Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Я ещё немного посидел на берегу, наблюдая за ленивым течением реки. Чуть поодаль находилась отмель, на которой в прошлый раз я едва не попался в ловушку коварных русалок. Сейчас на берегу реки было пустынно и тихо. Я доел варёное яйцо, завернул скорлупу в бумагу (выкину в городе), сложил в сумку и встал. Ленивый ветер медленно гнал по небу редкие облака.

Я вернулся к оставленному у дороги коню, отвязал его, взобрался в седло и двинулся в обратный путь. Времени было, по моим подсчётам, около одиннадцати. Я пустил коня шагом и погрузился в размышления. Разговор с Ванюшей Полевиком, несмотря на общую размытость, всё же привёл меня к некоторым выводам, основной из которых был озвучен им самим. Ищи праведника.

Старый бабкин знакомый был прав: обычно-то мы и в самом деле ищем злодеев. Воров, убийц, заговорщиков… да кого угодно, с разными преступлениями мне приходилось сталкиваться, но вот чтобы в поле нашего зрения попал безгрешный, чистый помыслами человек – это, честно говоря, у меня впервые. Я даже понятия не имел, где мне такого найти. К тому же я всё ещё не решил, полезу ли в это дело. Воскресают обычные люди – любимые, друзья, родственники. Ну, за исключением Митрофана Груздева (тут, видимо, вышла ошибка) и собаки. Что бы я сделал, если бы воскрес, к примеру, мой дедушка, который умер, когда мне было восемь? Ну, опустим то, что от шока я бы поседел… а так – я бы радовался! Я о многом не успел его спросить.

Вот и с остальными так. У Мирошкина семья, у Николая Степановича – три дочери, внуки… Я растерянно почесал в затылке. Имею ли я право лишать этих людей общения с родными? Ведь куда ни поверни – одна польза, только мне вечно что-то не нравится. Я чувствовал, что окончательно запутался. По большому счёту, смущало меня одно: они воскресают, а я никак не могу это контролировать. И государь не может, и духовенство – никто не может! Я просто обязан разобраться.

С этими мыслями я вновь пустил коня рысью. Хватит прохлаждаться, пора за дела.

В город я въехал незадолго до полудня. Заезжал я через восточные ворота, а потому о том, что именно сегодня в город приезжает польская делегация, вспомнил лишь в центре. Оно и понятно, поляки-то через западные пойдут, там в основном народ толпиться будет. А я попросту забыл. Один я на весь город, делами пришибленный.

До обеда ещё оставалось время, а потому я решил, что успею заехать к отцу Кондрату. Я мог бы оставить коня в участке, но, не будем отрицать очевидное, верхом быстрее. А святой отец мог помочь мне в расследовании. Да и потом, к кому, как не к представителю православного духовенства, обращаться с вопросом о праведниках?

В храме Ивана Воина было тихо. Я привязал коня к колышку в углу двора и отправился искать настоятеля. Я был настолько погружён в свои мысли, что едва не подскочил, когда меня окликнули.

– Никита Иванович! – ко мне быстрым шагом приближался отец Онуфрий. За ним, виляя хвостом, трусил пёс. – Вы не меня ищете? Нет ли новостей по делу?

Священник остановился, пёс тоже. Я постарался сохранять невозмутимое выражение лица. Барбос подошёл ко мне и привычно стукнул меня лапой по колену. Как и в прошлый раз, я сел перед ним на корточки, вот только теперь пёс не стал давать мне лапу. Вместо этого он подошёл ближе и поставил обе передние лапы мне на ногу.

– Вы ему нравитесь, Никита Иванович.

– Он мне тоже, – я взъерошил шерсть на загривке пса, он ещё активнее замахал хвостом. Главное не думать о том, что этот пёс воскрес и что я был на его могиле. Иначе я просто двинусь крышей. Морда пса так и лучилась дружелюбием. Чем плохо, что он снова рядом с хозяином? – Как у вас тут дела в целом?

– Господь милостив, – ответил отец Онуфрий. – Тихо всё, пока больше ничего необычного не случилось. Барбос, оставь батюшку воеводу, иди сюда.

Пёс послушно убрал лапы с моего колена и подошёл к хозяину.

– Вы не боитесь, что с ним снова что-то случится?

