как я людям объясню, что отец Алексий воскрес? Сначала не поверят, а потом и вовсе панику учинят.

– Это верно, – вздохнул я и взял с блюда пирожок с черникой. Кстати, да, основная проблема этого дела в том, что нам же действительно никто не верит. А убеждать широкие массы – себе дороже, да и смысла нет. Приходится врать.

– И пришли мы ко мнению, что попросим отца Алексия назваться просто паломником, пилигримом, моим давним другом. Уж как мы это ему самому объясним – так и не придумали, а токмо с тем намерением направились мы в храм, где отец Онуфрий службу читал. Тут как раз и стрельцы твои подтянулись, и этот изверг с ними.

– А он-то зачем? – скорее сам себя, чем окружающих, спросил я.

– Так от скуки небось, Никитушка, – подала голос бабка. – Он же, когда руки занять нечем, вечно выдумывает всякое.

– Отец Онуфрий – он ведь как читает: спокойно, размеренно, тишина у него на службах, ибо не слышно ж ничего.

Я кивнул, вспоминая тихий, сонный голос помощника настоятеля. Таким голосом только колыбельные петь.

– Народ слушает, стрельцы, все слушают. Отец Алексий по дряхлости лет на скамеечке в углу присел и дремлет. И тут я глядь – Филька Груздев, как на грех, прямо к нему чешет. Остановился, руки в боки, смотрит эдак любопытственно. А потом как заорёт на весь храм: «Да ведь это ж отец Алексий! Прямиком из могилки воскрес!». Ну вот сам подумай, Никита Иваныч, как я этому вертопраху мог в ухо не дать?!

– Дали? – уточнил я.

– Дал, не сдержался. Грешен я, но за то помолюсь на сон, Господь милостив. В ухо я ему зарядил, заткнулся аспид, к стенке отлетевши, а токмо панику посеял ужо. Народ как из храма ломанулся – кого-то там же и затоптали, лекарей звать пришлось. А Митька твой отца Алексия за шиворот схватил да как даст ему щелбан промеж глаз! Дескать, щас посмотрим, живой ты али мёртвый. Вроде как храбрость великую почуял, будто бы во храме Божием с бесами сражается. От щелбана того тебе или вот мне, к примеру, одна обида была бы разве что, но отец Алексий-то! Он ведь при жизни ещё немощен был, а уж по воскрешении и вовсе на ветру колышется – так без чувств и повалился. Ну тут уж ребята мои не стерпели. Навалились всем миром да повязали супостата, ибо мыслимое ли дело – святого человека щелбаном промеж глаз одаривать? Ну и Груздева, знамо дело, за паникёрство.

– А Груздев где?

– В храме застался. Учат его уму-разуму ребята мои, что негоже на старика Божьего глотку драть.

А, стало быть, у Филимона Митрофановича сегодня тоже весёлый вечер… Мы с бабкой злорадно хмыкнули.

– Так, а после вы решили доставить нашего младшего сотрудника в отделение. Спасибо, я это ценю. Скажите своим, что он получит фронт работ по дому и ещё пару дней со двора не выйдет.

– А как вы это проверите? Утечёт ведь.

– Ну, Кондрат Львович, ты меня совсем уж недооцениваешь, – улыбнулась Яга, демонстрируя кривой клык. – Как токмо со двора шаг сделает – мигом в полено обернётся, оно ж просто всё. Тут, кстати, участковый меня днём спрашивал, не держу ль я на тебя обиду, что ты мне тайно в город и из города шастать не дозволяешь.

– Эвона как, – покивал святой отец. – Ну и как, не держите?

– Да Господь с тобой, Кондрат Львович!

– Благодарствуем, матушка. А токмо, Никита Иваныч, ты уж не бросай следствие, ибо зело странно сие. Первый случай ведь так близко от нас – и сразу отец Алексий! Что мне с ним делать теперь – ума не приложу. Он ведь искренне считает, что был в пилигримке. А ежели скажу я ему, что он осьмнадцать годов в земле лежал – а ну так обратно умрёт он удара сердечного? Грех на мне будет.

