Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Истинно.

– А когда вы забеспокоились?

– Сегодня утром. Маман пришла ко мне и сказала, что папá не ночевали дома. Такого раньше никогда не случалось.

– Совсем не случалось? Лариса Павловна, не поймите меня неправильно, но не мог он… хм, пойти к кому-то? К даме?

– Нет. В этом нет нужды. Когда вы увидите мою маман, вы всё поймёте.

Мне даже стало интересно, что ж там за маман такая. Боярыню Бодрову я раньше не видел.

– Хорошо, Лариса Павловна, я вас понял. Езжайте спокойно домой, я займусь вашим делом. Предупредите матушку, что ближе к вечеру я к вам зайду. Хочу побеседовать с ней и со слугами.

Девушка кивнула, промокнула платком глаза и достала откуда-то – как мне показалось, из рукава – маленькое карманное зеркальце. Убедившись, что с лицом и причёской всё относительно в порядке, она встала и повернулась к Яге.

– Спасибо за чай, бабушка. Никита Иванович, мы будем вас ждать.

И Лариска отбыла, оставив за собой лишь лёгкий шлейф дорогих заграничных духов. Я растерянно уставился на бабку.

– Вот только Бодрова для полноты картины нам не хватало. Он же знает, что мы с этими покойниками с ног сбились, не мог в другое время пропасть?

– Не знаю, Никитушка, может, и не мог… а может, к бабе какой сбежал. Вы ж, мужики, все такие – седина в бороду, бес в ребро.

– Я не такой! – воспротивился я. Бабка хмыкнула:

– Так ты и не седой ещё, погоди пока. Ты вона как на боярышню глядел-то, аки на кусок лакомый. Али по сердцу она тебе? Так на то не рассчитывай, там уже договорено всё.

– Она… бабуль, она просто потерпевшая! И с делом пришла как раз по нашей части, нужно ей помочь. Ничего такого. Забодали вы меня уже своими намёками!

– Прости, касатик, само на язык просится. Уж больно завидная невеста она, да токмо Бодров над ней аки коршун бдит, на неё никто косо и посмотреть не моги. Вона чего удумал, за поляка её отдавать.

– Кстати, насчёт «сбежал»… а кто у него жена?

– Понятия не имею, Никитушка, мне до бояр дела нет. Вроде бают, что она молодая очень.

– Как это, если у него сыновья старше нашего Гороха?

– Так не первая ведь, – пожала плечами Яга. – То ли вторая, то ли третья. Ты про Бодровых лучше с государем разговаривай, он всю жизнь их рядом с троном наблюдать вынужден. Возьмёшь очередное следствие на душу?

– Это грех – на душу, а следствие – на карандаш, – поправил я. – Возьму, а куда деваться. Кто, если не мы?

– И опять у нас три дела, – резюмировала Яга. – И опять не равнозначные. Да за что ж нам это… Ладно, давай, Никитушка, обедать, а там обмозгуем план работы.

– Предложение принимается, – улыбнулся я. Митьки вот только что-то не было, и я уже начинал волноваться. Нет, не за него – за Николая Степановича. Наш младший сотрудник вечно с концертами в отделение возвращается: то Ксюшку в мешке притаранил, то Груздева в ковре, то его самого церковники приволокли связанным… нормально прийти, без происшествий, – это не для нас. Скучно не будет, лейтенант Ивашов, смиритесь.

Яга между тем выставила на стол суп с грибами и пироги с визигой.

– Кушай, касатик, что Бог послал.

– Спасибо, бабуль. А вы? За компанию.

– И я, – важно кивнула бабка и цапнула с блюда пирог. Некоторое время мы молча жевали и заговорили вновь лишь за чаем. Яга настолько хорошо готовит, что мне не очень-то и хотелось за обедом отвлекаться на обсуждение заборов, покойников и пропавшего боярина.

Моя домохозяйка разлила нам обоим по кружке душистого малинового чая, а я придвинул к себе блокнот. Нужно, кстати, завести привычку отмечать сделанное за день. Вот, например, сегодня что я сделал? Допросил отца Алексия и добыл образец его крови. Отлично, с него тогда и начнём, Бодров никуда не денется.

