Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Пошли, Митька, там и на твою долю чаю хватит.

– Рад стараться, батюшка участковый!

Мы уселись в предбаннике за самоваром. Идти никуда не хотелось, будь моя воля – я бы и уснул тут.

– Никита Иваныч, а я вот всё в толк не возьму…

– А?

– Что ж за бедствие беззаконное с псом приключилось? Куда он поделся-то из землицы сырой, нешто опять шамаханы, как вы и сказывали?

– Ну, куда он поделся – это мне, положим, известно. Вернулся к своему законному владельцу, отцу Онуфрию в храм Ивана Воина. А вот кто ему в том помог – это нам и предстоит выяснить. Не сам же ведь он справился. Яга говорит, колдовство на то нужно сильное.

Что-то ещё не давало мне покоя. Я помолчал, пытаясь ухватить мысль. Есть! Все известные мне здешние маги более-менее приличного уровня колдуют как? Гром, взрывы, чёрные тучи, пожар на полгорода… демона призвать, зелье наркотическое сварить. Короче, колдуют впечатляюще и со спецэффектами. И сразу ясно, где враг. А в этом деле не так. Автор и идейный вдохновитель дела о воскресшей собаке озаботился даже тем, чтобы замаскировать мощную магию под ничего не значащий пустяк. Барбос исчез из земли и появился в другом месте – живой, здоровый, могила не разорена, а бабка, наш опытнейший эксперт-криминалист, не видит ничего, кроме некого невнятного, едва заметного следа, витающего над ним. Повторюсь, над псом, который воскрес! Да от него чужой магией за версту разить должно!

Интересно, с кем мы имеем дело…

Да, и вот ещё что. Отец Онуфрий, безвременно потерявший любимца, озадачен таким развитием событий, но наверняка радуется, нам не составит труда убедить его в том, что пёс был похоронен живым и выбрался. Нужно ли вообще копать это дело? Пса не берёт святая вода, хозяин доволен – так и где ж тут нарушение правопорядка?

Я оделся во всё чистое, вышел из бани и направился в терем. Яга уже накрывала на стол.

– А я уж и заждалась тебя, касатик. Митенька-то наш в банном деле равных не имеет.

– Он меня чуть не убил этим веником! – пожаловался я.

– Ну так не убил же! – хмыкнула Яга. – Вот когда убьёт, тогда и будешь расследовать. Ох ты ж грехи наши тяжкие, кого это к нам несёт? – она отодвинула кружевную занавеску и высунула свой впечатляющий нос в приоткрытое окно. – Занят участковый! Обедают!

Стрелец, поставленный сегодня докладывать о посетителях, виновато развёл руками.

– Бояр Крынкиных холоп верный с поклонами принять просют!

– Пущай пока во дворе кланяется, а Никите Иванычу откушать время. Он и так вона худой какой, а всё из-за таких вот… холопов! – и Яга с треском захлопнула ставни. Я наворачивал рулет из свинины, запивая квасом. После чая в парной – самое то. – Ты ешь, ешь, Никитушка, и так покою от них нет. Подождёт.

***

– Чего могло Крынкину от нас понадобиться? – кое-как прожевав, в пространство поинтересовался я. Бабка что-то двигала ухватом в печи. Судя по тому, как активно она при этом гремела чугунками, наша домохозяйка была крайне недовольна.

– Да мало ли… Крынкин – он ведь, старый охальник, всё по молодым юбкам шарит, небось какая из девок ложечку золотую грудями притырила, найти потребует. Ты шли его в пень, Никитушка, ещё дела его срамные разбирать! Не до него.

Тут бабка была права на все сто. Белке в глаз, как здесь говорят. С Крынкиным я лично не сталкивался, но слухи про него ходили… ой-ёй. В моём первом здесь деле фигурировал боярин Мышкин, у которого была молодая и вечно охочая до мужской ласки супруга. Вот в случае с Крынкиным всё было с точностью до наоборот. Боярыня его была уже в годах, родила и воспитала троих детей, двое из которых – сыновья, а потому считала свой супружеский долг не просто выполненным, а перевыполненным. На том и распрощалась с супругом, съехав на постоянное проживание аж в Италию. И Евстафий Крынкин пошёл вразнос. Сенные девки, актрисы из его личной театральной труппы и прочие фаворитки менялись едва ли не каждый день.