– Ну… тогда придерживайтесь версии с возвращением. Я так понимаю, те, кто его знал, будут молчать?

– Будут. На том мы договорились, люди надёжные. Разве что Груздев…

– Груздева я бы вообще в поруб на пару дней отправил, пусть посидит в холодке, подумает. В каждом деле ведь нам от него покоя нет! Да, кстати, стрельцы на службу заступили?

– Истинно, – кивнул отец Кондрат. – Особливо бдят за воротами. Вечерю им выдадут, а там пущай дежурят, своих я предупредил. Стрельцы твои – люди мирские, нам с ними делить нечего.

– Караул у дома Груздева мы тоже поставили. Думаю, прорвёмся, одним делом меньше станет. Бояре ведь с этими заборами самого государя на уши подняли…

– Бог тебе в помощь, Никита Иваныч. А токмо пойду я дела править. Митьку своего накажи примерно, дабы неповадно было руки распускать.

– Накажу, не сомневайтесь. Он у нас со своей самодеятельностью уже в печёнках сидит.

Расстались мы на самой дружеской ноте. Я видел в окно, как святой отец пересёк наш двор, благословил сунувшихся к нему стрельцов и вышел за ворота. Я закрыл блокнот с заметками и тяжело вздохнул.

– Не горюй, Никитушка, прорвёмся, – бабка обняла меня за плечи. – Но ведь нудное какое дело, согласись. Уж лучше б убили кого, честное слово.

– Для баланса, что ли? – кисло скривился я. – Нет уж, пусть лучше так, иначе мы вообще погрязнем. Одни умирают, другие воскресают… хватит!

– Шёл бы ты, участковый, в баню, – посоветовала бабка. – А то на тебя смотреть больно.

– Уже иду, бабуль.

Она выдала мне с собой чистую одежду и полотенце, и я вышел во двор. Заходящее солнце освещало город розово-оранжевыми лучами. Скоро зацветёт черёмуха. Скоро этих пьянящих ароматов станет больше в разы. Сердце моё переполняла тёплая любовь к окружающему меня миру.

По моим ощущениям, я провёл в бане часа полтора. Когда я, чувствуя невероятную лёгкость во всём теле, вышел, на улице уже стемнело. Стрельцы зажгли фонари по периметру двора. На фонари в нашем квартале тратятся далеко не все – это дорого. Но, в конце концов, не можем же мы допустить, чтобы неугомонный Митрофан расписал своими художествами и наш забор. Бабкин кот Василий сидел на берёзовом чурбаке и сверкал глазами. Инфернальное зрелище, кстати. Я помахал дежурным стрельцам и скрылся в сенях.

А в тереме меня встретил неожиданный, но приятный гость. Государь приехал, чтобы разделить с нами ужин. Заметьте, не нас к себе вызвал, а решил наведаться сам. Мы обменялись дружескими рукопожатиями.

– Здорóво, Никита Иваныч! Должно же ты полощешься.

– Так вы б предупредили, – я сел на своё место у окна. Царь выглядел настолько счастливым, что на его сияющей физиономии можно было блины жарить.

– Новость у меня для вас великая!

– Подождите, дайте угадаю… Бодров решил, что ему надоел наш климат, и переезжает жить за границу? Нет? Лариску выдают за дьяка Филимона, а поляки уезжают ни с чем?

Яга тихо прыснула в кулачок.

Опять нет? Хм.

– Три богатыря одновременно воскресли?

– Да ну тебя, Никитка. Что ты чушь-то городишь! Говорю ж тебе, новость великая. Лидочка моя разлюбезная обрадовала меня ныне. Наследник у нас будет, участковый!

Ого. Я ещё раз торжественно пожал государю руку.

– Поздравляю! Отличная новость, Ваше Величество.