– Бабуль, мы с Фомой были в храме Ивана Воина. В общем, вот, – я выложил на стол скомканный платок с пятнами крови. – Как вы и просили. Подойдёт?

– Истинно, – Яга свесила над платком крючковатый нос. – Пущу в дело. Но давай не поодиночке всё ж таки, Митьку дождёмся да двоих сразу частицы и допросим.

– Разумно. Моя помощь вам потребуется?

– Помощь-то нет, Никитушка, но я хочу, чтоб ты был. Записывать будешь, мне одной-то неудобно.

– Понял. Значит, буду.

– А чего хотел-то?

– Да я не могу понять, как нам всё запланированное в один день втиснуть. Вам – колдовать, мне – идти к Бодровым, плюс до собрания я бы хотел заскочить к Гороху. Понимаете, в школе милиции нас учили, что изучить детали биографии потерпевшего и его окружения – уже половина следствия. А я про Бодрова вообще ничего не знаю. Ну, кроме общеизвестных фактов. Как я его искать-то буду?

– Значит, поговоришь с государем, – кивнула Яга. – Он тебе про этого душегуба и обскажет, что ведает.

– Кстати, вы заметили, что у этого, как вы говорите, душегуба дочь разговаривает вежливо и с нами на равных, а могла бы свысока и через губу, как тут у бояр принято. Это что, особенности воспитания?

– Ну, она вроде во Франции росла, при монастыре… а там Бог её знает, может, просто характер такой. Спокойная она и папеньку своего любит. Кстати, девица тебе на допросе всю правду сказывала, уж на то я следила внимательно.

– В этом деле, заметьте, все нам правду говорят, ещё никто не соврал! Но как будто нам от этого легче…

– И то верно, Никитушка, обычно народ нам врёт и не краснеет, а тут что-то все честные такие, аж зубы сводит. О, а вот и Митька.

Наш младший сотрудник явился один. Никого не заарестовал, никто за ним не гнался… удивительно даже. Я постучал пальцем по стеклу и махнул Митьке рукой, чтобы шёл в терем.

– Ну что, бедствие, выполнил моё поручение?

– Дело милицейское как есть справил! – отчитался Митька и стукнул задниками лаптей друг о друга, ну вроде как стрельцы каблуками. – Крови дворниковой добыл, его самого, как вы и велели, в отделение не тащил, на государевом подворье оставил.

– Молодец, – кивнул я. – Живым хоть оставил? Ну, в смысле, не всю кровь у него выпил?

– Почто обижаете, Никита Иванович! Когда это я против вашего повеления шёл!

– Ладно, отдавай, в чём ты там принёс.

Он протянул мне полоску бинта, на которой отпечаталась капля крови.

– Николай Степанович вопросов не задавал?

– Пытался, – потупился Митька. – А тут метла его, как на грех, в руки мне прыгнула…

– Митя. Я смотрю на тебя укоризненно, – с нажимом произнёс я. Он смущённо поковырял лаптем пол.

– Но вы не подумайте, батюшка участковый, ни пальцем не посмел обидеть человека! Токмо с извинениями да с поклонами!

– Смотри мне. Если узнаю, что ты Сухарева метлой по загривку отоварил – накажу. Можешь быть свободен.

Митька поклонился и дунул на улицу. Я не сомневался, что он будет развлекать дежурных стрельцов рассказами о своих подвигах. Ладно, пусть делает, что хочет, лишь бы под присмотром. Я открыл в блокноте разворот про боярина и сделал пометку: составить список его наиболее активных последователей. Там, конечно, полдумы под Бодровым ходит, но самый костяк, полагаю, состоит максимум человек из десяти. Вот их тоже не лишним будет допросить. Если, конечно, они согласятся со мной разговаривать.

***

Мы с Ягой вновь остались вдвоём.

– Ну что, Никитушка, пора и нам за дела… давай-кось поспрошаем у наших покойничков, с чего им вдруг воскресать удумалось. Ты сиди пока, держи платки да блокнот свой наготове, записывать будешь. А по своей части я всё как нужно справлю.

– Спасибо, бабуль. Что бы я без вас делал…

Яга довольно улыбнулась и поставила на стол маленькую в диаметре, но глубокую миску. Накрошила туда опилок, что хранила в отдельной банке на полке, и заглянула в печь на предмет подходящих углей для розжига. Я давно заметил, что при необходимости подогревать колдовские чугунки она использует именно опилки, а не спиртовку там какую-нибудь, к примеру. Всё никак не соберусь спросить, почему – интересно же!

