Текст книги "Перстень царицы Ульяны (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

***

Итак, запланированное на утро дело я выполнил. Надеюсь, я был достаточно убедителен, и Абрам Моисеевич не станет повторять свои попытки наладить заработок на нашем деле. У меня до сих пор в голове не укладывалось: очередь на воскрешение! До этого только он мог додуматься. Теперь мне нужно было спешить обратно в отделение. Я решил не ограничиваться отцом Алексием и попросить Ягу поворожить ещё и над частицей, взятой с тела Николая Степановича. Но поскольку тонкостей бабкиной магии я не знал, то не мог действовать самостоятельно. Принесу я, к примеру, волос, а она скажет, что лучше бы я каплю крови попросил. Ну и всё в таком духе. Нет уж, пусть сначала наша эксперт-криминалист выскажется.

Фома отправился выполнять моё поручение, пообещав к обеду прийти с докладом, а я двинулся в обратном направлении. Безусловно, верхом было бы куда быстрее, но я до сих пор не чувствую себя достаточно уверенным, чтобы свободно рассекать по городу на коне. И в седло я сажусь лишь в случае крайней необходимости. Наверно, так же ведут себя начинающие водители. Вот я как раз из таких: верхом, конечно, быстрее, но пешком спокойнее. Да и, чего греха таить, мне подсознательно хотелось потянуть время: вечером мне так или иначе тащиться на боярское собрание. Ночью прошёл дождь, пахло сырой землёй и клейкими молодыми листочками. Я заметил у ближайшего забора кучку первых одуванчиков.

Домой я вернулся без приключений. Бабка, дожидаясь меня, задумчиво смотрела в окно, я ещё со двора помахал ей рукой. В сенях я разулся и прошёл в горницу. Посетителей в ближайшее время не ожидалось, а мне не хотелось лишний раз топтаться сапогами по свежевымытому полу.

– Всё, Шмулинсону я втык сделал, – отчитался я и плюхнулся на лавку. – Бабуль, ну нормально это – очередь на воскрешение составлять? Совсем кукушкой уехал!

– Кукушкой? – не поняла Яга. Я улыбнулся:

– Это поговорка такая. Ну, как у вас – про белку одноглазую.

– А, вона что, – она тоже разулыбалась. – Ну, Никитушка, чего ж ты хотел. На такое во всём городе токмо Шмулинсон один и способен. Без него нам бы скучно было.

– Да уж, зато с ним – обхохочешься, – фыркнул я. – Надеюсь, я был достаточно убедителен.

– Тебя он послушает, – успокоила бабка. – А то ведь и впрямь как-то не по-людски. А много он насобирал-то?

– Понятия не имею. Я конфисковал его ящики, стрельцы их прямо с площади к отцу Кондрату увезли. Пусть милостыню раздадут. Но народу вокруг него сегодня много было, все прямо так и жаждут внести добровольное пожертвование в фонд семьи Шмулинсон. Я к нему еле протиснулся.

– Народ у нас доверчивый, – вздохнула Яга.

– Вот то-то и оно. И ведь живут вроде небогато, но каждую копейку норовят на какую-то ерунду сплавить. А те, кто поумнее, вот вроде Абрама Моисеевича, этим пользуются. Он ведь неплохой так-то мужик, бабуль, но не может спокойно пройти мимо возможности заработать. Лукошкино для него – просто заповедник какой-то: народ непуганый, хоть голыми руками бери. Ладно, я не об этом. Бабуль, помните, вы думали поколдовать над псом?

– Истинно. Но прав ты, Никитушка, лай мы не разгадаем.

– А вы не хотите с людьми попробовать? Это раньше у нас из подопытных один пёс был, а теперь мы аж троих можем к делу приобщить.

Бабка задумчиво кивнула. Похоже, она, как и я, забыла о такой возможности. Что-то мы совсем заработались последнее время. Ну ничего, наверстаем. Она деловито вытерла руки о передник.

– С кого начнём, Никитушка?

– Я бы начал с отца Алексия. Он у нас самый загадочный, даже заборного вредителя переплюнул. Дольше всех мёртв, плюс праведник, плюс имеет мнимые воспоминания о прошедших годах. Как вы считаете?

