Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

========== Глава 1 ==========

Меня разбудил петух.

Нет, всё-таки надо убедить бабку сварить из него суп. Ведь житья нет от пернатой скотины! Вдумайтесь только, каждый Божий день эта подлая птица…

– Никитушка-а! – снизу, прерывая мои сонные размышления, донёсся голос Яги. Не хочу вставать и не буду, вот хоть стреляйте. Я натянул по самую макушку стёганое одеяло и попытался изобразить крепкий сон. Ну в конце-то концов, имеет лейтенант милиции право выспаться хоть пару раз в году?

Но бабку не проведёшь. Пару минут спустя она уже стояла на пороге моей комнаты со свежим полотенцем в руках.

– Вставай, сокол ясный! Личико белое умой – да и за стол, кашкой гречневой да блинками с мёдом угощаться. Стынет ведь, Никита, ну уважь бабушку!

Надо знать мою домохозяйку – её настойчивости нет равных. Не мытьём так катаньем она своего добьётся. Давно подозревал, что с пернатым гадом она в сговоре.

– Укхм!.. – возмущённо промычал я из-под одеяла, но больше для проформы. Я уже понял, что вставать так или иначе придётся. – Встаю.

– Ну вот и молодец, – удовлетворённо кивнула Яга и повесила полотенце на спинку стула. – А я пока самовар поставлю.

Бабка вышла, оставив меня одного. Я выбрался из постели, наскоро умылся и приступил к зарядке. За окном едва розовело. Петух, наверно, каждый раз сияет, как начищенный пятак, вынуждая меня подрываться с кровати ни свет ни заря. Серьёзно, благодаря их с Ягой совместным усилиям я встаю с первыми лучами солнца. Зимой вот разве что попроще – бабка запирает его в тёплом сарае, откуда задиристого кукареканья почти не слышно.

Но сейчас не зима, а потому выбора у меня нет. Хотя, может, оно и к лучшему. Есть в раннем утре какое-то неуловимое, хрупкое очарование, которое мне никак не удаётся ухватить. Я люблю это время. Апрель, светает рано. Я, конечно, каждый раз ворчу, но весной и летом просыпаться особенно легко и радостно, жить хочется с первых мгновений нового дня. Вот и сейчас я невольно замер у окна, залюбовавшись нежной полосой розового света на горизонте.

Хм. Простите, отвлёкся. Я сделал несколько коротких гимнастических упражнений, оделся и при полном параде спустился вниз. Яга хлопотала у стола.

– Садись, мóлодец, откушай, чего Бог послал, – щербато разулыбалась она. Я послушно сел.

– Бабуль! Вашими стараниями он каждый день шлёт так, что на мне скоро брюки не застегнутся.

– Да ну тебя, Никитка, скажешь тоже. Вона худой какой, ровно и не ешь ничего.

Бабка поставила передо мной тарелку с горкой блинов и придвинула миску с кашей.

– А вы?

– Да я-то что, – отмахнулась она. – Я пока у печи кручусь, того-другого напробуюсь – вот и сыта. Ты ешь, ешь, не отвлекайся. Али забыл, что дел у нас по горло? Некогда прохлаждаться!

Я кивнул, намазал первый блин мёдом и принялся жевать. Отвертеться всё равно не получится, бабка в этом плане строгая: пока не накормит – из-за стола не выпустит. Да я и сам не хочу, уж больно вкусно она готовит. Яга присела напротив, умилённо за мной наблюдая.

– А Митька где? – в перерыве между блинами поинтересовался я.

– Кобылу запряг да на рынок рванул, я ему список дала. Путь проветрится, авось дров не наломает. Лишь бы к Матрёне сызнова не полез…

– Будем надеяться, – прочавкал я – уж очень блины вкусные. – Всё, бабуль, спасибо. Давайте перейдём к чаю.

Яга не стала спорить и взялась за самовар. Пока она снуёт с посудой и новыми угощениями, у меня есть несколько минут, чтобы представиться. Я Ивашов Никита Иванович, родился в Москве, там же начинал свою службу в рядах правоохранительных органов. С некоторых пор возглавляю отделение милиции города Лукошкино. Я для местных – «батюшка сыскной воевода», ну или «гражданин участковый», кому как нравится. Это вторая моя весна здесь. Помимо меня, в сыскную опергруппу входят Яга – незаменимый эксперт-криминалист, а также Митька Лобов, наш младший сотрудник и одновременно наказание за грехи наши. Впрочем, мы привыкли.