Следом на столе появился невысокий треножник, на который Яга взгромоздила медный чугунок с водой. Закрыла ставни, создав полумрак, а затем принялась в одной ей известной последовательности кидать в воду травы и порошки.

Заклинание, кстати, было то же самое, что она использовала в деле о Чёрной мессе. Ну, в конце концов, и обряд тот же.

– … как на алтаре том лежит Псалтирь. От её страниц свет во времени, а сама от старости зелена…

Я снова начал засыпать. Бабка, не прерывая монотонного бормотания, коснулась моего плеча.

– Простите, бабуль, – я встряхнулся и виновато приложил палец к губам. Она сурово сдвинула брови, призывая меня быть внимательнее.

– Бросай платок преподобного, Никитушка.

Я повиновался. Над чугунком вспыхнул и тут же погас свет.

– Отвечай мне, кровь человеческая. С кем я говорю?

Мне показалось, или из бабкиных глаз тоже полилось слабое свечение.

– Храни тебя Господь, матушка, – смиренно раздалось из котла. – Отец Алексий я, невже не признала?

– Как не признать, преподобный, – вздохнула бабка. – Ты прости меня, грешную, что такое с тобой творю, а токмо дела у нас в городе зело странные. Должна я была это сделать.

– Бог простит, матушка, а я не в обиде. Помолюсь за тебя ныне, а ты уж делай, что начала, за всё я ответ держать готов. Токмо поскорее, ибо тяжко мне, слаб я стал. Видно, скоро приберёт меня Господь обратно.

С отцом Алексием было удивительно легко договариваться, он всё воспринимал как должное, ничему не удивлялся и был абсолютно равнодушен к мирской суете.

– Отче, прошу тебя о главном, – бабка склонилась над чугунком. – Ежели то во власти твоей, впусти меня в свою память. Видеть мне надобно, что с тобой приключилось.

– Как скажешь, матушка. Грехи твои отпускаю, и да хранит вас Бог.

Мне это не понравилось. Он будто прощался с нами. Но бабка уже пнула меня под столом ногой и кивнула на чугунок. Я встал и тоже склонился над ним. По воде пробежала рябь, после чего поверхность прояснилась. Там появилось изображение. Первые секунд десять я не знал, что мне делать: то ли зарисовывать, то ли просто неотрывно смотреть. Я выбрал второе.

Нашим глазам предстало какое-то подземелье. Полутёмное, с высокими потолками и арочными переходами. Коридоры уходили в темноту, на стенах трепетали факелы. Затем мы услышали голоса. Не знаю, как Яга, а я точно не был знаком с их обладателями. Говорящих было трое – двое мужчин и женщина. И (чёрт побери!) беседа шла на французском. Я едва не взвыл. Да что ж такое-то! Перед нами, можно сказать, раскрывались все тайны этого дела, а я ни слова не понимал.

Говорили долго. Судя по интонациям, мужчины убеждали, женщина слабо сопротивлялась. Ни лиц, ни силуэтов мы не видели – лишь само помещение и факелы на стенах. Я старался в мельчайших деталях запомнить увиденное. Уж если из разговора ничего не понял, то хоть зарисую. Внезапно во французскую речь затесалась пару фраз на польском, и я едва не поперхнулся. Впрочем, польский я тоже не знал (заговор какой-то против милиции!), а потому разобрал лишь два слова – cie kocha, «тебя любит». Не то чтобы это сильно помогло следствию, но хоть что-то.

Женщина то ли засмеялась, то ли заплакала – я не понял. Изображение начало тускнеть, голоса – затихать. Последним, что я услышал, было единственное за весь диалог слово на русском:

– Делай.

И всё стихло. Бабкино зелье продолжало кипеть, но, видимо, воспоминания отца Алексия закончились. Яга осторожно подцепила крючком платок и вытащила его из чугунка.

– Давай второй, Никитушка, пока силы есть.

Я подал бинт, и бабка сунула его на место платка. Снова вспыхнул и погас свет.

– Отвечай мне, кровь человеческая.