– Боюсь, Никита Иванович. За ворота особо стараюсь не выпускать боле. Понимаете, батюшка участковый, мне не хотелось бы думать, что в Лукошкине живут люди, способные животине бессловесной вред причинить, а всё ж таки… У нас в Пятиполье такого не случалось.

– Поверьте, у нас раньше тоже. Грустно, что вам пришлось с этим столкнуться. Рад был повидаться, но не могли бы вы проводить меня к отцу Кондрату?

– Разумеется. Думаю, он как раз не занят. Служба через час, вести её я буду, так что…

Отец Онуфрий приглашающе махнул рукой. Я пошёл следом за ним. Барбос немного постоял и подумал, а потом побежал с нами.

Отца Кондрата мы нашли в его каптёрочке. Святой отец отдыхал в компании самовара.

– Добрый день.

– Изыди, сатана! – густым басом ответствовал настоятель. Никак не привыкну к этому приветствию. Но, в конце концов, он дважды у нас сидел. Отец Онуфрий, сдав меня с рук на руки, поманил пса и вышел. Мы с отцом Кондратом остались вдвоём.

– Садись, Никита Иваныч, зачем пришёл?

– Посоветоваться. Мне требуется ваша помощь как специалиста.

– Чай будешь?

– Буду.

Отец Кондрат встал, взял с полки глиняную кружку с отбитой ручкой и налил в неё чай из самовара.

– На. А теперь излагай.

Если честно, с момента расставания с Ванюшей Полевиком меня мучило любопытство, а потому начал я совсем не по делу.

– Отец Кондрат, мне просто интересно. Ведь защита города – ваших рук дело?

– Моих. А почему тебя, участковый, это вдруг интересовать начало? – невозмутимо отозвался отец Кондрат, ставя на стол блюдо с ватрушками. – Государь наш, храни его Господь, повелел мне Лукошкино от нечисти оградить, вот я и расстарался.

– А как вы это делаете?

Отец Кондрат пожал плечами.

– Молюсь. Прошу Господа нашего и всех святых о защите, потому как токмо на их и уповаю. Ежели не будет слово моё достойно помощи – так в тот же миг упадут барьеры, я первым же это и пойму.

– А как они выглядят?

– Про то не ведаю. Не всякое оружие видеть дóлжно. А токмо нет через них врагу прохода, не пропустит город православный чужую магию.

– А свою?

– И свою тоже. Я, Никита Иваныч, лишь Господа нашего признаю и жизнь, ежели надобно, за Него покладу. А кто с непонятными намерениями пройти попытается, так тот сгорит сей же час, сожгут его барьеры мои огнём адовым.

– Слушайте, а помягче нельзя как-то? Не все же к нам со злом идут.

– Никита Иваныч, ты про городскую защиту поговорить пришёл? Так про то не со мной – с государем беседу веди. Я приказ исполнил и его предупредил, что ежели словом своим огражу город, то никто не пройдёт, никакая колдовская сила – ни чужая, ни местная. Никто, понимаешь? Или так, или никак, избирательно такие вещи не действуют. Государь согласие своё дал. Что тебе не нравится?

– А если, допустим, бабушка наша за городскую стену по грибы выйдет, а обратно потом вернуться не сможет?

– Никита Иваныч, ну ты совсем меня за дурака держишь! С бабушкой твоей мы ещё до тебя всё решили. Когда ей прижмёт из города выйти, а потом вернуться, она ко мне пришлёт кого-нибудь, а сама наготове будет. Я помолюсь да на пару минут защиту уберу.

Святого отца начинали раздражать мои вопросы, но он взял себя в руки.

– Защита эта, участковый, завсегда в руках наших настоятелей была. До меня отец Алексий её держал, да токмо святой он человек был, мягкий, ко всякому злу с прощением. И город оборонял так же, гнулись его стены во все стороны под врагом любым. А времена тяжёлые были, Никита Иваныч, колдунов всяких не счесть было. Тогда и попросил он для меня позволения у государя, дабы я этим занялся. Ну… как видишь.

– Вижу. Вы отлично справляетесь, – вежливо похвалил я.

– С Божьей помощью. Так ты о деле-то когда говорить начнёшь?

– Ах да. Сперва вот, – я раскрыл блокнот и показал настоятелю картинку, перерисованную мной с забора вдовы. – Вы когда-нибудь видели эту женщину?