Квартирую я в тереме всё той же Яги. Ей одной свой век доживать скучно, а потому она моему обществу в своё время очень обрадовалась. Хозяйка из неё великолепная: и готовит, и шьёт, и прибирает, ну, в общем, всё на ней. Я первое время рвался помогать, да она отшила: сиди, мол, и не лезь, у тебя и так работы по маковку. Я и не лезу – ей виднее. Хотя неловко порой: здоровый мужик – а сижу, ровно девица на выданье. Ну да ладно, это лирика.

Мы с Ягой успели выпить по первой чашке чая, когда в дверь постучали.

– Здоровы будьте, хозяева! – на пороге возник стрелецкий сотник Еремеев. Мужик он дельный, надёжный, в разных заварухах не единожды проверенный, а потому и уважаем был всем отделением безмерно.

– Пожалуй к столу, Фома Силыч, – заулыбалась бабка. – Доброго утречка!

– Благодарствую, хозяюшка, – чинно кивнул Фома и уселся рядом со мной на лавку. Он немного моложе меня, и мы быстро сдружились – буквально в первые дни моего пребывания здесь. Однажды, надеюсь, мне удастся добиться, чтобы Горох перевёл всю его сотню в подчинение милиции – ребята и так преимущественно занимаются тем, что помогают нам в расследованиях. А то ну просто неудобно как-то, вроде стрельцы государевы, а на подворье царском дай Бог чтоб раз в неделю появлялись, всё время по нашим поручениям пропадают.

Бабка налила ещё одну чашку чая и придвинула её сотнику.

– Что нового в городе слышно, Фома Силыч?

– Да так-то вроде ничего особенного. А вот только, слыхали поди, у шорника Егорова кто-то вчера утром забор словами неприличными исписал?

– Да ладно? – фыркнул я. Во всех мирах одно и то же, в моём вон эта наскальная живопись никогда себя не изживёт, по ходу. – Это какими же?

– Никита Иванович, как можно! – сотник покосился на бабку. Я устыдился.

– И правда. Простите, бабушка.

– Да ты съезди, посмотри, – подковырнула та. – Авось для себя чего нового почерпнёшь.

– И зачем мне? Митьку за провинности ругать?

– Да хоть бы и так, – хохотнула бабка.

– Так я лучше у дьяка Филимона пару уроков возьму, он у нас в этом деле неподражаемых высот достиг. Ладно, не отвлекайтесь. Фома, ещё есть что?

– У Терентьевых дочка замуж сбежала, ну так это не по нашей части. Если б они не знали, куда, тогда мы бы в розыск объявили, а так…

– А они знают?

– А то. Они и жениха её знают, токмо не признают его, бедный он. С пограничных застав вернулся парень.

– А чего это пограничник – и бедный? – не понял я. – Они ж получают, как дай Бог нам с вами. Горох говорит, скучно там в мирное время, но на заработок вроде никто не жаловался, государь не обижает. Он же завидным женихом должен быть.

– То-то и оно, что должен, – развёл руками Фома. – А только ехал парень из гарнизона домой, встретил нищего убогого – да по доброте душевной весь заработок ему и отдал.

– За несколько лет?! – хором ахнули мы с Ягой. Срок службы у пограничников – лет пять, не меньше. Да он как минимум на дом скопил за это время. Бабка аж руками всплеснула: как так-то? Нет, безусловно, нужно помогать, но не себе в убыток!

– Похоже на то, – кивнул Фома. – Степаном его звать, Степан Замахаев. Так вот приехал наш Стёпа в Лукошкино с пустыми карманами – максимум на бутылку хватило. У него на окраине дом остался от родителей, аккурат возле городской стены. Вот там и живёт. Будет, думаю, в патруль устраиваться. А может, к кузнецу в подмастерья, вроде батя его, покойник, научил чему-то в своё время. Но дело-то не в этом. Лиза, невеста его, из купеческих будет – Терентьевы вот уж поколений пять как тканями торгуют. Отец её – бывший компаньон Фёдор Борисыча, помнишь его?