Николай Степанович тоже отозвался сразу. Он был бодрее и словоохотливее, но толку от него оказалось гораздо меньше. Его память продемонстрировала нам то же помещение (мне даже на миг показалось, что из чугунка потянуло сырым воздухом подземелья), но никаких действий там не происходило. Не было ни голосов, ни какого-либо движения, а через несколько секунд и вовсе всё погасло. Яга тяжело оперлась на стол, лоб её покрылся испариной. Я встал, осторожно усадил бабулю на лавку.

– Отдохните. Принести вам что-нибудь?

– Чайку мне плесни, касатик, авось не остыл ещё. Да валерьяночки туда накапай. Ох и трудное дело нам досталось, Никитушка.

– Да уж вижу… – я придвинул бабкину чашку к крану самовара, налил ей чаю. Потом порылся на полках, нашёл спрятанный от кота Василия пузырёк с валерьянкой и добавил в чашку несколько капель. – Держите.

Бабка взяла чашку, дрожащей рукой поднесла к губам, отпила. Зубы её застучали о край. Мне стало стыдно: подбиваю пожилую женщину на такие энергозатратные эксперименты. Если бы не я, она жила бы не тужила. Свалился, как на грех, милиционер на её голову. Яга поставила чашку обратно на стол и ещё пару минут сидела неподвижно, приходя в себя. Я не вмешивался, просто ждал. Наконец она заговорила:

– Ох, Никитушка, тяжко мне… а то ли дальше будет. Как показали мне карты черноту непроглядную, так оно и станется. Давай-кось я тебе обскажу, что увидела, а ты запишешь, потому как забыть могу что-то важное.

– Давайте, – кивнул я и снова взялся за карандаш.

– Значится, так. Первое и главное: поднимает их женщина. Именно в её руках эта сила. Кто она – не знаю, голос незнакомый. Но искать тебе именно её, в этом я уверена. Мужиков при ней двое, и один из них над ней власть имеет. Чем-то таким… нехорошим он её держит, что она супроть него и пойти не смеет. Она – оружие в его руках, сила подневольная. Понимает ли она, что делает, – про то не ведаю. В нём я силы особой не углядела, но не наш он.

– А женщина?

– Не ведаю. И ещё, Никитушка…

– Да?

– Они знают, что я на крови ворожила, – как-то обречённо призналась Яга. – Другого шанса у нас не будет. Теперь они нас ни к чьей памяти не подпустят, да и я не рискну. На одном конце мы с тобой, участковый, а на другом… чернота непроглядная, – и бабка перекрестилась дрожащей рукой. Я обнял её за плечи.

– Спасибо, бабуль. И простите, это ж из-за меня вам такие испытания достаются.

– Да ладно тебе, Никитушка. Хоть кому-то на старости лет я нужна. Пока могу – помогать тебе буду, даже не отговаривай.

Я чмокнул старушку в щёку.

– Всё уяснил, записал. «Ищите женщину», всё как всегда… Так, теперь моя очередь. Вот смотрите. Говорили они по-французски, но пару фраз на польском я уловил. Французский у нас более-менее универсальный язык, а вот на польском нигде, кроме, собственно, Польши не говорят. Вывод? Один из мужчин – с большой вероятностью поляк. Дама – не знаю, но почему-то чувствую, что здешняя. Зачем там третий – я вообще не понял, ну да ладно, леший с ним. Мы и так весь разговор не поняли, чего к деталям цепляться?

– И то верно, Никитушка. Прав государь наш, языки соседей знать надобно, без образования нынче никуда…

– Второе. Нужно выяснить, что это за подвал. Я зарисую по памяти и покажу государю, может, он опознает? Это ж ведь не подземный ход у Мышкина и не наш с вами погреб для картошки, сооружение явно старое и очень масштабное. Вы заметили, что там коридоры вдаль уходят? Горох должен знать или хотя бы догадываться, где это может быть. Я не думаю, что таких подземелий в городе несколько, это что-то известное.

Яга молча кивнула.

– И третье, бабуль, самое странное. Ванюша Полевичок говорит, чтобы мы искали праведника, ибо только праведники такими полномочиями на земле обладают. Получается, эта дама – та, кого мы ищем? Безгрешная, чистая помыслами и так далее. Но ведь не стыкуется же!