Он взял блокнот и присмотрелся.

– Бабу эту вживую – нет, но картинка знакомая. Погоди-ка… здесь у нас я её видел. Дворник наш бывший малевал срам сей, ещё при отце Алексии. Фильки Груздева отец. Похабник был, каких мало. А что за баба?

– Жена его.

– Да ладно?!

– Честное слово, – я развёл руками. В принципе, я понимал, чем так удивлён святой отец: Митрофан Груздев, судя по описанию, был такого же тщедушного теловычитания, как и сын. А вот супруга его являлась женщиной во всех отношениях примечательной.

– Чудны, Господи, дела твои… – прогудел отец Кондрат. – Ну так и что, излагай далее.

– Излагаю, – я придвинул себе ватрушку и неспешно, за чаем, пересказал отцу Кондрату события последних дней. Настоятель слушал внимательно, не перебивал, лишь рассеянно теребил окладистую бороду.

– Да-а, дела, – наконец изрёк он. Я выдохся и теперь молча жевал. – Значит, говоришь, воскресают они, а ты и повлиять не могёшь?

– А почему я-то должен на это влиять? Мне кажется, это дело скорее в компетенции церкви, но уж никак не милиции.

– На собаке я уже силу слова Божьего опробовал – безрезультатно. Как ты верно подметил, мы имеем дело не с нечистой силой, не с бесовскими происками. Потому и я тут тебе ничем помочь не смогу.

– Подметил не я, Ванюша Полевичок. Я утром к нему на Смородину ездил.

– Ну, это на поверхности лежало, Никита Иваныч. Уж коли я молитвой да святой водой не смог наваждение отогнать, значит, то и не наваждение вовсе. Пёс этот по нашему двору бегает, ничем худым себя не проявляет, дружелюбен да ласков ко всем. К детям идёт, опять же. Обычный пёс, таких в городе сотни. Я, участковый, в этих материях не силён, не чую я за ним ничего необычного. Но ежели кто из старой гвардии об этих воскрешённых покойниках слышал да может их отличить, тому и карты в руки, как говорится. Может, от Ванюши твоего какой толк будет.

– А вы знакомы с ним?

– Никита Иваныч, – строго взглянул на меня отец Кондрат. – Я православный священник, мне с такими, как он, знакомства водить не дóлжно.

– Зря вы, он забавный мальчишка.

– Он не мальчишка, участковый, а внешность бывает обманчива, заруби себе на носу. Они были здесь ещё до веры христианской и будут всегда. Они помогают не по доброте душевной, скорее, от скуки – или просто потому, что не видят смысла вредить. Их можно использовать как источник мудрости, просить совета, но водить с ними дружбу? Храни тебя Господь, участковый, но я не в своё дело не полезу.

Я посмотрел на отца Кондрата с некоторым удивлением, он лишь пожал широкими плечами. Я решил не продолжать дискуссию: по большому счёту, его тоже можно понять. Мощь его веры я не раз видел в действии, он имеет полное право отрицать всё, что выходит за рамки его мировоззрения.

– Святой отец, я вот о чём хотел попросить. Первое: Митрофан Груздев сейчас перемещается по городу довольно хаотично, но нам кровь из носу нужно его поймать. А если мы предположим – просто предположим! – что однажды он объявится в местах, где часто бывал при жизни? Таковых у нас два, его собственный дом, где сейчас проживает Филимон Митрофанович, и храмовый двор. У дома дьяка я уже приказал выставить караул, там проблем не будет. Надеюсь, вы не против, если в ближайшие дни ребята из еремеевской сотни подежурят в ваших владениях?

Святой отец поскрёб бороду.

– Раз ты считаешь нужным, я, конечно, возражать не буду. Да токмо его ж отсюда погнали годов тридцать тому, я ещё послушником был. Ты уверен ли, что наш двор – то место, где он бывал часто?

– Других версий у меня нет, – обезоруживающе улыбнулся я. – Проверим эту.

– Ну тогда я своих предупрежу, они препятствий чинить не станут. А токмо смотри мне, коли хоть каплю спиртного у твоих стрельцов унюхаю – погоню взашей отседова! Потому как во храме Божием змию зелёному не место.