Я в самом деле был за них рад. Горох, конечно, ещё молод, ему и сорока нет, но вопрос престолонаследия последние годы стоял особенно остро. Наш государь был вдовцом и долгое время не спешил связывать себя узами нового брака. Внебрачных детишек по царскому подворью носилось штук пятьдесят, многих, как своих, воспитывали царские слуги. А вот законного наследника не было. Бояре ему, кстати, на эту тему все уши прожужжали, дескать, не дело это – не то что сына, а и дочки нет! У самих-то бояр, конечно, по трое-четверо, а то и больше, есть на кого нажитое непосильным трудом оставить. Тот же Бодров, например, двух взрослых сыновей в думу протащил. Короче, нет, это просто отличная новость!

– За такое дело не грех и выпить, – бабка удалилась в свою комнату и вынесла оттуда небольшую тёмную бутылочку. – Смородиновая настойка. Как раз для особого случая берегла.

Я достал с полки три гранёных стакана, и Яга разлила в них густую тёмную жидкость. Сладкий запах ягод немедленно поплыл по горнице.

– Ну, за будущего наследника! – с чувством произнёс Горох, перекрестился и залпом выпил. – Ух хороша! Вы, бабушка, у нас на все руки.

– В свободное время, – скромно потупилась бабка. Я пил медленно, маленькими глотками. Хотелось подольше чувствовать на языке медовый вкус лета. Яга, расчувствовавшись, промокнула глаза уголком платка. – Храни Господь вашу семью, государь. Вся страна ведь этого сколько лет ждала.

И тут же, словно поняв, что сказала что-то не то, осеклась. Горох сдвинул брови, по его лицу пробежала тень неясной грусти, но он тут же отогнал её и вновь улыбнулся.

– Прошлые дела, бабушка. Пусть всё идёт как идёт. Сегодня я счастлив, и вы, верная моя милиция, будьте счастливы вместе со мной.

Будем, конечно! Хотя повод для печали у нас, конечно, был: мы явно не укладывались в установленные сроки, но повлиять на это никак не могли. Думаю, даже Гороху было ясно, что дело только разворачивается в полную силу. Но это тоже потом. Сегодня у нас будет тёплый вечер в дружеской компании, сладкая настойка с запахом лета и отличные новости.

Комментарий к Глава 4

Автор просит прощения у читателей за небольшую путаницу. Я убрала упоминания о родстве Ларискиного жениха со Златой Збышковской, потому что, во-первых, оно тут ни к селу, а во-вторых, мне захотелось ввести в сюжет отсылки к кому-нибудь из прославленных белорусов :3

========== Глава 5 ==========

Я решил не откладывать дело в долгий ящик и сразу после завтрака отправился на Червонную площадь учинять разнос нашему предприимчивому гробовщику. Подумать только, он в любой передряге находит способ заработать. Милиция, значит, с этими ожившими покойниками за голову хватается, а он уже бизнес наладил! Ну я ему устрою…

Я в кои-то веки выспался. Горох ушёл незадолго до полуночи, и мы с бабкой не стали засиживаться. Проще всех было нашему Митьке: он вырубался часов в восемь вечера, и тогда у него над ухом орать можно было – не просыпался. Но уж и вставал с петухами. Я так и не успел, кстати, провести с ним разъяснительную беседу. Митя у нас парень доверчивый, а потому не первый раз ведётся на различные провокации. С дьяком подчинённые отца Кондрата воспитательную работу провели, а с Митькой нам предстояло разбираться самим. Но это ладно, не впервой. Я уже должен был привыкнуть.

Заглянуть, что ли, в храм Ивана Воина, посмотреть на ожившего настоятеля? Хотя… я уже примерно знал, что увижу, а потому решил не терять время. Моих способностей всё равно не хватит, чтобы отличить его от живого или понять, что с ним что-то не так. Обычный человек. Я верил на слово отцу Кондрату. Можно, конечно, отправить к ним бабку, но и она вряд ли что-то скажет. Вот только…

От неожиданно посетившей меня догадки я остановился так резко, что шедший позади мужик удивлённо меня окликнул:

– Батюшка воевода, ты живой? Не подсобить ли?