– Никита, ты меня не слушал. Во-первых, она думает, что делает доброе дело – воссоединяет семьи. Во-вторых, не делать она не может, потому как у мужика власть над нею. Поэтому и сила, Господом данная, до сих пор с нею, а ключи от той силы у другого человека. Дело, участковый, всё больше запутывается. Искать их надобно, и как можно скорее.

Я зарисовывал на чистом развороте подземелье во всех деталях, которые запомнил. Даже расположение и количество факелов указал.

– В общем, бабуль, давайте не терять время. Я к государю. Митька, коня мне! – заорал я в окно. Он услышал, кивнул и побежал на конюшню. – Спрошу и про катакомбы эти, и про Бодрова, короче, всё по максимуму. Свадьба, я так понял, откладывается.

– Истинно. Негоже дочери пировать, когда отец пропал.

– Тем более весь этот банкет за счёт отца, – несколько язвительно продолжил я, но вовремя осёкся. Низко это. Бодров, конечно, сволочь и всю думу против нас настраивает, но мы не можем ему уподобляться.

– Езжай, касатик, – напутствовала бабка. – Я тут всё уберу да к ужину тебя ждать буду. Там и расскажешь, что выведал.

– Кстати, бабуль… – меня внезапно осенило. – Откуда у нас тут поляк, способный колдовать? Никто ж извне пройти не может, отец Кондрат мне сам говорил. Или ошибался?

– Да ну Бог с тобой, Никитушка, он уж скоро двадцать лет как внешние барьеры держит. Если он говорит, что никто не пройдёт, значит, так и есть.

– Значит, или как-то прошёл незамеченным…

– Никита! Да никак через них не пройдёшь, это ж не таможня! Ни под землёй не проползти, ни в муху обернуться – никак!

– … или отец Кондрат в последние пару-тройку недель по какой-то причине снимал защиту. Достаточно, я так понимаю, пары минут.

– Истинно. А ты у него спрашивал?

– Нет, но спрошу обязательно. А то получается, что в городе откуда-то завёлся не в меру могущественный поляк, – и это при такой-то защите. Ладно, запишем на вечер. Если успею, сам к нему заеду. Должен, по идее.

Я тяжело вздохнул, надел фуражку и, наскоро попрощавшись с бабкой, вышел во двор. Митька держал за повод осёдланного коня. Я поблагодарил, вскарабкался в седло, стрельцы открыли ворота.

– Вернусь к вечеру, – сообщил я, уже выезжая со двора. На улице я пустил коня рысью и двинулся в сторону государева терема. Бабкины мрачные предчувствия по поводу «черноты непроглядной» начали передаваться и мне. А ведь я реалист… Короче, к Гороху я ехал в самом унылом настроении. Если мы не раскроем это дело, я подам в отставку. Раньше ведь как было? Мы смерти подсчитывали. Грустно, конечно, но в этом хотя бы логика есть. А сейчас что? Пять человек воскресли, как я это вообще в архив подошью?

***

Солнечный апрельский день разительно контрастировал с охватившим меня унынием. В такую погоду полагается радоваться и как минимум отдыхать, а я что? А у меня горожане воскресают. Тьфу ты, прости Господи! И пёс. Честное слово, ничего подобного в истории лукошкинской милиции ещё не было.

Государь принял меня не сразу – он о чём-то беседовал с казначеем, пришлось ждать. Я выглянул в окно: судя по положению солнца, было часа четыре. Ничего не успеваю! Наконец Горох отпустил казначея и потребовал меня к себе. Я прошёл в государев кабинет.

– День добрый, Ваше Величество.

– Здоров будь, Никита Иваныч, чой-то ты унылый такой?

– Следствие у нас по швам трещит, мы с бабулей с ног сбились, а без толку. Народ продолжает воскресать, совсем страх потеряли…

– И много их у тебя уже?

– Пятеро. И собака, – я безнадёжно махнул рукой. – Что с ними делать – ума не приложу.

– Ну тогда ещё двоих запиши, – совершенно спокойно, как про гостей на свадьбу, сообщил Горох. – У Марьянки, дворовой девки моей, родители ныне поутру встали. С разницей в пять лет померли. Она в слёзы – особливо по матушке в своё время убивалась, Бога благодарит. Выходной выпросила, с ними побыть. Радуются им люди, Никита Иваныч… радуются.