– Договорились, – кивнул я. – Да они и сами понимают, все ж люди крещёные. И второе, отец Кондрат. Нет ли у вас догадок о том, кто мог бы быть этим самым праведником? Ванюша Полевичок неоднократно упомянул, что создание неживых-немёртвых подвластно лишь человеку, чистому помыслами, искренне верующему, а может быть, и святому мученику. Должны же у вас такие быть на примете.

Настоятель крепко задумался. Молчал он долго, и я не нарушал его размышлений. Недопитый чай давно остыл, да мне уже и не хотелось.

– Задал ты мне задачку, Никита Иваныч, – наконец вновь заговорил святой отец. – Тут сходу-то и не сообразишь. Все мы грешны, участковый. Среди высшего духовенства таких не ищи, тут я тебе точно говорю, потому как в этих кругах обретаюсь. Сам я грешен, искушают меня страсти мирские да происки диаволовы, ежедневно и еженощно борюсь с ними. В Никольском соборе святых праведников и подавно нет, достаточно на епископа Никона посмотреть – сразу всё поймёшь. Юродивые? Тут, конечно, возможно, проверь на досуге…

Я едва не подскочил. Неужто Гришенька?! Отец Кондрат, впрочем, моего энтузиазма не разделял.

– Проверяй вначале, участковый, потом выводы делай. Вполне возможно, что юродивые могут быть к этому причастны. А могут и не быть. Да и на Гришеньке свет клином не сошёлся, в городе много таких… на которых Творец наш отдохнул.

Я сделал пометку в блокноте.

– Монахи? – продолжал размышлять отец Кондрат. – Тут вишь в чём сложность… человек может все заповеди блюсти, милостыню исправно подавать да исповедоваться хоть каждый день, а токмо душа его всё равно будет далека от Престола Божьего. В душу мы заглянуть не можем. Потому и не поймёшь ты сразу, праведник перед тобой али так, крест нацепил. На совести каждого это. Подумаю я над твоим вопросом, Никита Иваныч, да токмо всё равно непросто это. Мало таких и не на виду они, потому как истинно верующий к славе не стремится, они обычно в леса уходят, от искусов мирских подале, да молятся неустанно в пещерах да хижинах.

– Я и так уже понял, что просто не будет, – я вздохнул, встал и пожал отцу Кондрату руку. – Спасибо за чай и за беседу, святой отец. Буду искать дальше.

– С Богом, участковый, – отец Кондрат, не вставая со своего места, широко перекрестил меня. – Стрельцов своих приводи, пущай охраняют.

– Придут к вечеру, – пообещал я и двинулся к выходу.

Я настолько привык к полумраку помещения, что в первые мгновения едва не ослеп от солнечного света. Когда глаза немного адаптировались, я заметил, что неподалёку от моего привязанного коня сидит Барбос. Конь, впрочем, не обращал на него никакого внимания. При моём приближении пёс встал и активно завилял хвостом.

– Кому пришло в голову тебя травить, дружище… – я снова почесал его за ухом. Я и в страшном сне не представлял человека, который смог бы это сделать. Мне неприятно было думать о том, что отец Онуфрий, ехавший к нам из Пятиполья с открытым сердцем, теперь вынужден оглядываться по сторонам и лишний раз не выпускать пса за ворота. Не было ведь здесь такого! Если и случались у нас неприятности – так сразу было понятно: злодей орудует. Кощей, пастор Швабс, Алекс Борр… а тут даже не знаешь, в какую сторону кидаться. Ищи праведника! Где его найдёшь-то? Преступников – завались, один трактир на Кобылинском тракте чего стоит, а вот с праведниками беда.

Я выехал с храмового двора и пустил коня неспешной трусцой. Пообедаем, посоветуюсь с Ягой, а там авось что в голову и придёт. Дурацкое дело, но деваться некуда. И это хорошо ещё, что о наших воскресающих друзьях пока не проведали бояре – они ж мне проходу не дадут! Пусть пока сосредоточатся на заборах.

Яга ждала меня за накрытым столом.

– Ты как всегда вовремя, участковый! Мой руки – да и обедать.

– Слушаюсь!