Как не помнить. Аксёнов Фёдор Борисович отметился в нашем деле о Чёрной мессе. Человек он честный, насколько это в принципе возможно в торговле, следствию помогал исправно. Ничего плохого я о нём сказать не мог.

– Вот Фёдор Борисыч Лизу-то и крестил по рождении. Одна у Терентьевых дочь… ну, в смысле, два сына ещё есть, но дочь – одна, в ней души не чаяли. А тут такое.

– Подожди, так она этого Степана вот только недавно увидела, что ли? – не понял я. Не знаю, почему меня так захватила эта история. То ли мне так не хотелось ехать смотреть на похабщину на егоровском заборе, то ли просто от скуки. Ведь дело-то не по милицейской части.

– Почему недавно? Ждала она его, как на границу уехал – так и ждала, верность в девичестве соблюдая. И вроде отец даже не сильно против был, потому как вернётся он с накоплениями, хозяйство поставят и жить будут. А оно вон как.

– То есть без денег он им не зять. Классика, – вздохнул я. Мне стало жаль незнакомого парня. Хотя, по правде сказать, поступил он крайне неразумно, отдавая всё отложенное на семейную жизнь какому-то бродяге. Можно ж было, ну не знаю… ну половину хотя бы.

– Точно. Пусть сами разбираются, не милицейское это дело, я думаю.

– Бабуль, а колдовства там не могло быть? – я повернулся к бабке. – Нищий этот, вдруг он парня загипнотизировал? В моё время так цыгане делали. Подойдёт к тебе такой, скажет что-то – и ты сам с себя золото снимаешь и кошелёк ему отдаёшь. Внушаемые люди, говорят, на раз попадаются.

– Цыгане, милок, – они в любое время так делают, они и у нас на базаре этим промышляют. Вот тока слова-то ты какие замудрёные говоришь, загип… что? Они смотрят по-особому – и всё. А насчёт колдовства… да не знаю, а надо ли оно нам? Фома прав, сами пусть разбираются. Негоже милиции в семью молодую лезть. Ежели чего – девка та сама прибежит, тогда и поможем. Все ли новости-то, Фома?

– Ещё одна есть, но дюже странная. Даже не знаю, рассказывать ли.

– Давай, не томи, раз уж начал, – я подлил сотнику чаю. Фома благодарно кивнул. За окнами окончательно рассвело, птицы заливались слаженным многоголосьем. Хорошо всё-таки! Тем более здесь, в Лукошкине, где близость природы ощущается как-то особенно остро.

– Ладно, так и быть. Но очень странная, сразу говорю.

– Фома! – хором гаркнули мы с Ягой.

– В общем, Васильев мой, десятник, в храме Ивана Воина в субботу был.

Храм заступника всех служивых людей Ивана Воина возглавлял хорошо знакомый нам отец Кондрат – человек истово верующий, харизмы немеряной, короче, нечисть его боялась как огня. Святой отец неоднократно содействовал нам, молитвой призывая на сторону милиции светлые силы, а также в нужный момент собирая на подмогу людей.

– Отец Кондрат теперь не всегда сам службы читает, у него уже месяц есть… что-то вроде заместителя, отец Онуфрий. До отца Кондрата ему, конечно, далеко, но в целом тоже неплохо справляется. И вот после службы – а Васильева-то моего многие знают – подходит к нему отец Онуфрий и спрашивает, а есть ли возможность с батюшкой участковым с глазу на глаз перемолвиться по делу личному? Ты ж пойми, Никита Иваныч, отец Онуфрий у нас человек новый, порядков не знает, за ворота храмовые выходит редко – нужды на то нет. Живёт там же, при храме. Потому и не пришёл сам сразу, что не знает, как у нас тут всё устроено. Васильев ему и говорит, так мол и так, участковый принимает по утрам, лучше прийти пораньше, а что за дело-то? А тот ничего ему толком и не сказал, только пробурчал что-то про собаку вроде… а что за собака – не ведаю. Но странно как-то, милиция – она ж самого государя тайный сыск, а тут собака. Сбежала, что ли?

– У попа была собака, он её любил, – пробормотал я не к месту возникший в памяти глупый стишок из моего времени. – Она съела кусок мяса, он её убил.