Я едва сдержался, чтобы не начать биться головой о стену. Только в присутствии царя, кстати, сдержался, но дома обязательно побьюсь. Ещё двое, да сразу супружеская пара! Я действительно не знал, что делать. В первый раз в жизни – абсолютная пустота в мыслях. Ещё немного – и я сдамся, брошу это дело к чёртовой матери. Пусть воскресают, пусть что угодно делают, я умываю руки. Это дело вообще не в компетенции внутренних органов, пусть ими церковь занимается.

– Никита Иваныч, выпить я тебе не предлагаю – знаю, что на службе не пьёшь. Хотя и надо бы, на текущие дела глядя. Чаем тебя бабуля уже небось раза три с утра поила… кофе будешь? Немцы в подарок привезли.

– Кофе? Буду, – кивнул я. Мне действительно нужно было выпить чего-то горячего. То ли от постоянного напряжения, то ли от усталости, но я внезапно понял, что замёрз. Государь высунулся в коридор, отдал распоряжения и вернулся. Несколько минут мы сидели молча. Молодая служанка внесла поднос с кофейником, двумя крошечными чашками, кувшинчиком сливок и колотым сахаром на блюдечке.

– С этими покойниками даже не знаю, что и присоветовать тебе, – государь разлил кофе по чашкам. – Вроде доброе дело, но в корне неправильное. Это ж ведь додуматься надо – мёртвых из земли поднимать. Ведь сколько хворых в городе лежит, что никто им помочь не может – ни лекари, ни священники. Займись, казалось бы, ими. Ан нет, пусть лучше покойники воскресают! Уж лучше б убили кого, честное слово…

– Вот и бабуля наша так говорит, – скорбно кивнул я. – Но тогда мы вообще завязнем. Ваше Величество, я к вам посоветоваться. Вы в курсе уже, что Бодров пропал?

– Да ладно?! – Горох распахнул глаза. Видимо, нет, не в курсе.

– Вот так вот. Лариска часа два назад приезжала, говорит, дома не ночевал. Просит отыскать, пока чего худого не случилось.

– Возьмёшься?

– А куда деваться? Кроме нас-то некому. То есть нет, я понимаю, что он, ну… не самой высокой морали человек и милицию всей душой ненавидит, но мы не можем смешивать работу и личные предпочтения. Придётся искать. Ваше Величество, он налево пойти не мог?

– Ты жену его видел? – вместо ответа поинтересовался государь. Я покачал головой. – Ну увидишь – поймёшь. Не мог, это я тебе точно говорю.

Мне уже очень хотелось посмотреть на боярыню. Что же в ней такого особенного, что никто и мыслей не допускает о супружеской измене? Ладно, это мне вечером предстоит, наглядеться успею.

– А сбежать?

– Сбежать мог, но не накануне свадьбы дочери. Вот после – запросто.

Я отметил это в блокноте. Ладно, если не сбежал и не прячется у любовницы, значит, и в самом деле пропал.

– Короче, у нас опять три дела, – подвёл итог я. – Бодров, покойники и заборы. Причём, я подозреваю, именно в таком порядке.

– А почему?

– Ну, это очевидно, – я развёл руками. – Бодров пропал, и его жизни может что-то – или кто-то – угрожать. Значит, его надо искать в первую очередь. Ожившие покойники – жуть, конечно, но они пока ничего дурного не делают. Возвращаются к семьям, где все им рады. Пока опасности для правопорядка нет, поставим их на второе место. Ну и художества Митрофана Груздева – обычное мелкое хулиганство. Это дело вообще, можно сказать, для стрельцов.

Государь подумал и кивнул.

– Здраво рассуждаешь, Никита Иваныч.

– Работа такая… Ваше Величество, нас в школе милиции учили, что нельзя начинать искать человека, ничего о нём не зная. Многие своим исчезновением обязаны ближайшему окружению.

– Тебе про Бодрова рассказать, что ли? – догадался Горох. Я кивнул. – Ну, расскажу, что знаю, записывай. Род очень древний, они завсегда при троне царском стояли да на нас, помазанников Божьих, зубы скалили. История там… такая, в лучших традициях. Подкупы, отравления, смута, а уж сколько их руками людей померло – так и не счесть. Пару раз даже на трон поднимались, когда царь по малолетству править не мог. Ну или убивали, если сильно неугодным был. Для них это обычное дело, Никита Иваныч, не удивляйся.