– Прелюбодей египетский! – подтвердила мои мысли Яга. Я доел рулет и отодвинул тарелку.

– Спасибо, бабуль. В жизни ничего вкуснее не ел.

Яга забрала у меня тарелку и придвинула плошку клюквенного киселя.

– Вот как откушаешь – тогда и покличем.

Под её бдительным взглядом я откушал и кисель. Освежающий вкус кислых ягод приятно бодрил. Бабка клевала по одной всё ту же клюкву из миски.

Я закончил есть, и боярского посланца наконец поставили пред мои светлые очи.

– Здравствуйте, гражданин. По какому делу пожаловали?

– Ох, не вели казнить, батюшка участковый! Хозяин мой, Евстафий Петров сын Крынкин, прислали меня к тебе по делу зело важному. Просят проехать со мной на подворье боярское.

– Зачем? – спокойно поинтересовался я. Тоже мне, нашли выездную бригаду.

Боярский посланец беспомощно развёл руками.

– Да вы сами увидите, батюшка. Забор подворья боярского кто-то неведомый под покровом ночи словами срамными исписал!

Мы с Ягой переглянулись. Дубль два.

– Ехать ли, бабуль?

– Да уж поезжай, мало ли. Вдруг новое что.

– Слова новые? Так мне вроде хватает.

– Да ну тебя, Никитка! Следствие продолжать надобно. А то ведь смотри, второй случай уже. А ну как этот писарь заборный и до государевых палат доберётся? Поймал бы ты его – и дело к стороне.

– Поймаю, никуда не денется, – я встал из-за стола. – Сейчас переоденусь, и можем ехать.

Наш посетитель воодушевлённо кивнул. Я поднялся на второй этаж, быстро сменил домашнюю одежду на чистый комплект формы, надел фуражку и вернулся в горницу. Мужик поклонился Яге на прощание и резво дунул за дверь. Я неспешно вышел следом.

– Ты уж там осторожней, Никитушка, – заботливо напутствовала бабка. – А вечером и обмозгуем, что нового для следствия принесёшь.

Стрельцы вывели мне коня. Терпеть не могу передвигаться по городу верхом – да не очень и умею, честно говоря, но никакого экипажа Крынкин за нами не прислал. А жил он на северной окраине Лукошкина, где отгрохал себе целый посёлок. Далеко это, пешком часа два тащиться. Выхода у меня не было. Хорошо хоть конь был смирный, как раз для недоучек вроде меня. Я вскарабкался в седло, и мы выехали. Охрана у ворот махала мне вслед шапками.

Мне показалось, что в конце улицы мелькнула тощая долговязая фигура дьяка Филимона. Впрочем, я не был уверен – слишком далеко, и в целом, что ему от нас могло понадобиться? Фильку Груздева в милицию калачом не заманишь, да и нужен он нам тут, как коту лапти. Я на незначительном отдалении следовал за боярским посыльным. За полтора года, что я здесь, я успел неплохо изучить город, благо он не такой большой, каким кажется на первый взгляд, но имениями наших думцев никогда не интересовался. У некоторых я был – у Мышкина, например, по ходу следствия. Мышкин, кстати, уже год как в деревне срок отбывает, ему ещё лет пять вход в столицу закрыт. У Кашкина был в гостях, с ним у нас сложились тёплые приятельские отношения. Бодровское подворье только издалека видел – этот в самом центре, чуть ли не напротив государева терема. Теперь вот интересы следствия вели меня к Крынкину. Я бы и рад ограничить своё взаимодействие с боярской думой, да всё никак.

Наконец мы дотащились до северных окраин. Имение боярина почти примыкало к городской стене. В отличие от первого случая нецензурных заборных художеств, здесь фронт работ был больше в несколько раз. Чтобы расписать весь забор, окружавший владения боярина, потребовался бы не один час, поэтому наш неведомый преступник, видимо, решил не рисковать и отметился на самом видном месте – у ворот. Я рассмотрел несколько нацарапанных углём частушек, а также надпись, начертанную здоровенными буквами: «Верни награбленное!». Я едва не расхохотался. Робин Гуд какой-то, честное слово. Да этот лозунг на воротах всей думы писать надо.