– Живой, спасибо, – успокоил я и шагнул в сторону, чтобы не стоять посреди улицы. Яга умеет видеть недавнюю историю предметов. Зубов, костей, хоккейных кубков… в наших расследованиях этот навык неоднократно пригождался. Я уже предлагал ей проделать это с частицей, взятой от пса, – когтем, шерстью или чем-то подобным. Мы споткнулись ещё в самом начале о невозможность интерпретировать результаты – собака ведь, а лай мы понимать не умеем. Но кто нам мешает проделать это теперь? Людей-то оживших у нас – выбирай не хочу. Хоть Николай Степанович, хоть отец Алексий… Груздева бы поймали – и он бы сгодился. Мы сможем увидеть хоть какие-то следы с момента их возвращения. Я должен как можно скорее напомнить об этом бабке. Меня больше всех, конечно, интересовал отец Алексий – как минимум потому, что он предположительно мог оказаться тем самым праведником. Ну, то, как он сам себя из могилы поднял, – другой вопрос, да и мне слабо верилось, что это возможно. Но! Мы говорим о человеке, пролежавшем восемнадцать лет в могиле. Это в принципе невозможно!

Мне очень хотелось схватиться за голову. Казалось бы, живи и радуйся. Обычно у нас обратная ситуация, смерти расследуем, а тут…

И второе. Я как-то совсем забыл выяснить, где их всех хоронили. Ну Мирошкина, допустим, вообще не успели, он дома и умер, и воскрес. Пёс – понятно где, но он из всех единственное животное. Груздев на старом кладбище. А остальные? И есть ли между ними хоть какая-то взаимосвязь. Я не сразу сообразил, кому это поручить. У Яги и так забот по маковку, к тому же я её колдовать буду просить. Митьку на такое отправлять нельзя, он кладбищ боится. Я ещё немного подумал и подошёл к стрелецкому патрулю на перекрёстке.

– Ребята, как бы мне Фому Силыча найти? Я на площадь иду, и он мне там будет нужен.

– Да без вопросов, Никита Иваныч. Они в трактир на Пороховой улице поехали, драка там. Сказать ему, чтобы, как освободится, к тебе ехал? Будь спокоен, воевода, порученьице твоё мигом передам, – вызвался один из них. – Всё Фоме Силычу обскажу как велено.

– Спасибо, – кивнул я. – Благодарю за службу, орлы.

И я направился дальше. За моей спиной раздался удаляющийся топот конских копыт – это стрелец помчался передавать мою просьбу Еремееву. Я достал из планшетки блокнот и на ходу нацарапал в нём следующее: «1. Отец Алексий. 2. Места захоронения». Ведение записей и вот таких заметок очень мне помогало, потому что держать в голове все детали наших расследований – никакой памяти не хватит.

На площади царило оживление. Оно и понятно, выходной день, но… Я постарался сделать максимально беззаботное лицо и зашагал в центр. А там… ей-богу, я его сегодня же в поруб посажу! Для профилактики и смирения духа ради. Абрам Моисеевич возвёл на площади что-то вроде передвижного ларька с тряпичной крышей. За прилавком на табуретке сидел он сам, по обе стороны от него стояли два деревянных ящика с прорезями вверху. Взволнованный народ толпился вокруг, поэтому меня гробовщик заметил не сразу. У меня был шанс от души послушать.

– И что, я тебе деньги в ящик, а ты мою маменьку в очередь на воскрешение? – громко спросил бородатый мужик, по-видимому, кузнец.

– Таки да, не сомневайтесь. В один ящик – скромное пожертвование, в другой – записку с именем, всё просто. Заметьте, фиксированной суммы нет, ибо бедному еврею ничего от вас не надо! Всё на нужды исполнителя нашего, что силой чародейной наделён. Всё до копейки передам ему.

– А как он поймёт, кто сколько внёс? – встряла бабулька божий одуванчик, в платочке и с клюкой. Абрам Моисеевич терпеливо улыбнулся.

– На то он и чародей. Берёт из левого ящика бумажку с именем и сразу видит, кто в правый ящик да сколько положил.