– Борджиа какие-то, – пробормотал я себе под нос.

– Вот-вот, – согласился государь, – типа того. То есть наш Бодров – он не единственный, они там все такие. Ну, в основном мужчины, конечно, но бабы тоже встречались – упаси Господи. Просто у баб другие интересы обычно, детей, опять же, воспитывать. Половина нынешней думы с ними в родстве. Ближнем или дальнем – неважно, главное, что под бодровским каблуком. Через браки ли привязаны или золотом… а токмо супротив них в жизни не пойдут. Даже те, кто вроде бы прогрессивно мыслит. В общем, вот такая тебе история. Власть – это не токмо корону надеть и скипетром помахать, участковый, власть – это всегда кровь.

Я кивнул. В моём мире всё то же самое.

– Теперь давай про самого боярина. Лет ему… погоди-ка, когда ему семьдесят было? В том году али в позапрошлом, в общем, недавно. Женятся они токмо на своих, никаких неравных браков или там фаворитку из дворовых боярыней сделать – сроду такого не было, за чистотой крови бдят. Все браки между боярскими родами. Первый раз Бодров женился лет в тридцать, я ещё не родился. Жену взял из рода Волынских, тоже кровь чуть не королевская. Их старшим детям сейчас под сорок – боярыня сразу двойню родила, сына и дочь. Второго сына через пару лет, а вскоре и померла – на прогулке с коня упала. Говорят, слаба ещё была после родов, пару месяцев всего прошло, и зачем куда верхом попёрлась – кто ж ведает… а вот. Ну то ладно, дела прошлые. Тут уже и я родился. Со второй женой он дольше всех прожил, лет больше за пятнадцать. От той у него ещё дочь, да и старших она воспитывала, матерью им стала. Но тоже померла, болела. Ну и вот последняя… увидишь. Из рода Афанасьевых, зовут Маргаритою. Она молодая совсем, Лариску родила то ли в шестнадцать, то ли в семнадцать.

Я мысленно прикинул: боярыня Бодрова – ровесница нашего государя. Интересно, кстати, если учесть, что у неё в этом возрасте уже дочь на выданье, а Горох с супругой только первенца ждут. Я старательно записывал за государем – по ходу следствия пригодится.

– Старшие дети сейчас в Лукошкине? – решил уточнить я, просто на всякий случай. Я, конечно, это уже знал от Лариски, но мало ли. Горох поскрёб бороду.

– Одна дочь точно во Франции, за послом замужем. Сыновья здесь, они в думе у нас. Ты их видел наверняка, они всегда рядом с отцом отираются. Вторая дочь… не знаю, вроде не выезжала. Я ими не интересуюсь особо, Бодровых в моей жизни и так слишком много. Лариска токмо год как вернулась, при монастыре во Франции росла, там же в школе училась. Ты ж знаешь, наверно, девиц у нас совсем недавно в учёбу отдавать начали.

– А раньше? – не понял я. В моём-то мире все имели равные права на обучение.

– А что раньше? Много ли девице надо? Простым так вообще без надобности, так, счёт да имя своё написать. На кой им книжки? Знатных иначе учат: музыка, танцы, рукоделие… языки, опять же. Но всё это дома, учителей нанимают.

– Подождите, вы же не хотите мне сказать, что женщины в Лукошкине неграмотные? – поразился я. Ну что за средневековье!

– Так тут и мужчины не особо, – пожал плечами государь. – Три класса церковно-приходской – и вперёд, во взрослую жизнь. Раньше так было. Я, Никита Иваныч, половину жизни своей на троне, семнадцать лет. Как корону-то на меня надели да епископ Никон благословил – так и решил я просвещение в массы нести. Чтобы, значит, у нас любая доярка читать могла.

Кофе мы давно допили и как-то одновременно пришли к выводу, что при его наличии разговаривать гораздо интереснее. Государь затребовал ещё порцию, и спустя несколько минут пустой поднос у нас забрали, заменив новым. Теперь уже по чашкам разливал я. Кинул себе два куска сахара, налил из кувшинчика сливок. Хорошо! В обществе Гороха как-то сам собой успокаиваешься. Пусть они там, за воротами, хоть всем миром воскресают, разберёмся. Аромат немецкого кофе приятно кружил голову.