– Изверг! – ахнула Яга. – Да как же можно жизни животину лишать?!

– Бабуля, успокойтесь, это просто дурацкий стишок. Фома, ну так и что? Святой отец с собакой к нам сегодня заявятся?

– Ну вроде обещали. А я что-то засиделся у вас, хозяева. Пойду службу править. Больше новостей всё равно нет. Спасибо за чай, бабушка!

– Всегда пожалуйста, – улыбнулась Яга, продемонстрировав впечатляющих размеров нижний клык. – Заглядывай по-свойски, мы добрым людям завсегда рады.

Мы с Фомой пожали друг другу руки, и он вышел в сени. Бабка принялась убирать со стола. Я раскрыл блокнот и перелистнул на начало месяца. В апреле мы раскрыли четыре дела, но всё мелкие и какие-то… бытовые, что ли. Серию краж у лавочников я объединил в одно дело. Второе – это поджог на соседней улице, тут мы тоже быстро управились. Остальное – так, семечки. А теперь вот ещё дело о поповской собаке. Скучно.

Если бы я тогда знал, куда заведёт меня это дело.

***

Дел на предстоящий день было запланировано действительно много. Я раскрыл новый разворот, обозначил вверху дату (23 апреля) и принялся составлять план. Это моя недавняя привычка, уже год как собирался начать – и всё никак. Вот наконец руки дошли. Родному Лукошкину без защиты милиции никак не обойтись, случись что – народ к нам шагает, потому и дел у нас по горло. От откровенной бытовухи вроде похищенной курицы или потерянного сапога мне ещё удаётся откреститься, но всего прочего тоже хватает. Потому и начал записывать, что в голове всё держать невозможно.

Это мне бабка присоветовала, после того как мы всей опергруппой около месяца назад дружно забыли о государевом приглашении на смотр войск. Горох тогда сильно на меня обиделся – целый час не разговаривал. Да мне и самому неловко было, царь всё-таки, не абы кто. А я забыл. Перед государем мы трое искренне покаялись, он нас великодушно простил, но я в тот день понял, что надо что-то менять.

Вот так с бабкиной подачи я и начал старательно заносить в блокнот список дел на день. Это здорово помогло мне разгрузить голову: открываешь блокнот и смотришь, а не пытаешься восстанавливать по памяти. Здесь же у меня развороты по особо важным расследованиям – схемы, версии, улики. Мне так лучше работается. В конце концов, мы – самого государя тайный сыск, мы всегда должны быть в форме.

Итак, что у нас сегодня? Похоже, придётся-таки идти смотреть на егоровский забор, кто уж там ему чего понаписал… Народ у нас крепкое словцо любит, но по делу, опять же, чего зря воздух сотрясать. Без повода ругается только дьяк Филимон, но у него в целом, мне думается, отношения с окружающим миром не задались ещё с рождения. Но если предположить, что Филимон к этому делу не причастен, то у меня, честно сказать, даже подозрений нет, кто бы это мог быть. Ладно, схожу, посмотрю и подумаю на месте.

Вечером нас на рюмочку чая настойчиво зазывал Горох. Так и запишем: зайти к государю. Вроде бы его дражайшей супруге из Австрии прислали какое-то особо редкое пиво, и открывать бочонок монаршая чета намеревалась непременно в присутствии милиции. Ну мало ли, просто на всякий случай. Непременно поучаствуем. В компании Гороха и царицы Лидии – хоть на край света. Бабка тоже вряд ли откажется, поэтому пойдём вместе.

Да, чуть не забыл. Зайти на базар, что-то там участились мелкие кражи. Вроде бы ничего особенного, но всё ж неприятно как-то. Лукошкино – мой город и моя ответственность, а тут какое-то жульё непонятное невесть что себе позволяет. Непорядок.

Я ещё раз пробежал глазами список, удовлетворённо кивнул и закрыл блокнот. Во дворе дежурные стрельцы как раз открывали ворота, впуская первых посетителей. Или, вернее, посетителя – он был один, и я, едва взглянув на него в окно, сразу понял, что это и есть тот самый отец Онуфрий. У попа была собака… Далась мне эта собака! Её, кстати, при святом отце сейчас не было. Я важно уселся на лавке и приготовился встречать. Бабка устроилась в углу с вязанием.