– А можно ль возьму я оттудова? – бабкина рука потянулась к правому ящику.

– Это ещё зачем?

– А чтоб дед мой, пьяница, ненароком не воскрес!

– Таки ви ж в левый ящик ничего не клали.

– А я на всякий случай, – не унималась старушенция. – Он же ж возьмёт да и подымется, мне назло, что водку от него при жизни прятала.

– Нельзя! – воспротивился Абрам Моисеевич. А народ между тем всё прибывал.

– А дети если, некрещёные? – я повернулся на голос и увидел молодую женщину с заплаканными глазами.

– Некрещёных не принимаем, – тоном профессионального клерка отозвался Шмулинсон. Я начал терять терпение: в конце концов, это было просто подло – вот так давать людям надежду. Я понятия не имею, отчего они воскресают, но в том нет никакой закономерности. Женщина залилась слезами и скрылась в толпе. Я протиснулся ближе.

– Абрам Моисеевич, что за балаган вы тут устроили?

Он увидел меня, нервно сглотнул, но самообладания не потерял.

– На сегодня приём окончен, приходите завтра. Приём окончен! Никита Иванович, ви как всегда вовремя. Не желаете ничего положить в ящик?

Народ понемногу начал разбредаться.

– Абрам Моисеевич, вы же понимаете, что, когда до них дойдёт вся суть вашей аферы, они положат в один из этих ящиков вас?

– Никита Иванович, я вас умоляю… когда это ещё случится. И вообще, что плохого в том, что бедный еврей собирается получить свой небольшой гешефт? Я могу взять вас в долю, хотите?

– Нет.

– А почему?

– Абрам Моисеевич, вы действительно не понимаете, что в этом плохого? Вы даёте им надежду, играете на эмоциях, а исполнить обещанное не в ваших силах.

– Ой, Никита Иванович, не делайте мне нервы. Они кладут в ящик кто копейку, кто две, разве я могу на эти деньги прокормить мою бедную Сару и двоих детей? Похоронный бизнес скоро скатится в убытки. Умирать теперь не в моде, люди воскресают кто во что горазд! Ви понимаете всю суть моих страданий? Я разорён!

– Прекратите ломать комедию! – я стукнул кулаком по прилавку. – Я сейчас вызову стрельцов и посажу вас на пятнадцать суток! Ладно, допустим, вас ничего в вашем бизнесе не смущает, но ведь вы не можете исполнить то, что обещаете. А это уже мошенничество, Абрам Моисеевич. А за мошенничество у нас что бывает?

– И шо же?

– Вас выгонят из города. Если вы хотите и дальше продолжать здесь жить, вам придётся свернуть лавочку. Я не потерплю в Лукошкине подобного бизнеса и поэтому лично прослежу, чтобы вас внесли в чёрные списки всех четырёх ворот. Я не шучу.

– Ой, Никита Иванович… – Шмулинсон обезоруживающе улыбнулся. – Таки ви не хотите войти в долю? Я сам десять процентов.

– Нет.

– Двадцать.

– Абрам Моисеевич, не торгуйтесь, вы не на рынке. У вас ровно минута на принятие решения. Пока вы будете сидеть в порубе, я предупрежу государя и стражу всех ворот.

– Без ножа режете, Никита Иванович! Но таки я вас понял. Позвольте только узнать, кто покроет мои убытки в похоронном деле? Могу я забрать с собой ящики?

– Нет. Ящики я конфискую.

– Ви хотите забрать всё?! – он вытаращил глаза. – Я предлагал вам долю – вам мало?

– Всё, что вы тут насобирали, я отнесу в храм Ивана Воина. Заметьте, я не прошу вас принести то, что вы насобирали вчера. И впредь не пытайтесь на этом заработать. Это подло, Абрам Моисеевич. Вы играете на чувствах людей.

– Никита Иванович, когда ви доживёте до моих лет, ви поймёте, шо ради семьи человек может пойти на всё. Моя Сара уже забыла, шо такое новое платье, а мальчики почти не растут. Разве я не должен заботиться о них? Какой я после этого муж и отец?