– Так вот, и решил я просвещением народным заняться. Первым же указом повелел школы строить да всех желающих без разбору в них принимать. Отрок ли, девица, да хоть старик столетний. Ежели грамоте учиться желает – почему нет?

– Бояре не сопротивлялись? – уточнил я, помня из курса истории, как болезненно протекали подобные реформы в моём мире.

– Пытались. Такой хай подняли – хоть святых выноси. А потом как-то незаметно притихли, небось, Игнатьич им в кулуарах по шеям навтыкал.

– Бодров?!

– Ага. Ну, похоже на то, потому как заткнулись они одночасно и не противились боле. Зачем ему это было – не ведаю, но с той поры у нас всем к ученью дорога открыта.

– Отличное решение, – похвалил я. Наш государь искренне болеет душой за свой народ. Мне повезло, что из моего мира меня перебросило в эпоху именно его правления.

– Ну так вот, – Горох отхлебнул кофе. – Знатных девиц тут по-прежнему дома учат. А Бодров ещё дальше пошёл – Лариску за границу сплавил. А чего, золота – куры не клюют, уж на образование-то найдётся. Там, вишь, школа-то франкская, так он добился, чтобы при девице гувернантку оставили, дабы нашей речи её учила. Чтобы и по-русски Лариска могла изъясняться. Так-то она на четырёх языках говорит, что полезно зело, я считаю.

Да уж. Я вздохнул. Такое чувство, что тут любой дворник помимо русского ещё языка три знает. Мне бы такое знание сегодня очень помогло – уже бы дело раскрыли.

– А теперь вона чо, за поляка её отдаёт. Ну, тоже дело хорошее, в замке будет жить, я благословил.

– Да вы забодали с этим замком! А если не полюбит она его?!

– Ну и что? Стерпится-слюбится, многие по полвека так живут.

Нет, вы подумайте, и этот туда же! Господи, ну и обычаи.

– Никита Иваныч, а ты-то что волнуешься? – Горох взглянул на меня крайне подозрительно. Я только махнул рукой.

– Не обращайте внимания. Просто у нас всё по-другому.

– Везде по-разному, – философски заметил царь. – Я вот тоже прежде всего не жену себе выбирал, а царицу народу нашему. Ибо не могу я токмо о себе думать, за мной вся страна.

– Да, но вы ж её любите.

– Совпало так. Сначала женился, потом полюбил – такое тоже бывает. Но ежели и не полюбил бы, ничего страшного, ибо главное для царя что? О стране печься, матушкой-царицей да наследниками её обрадовать, – Горох нравоучительно поднял палец. Честное слово, я ещё не скоро привыкну к этой точке зрения.

– Ваше Величество, ещё вот о чём хотел попросить. Мне нужен пофамильный список бояр, входящих в ближайшее окружение Бодрова. Самые, так сказать, доверенные, с кем связь крепче, чем с прочими. Человек десять примерно. Я в курсе, что там полдумы под ним, но самые преданные.

– Думаешь, у них он прячется?

– Я не думаю, что он вообще прячется, – возразил я. – У него свадьба дочери на носу. Уж если прятаться – то после. Нет, если не налево пошёл и не эмигрировал ни с того ни с сего, то, вероятно, он не по своей воле исчез.

– Ладно. Ближнее окружение тебе, значит… Ну, сыновей считать не будем, это, во-первых, очевидно, а во-вторых, толку тебе с того? Они не согласятся с тобой разговаривать.

– А нельзя как-нибудь сделать так, чтобы согласились?

– Ну… могу, конечно, пригрозить, но надо оно тебе? Тут искренняя помощь должна быть, а не из-под палки. Так они тебе всё равно правду не скажут, да и мне потом с ними разбираться.

– Ладно, я всё равно записал. Одного Николаем зовут, это я знаю, а второго?

– Василием. Давай далее, – государь почесал в затылке. – Мышкина не учитываем, ему ещё долго в провинции торчать. Крынкина ты знаешь. Я подумаю, кого ещё в твой список включить, и к вечеру пришлю тебе с гонцом.