Она часто так сидит – тихо, будто и нет её вовсе. Я веду допрос, а она вяжет в уголке да примечает всё, потом мне докладывает. Бабка наша по части психологии – непревзойдённый эксперт. Меня, человека вполне заурядного, и обмануть легко, и запутать – мне порой не хватает опыта, но Яга в этом плане кремень. Малейшую ложь она видит – не чувствует, а именно видит, для бабки враньё материально. Что-то вроде чёрного дымка изо рта говорящего. Я, когда первый раз об этом узнал, долго удивлялся. Но старушка наша ещё и не такое может.

Дверь из сеней открылась, и на пороге возник худощавый человек лет сорока в традиционном облачении православного священнослужителя.

– Помогай Бог! – поздоровался он и шагнул в горницу. Яга привстала со своего места. Священник поклонился поочерёдно мне и ей, трижды перекрестился на иконы в углу.

– Здрав буди, батюшка, – ответствовала Яга и снова притихла, продолжая вязать. Я вежливо кивнул:

– Здравствуйте, святой отец. Проходите, присаживайтесь.

– Благодарю покорнейше, – он снял скуфью, прошёл к столу и сел напротив меня, положив головной убор рядом. – По личному делу я к вам, если позволите.

– К нам без дела не ходят, – ободряюще улыбнулся я. Святой отец явно чувствовал себя не в своей тарелке. Нет, оно и понятно, он в милиции первый раз, народ перед нами непроизвольно робеет, но всё-таки отец Онуфрий сам пришёл, а не был вызван по повестке. А это, как вы понимаете, уже совсем другое. – Слушаю вас, святой отец. Постараюсь помочь, чем смогу.

– Грехи наши тяжкие, Никита Иванович, – склонил голову посетитель. – Спаси нас, Господи, и помилуй, а токмо дело моё странное и на первый взгляд не по твоему ведомству вроде, но нужду в совете имею.

Яга навострила уши. Голос у отца Онуфрия был тихий и монотонный, такой, что непроизвольно начинало клонить в сон. Как он службы-то ведёт таким голосом? Прихожане небось прямо в храме засыпают. Это вам не отец Кондрат, тот своим басом так проникновенно вещает, что полквартала слушает.

– Я из Пятиполья, вёрст сто отсюда. Там и служил делу православной церкви последние восемь лет. А после Рождества светлого был направлен в Лукошкино в помощь отцу Кондрату, благослови его Господь. Я и родился в Пятиполье, и всю жизнь, почитай, там прожил, не выезжая. Делу Церкви служил исправно, митрополит наш доволен мной был.

– И потому перевёл вас в столицу в качестве повышения?

– Вроде того, – кивнул отец Онуфрий. – Как только доведался я про требование сие, так сразу собрал пожитки свои нехитрые и в тот же день выехал. Вот уже с месяц служу в храме Ивана Воина под началом отца Кондрата.

– И как, довольны?

– Господь милостив. Отец Кондрат в курс дела ввёл, потому стараюсь по мере сил. Люди в Лукошкине набожные, заповеди чтут, душами в большинстве своём чисты.

Он производил приятное впечатление, этот отец Онуфрий. Спокойный, тихий, похоже, вообще не подверженный мирским страстям – полная противоположность отца Кондрата. Я невольно улыбнулся: настоятель храма Ивана Воина не раз гостил в нашем порубе за различные нарушения.

– А токмо не один я в город приехал, – продолжил отец Онуфрий. – Ещё в Пятиполье подобрал я щенка, да и вырастил его. Другом верным он мне стал.

О, а вот и про собаку. Я героическим усилием стряхнул с себя сонливость.

– Вырос мой Барбос в пса красивого да умного, слова людские понимал, а меня и ослушаться не смел. Так и ходил за мной, аки тень. Лихих людей за версту чуял да ко мне не подпускал. Когда настал мне час ехать в столицу, я пса с собой взял, поселил в келье моей. Днём он по двору бегал али за ворота ненадолго, а на ночь непременно ко мне возвертался. Смирный он был, без причины ни разу даже зубы не оскалил – не то что укусил кого. А уж деток малых любил!

Я не сразу сообразил, что именно меня неприятно задевает в его рассказе. Вроде бы складно всё… И тут вдруг понял: священник упорно говорил про собаку в прошедшем времени. Как будто его Барбос… умер?