Я, признаюсь, уже успел проголодаться. Ватрушка с чаем у отца Кондрата при моих забегах по городу и хроническом недосыпе – так, семечки. Яга выдала мне новое, расшитое петухами полотенце, и я сел за стол. Митька чем-то чавкал в сенях, стрельцы, освободившиеся с дежурства, с плошками в руках расселись на берёзовых чурбаках у забора. Бабка поставила передо мной тарелку борща.

– Кушай, Никитушка, совсем измучили тебя злодеи проклятущие.

Сил на возражения у меня не было. Я наворачивал за обе щеки, попутно пытаясь рассказать бабке новости сегодняшнего утра, но она решительно меня заткнула.

– Что ж ты неслух какой, Никитка! Доешь сначала!

На десерт Яга выставила плошку смородинового киселя и налила мне чашку чая. Потом, подумав, налила себе тоже и уселась напротив.

– Ну вот, теперь слушаю.

Я второй раз за сегодня пересказал свой диалог с Ванюшей Полевиком. Яга выслушала, задумчиво кивнула.

– Вот видишь. Я не сомневалась, что он что-нибудь присоветует. Ванюша многое знает, о чём я и не слышала даже.

– Про наш случай он слышал. Впрочем, он и сам говорит, что на уровне домыслов. Неживые-немёртвые – редкая вещь. Однако я, признаться, надеялся, что разговор с ним прояснит ситуацию, а я пойму, кого мне искать.

– Да говори уж честно, участковый, ты надеялся, что он тебе прямо так и скажет: на Ивовой улице в пятом доме живёт маг Берендей, мухоморы жуёт да людей воскрешает, иди, Никита Иваныч, да крути ему руки, – хохотнула бабка. – Ан нет, так не бывает, самому тебе искать придётся.

– Ну… да, я на что-то подобное и рассчитывал, – улыбнулся я. – Хотя чего уж там, одну идейку мне сегодня всё-таки подкинули.

– Да ну?

– Я имел беседу с отцом Кондратом и задал ему этот вопрос, о праведниках. Судя по его реакции, с праведниками у нас в городе негусто.

– Тяжки грехи наши, Никитушка… Уж ежели Ванюша говорит, значит, правда сие. Не от дьявола та сила, что умерших поднимает, и человек ею владеет чистый, страстями греховными не отмеченный.

– Вот, кстати, это мне тоже неясно. С каких пор у нас некромантия к числу добрых поступков причисляется? Ведь грех же страшный, бабуль, против Божьей воли человек идёт.

– Так-то оно так, белке в глаз бьёшь. Но вишь в чём тут тонкость, по моему разумению: тот, кто неживых-немёртвых в мир возвертает, – он ведь чем руководствуется? Люди к семьям идут, к любимым, значит, истинное благо сие. И думает он не о своей корысти или там, прости Господи, захвате мира, а исключительно о счастии скорбящих. Иначе не сработает его слово, Никитушка.

– Ага… то есть армия живых мертвецов – плохо и грех великий, а этих из земли поднимать, чтобы обратно к родичам шли, – хорошо и всячески одобряется. Слушайте, ну и стандарты тут у вас!

– Ты угадал, Никитушка, примерно так оно и работает. Я давно хотела тебе сказать, да решила повременить, пока ты с Ванюшей не встретишься. Это что-то очень древнее, дохристианское, языческой моралью писанное… да вот получилось так, что в наши каноны укладывается. Создатель их действительно чист душой, и ежели ты ему руки крутить начнёшь, он ведь не поймёт, в чём его злодеяние. Все ведь довольны, родичей своих почивших встречают… один ты вечно что-то выдумываешь. И, заметь, весь город будет думать именно так.

– Ванюша мне об этом тоже сказал, – с кислой миной ответствовал я. – Кстати, бабуль. У нас с отцом Кондратом небольшое обсуждение вышло, так вот спросить хочу… а как он на самом деле выглядит, Ванюша Полевичок?

– Про то не ведаю, Никитушка. Он испокон веку всем является в облике мальчишки. А там может статься, что истинного облика у него и нет вовсе. Не лез бы ты в это, участковый, есть вещи, человеческому разуму не доступные.

Я кивнул. Такой ответ меня устраивал. В конце концов, действительно ли я хочу это знать?

– Ладно, пока действующая версия одна. Отец Кондрат думает, что под описание святого праведника могут попадать юродивые. Дескать, они к искусам мирским равнодушны и вообще на своей волне. Как вам такое?