– Считаю, что прав ты, участковый, с него и начнём. Мирошкин меня мало волнует, с ним вообще всё просто: умер дома, воскрес тоже…

– … причём между этими событиями и недели не прошло, – продолжил я. – Да, Мирошкина если и будем проверять, то в последнюю очередь. Я бы ещё Митрофана потряс на этот счёт, но его вначале поймать надо.

– Поймаем, куда он денется. Уж если конюх в него подковой попал, глядишь, кто другой ещё чем попадёт. А там и…

– Нет уж, я предпочёл бы, чтобы больше в него никто ничем не попадал. Он мне живым нужен. Ну, насколько возможно. Я его допросить обязан, протокол составить… а по вашему сценарию его к нам в беспамятстве принесут – и толку нам с того?

– И то верно, Никитушка. Остаётся Сухарев.

– Точно. Давайте уж и его заодно, вам же не сложно? Я хочу сравнить их показания, вдруг найдём какие общие детали.

– Касатик, ты же разумеешь, что показания их самих и показания частиц ихних – это разные вещи? Николай Степаныч когда ко мне пришёл, я уж обо всём спросила его старательно. Обнюхала его, как смогла, пока он на вопросы мои каверзные ответы давал. Честен он был со мной, ничего не утаивал. А токмо ничего толком мне не сказал, не помнит он ничего. Спал, говорит, одну ноченьку, а проснулся – так и весна ужо, как так вышло – не поймёт. И Ксюшку ещё живой помнил, говорил про неё, будто вот-вот зайдёт она. Ну я уж постаралась до него новость печальственную донести так обережненько да зелья травяного ему дала, успокоился дабы. Безутешен был Николай Степанович в горе по дочери, а токмо теперь-то что уж.

– Да, грустная новость, – кивнул я. – Вы правы, бабуль: то, что они помнят, и то, что нам расскажут частицы, скорее всего не совпадёт. Поэтому я и хочу попросить вас над ними поколдовать.

– И поколдую, чего ж нет. Заради дела милицейского, Никитушка, я на всё готовая. А токмо ты б ещё отца Алексия допросил примерно, сравнивать дабы. Отец Кондрат нам рассказал, конечно, но очень уж коротко.

– Допрошу непременно, тем более время есть. Бабуль, заодно: какую частицу с них просить? Каплю крови?

– Давай, – согласилась бабка. – С кровью-то всегда легче договориться. Попроси святого отца булавкой палец уколоть да платочком ту каплю вытереть, мне того и хватит.

– Кхм… да, осталось ещё объяснить ему столь неожиданную просьбу – и дело в шляпе. Вот вы бы как объясняли?

– А надо ли? – мне кажется, у бабки тоже версий не было. Ну представьте: к вам подкатывается участковый и просит с вас каплю крови, что вы про него подумаете? Вот то-то и оно. Я пожал плечами.

От размышлений о том, как мы будем договариваться с нашими подопытными, меня отвлёкло движение во дворе. Я выглянул в окно: Фома Еремеев за руку здоровался с дежурными стрельцами. Потом он махнул мне шапкой и направился к дому.

– Заходи, Фома Силыч. Ну и шустёр же ты!

– Так а чего тянуть? Ты задачу дал, я исполнил. У кого надо поспрошал, вот отчёт тебе принёс.

– Ну тогда излагай.

Фома уселся на лавку напротив меня, шапку положил рядом.

– Значит, смотри. Отца Алексия тоже на старом кладбище хоронили. Отец Кондрат тогда пытался добиться, чтобы преподобного во дворе храмовом положить дозволили, да токмо почему-то епископ Никон воспротивился. Вот почему – про то не ведаю, может, просто из вредности. С тех пор между святыми отцами чёрная кошка пробежала. Хотя, казалось бы, какая епископу разница… а отец Алексий всю жизнь при храме провёл.

– Действительно, а какая епископу разница? – удивился я. – И разве это в его полномочиях?

– Тогда было в его, – кивнула Яга. – Отец Кондрат молодой совсем был, как государь наш сейчас. Отец Алексий за год до смерти на покой ушёл, в келье при храме застался, а утверждал нового настоятеля епископ Никон. Так что вражда между ними ещё раньше началась, Никитушка. Отец Кондрат – он ведь вона что могёт, ты сам видел. Люди за ним идут, защита города на его плечах, святые на его зов откликаются. А епископ что? Свадьбы боярские венчать да золото на себя вешать, что еле ползает ужо… Боится его епископ Никон. Опять же, государь наш раньше епископу исповедовался, а потом, лет десять назад, отцу Кондрату начал. Ну тут уж святые отцы и вовсе друг на друга ополчились – да так, что пару раз чуть не до драки доходило.