Сам Крынкин не появлялся, но его дворня выстроилась передо мной, как на плацу. Я прошёлся вдоль шеренги боярской прислуги и задал уже ставший привычным вопрос:

– Кто-то что-то видел?

– Я видела, батюшка участковый, – вперёд, смущаясь, шагнула совсем юная барышня в дорогом парчовом платье. Дочь, что ли? Я думал, здесь только слуги. Под моим непонимающим взглядом девушка совсем стушевалась. – Агапка я, Евстафия Петровича подавальщица полотенец.

Что, простите? Я постарался сохранить невозмутимое выражение лица. Подавальщица полотенец?! Да ещё в таком наряде… а, хотя понятно. Я жестом велел девушке подойти ближе.

– Кстати, а ворота охраняются?

– Охрану с ворот Евстафий Петрович на конюшню отправил, в наказание за провинность порке подвергнутыми быть, – доложил какой-то мужик. – Как поутру боярин проснулся, да как доложили ему, что ворота его центральные опохаблены – так и прогневались Евстафий Петрович.

Я хотел было высказаться относительно недопустимости телесных наказаний прислуги, но передумал. Моё мнение ничего не изменит, милиция и боярская дума никаких точек взаимного влияния не имеют. К тому же, если мне так уж хочется нести просвещение в массы, действовать следует через государя. Но не сегодня – и так дел по горло.

– Кхм… как закончат – охрану с ворот ко мне, я допросить их должен.

– Слушаемся, батюшка участковый!

Боярские слуги начали расходиться. Я обернулся к девушке.

– Простите, Агапка – это полное имя?

– В книге у попа записана Агафьею… – пролепетала она, не смея поднять на меня глаза. Я кивнул.

– Хорошо. Скажите, Агафья, где у вас тут можно побеседовать, чтобы без лишних ушей?

– Вы наедине хотите? Так про то у Евстафия Петровича спрашивать надобно… он от гостей такие вещи зело не любит.

Тьфу ты, прости Господи! Я не сразу понял, что она имеет в виду.

– Я хочу просто задать вам несколько вопросов. Если считаете нужным, уточните у боярина сами, но он вряд ли станет противиться. Полномочия милиции определены самим царём. За сопротивление следствию государь лично с него спросит.

Она смерила меня долгим испытующим взглядом и, видимо, решив, что мне можно верить, кивнула на резную лавку у крыльца.

– Вот здесь можете вопросы следственные задать. Никто не помешает, а всё ж мы на виду. Боярин не осерчает.

Ну, допустим, боярского гнева я не боялся. Мышкин, с которым мне довелось иметь дело в первые недели моего пребывания здесь, по знатности рода и значимости в думе был где-то в первой десятке – и всё же нам, фигурально выражаясь, удалось его свалить. И это я ещё спас боярина от почти неминуемой казни, государь собирался отрубить ему голову. Крынкин был всё же рыбой помельче. И кстати, почему я рассуждаю о нём, как о преступнике? Ну, то, что вся дума наперебой ворует из казны, к делу не относится, сейчас он – потерпевший, свидетель, в общем, кто угодно, но не подозреваемый.

Девушка села на лавку первой, расправила тяжёлые складки платья. Я искоса её рассматривал. Совсем юная, лет семнадцати максимум, причёсана тщательно, по моде, но платье парчовое носить не умеет, постоянно в нём спотыкается. По всей видимости, подавальщица полотенец допущена в барскую постель не так давно, не успела ещё с ролью фаворитки свыкнуться.

Мне уже доводилось иметь дело с господскими любовницами. Вспомнилась покойная Ксюша Сухарева, погибшая совершенно безвинно. Уж не знаю, любил ли её Горох, но жалел – это точно. Много на милицейском пути встречается безвременных смертей. Плюс пёс ещё этот… Так, отставить пса! Я пришёл не по этому делу.

– Скажите, Агафья, что вы видели сегодня ночью? Постарайтесь припомнить в подробностях.

Она вытянула из рукава кружевной платочек и принялась его теребить.

– Батюшка Евстафий Петрович ныне поздно легли, около двух было. Уснуть не мог долго, меня призвал. А уж опосля, перед тем как уснуть, пошла я на кухню воды испить. Видите, коридор стеклянный, – она обернулась и указала на длинный балкон на третьем этаже, тянущийся вдоль половины дома. Нетипичная, кстати, деталь для здешней архитектуры, я ни у кого такого не видел. – Вот по нему я и шла, ночь была глубокая. Тепло так, иду и думаю, как хорошо, соловьи заливаются, букашки жужжат…

– Во сколько примерно это было?