Бабка задумалась.

– Разумное зерно в том имеется. Походи, поспрошай… мы всё равно не знаем, в какую сторону копать. Что у тебя ещё на сегодня, Никитушка?

– Поляки к Бодрову приезжают, – я заглянул в блокнот. – Думал пойти посмотреть.

– А зачем они тебе, прости Господи?

– Понимаете, тут та же логика, по которой я на хоккейные матчи ходил. Народ разный соберётся, потолкаюсь в толпе, послушаю. Вдруг по городу уже слухи пошли? Мне нужно знать, чем, образно выражаясь, люди сейчас дышат.

– Ах вот оно что… тогда конечно, ступай, участковый.

– Вы со мной не хотите?

– Я-то? А пожалуй, схожу и я, разомну косточки. Может, ты и прав, Никитушка, насчёт сборищ-то народных.

– Вот-вот. Тем более новостей всё равно больше нет. Фоме отправим записку, пусть отрядит десяток стрельцов к отцу Кондрату.

– Ох не было нам печали с Груздевым – второй такой же добавился. Как думаешь, изловят они его?

– Рано или поздно изловят. Лучше рано, конечно, но тут уж как получится. А то забодал уже своей наскальной живописью, честное слово!

***

Я подождал, пока бабка соберётся, и мы вместе выдвинулись в сторону западных ворот. Шли не торопясь – Яга о чём-то размышляла, я оглядывался по сторонам. Весна была тёплой, в садах горожан начинали цвести деревья. Жужжали первые насекомые, летали бабочки. Красота! А мы тут с заборами да с воскресшими мертвецами увязли. Сейчас бы на рыбалку…

Почему-то вспомнился Горох. Ему возвращение Николая Степановича наверняка поперёк горла, потому как вновь ожили воспоминания о Ксюше Сухаревой. Любил он её или нет – не знаю, но подпустил очень близко. Жаль девчонку, вот честно. Ни за что ведь сгинула, а могла выйти замуж и устроить себе неплохое будущее. Бабка наша, помнится мне, обещала ею заняться – в смысле сделать её нормальной. А оно вон как вышло, не успела.

На миг я представил, что вернётся и Ксюша. Нет, то, что государь сохранит супружескую верность, даже не обсуждается, но больно ему будет. И Лидии, которая почует опасность, и Ксюше, которая не поймёт, почему больше ему не нужна. Одним словом, ничего хорошего из этого не выйдет. Нужно как можно скорее остановить эту эпидемию, иначе у нас полгорода воскреснет.

Вот так, в задумчивом молчании, мы приблизились к воротам. Я пробежал взглядом по толпе, намереваясь найти знакомых. Наше появление не осталось незамеченным: народ радостно загудел, указывая в нашу сторону:

– Никита Иваныч с бабкой экспертизною! От ща оглядятся да как пойдут заарестовывать – тока головы полетят!

Хорошего же о нас мнения…

– Ох и несладко иноземцам придётся! Бегать им сёння по городу сусликами да барсуками!

Яга лишь самодовольно хмыкнула. Похоже, ей такое внимание льстило.

– А чего ж токмо иноземцам? Кто правопорядок нарушать почнёт – того мигом в ежа лысого оберну, – пригрозила она и цыкнула зубом. – Ибо милиция на посту!

Я представил лысого ежа и хрюкнул от смеха. Откуда-то из толпы к нам пробирались Афанасий Тихомиров с напарником.

– Здорóво, Никита Иваныч! Как жизнь? Слышал ли, что в городе бают?

Я удивлённо приподнял брови.

– Видимо, нет… а что?

– Ребята вона с утра новость принесли, будто дворник с государева двора воскрес. Ну, тот, ядом травленный…

Мы с бабкой переглянулись. Получается, как минимум среди стрельцов слухи уже пошли. А ещё (в этом я тоже не сомневался) среди дворцовой прислуги и в скором времени дойдёт и до бояр.

– А ещё, слыхал ли? Говорят, что в городе колдун объявился силы безграничной, каковой это всё и затеял. Будто нет его силе преград, он с самим Кощеем тягаться может, а уж человека из землицы поднять да родичам безутешным возвернуть для него и вовсе пустяк обыкновенный. У тебя, Никита Иваныч, тоже ведь кто-то умер, небось, по ком ты скучаешь?