– Короче, отец Алексий тоже на старом кладбище, – подвёл итог я и сделал соответствующую запись в блокноте. – Насчёт запрета на его захоронение при храме я бы на всякий случай выяснил у епископа Никона, но ведь он со мной разговаривать не станет.

– Не станет, – хором подтвердили бабка и Еремеев.

– Ладно, придётся опять побеспокоить отца Кондрата, тем более мне всё равно к ним идти. Фома, пойдёшь со мной, ты не занят?

– Пойду, чего ж нет. А Митька ваш где?

– А ему я выговор сделала да сарай чинить отправила. Крыша там чегой-то протекает, – пояснила бабка. Вот кстати…

– Как закончит – пусть идёт к Николаю Степановичу с тем же вопросом. В два места мы не успеем, а мне ещё к государю.

– Ну ты уж сам перед ним боевую задачу ставь, касатик.

– Кстати, не слыхали, небось… – снова заговорил Фома. Мы с бабкой навострили уши. – У нас ещё один случай, вот тока от своих узнал. У одного из ребят мать вернулась. Два года как похоронили.

Я только вздохнул. Сколько их у нас? Это было уже не смешно. Более того, мы давно перестали удивляться. Подумаешь, люди воскресают… обычное дело. Может, и зря я Шмулинсону разгон устроил. Умирать нынче не в моде.

– Где лежала? – безразлично спросил я. – А, и как звали? У меня тут свой список… – я открыл страницу, куда заносил имена всех воскресших. Ага, вот. С женщиной их шестеро, если считать пса. Не так чтобы много, но, чёрт побери, так у нас оба кладбища опустеют!

– На новом, – так же равнодушно ответствовал Фома. Это становилось нашей рутиной. – Караваева, Мария. Сын её у меня служит, мать я не знал, но от него слышал. Обычная женщина – дом, семья, огород… ни в чём дурном не замечена.

– Ну ещё бы, – я только головой покачал, записывая новое имя. – У нас тут все такие, кроме Митрофана Груздева. Кстати, никак в толк не возьму, его-то зачем? Кому он тут вообще нужен? Носится по городу и заборы разрисовывает… уж лежал бы себе, спокойнее бы было. Как минимум с боярами бы связываться не пришлось.

– Судьба наша милицейская такая, – Яга успокаивающе погладила меня по плечу. – Ладно, идите к отцу Кондрату, я пока обед сготовлю. А уж как откушаете – там и к государю пойдёшь, касатик.

– Спасибо, напомнили, – скривился я. – Кстати, Фома Силыч, ты слышал? Горох с Лидией первенца ждут.

– Да ладно! – присвистнул Еремеев. – Ну наконец-то, слава тебе, Господи!

– Ага. Он вчера приходил, радостью поделиться. Пошли, Фома, отец Алексий сам себя не допросит.

Я на прощание обнял Ягу, и мы с сотником вышли во двор. На крыше сарая трудился Митька. Вид у него был пришибленный – очевидно, бабкин выговор подкреплялся чем-то ещё. Может, действительно в полено превращала.

– Митя, как закончишь – у меня для тебя боевое задание.

– Рад стараться, батюшка Никита Иванович! – он воодушевлённо взмахнул молотком, я инстинктивно пригнулся. – Опасное небось?

– Крайне, – сухо ответил я. – Пойдёшь на царское подворье, найдёшь там Николая Степановича – ты его знаешь. И вежливо – вежливо, Митя! – попросишь, чтобы он уколол себе палец булавкой и каплю крови стёр платком. Платок этот доставишь бабушке. Она очень беспокоится, что Николай Степанович видит дурные сны, хочет всё проверить обстоятельно. Уразумел?

– Как есть уразумел! – радостно заорал он с крыши сарая. Подозреваю, на него прохожие с улицы оборачивались. – А хватит ли капли-то? А то, может, бабуле для экспертизы зуб ему лучше выбить? Зуб-то – он всяко больше!