Девушка задумалась.

– Часа в четыре, не раньше. Боярин долго уснуть не могли, я неотлучно при нём была.

– Я понял, здесь подробностей не надо.

– И вот иду я, да и вижу, у ворот фигура незнакомая трётся. Вроде бы высокий, в балахоне каком-то али в рясе и с бородёнкой козлиной. Темно было, Никита Иванович, да и третий этаж, я и не разглядела ничего боле. Кричать хотела, но забоялась – проснётся боярин, сама вниз побегла. Бегу к воротам, а там охранники наши с открытыми глазами спят. Я уж их трясти, а того типа и след простыл. Я назад, а они уж опосля фонарь зажгли, да и увидели, чего он там понаписал. И ведь как ладно сработал-то, Никита Иванович! Ровно привидение какое, ни шумом единым. Охрана-то спит ночью, бывает такое, но токмо чутко они спят, ветка где хрустнет – у них уже ни в одном глазу. А утром-то уж боярину и доложили… Более ничего не видела, Никита Иванович. Вот похабника этого долговязого – и того издалека. Простите, – она опустила голову. Я ободряюще улыбнулся.

– Вы очень помогли следствию. Если хотите, я могу сказать боярину, что вы ценный свидетель.

– Ой нет, Никита Иванович! – девушка аж руками всплеснула. – Евстафий Петрович подумают, что я вам тут чего непристойного свидетельствовать изволила! А у меня маменька в деревне, я все подарки боярина, что он золотом даёт, ей отсылаю.

Лезть в их отношения я не стал, не моё это дело. Уж если сам государь до недавних пор всех дворовых девок перещупал, то почему бояре должны отказывать себе в удовольствии.

– Как скажете. А теперь проводите меня к боярину.

– Слушаюсь, – и юная подавальщица полотенец заспешила в терем. Я пошёл за ней.

Боярина Крынкина мы застали в трапезной. Перед ним стояла тарелка с блинами и миска с чёрной икрой.

– Батюшка Евстафий Петрович, участковый с вами перемолвиться хотят о деле ночном, – поклонилась девушка. Крынкин лениво махнул рукой с жирными от масла пальцами.

– Поди прочь, Агапка. Водки нам с участковым да закусь какую, распорядись.

– На службе не пью. Здравствуйте, – я без приглашения плюхнулся на резной стул и в упор уставился на хозяина.

– И тебе не хворать, змей в погонах. Что ж это, мне забор разукрашивают, а твоя милиция мышей не ловит? Так и на кой хрен вас вообще сформировали? Толку от вас, как кобыле от мерина.

– Посажу за оскорбление должностного лица, – невозмутимо ответствовал я.

– Да посмеешь ли? – боярин отправил в рот ложку икры и закусил блином. – На боярах вся власть государственная держится, вся страна испокон веку помеж нами поделена, а царь-то во главе нами и поставлен.

– Вы это Мышкину скажите, – хмыкнул я. Меня начинала утомлять его наглость. В конце концов, это он меня вызвал, я не сам пришёл.

– Мышкин – старый боров и оборонить себя не сумел. К тому же рази ж он мужик, коли баба его со стрельцами молодыми чего там ни есть вытворяла?

– Не уходите от темы.

В трапезную бесшумно скользнули двое слуг и поставили на стол запотевший графин водки и разделённый на секции заграничный поднос с закусками. Икра, колбасы трёх видов, перепелиные яйца.

– Вы сами меня вызвали – вот и рассказывайте.

– Агапка!

Девушка подбежала к боярину и протянула ему расшитое узорами полотенце. Крынкин вытер руки, жестом отослал фаворитку прочь и взялся за графин.

– Будешь?

– Нет.

– Ну и подавись, – и боярин от души набулькал себе полный стакан. – Чего рассказывать-то? Спал я, часов с трёх до полудня. А утром – вона чо, доложили, не поленились. Ну я охранничков моих на конюшню да в батога, чтоб неповадно было на посту дрыхнуть.