– Зарабатывайте как хотите, но только не за счёт других. Надеюсь, мы договорились, Абрам Моисеевич.

Шмулинсон печально кивнул и встал из-за прилавка.

– Жестокий ви человек, Никита Иванович. Наверно, это потому, шо ви холостой.

Я аж поперхнулся.

– А это тут при чём?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Надеюсь, мой прилавок ви конфисковывать не будете? Можете его облазить, я ничего там не спрятал.

– Забирайте его и идите домой, Абрам Моисеевич. Хватит с меня на сегодня вашей самодеятельности.

– Ох мама, мама… и на кого ж ты меня покинула.

Я снял ящики и поставил их на землю. Шмулинсон, который не утащил бы этот ларёк на себе, отправился за конём, и я остался один. Спустя несколько минут ко мне подошёл Фома.

– Здоров будь, Никита Иваныч. Чегой-то ты еврея прижал?

– А ты видел, что он придумал? – я всё ещё был до крайности раздражён незамутнённостью Шмулинсона. Сотник кивнул.

– Ребята сказывали. Вроде бы он очередь на воскрешение составляет. Так а что, авось сработает.

– Не сработает! Он понятия не имеет, кто это делает! – взорвался я, но под взглядом Еремеева осёкся и замолчал, считая до десяти. Мне всегда это помогало. – Впрочем, как и я сам. Слышал уже, небось, что отец Алексий воскрес?

– Так отож. Радость великая православному люду – вернулся преподобный!

– Они вроде не говорят открыто, что это именно он. Во всяком случае, мне отец Кондрат вчера так сказал.

– А, ну тоже дело. А ты меня зачем звал-то, Никита Иваныч? Еврея арестовать?

– Нет, не за этим. Фома, мне бы вот что выяснить: все, кто у нас воскрес, – где они похоронены были?

– Дворник – на новом кладбище, это точно. А вот отец Алексий где – про то не ведаю…

– Скажи своим, пусть выяснят и мне доложат. И в дальнейшем, Фома, если народ будет воскресать, отмечайте там где-нибудь, откуда они. Я за всем следить не успеваю.

– Исполню, Никита Иваныч. А думаешь, будут?

– Похоже, что да. Знаешь, вот чем меня радует это дело, – нет преступника. Никого не убили, ничего не украли. Заговора нет, опять же. Мы работаем гораздо спокойнее, чем в прошлые разы. То есть, казалось бы, ну воскресает народ – что ж теперь, они к бунту никого не подбивают, ведут себя мирно, так и леший бы с ними. А вот.

– Служба наша, участковый, трудна и опасна. По заборам, кстати, слышал ли новости?

– Нет, не успел. Рассказывай.

– Оно не так интересно, как с Крынкиным, но всё-таки. На этот раз Митрофан наш к конюху Сидорову наведался. В Сосновый переулок, это от вас кварталов пять. А тот в это время по малой надобности во двор вышел. Глядь – субъект плешивый у забора отирается. Ну Сидоров – он мужик прямой, думать не стал. Подкову взял да через забор-то и запустил. Даже попал вроде, говорит.

– То есть Митрофан у нас теперь с шишкой на лбу? – хмыкнул я.

– А неча на чужие заборы покушаться. Кстати, ты как сказал, так никто из жертв ничего с этими каракулями не делал, всё как есть оставили. Ну кроме Крынкина.

– Что, покрасил?

– Бери выше, участковый. Ворота сменил! И охрану чуть ли не втрое бóльшую выставил. Теперь его забор покруче государева склада оружейного охраняется.

– Как всё серьёзно. Ну это ладно, леший с ними.

– Тебе ж сегодня перед ними ответ держать, не забыл ли?

– Забудешь тут, – я досадливо поморщился. Горох нас с бабкой ждал к вечеру. Мне очень не хотелось вновь тратить время на боярское собрание, но деваться нам было некуда. К тому же срок, отведённый на наше следствие, был установлен самим царём, и отчитываться мне предстояло не столько перед боярами, сколько перед ним.