– Митька, ты что несёшь?! – опешил я. – Какой зуб, не смей даже! Каплю крови, а то я тебя знаю, ты в нос ему дашь!

– Как можно, батюшка воевода! – он по-детски надул губы. – И в мыслях не было!

– Ну да, а кто из отца Алексия чуть дух не вышиб?

– Беса изгонял! Но за то бабуля мне уже… прописала, – потёр спину наш младший сотрудник. – Боле не буду.

– А ему больше и не надо! Ему ж лет сто, как тебе это в голову вообще пришло? А, ладно, – я махнул на него рукой. – Трудись согласно штатному расписанию. Как исполнишь – отчитаешься бабушке.

– Слушаюсь!

На этот раз мы решили не терять время на пешую прогулку и в сторону храма Ивана Воина выдвинулись верхом. В конце концов, я не знал, сколько времени у меня отнимет беседа с отцом Алексием.

***

В пути мы молчали. Фома думал о чём-то своём, я мысленно перебирал оставшиеся на сегодня дела. Помимо сеанса бабулиной ворожбы над частицами наших подопытных и боярского собрания, которое было назначено на девять вечера, мне бы хотелось втиснуть в этот день беседу с нашим юродивым Гришенькой. Глядишь и натолкнёт меня на какие мысли… Но это ладно, посмотрим по ситуации. Мне совсем не нравилось, с какой обречённой безнадёжностью я реагирую на происходящее. Мы ничего не успеваем, люди воскресают, я не могу это контролировать, я бездарь. Вот примерно такая цепочка мыслей вилась сейчас в моей голове. Так, лейтенант Ивашов! Отставить самокопание и живо за дела!

Мы с Фомой въехали во двор храма Ивана Воина. Привязали коней к столбу и сразу отправились искать отца Кондрата. Тот обнаружился без труда – беседовал в храме с молодой парой, они собирались крестить ребёнка. Мы отошли, чтобы не смущать прихожан, и подождали, пока святой отец освободится. Наконец он отпустил супругов и подошёл к нам.

– Ну что, Никита Иваныч, с чем пожаловал? – вместо приветствия настоятель размашисто нас перекрестил.

– Я, собственно, к отцу Алексию.

– Допрашивать будешь?

– Скорее, хочу просто побеседовать. Допрашивают обычно виновных, – поправил я. – Как он себя чувствует после вчерашнего?

– Слаб зело, однако зла на твоего олуха не держит. Простил его смиренно.

– Спасибо, – кивнул я. – Ещё раз принесу извинения от лица милиции.

– Да ладно, чего уж. Я бы тоже простил. Ну, сначала, вестимо, в ответ затрещину дал, но потом непременно простил – во славу Божию!

Я нисколько не сомневался, что у отца Кондрата не заржавеет.

– Проводите нас к нему, пожалуйста.

– А чего ж нет, пошли, – величаво кивнул святой отец и повёл нас к жилым помещениям в углу двора. Мы здесь уже были, когда навещали отца Онуфрия. – Тут отец Алексий и раньше жил, – на ходу пояснял настоятель. – Всегда в быту скромен был, спал на полу, все посты соблюдал, дни в молитве проводил. Когда спать успевал – не ведаю. Святой он человек, Никита Иваныч, не то что мы, грешные.

Святой, а толку с того… если всё равно не тот святой, что нам нужен. Отец Кондрат постучал в одну из дверей и, дождавшись ответа, открыл.

– Отче, милиция к вам. Примете ли?

Прежний настоятель отвечал очень тихо, я не расслышал. Но, видимо, нам было позволено войти, потому что отец Кондрат посторонился и приглашающе кивнул.

– Никита Иваныч, как закончишь – зайди ко мне. Преподобного долго не задерживайте, зело слаб он.

Я кивнул и поманил Еремеева за собой. Дверь за нами закрылась, и мы оказались в тесной полутёмной комнатушке, вытянутой в длину. Ей-богу, по сравнению с этим бабкин терем был ближе к царскому дворцу. В углу комнаты с колен поднялся невысокий сгорбленный старик с длинной бородой. Он подошёл, подслеповато щурясь, осмотрел нас и перекрестил дрожащей рукой сначала Фому, потом меня.

– Господь с вами, – тихо поздоровался он. Еремеев, как человек более верующий, чем я, склонился и поцеловал крест в руке отца Алексия, я лишь кивнул.