Боярин Крынкин был по думским меркам совсем молодым – ему и шестьдесят-то ещё не исполнилось. Не столько толстый, сколько просто крупный и широкий в плечах, в полном боярском облачении и меховой шапке он наверняка здорово смахивал на медведя. В думу он вошёл вскоре после того, как умер его отец, и с тех пор являлся одним из наиболее лояльных последователей Бодрова, из чего я делал вывод, что ум или его отсутствие от возраста не зависят. Вон Кашкину под восемьдесят – а как прогрессивно мыслит!

– Сами ничего не видели?

– Сказано тебе, спал я!

– Ну мало ли…

– А это уже не твоё дело! – завёлся Крынкин. – Охрану мою допрашивай, пока я им языки не вырвал, а со мной не сметь таким тоном разговаривать! Кто ты такой вообще супротив бояр?!

– Я представитель власти, и задача моя – охрана правопорядка в городе, – напомнил я. – За ваше дело я берусь лишь потому, что у нас оно в этой серии не первое, а преступника найти нужно. Всего хорошего.

Я уже давно перестал реагировать на агрессию местной знати в мою сторону. Горох прав, я им здесь поперёк горла. Раньше ж ведь как было? У кого род древнее и золота больше – тот и прав, простых людей вообще в расчёт не брали. А теперь так нельзя – милиция! Вот они и бесятся.

Агапка с поклонами проводила меня до дверей.

– Евстафий Петрович не в духе сегодня, – извиняясь за грубость боярина, прошептала она. – Не принимайте близко к сердцу, Никита Иванович.

От охранников я тоже ничего не добился – они честно признались, что на какое-то время заснули. Меня это, конечно, не обрадовало, но, с другой стороны, от боярина они своё уже получили. Мне же оставалось довольствоваться свидетельством Агапки. Я скрупулёзно занёс в блокнот приметы предполагаемого преступника: высокий, худой, с козлиной бородкой. Кого-то мне это напоминает…

Нет, стоп! Самое страшное в работе милиции – это поспешные выводы. Я даже головой помотал, убеждая себя в том, что никаких выводов не сделал. Срочно в терем к Яге для краткого совещания.

На обратный путь Крынкин распорядился предоставить мне кучера и телегу. И на том спасибо. Я устроился в телеге на пёстром ковре, раскрыл блокнот и принялся записывать свои мысли по ходу следствия. Дело, признаюсь, до сих пор казалось мне смешным, но работать надо: всё же неизвестный писатель посягает на частную собственность, а это уже вандализм, и задача милиции – такое пресекать незамедлительно. Проблема состояла в том, что я не мог знать, кто станет следующей жертвой, а моё дело – не допустить повторения ситуации. Но долговязый субъект в рясе действовал, похоже, без всякой логики. Сначала ремесленник, потом боярин, причём не из мелких. А следом кто, царь? Ну нет! Если Гороху поутру доложат, что его забор расписан похабными куплетами, он всю охрану на кол пересажает, да и мне несладко придётся.

Боярский кучер повёз меня через центр. Мы едва миновали Червонную площадь, как я услышал сзади торопливый топот конских копыт.

– Погоди, участковый! Вертай взад! Фома Силыч тебя… к себе зовёт, – к нам подлетел запыхавшийся всадник, в котором я узнал одного из еремеевских стрельцов. – Беда у него великая!

Я недоумённо воззрился на стрельца.

– Что случилось? – вот только Фомы мне не хватало! Уж у него-то, я надеялся, всё нормально. – Еремеева ограбили? Опять воскрес кто-то? Забор ему разукрасили?

Мне резко стало не смешно.

– Не… не ему. Езжай, участковый, Фома Силыч очень просил. Я к вам галопом, а тут смотрю – ты едешь, насилу догнал!

Дубль три.

Я повернулся к боярскому кучеру.

– Отвезёшь меня к Еремееву – и свободен. Дорогу я покажу. А ты, парень, езжай первым, скажешь Фоме Силычу, что я скоро буду.

Стрелец кивнул и умчался – только пыль взметнулась под копытами его коня. Мы двинулись следом. Фома жил недалеко от терема Яги, и мы часто ходили друг к другу в гости. На улице, где располагался дом сотника, царило странное оживление, народ возбуждённо что-то обсуждал. Я спрыгнул с телеги возле соседнего дома и к еремеевским воротам подошёл пешком. Господи, ну вот только не Фома! Как не вовремя всё…

Еремеев встретил меня у ворот. За его спиной маячила заплаканная женщина лет сорока. Её я раньше не видел.