Отец Онуфрий тихо продолжал:

– А на минувшей неделе заметил я, что пёс мой непривычно смурной ходит, будто болит у него что. И скулил так жалостливо, а я-то не сразу и понял. А как понял – так и поздно уже было. Бабки при храме шушукались, что отравили Барбоса моего, но вот кто… о том не ведаем, а токмо почил друг мой в минулую пятницу. Я как раз службу вёл, а как в келью-то мою возвернулся – там и лежит мой Барбос под кроватью, холодный уже. Отравили его лихие люди, стало быть.

– Соболезную, – тяжело вздохнул я. Мне вдруг стало невыносимо грустно. Ладно бы этот пёс болел чем или старый был, но смерть от яда… она как нельзя лучше укладывалась в мои представления о людской жестокости.

– Спасибо, Никита Иванович. Ну, Господь всё видит, на Страшном Суде каждому воздастся по грехам его. Схоронил я Барбоса моего на кладбище за городом – добрые люди показали, куда здесь животных относят. Любил я его, батюшка участковый, другом он мне был.

Отец Онуфрий опустил взгляд. Я тоже старался смотреть куда-то в сторону. Кому могло понадобиться травить собаку, которая никому ничего худого не сделала? Здесь это не принято, в Лукошкине животных любят и помогают им. Здесь и бездомных-то не увидишь, кошки с собаками все пристроены. И главный вопрос – а что от меня-то требуется? Найти отравителя?

Бабка в уголке промокала слёзы уголком головного платка. Её эта история расстроила не меньше, чем меня самого. Отец Онуфрий меж тем и вовсе спал с лица.

– А не далее как на третий день вернулся Барбос мой, – всё так же монотонно и печально продолжил он. Я едва не подскочил на лавке.

– Что?!

– Вернулся, говорю, Барбос мой. Пришёл, будто и не его я нёс вот этими вот руками в лесочек, где звери приют свой последний находят. Подошёл ко мне, носом под колено ткнулся, как он всегда делал – я и обомлел. Перекрестился, наваждение прогоняючи, а он стоит и не уходит.

Мы с бабкой растерянно переглянулись.

– Ну, думаю, бесы надо мной власть свою проверяют, ибо грешен я. Побежал к отцу Кондрату, посоветоваться дабы. Батюшка наш в курсе был, что пёс мой почил, в чём сочувствие своё выражал безмерно. Пошли мы с ним вместе на пса подивиться, отец Кондрат святой водой даже его окропил. Стоит мой пёс, никакого, стало быть, возмущения не проявляючи, а ведь если бы нечистой силой был – сгорел бы в тот же миг от воды да слов Божьих.

Пару минут я молча и тупо смотрел на отца Онуфрия. Дело о воскресшей собаке, чтоб его.

– А что было дальше? – наконец хриплым, как после сна, голосом спросил я. Для себя я решил так: выслушаем его до конца, все слова его проверим, а уж потом выводы делать будем. Разное я видел в Лукошкине, но чтобы собака воскресла? Люди – было да. В памятном деле о Чёрной мессе ожившие покойники знатно потрепали нам нервы.

– Да ничего, собственно. Барбос на нас с отцом Кондратом посмотрел, развернулся и ушёл в мою келью, где улёгся спать. Спит он на половике у двери – там и устроился. И ведёт себя как обычно, ничего не изменилось. Днём вот во дворе бегал, а когда я уходил, вновь спал. Виноват, батюшка участковый, дело странное, сам ничего понять не могу. Бесы, наверно, искушают меня, ведь невозможно сие!

– Разберёмся, – успокоил священника я, хотя сам, если честно, слабо в это верил. – Один вопрос, отец Онуфрий. Вы уверены, что собака – та самая? Потому что пока всё описанное вами напоминает дурацкий розыгрыш. Кто-то отравил вашу собаку, вы её похоронили, а затем к вам приходит другой, очень похожий пёс. И вы думаете, что это ваш покойный Барбос ожил. Вам так не кажется?