– Здравствуйте, святой отец.

– Прошу садиться, – он оглянулся, указывая на колченогую табуретку в углу. – Вас двое вот только…

– Может, вы сами? – я не мог себе позволить усесться, когда старик останется стоять. Он покачал головой.

– Постою, пока ноги держат.

Я сунул Фоме блокнот и жестом велел ему садиться. Пусть тогда конспектирует. Сотник не стал возражать и придвинул табуретку к крошечному окну – так ему хотя бы что-то было видно.

– Я сыскной воевода государевой милиции, Никита Ивашов. Прошу простить нас за беспокойство, но должен задать вам несколько вопросов.

– Милиция? Да, Кондрат сказывал, – преподобный задумчиво кивнул, припоминая. – Слушаю вас.

Я смотрел на него сверху вниз – старик был ростом мне по грудь. Он опирался на клюку, но упорно отказывался садиться. Абсолютно седой, с длинными волосами и бородой, одетый в чёрную рясу. Думаю, будь я более впечатлительным, я бы смутился: глаза у него были выцветшие от времени, почти прозрачные, взгляд словно пронизывал до самой души. Вчера он воскрес. Я поймал себя на том, что это уже не вызывает во мне никаких эмоций. К тому же он ни внешне, ни поведением ничем не отличался от живого. Они все не отличаются. Передо мной стоял святой праведник, ожившая легенда.

– Святой отец, вы вернулись вчера. Где вы были до этого?

Я мысленно молился, чтобы он не задал встречный вопрос: а какое мне, собственно, дело? Я ведь при всём желании ответить не смогу. «Видите ли, отче, вы воскресли, пролежав в земле восемнадцать лет» – так, что ли? Да у меня язык не повернётся. Но отец Алексий не удивился.

– Совершал паломничество по святым местам. Служил во храмах, приобщал люд к вере православной. Долгие годы прошли, всего-то и не упомню. В пещере жил, в горах, жизнь свою на волю Господа отдаваючи. Милостив Он ко мне был, позволил вернуться.

– Откуда вы вернулись?

Может, если он назовёт конкретные места, я смогу проверить?

– Вёрст триста отсюда лес начинается. Густой, бурелом непролазный. Справил я там себе хижину, добрые люди помогли. Жил последние три зимы.

– А как же вы… еду добывали?

– Много ли мне надо, Никита Иванович. Летом заготавливал, на всю зиму хватало. Грибов, ягод, трав целебных. Я мало ем, ибо Господу угодно, дабы я больше времени в молитве проводил. Избавил Он меня от греха чревоугодия.

Тут мне ещё кое-что пришло в голову.

– Скажите, а исцелять больных вы можете?

– Нет. Видно, грешен я, не вложил Спаситель наш в мои руки такой силы. Добрым словом помогу, помолюсь за хворого, но именно исцелять – нет.

Я видел, что Еремеев старательно записывает. Хорошо, потом разберёмся. Отец Алексий стоял к нему спиной, а я заметил, что в перерывах между записями Фома сверлит взглядом постель старика в углу. Я тоже присмотрелся и заметил несколько скомканных тряпок, покрытых бурыми пятнами, у изголовья.

– Как здоровье ваше, святой отец?

– Господь милостив. Вот токмо пробудился сегодня – кровь носом пошла, но то бывает, я не жалуюсь. В остальном – как у всех. Давно меня здесь не было, Никита Иванович, всё изменилось. Покидая храм, Кондрата я вместо себя поставил. Он человек буйный, но в Господа нашего верует как никто. Барьеры внешние ему передал.

– А вы их видите?

– Их никто не видит, ибо невозможно сие. Но каждый, кто ставит их, чувствует, как они могут выглядеть. Мои были тонкими да слабыми, ровно слюда оконная, бессилен я в этом деле, Никита Иванович. Потому и передал дела, и в паломничество отправился, дабы веру свою укрепить.