– Что тут у тебя такого срочного случилось? – я пожал сотнику руку. – Не пожар вроде, чего твой гонец так переполошился?

– Ты откуда ехал? – вместо ответа спросил Фома.

– От Крынкина. Ему тоже забор разрисовали.

– Ух ты, и боярину досталось, – присвистнул Еремеев.

– Так а у тебя-то что? Я думал, и тебе посчастливилось.

– Неа, не мне. Вона, смотри, участковый, – и он махнул рукой в сторону дома напротив. Я обернулся и от удивления едва не сел на землю. Потом, опомнившись, просто привалился к забору.

– Едрёна кочерыжка…

Нет, на этот раз были не частушки. Теперь наш творец пошёл дальше и изобразил на воротах голую бабу с достоинствами впечатляющих размеров. Я едва сдержал нервный смешок. Женщина за спиной Еремеева вновь залилась слезами. Я недоумённо кивнул на неё сотнику.

– Это её дом, – пояснил тот. – Калина – портниха наша, почитай, всю улицу обшивает. Вдова она, ни в чём худом не замечена, с чего ей такой позор на воротах намалевали, ровно порченой невесте? Не, ты как хочешь, Никита Иваныч, а ловить нам надо этого охальника, оглоблю ему в жо… прости, Калина, я не хотел.

Женщина улыбнулась сквозь слёзы.

– Вы видели что-нибудь? – обратился я к ней. Однако портниха лишь покачала головой:

– Никого, батюшка участковый, спала я. Умаялась за день.

– Я видел, – встрял Еремеев. – Часа в два ночи на крыльцо выходил, смотрю, тип какой-то там отирается – то ли в рясе, то ли в платье бабьем. Тощий такой, с бородёнкой. Темно было, боле ничего и не разглядел. Хотел выйти да в рыло ему двинуть, а он усвистал уже. Так я и не успел, спать лёг. А утром вона чо…

– Почему сразу не доложил?

– Так не видел я. Я утром на службу с заднего двора выезжаю, на кой мне крюк по улице давать? Вот тока почитай час как вернулся, обстановку криминальную оценил, да сразу за тобой и послал. Пока ты там у бояр прохлаждался.

– Да если бы прохлаждался, – вздохнул я. – Ещё один неадекват на мою голову.

– Крынкин?

– А то. Потом расскажу. А вы, гражданка, не переживайте так, найдём мы этого субъекта и стрясём с него моральную компенсацию.

– Люди мимо ходят, – вздохнула женщина. – Смеются, пальцем тычут. Ровно я виновная в чём.

Я задумался.

– У вас есть в городе подруги? Может быть, переедете к кому-то из них на время? Поймите, я очень сожалею, что вы стали жертвой подобного преступления, но пока попросил бы вас не закрашивать. Когда мы поймаем преступника, нам будут нужны доказательства.

– Я понимаю, – кивнула она. – Есть сестра, могу поехать к ней. Но, Никита Иванович… а если не поймаете? Слухи ходят, что не токмо меня и Егоровых так опозорили, а и до бояр добрались. А бояре – они ж… они не как мы, на боярах…

– … вся власть государственная держится, – с улыбкой продолжил я. – Это я уже слышал. Но перед законом все равны, я одинаково тщательно расследую все три случая. Если вас задевает, что кто-то смеётся над этой картинкой, поезжайте к сестре и ни о чём не беспокойтесь. Милиция ведёт следствие. Фома, пойдём рассмотрим поближе.

– Да я уж рассмотрел. Малёвано углём обычным да руками кривыми, а породил сие мозг зело озабоченный. Эвона какие… дыни ей обеспечил. Кто б мог непотребство такое нацарапать?

Потерпевшая между тем ушла, по-видимому, собираться, и мы остались одни.

– Знаешь, Фома, один вариант в голову лезет. Но уж очень очевидный. Долговязый, в рясе, с козлиной бородкой… Любовница Крынкина, кстати, описала того же субъекта. Приметы сходятся. Тебе никого это описание не напоминает?