– Кажется, – не стал спорить отец Онуфрий. – Вы простите меня, вся эта история со стороны выглядит полным бредом. Я потому и пришёл к вам не в тот же день, что решил понаблюдать. Первым делом я подумал, что к храмовому двору приблудился другой пёс, крайне похожий на моего. Но поймите, Никита Иванович, во-первых, я ещё не успел забыть внешний вид Барбоса – и он выглядел в точности так, как и должен был. А во-вторых, полное совпадение повадок. Я с детства держал собак, совершенно разных. И я могу вам сказать, что характеры и привычки у них разные. Невозможно заменить одну собаку другой так, чтобы хозяин ничего не заметил. Они разные, как мы, люди. Никита Иванович, я сам понимаю, как это звучит, и прошу извинить меня за то, что ввёл в заблуждение милицию. Но я сам не понимаю, что происходит.

– Разберёмся, – ещё раз повторил я и привстал с лавки, чтобы пожать священнику руку. Он выглядел настолько удручённым и растерянным, что мне очень хотелось его подбодрить. – Мы стараемся своевременно реагировать на обращения граждан. Ступайте спокойно домой, а мы тут поразмыслим, что можно сделать.

Отец Онуфрий благодарно поклонился нам обоим, попрощался и вышел в сени. В окно я видел, как он пересекает наш двор. Когда священник скрылся из виду, я сел обратно на лавку, закрыл блокнот и растерянно уставился на Ягу. Она отложила вязание.

– Бабуль, ваши мысли?

– Ох, милый… что-то в этот раз я, старая, тебе и не помощник пока.

– Что, совсем никаких? – да не может быть! Бабка наша – ценнейший сотрудник, мы на неё Богу молимся. Её советы не раз меня выручали.

Яга развела руками.

– Ну, кой-какие имеются, а толку-то? Давай-ка чаю, Никита, там и обмозгуем.

Здравое решение. Я кивнул. Здесь, в Лукошкине, есть три основных пути решения сложных вопросов: за чаем, за бутылкой и в бане. Самые продуктивные решения в голову лезут. Но пить мне нельзя, я на службе, да и в целом не любитель. Баня тоже отпадает, а вот душистый липовый чай – милое дело. Пока Яга собирала на стол, я принялся рассуждать вслух.

– Если принять на веру слова отца Онуфрия, то выходит так: кто-то отравил его пса, тот умер, а на третий день воскрес…

– … поводле Писания, – продолжила мою мысль Яга и перекрестилась. – Вот только, Никитушка, это ж, прости Господи, собака!

– Собака, а какая разница? Бабуль, я здесь не первый день живу, здесь у вас по-другому к животным относятся. Люди здесь добрее в целом. Вы бы знали, сколько в моём мире бездомного зверья по городу носится. И ведь не нужны они никому, заводят и выбрасывают. Надоел ли кот, ребёнок ли родился, просто кормить лишний рот неохота… насмотрелся я на это. А тут по-другому всё, у вас бездомную дворнягу днём с огнём искать надо.

– Всякая душа приюта алкает, – развела руками Яга. – Потому и помогают здесь животным. Всё ж они тоже – твари Божьи. В чём-то ты прав, Никитушка, здесь у нас так. Кошка ли, собака, другой какой зверь… можно и не любить, но помочь – это завсегда. Господь ведь их прежде человека создал, а потому мы за них ответственны. Вот Васенька мой, например – да мыслимое ли дело, чтобы я его на улицу выгнала, крова лишивши? Да мне ж гореть потом вечно в Геенне огненной! Да я и сама жить ведь не смогу, такое совершу коли.

– Об этом я и говорю, – кивнул я и пододвинул чашку, наливая из самовара чай. Потом плеснул и бабке, она благодарно заулыбалась. – Приехал наш батюшка из этого, как его…

– Из Пятиполья, – подсказала Яга. – Знаю я это место. Городишко махонький, некоторые сёла больше будут.

– Да, так вот оттуда. И привёз собаку. Ну кому эта собака помешать могла? А ведь поди ж ты, отравили. Бабуль, а если… опять шамаханы?

В первые же недели пребывания здесь мне пришлось иметь дело с целой армией полудиких кочевников. Шамаханы – творения рук Кощеевых, потому и за отца его считают и поклоняются ему истово. Тогда-то мне (честное слово, с удовольствием бы жил без этой информации!) и довелось узнать, что шамаханы едят собак, да ещё и предпочитают их мясо любому другому. Меня невольно передёрнуло.