Я видел, как Фома, наклонившись, подобрал одну из тряпок и сунул себе в карман, после чего гордо показал мне большой палец. Я едва заметно кивнул: молодец. К тому же мне начинало казаться, что больше мы от отца Алексия ничего не добьёмся. Не было похоже, чтобы он пытался меня обмануть. Отвечал святой отец спокойно и смиренно, то, что сам считал правдой. Во всяком случае, ему прошедшие годы виделись именно так. Другое дело, что всё описываемое им правдой не было, а сам он восемнадцать лет лежал в земле, но тут уже претензии не к нему. Кто-то заботливо вложил ему в голову мнимые воспоминания, а с этим я ничего поделать не мог. Пора было откланиваться.

Я ещё раз извинился за Митькино поведение, получил от отца Алексия заверения в том, что он не в обиде, и мы распрощались.

После полумрака тесного жилища прежнего настоятеля мы пару минут щурились, пытаясь вновь привыкнуть к ослепительному сиянию весеннего солнца. Не знаю, как Фома, а у меня появилось ощущение, что я вырвался на поверхность из водной глубины. Я задыхался в этой келье, не знаю, как отец Алексий проводит там столько времени. Впрочем, мне многого в храмовой жизни не понять. У них тут какие-то особые стандарты, а я слишком мирской человек.

Как и обещал, я на минутку зашёл к отцу Кондрату. Отчитался, что преподобного сверх меры вопросами не донимал, но всё, что мог, выведал. На том меня и отпустили с Богом. Мы с Еремеевым выехали с территории храма.

– Ты молодец, что платки эти заметил, – похвалил я. Мы ехали рядом по широкой улице и имели возможность разговаривать.

– Сложно было не заметить, – усмехнулся Фома. – Ты ж сказывал, что тебе кровь нужна, вот я и расстарался.

Я хмыкнул: звучит-то как! Словно я вампир какой-то.

– Спасибо. Потому что я не знаю, как бы мы ему объясняли, что нам от него капля крови требуется. Слушай, а ты отца Алексия не застал же, да?

Я мысленно прикинул. Прежний настоятель умер восемнадцать лет назад, наш бравый сотник тогда ещё пешком под стол ходил. Но чисто теоретически…

– Ну как сказать. Мы ж не городские, родитель мой в селе при церкви служит. Иногда в город наведываются, ну и меня раньше с собой брали. Один раз я преподобного видел, совсем малой был, ничего и не помню почти. Отец с ним посоветоваться о чём-то приезжал, а я рядом крутился. То есть по факту видел, конечно, но ничего не помню.

– Ясно, – кивнул я. – Я просто к тому, что он какой-то… ну, как в своём мире.

– Это ж отец Алексий, чему ты удивляешься? Он праведник святой, все искусы мирские победивший. Про него ещё при жизни такое сказывали, что и представить сложно. Он токмо молитвой живёт, своим примером людей к вере приобщает. Для него как раз это нормально, а нам странным кажется.

Праведник… я тяжело вздохнул. Праведник, да не тот. Не знаю, почему, но я был уверен, что отец Алексий не имеет к нашим поискам никакого отношения, он такая же жертва, как и прочие. Милицейская интуиция, чтоб её. Я вновь погрузился в унылые размышления. Где нам искать того, кто это делает? У меня даже версий не было. Хотя нет, одна была – про юродивых, но и та весьма сомнительная. Ладно, дождёмся результатов бабкиной экспертизы, тогда уже будем решать. Я надеялся, что она сможет из крови что-то вытащить. Потому что если не сможет… тогда я не знаю. Бросать нам надо это дело. С несвойственным мне равнодушным цинизмом я подумал, что пусть делают что хотят. Умирают, воскресают – мне всё равно. Это уже давно стало нашей рутиной. Я чувствовал, что погружаюсь в болото.

– Никита Иваныч, ты чего это? – окликнул меня Фома, и я от неожиданности едва не подскочил в седле.

– А?

– Странный ты, говорю. Рожа твоя мне зело не нравится, как будто на свои похороны пришёл. Распутаем мы это дело, участковый, не паникуй раньше времени. Ща кровь бабуле твоей доставим – глядишь и вытянет она чего, крупицу какую. Рано в тоску-то впадать.

А и правда. Подумаешь, пять человек воскресли! И это, кстати, только те, о ком мы достоверно знаем. Город большой, за кем-то могли не уследить, о ком-то нам не доложили. Никто ж не знает, сколько их на самом деле.