– Напоминает! – аж просиял доблестный Еремеев. – Ща ребят кликну – они нам его мигом завернут и сюда доставят.

– Не смей!

– Это чего ж? Он, волдырь долгорясый, честной бабе будет похабщину на заборе малевать, хоть носа из дому не кажи, а я – не смей?!

– Фома, уймись! У нас презумпция невиновности! Мы не можем по такому размытому описанию хватать граждан. Нас самих засмеют же. И нам же потом, если ошибёмся, извиняться придётся. Оно тебе надо?

Еремеев задумался, потом помотал бородой.

– Ну вот и я о чём. Ладно, если ты свободен, пошли к нам, посоветуемся. Яга уже заждалась, наверно.

***

Однако продуктивного обсуждения не получилось. Едва мы уселись за стол, примчались гонцы от государя:

– Сыскного воеводу и бабушку Ягу экспертизную Его Величество ко двору требуют, ответ на боярском собрании держать!

Мы переглянулись. Крынкин, больше некому. Поднял на уши царя и думу, и теперь нам предстоит слушать обвинения в бездействии. А то как же, на боярское имущество покусились! Как будто мы тут целый день только и делаем, что воробушкам кукиши показываем. Устал я от дипломатических игр Гороха, а что делать – придётся ехать. Государь нам, конечно, верит, но и бояр игнорировать не может. Связан он думой по рукам и ногам. Прилюдно он может таскать их за бороды, орать на них и грозить острогом и каторгой, но… прав был Крынкин, это я уже успел понять. Власть государева держится на них.

– Фома, ты с нами?

– Так меня не звали вроде, – хмыкнул сотник. – Оно мне надо, на Бодрова со свитой любоваться? У меня и другие дела есть.

– Дезертир несчастный, – беззлобно отозвался я. – Нет бы поддержать.

– Иди-иди, Никита Иваныч, потом расскажешь, кто кого за бороду таскал.

Яга неспешно собралась, повязала на голову платок. Мне же и одеваться не нужно было – только что, считай, с улицы. Мы с бабкой вышли во двор, я помог ей залезть в присланную за нами государеву коляску и запрыгнул следом. Фома помахал нам на прощание и направился к дежурившим у ворот стрельцам. Что-то я Митьку, кстати, не видел. Ох не к добру это…

– Да, Никитушка, – вдруг опомнилась Яга. – Абрам Моисеич опять заходил, тебя спрашивал. Нету, говорю, участкового, мне расскажи, я передам. А он стоит и эдак таинственно пейсы подкручивает, аспид! «Инфог’мацию имею и г’асстанусь с ней за умег’енную плату», – передразнила бабка. – Так и не раскололся, подлец! Ох и оберну я его в ухват в следующий раз.

– Бабуля! Не смейте мне тут граждан заколдовывать! Мы милиция, наше дело расследовать, а не самосуд учинять.

– Да знаю я, Никитушка, потому и не стала. Но ежели опять припрётся…

– Разберёмся, – я успокаивающе похлопал её по руке. Для беседы с боярской думой нам понадобится весь наш запас терпения.

На собраниях думы я уже бывал неоднократно и потому дальнейшее развитие событий в принципе представлял. Сначала они будут полчаса рассаживаться, потом обвинять нас во всех смертных грехах, дальше переругаются, начнут мутузить друг друга посохами и таскать за бороды. На этом моменте бояре обычно забывали обо мне и о государе, а потому мы мирно считали ворон или тихо вели неспешную беседу. Заканчивалось всё тем, что побитых выносили, помятые выходили сами, а Бодров созывал особо приближённых и шёл с ними в трапезную. В общем, не впервой, прорвёмся.

Однако я ошибался. Мы с бабкой поднимались по лестнице, когда до нас донеслись крики, ругань и какая-то возня. В коридоре у зала заседаний что-то происходило. Я бы запрыгал через две ступеньки, но Ягу бросить не мог. Видя моё нетерпение, бабка захромала быстрее.

– Пойдём уж, Никитушка, пока не убили никого. А то помимо воскресшего пса у нас в деле ещё и труп будет.

– И то верно.