Бабка покачала головой:

– Не то, Никитушка. Шамаханы-то в пищу, прости Господи, собак употребляют, а этого отравили. Как отравленное мясо есть?

– Виноват, не подумал. А ежели сам Кощей? Хотя он вроде по кошкам больше…

– Кощею в Лукошкино входа нет, отец Кондрат о том бдит строго. Дал ему полномочия епископ Никон, тот и огородил нас охранными молитвами. Каждый день, почитай, Господа просит защитить столицу. Нет, не пройдёт нечисть проклятая. Да и не выезжал никуда отец Кондрат последнее время, стало быть, в силе защита над городом. Как он это делает – о том мне неведомо, а только в вере своей безудержен святой отец, за православный люд голову положит.

– Тут вы правы, – кивнул я. В памятном деле о Чёрной Мессе именно отец Кондрат своими молитвами упросил святого Ивана Воина защитить нас от Вельзевула. Я бы сам никогда не поверил, кабы лично не видел, как сотканная из воздуха молния поразила вызванного в наш мир Повелителя Мух. – Итак, до момента смерти собаки вроде бы всё чисто. Отец Онуфрий похоронил его на собачьем кладбище у городской стены. Где это, кстати?

– Да недалеко, может, с полкилометра от города. Лесочек там есть. Туда и несут животных. Там собаки в основном, кошки-то – сам знаешь, уходят они. Не дают человеку смерть их видеть.

– А потом пёс вернулся. Бабуль, а он… простите, но спросить должен. Он не приврал ли, часом?

– Ни единым словечком. Честен с нами был батюшка. Он сам мало что понимает, что обмануть нас не пытался. С этой стороны чист он.

– Понял. У меня пока что две версии: или, как я уже говорил, вернулась не та собака, но это наш святой отец пока отрицает. Такой вариант был бы самым простым. Или, но это уже менее вероятно, Барбос не умер, а впал в кому по какой-то причине, и хозяин, посчитав его мёртвым, отнёс его на кладбище. А пёс возьми да и исцелись в земле сырой. Как вам такое?

– Странно дюже. Мёртвого со спящим перепутать – это ж совсем ума не иметь. Отец Онуфрий сказал же тебе, холодный был пёс, окоченел, стало быть. Ты вот, когда спишь, в камень не превращаешься. Есть и третья версия, моя, стало быть.

– Слушаю.

– А если, прости Господи, пёс тот и вправду воскрес?

– А бывает ли такое? – усомнился я. Заметьте, не покрутил пальцем у виска, а просто не сразу поверил. Всё же я здесь уже почти два года, всякого насмотрелся. И от зомби мы всем двором отбивались, и ночь на кладбище в окружении восставших покойников выстояли – да то ли ещё будет.

– Здесь и не такое бывает, – подтвердила мои мысли Яга. – Две вещи вот тока смущают меня. Ты ж, Никитушка, мертвецов-то насмотрелся, горемычный, да все они из могил с худой целью вставали. Враги они, и бить их надобно было нещадно. Как вот, помнишь, немчура поганая, что стрельцов наших ровно кур резали. А пёс мирно себя ведёт, обычный он. Ест, спит, к хозяину ластится.

– То есть самое заурядное домашнее животное. Как будто не его в лесочке похоронили.

– Истинно. И второе: Никитушка, ну ведь собака ж это! Зачем, прости Господи, с собакой такие сложности?

– Это и меня смущает, – вздохнул я. – Ладно, бабуль, давайте так. Я днём схожу в храм, посмотрю на Барбоса этого. Составите мне компанию?

– Составлю, – важно кивнула Яга. – Авось и присоветую чего. Погляжу, так сказать, глазом намётанным, вдруг колдовство какое над животиной.

– Именно, – я улыбнулся. – Без вас милиции тяжко бы пришлось. Вы у нас – главный эксперт-криминалист!

– И то верно, – старушка сияла, как начищенный пятак.

– Да, чуть не забыл. Вечером нас государь ждёт, австрийское пиво будем пробовать. Царице с родины прислали, вроде какое-то особо редкое. Сразу после к ним и заглянем, идёт?

– Мы ж на службе, – подковырнула бабка. Но я уже точно знал: возможности не упустит.