Я вновь вспомнил деда. Как бы я отреагировал, если бы он воскрес? Я бы… Господи, да я бы счастлив был! Мировой мужик, рыбачить меня учил, мастерить разное… я словно снова почувствовал смесь запахов, насквозь пропитавших его гараж. Машинное масло, резина, ещё что-то. Я столько не успел у него спросить.

Яга тронула меня за локоть, прогоняя неуместные воспоминания. Мне следует жить здесь и сейчас, я сыскной воевода столицы и обязан распутать это дело.

– А что, мóлодец, что ещё в народе бают?

– Да разное, бабушка. На площади, верите ли, Абрам Моисеич с утра засел. Кажет, будто бы с колдуном тем могучим знаком, а потому всякую просьбу передать может.

– К-какую просьбу? – прозаикался я, уже начиная догадываться. Кстати, вполне возможно, что байка о могучем колдуне идёт как раз от нашего гробовщика.

– Дык известно какую, о воскрешении. Люди ему записочки с именами несут и пожертвования посильные в ящик особый складывают. Мол, кто боле пожертвует, того родичи в очереди на воскрешение выше подымутся. Как думаешь, участковый, правда сие?

– Нет, конечно! – от возмущения едва не заорал я. Вы подумайте только! Уже нашёл возможность навариться. Раз люди не умирают, а воскресают, будем делать деньги на этом. Ох доберусь я до него…

– Да ладно? – стрельцы вытаращили глаза. – А то вона Степанова маменька колечко золотое в тот ящик кинула, мужа своего воротить хочет.

– Вот вам и ладно! Он понятия не имеет, кто это делает, и никакой связи с исполнителем у него нет! Господи, ну что за люди, почему ж вы всему верите…

– Так а сам-то ты знаешь что-нибудь?

– Я… скажем так, догадываюсь, но у меня пока нет доказательств.

Не знаю, зачем я соврал. Возможно, просто хотел выглядеть авторитетнее в их глазах.

– Так а если не врёт Шмулинсон? Вдруг он правда за наших словечко замолвит? У меня вот сестра в младенчестве померла, мать так убивалась…

– Вы, мóлодцы, всё, что еврей говорит, на десять делите, – посоветовала бабка. – Вот когда у него действительно народ по заказу воскресать начнёт – тогда подумаете, а сейчас-то что, один дворник.

– Так это, бабушка… – Тихомиров поскрёб бороду. – Говорят, не один. Вроде как Мирошкин старый ещё. Тот так вообще всего неделю как помер.

Я только отмахнулся от них. Пусть несут свои деньги кому хотят. А Шмулинсона я завтра же в отделение вызову. Тоже мне, посредник нашёлся. Сворачивать надо эту лавочку.

Городские ворота начали медленно открываться, и мы с бабкой протиснулись ближе. Польская процессия впечатляла. Впереди шёл пастор – невысокий, средних лет мужчина в богатом бело-золотом облачении. На груди его красовался массивный золотой крест. За ним следовала группа молодых людей в чёрном, они негромко, но слаженно пели на латыни. А уже за ними, по всей видимости, Казимир Венславский со свитой. Эти были верхом. Я остановил взгляд на всаднике, который, по моему мнению, должен был быть Ларискиным женихом.

На вид ему было лет тридцать пять. Высокий, худой, с хищно загнутым носом и длинными усами, что обрамляли рот. Одет он был неброско и даже немного небрежно, что ли, словно не видел нужды привлекать к себе внимание. Я обратил внимание на одну деталь. Он носил кольца, штуки по четыре на каждой руке, и вначале я заметил просто золотые ободки. Но пан Казимир приветственно поднял руку, и я понял, что это перстни, развёрнутые камнями к ладони. Судя по размерам и блеску этих камней, на них можно было купить небольшое поместье.