А у дверей зала заседаний творилось такое… Я чуть не расхохотался, честное слово. Устыдился лишь под взглядом Яги. Боярин Крынкин тряс растянувшегося на ковре дьяка Филимона, периодически от души прикладывая того лопатками в пол. Тщедушный дьяк вертелся ужом и плевался на полметра вверх, но сбросить с себя боярина не мог. Разъярённый Крынкин и впрямь был здорово похож на медведя. Щуплое теловычитание дьяка он поднимал, словно пушинку, одной рукой, другой твёрдо намереваясь выбить из Груздева душу. Столпившиеся вокруг думцы активно болели.

– Что здесь происходит, граждане? – я сунулся в толпу как раз в тот момент, когда кто-то из бояр заботливо сунул Крынкину резной посох. Нет, у дьяка в любом случае не было шансов, боярин задушил бы его голыми руками, но эти доброхоты… жаль, я не видел, кто конкретно снабдил Крынкина столь грозным оружием, иначе непременно взял бы на заметку.

– Поди прочь, участковый, не до тебя.

– А ну прекратить! – рявкнул я и, прорвавшись сквозь кольцо бояр, попытался оттащить Крынкина от дьяка. Глаза боярина налились кровью, он замахнулся посохом – если бы он попал, я отлетел бы обратно, но реакция, натренированная московской школой милиции, меня спасла. Я выбил посох из его руки и подсечкой повалил боярина на ковёр. Ну как на ковёр – на Филимона, который чуть не задохнулся под весом, раза в три превышающим его собственный. Бояре поражённо примолкли. Это напоминало затишье перед бурей.

– Что случилось? – спокойно повторил я. Крынкин сел на ковре, напоследок дав дьяку затрещину. Один глаз Филимона Митрофановича уже начинал багроветь свежим фонарём.

– Я тебя, участковый, зачем вызывал? – угрожающе повернулся ко мне боярин. – Чтобы ты преступника поймал, который мне ворота опоганил. А ты?

– Следствие ведётся.

– Ты, Никита, Иваныч, не обессудь, но хлеб государев ты задарма жрёшь, а толку от тебя никакого, – Крынкин поднял свой посох и медленно встал. Он был выше меня на голову, не меньше. – Как ты ушёл, Агапка мне всё и обсказала, как есть. Про злодея долгорясого с бородой козлиной.

Ах вот оно что. Крынкин сделал те же выводы, что и я сам, но, будучи куда менее сдержанным, немедленно попёрся учинять расправу над дьяком.

– И что? – я попытался изобразить непонимание. Боярин ткнул Груздева носком сапога в бок, и дьяк в отместку плюнул ему на полу кафтана.

– А то, что вот этот хрен собачий как раз тому описанию зело подходит! Пока ты балду пинаешь, я сам следствие вершить буду!

– Это самосуд. Карается арестом на пятнадцать суток, – напомнил я. – Вы не имели права. Немедленно принесите гражданину Груздеву извинения.

– А дулю с маслом не хочешь? – Крынкин впечатал посох в ковёр с такой силой, что, казалось, пробьёт паркет. – Мы, бояре, здесь закон – не ты, участковый.

Я не сразу заметил, что кольцо окруживших нас думцев расступилось. Со стороны лестницы к нам приближался Бодров с двумя боярами помоложе.

– Что здесь происходит? А, Никита Иваныч, и ты здесь… ты всегда кстати, как чирей на пояснице.

Бодров сообразил, в чём дело, и недовольно поморщился.

– Евстафий, ты другого места не нашёл, чтобы этому вот голову свернуть? Чтобы он потом из ковра государева зубы свои гнилые выковыривал? И за что ты его, кстати?

– Это он на моих воротах художества разводил!

– Не я! – визгливо воспротивился Филимон Митрофанович и тоже встал. – Не причастен к сему и муки адовы принимаю безвинно!

Я с удовольствием вызвал бы обоих в отделение, взял показания, а потом оформил Крынкина как минимум под домашний арест. Я всё ещё надеялся однажды донести до здешнего общества, что закон един для всех. Но сейчас у нас хватало своих проблем, чтобы разбираться ещё и с боярами.

Дальнейшее развитие событий было прервано – нас пригласили в зал заседаний. Пока думцы рассаживались, я успел перекинуться парой фраз с Горохом. Яга всё это время молча стояла в сторонке. В плане наблюдательности нашей бабке равных нет. Когда весь этот цирк закончится, она непременно расскажет мне что-нибудь интересное.