Навстречу процессии вышел епископ Никон, троекратно облобызал польского пастора в обе щеки. Затем появился Бодров с сыновьями, кто-то из особо приближённых бояр, красивая девушка вынесла каравай и соль. Пан Казимир спрыгнул с коня, передал поводья кому-то из своих и направился к будущему тестю. Я навострил уши, но безрезультатно: разговор пошёл по-французски. Что интересно, кстати: наш Бодров туп как пробка, его свита немногим лучше, а по-иностранному чешет вообще без усилий, как по-русски. И главное, остальным тоже всё понятно! Пастору, спутникам пана Казимира, нашим боярам. Я почувствовал себя неучем. Ладно бы по-английски, тут я ещё хоть что-то бы понял, но на французском разве что поздороваться смогу.

– Почему Лариски нет? – пробормотал я себе под нос. Яга пожала плечами:

– А на кой она тут? Он её до самой свадьбы не увидит, пока её рядом не поставят. Чего она тут-то забыла?

– В смысле? Подождите, бабуль… а они вообще виделись хоть раз?

– Нет. А зачем? – Яга, в свою очередь, тоже не понимала меня совершенно искренне. Её в этой схеме ничего не смущало.

– Вы хотите мне сказать, что здесь это нормально – не видеться до свадьбы? – шёпотом уточнил я. Впрочем, я мог и не шептать, на нас и так не обращали внимания. Народ интересовали красивые заграничные кони, песня церковных служек на непонятном языке, блеск одеяния священника и несколько гружёных телег, охраняемых вооружёнными всадниками.

– А что такого-то, Никитушка? Никак я в толк не возьму. Веками ж здесь так жили, чего ты удивляешься? Лариску покрестят по их обряду, а увидятся они у алтаря уже, там назад пути не будет. Развод им не дадут, у католиков это запрещено, да и какой развод, за тыщу вёрст отседова… стерпится-слюбится, ещё и детишек нарожают. Многие по сто лет так живут, увидевшись на венчании токмо.

– Так а если она не полюбит его?!

– Никитушка, – строго взглянула на меня снизу вверх бабка, – ты ежели на Лариску виды какие имеешь – скажи прямо. Потому как женой она ему перед Богом станет, поклянётся в горе и в радости рядом быть. Нет пути назад, понимаешь? Просто нет. Полюбит, причарует, свыкнется – бабья доля такова.

У меня голова кругом пошла от таких откровений.

– В моём мире всё не так, бабуль. И разводиться можно.

– Ну то дело твоё, конечно, но токмо здесь так. Все мы под Богом ходим. Бодров Лариску свою абы кому не отдаст, ежели иноземец забижать её станет – его наши и в Крякове изловят да головой в навоз окунут.

– Да Бодров продаёт же её! Вон, смотрите, сколько всего поляки привезли, – я возмущённо кивнул на телеги.

– Окстись, Никитушка! Там ведь мелочь всякая – дичина к столу, овощи да иной провизии помалу. Так, для соблюдения традиции, чтобы не с пустыми руками ехать. Это ж Бодров, у него своего золота – сундуки не закрываются, а Венславский гол как сокол, на франкские гроши живёт. Ты как-то всё диковинно переворачиваешь. Всё уговорено ужо, государь благословил, отец отпускает – чего ж тебе не нравится?

Я пожал плечами.

– Не по-людски это, бабуль. Пусть даже за титул – неизвестно с кем, на чужую землю… И нет у меня на неё никаких видов! Просто жалко девчонку.

– Чего зазря жалеть, коль доля такая. За королевича идёт, в замке жить будет.

Пока мы препирались, Казимир вновь вскочил на коня, Бодров взгромоздился в коляску, и они отбыли в сторону боярского подворья. Священника подцепил под руку епископ Никон – наверняка пойдут кагор пить за здоровье молодых. Телеги с конвоем тоже направили куда-то в центр, и понемногу вся процессия рассосалась. Мы с бабкой ещё немного потолкались в толпе и решили больше время не тратить.

– Домой, бабуль?

– Домой, Никитушка.

Она подцепила меня под локоть, и мы пошли.

– Бабуль, я вот спросить хотел. Я Ванюшу Полевика к нам на чай звал, а он сказал, что городскую защиту пройти не сможет. Потом я спросил об этом у отца Кондрата, он подтвердил: городскую защиту вообще никто пройти не сможет из тех… ну, на кого она направлена. Леший, Водяной, мавки и все остальные.

– Истину глаголет святой отец, так и есть.

– Бабуль, а вам не кажется, что это обидно? Вроде бы все они ещё до людей здесь жили, а их теперь куда-то не пускают.