***

Мы с Еремеевым въехали во двор отделения. Первым, что бросилось мне в глаза, была запряжённая парой белоснежных коней коляска, оставленная у забора. На козлах откровенно скучал незнакомый мужик в форменной куртке. Кого это, интересно, принесло? Я поманил одного из дежурных стрельцов и выразительно кивнул в сторону коляски.

– Чьё?

– Бояр Бодровых, – невозмутимо отозвался парень. Я присвистнул. Ну и дела! В жизни бы не поверил, что нога Бодрова ступит на милицейский двор. Он же нас терпеть не может!

– Сам? – уточнил я. Это было бы интересно. Для Бодрова мы – вечный ячмень на глазу, будь его воля – я бы уже служил участковым милиционером в какой-нибудь Тмутаракани.

Стрелец покачал головой:

– Лариса Павловна.

Ещё интереснее. Я решил больше не тратить время на дурацкие вопросы и зашагал в терем. Фома остался во дворе со своими.

Я вошёл в горницу, стараясь сохранять максимально невозмутимое выражение лица. На лавке у окна сидела Лариска Бодрова. Бледная, заплаканная, она теребила пальцами кружевной платок. Яга заботливо налила ей чай, но девушка к нему так и не притронулась. На моё появление она отреагировала не сразу. Медленно подняла голову, и я заметил, что глаза её, большие, чуть навыкате, с загнутыми ресницами, от стоявших в них слёз кажутся сейчас на кукольном лице ещё больше.

– Здравствуйте, Лариса Павловна.

– Зд…равствуйте, – всхлипнула она и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Яга матерински погладила её по плечу. – Никита Иванович… папá пропал. Вчера домой не вернулся.

Мы с бабкой переглянулись. Лариска закрыла глаза и отвернулась к окну, я видел, как из-под ресниц по её щекам поползли слёзы. Яга поманила меня в сени.

– Никитушка, мне дозволишь ли в уголку посидеть, али один на один допрашивать её станешь?

– В смысле? – не сразу понял я. – Вы ж всегда сидите, когда это я вам запрещал?

– Ну, это ж Лариска… мало ли, – двусмысленно улыбнулась Яга. Я понял, куда она клонит, и покраснел.

– Бабушка! Ну не до того сейчас, честное слово.

Бабка изобразила смущение и приложила палец к губам. Мы вернулись в горницу. Я сел за стол напротив Лариски, Яга уплыла в угол и устроилась там с вязанием.

– Лариса Павловна, прежде всего я должен уточнить.

Она остановила на мне свой взгляд и медленно кивнула.

– Вы знаете, какие чувства ваш батюшка питает к нашему ведомству. И вместе с тем вы едете к нам доложить о его исчезновении. Вы не боитесь, что боярин, вернувшись, будет недоволен, что это дело расследую именно я? Мне не хотелось бы стать причиной его гнева на вас.

Она покачала головой.

– На меня он не гневается. К тому же я скоро уеду. Никита Иванович, я хочу, чтобы расследовали именно вы. У вас получается.

Что и говорить, мне приятно было это слышать. Особенно от дочери Бодрова – человека, который всю нашу бригаду ненавидит до дрожи. А она, похоже, имеет собственное мнение. Интересно.

– Хорошо, – я раскрыл блокнот на новом развороте. В конце концов, Бодров – это другое дело, обособленное от наших покойников. – Тогда постарайтесь в деталях вспомнить вчерашний день. Что делал ваш батюшка, вы сами, другие члены семьи.

Я ободряюще улыбнулся, Лариска вытерла слёзы уголком платка. Я старался не так уж пристально её разглядывать. Я слышал, что она долгое время воспитывалась в Европе, а потому переняла заграничную манеру одеваться и вести себя. Девушка подняла руку, чтобы поправить причёску (или, скорее, просто убедиться, что ничего не растрепалось), и я заметил, что пальцы у неё дрожат. Волосы она заплетала в две косы и укладывала тяжёлым венцом вокруг головы.

Если честно, мне хватало заборов и покойников, чтобы добавлять к этому набору ещё и Бодрова. Мы и так ничего не успевали. Но не мог же я сейчас просто отправить её домой? Не мог. Люди к нам со своей бедой приходят, наша задача – помогать по мере сил, иначе зачем мы тогда вообще нужны? Ладно, разберёмся по ходу дела, к тому же несколько следствий одновременно у нас уже было.

– Спасибо, Никита Иванович.

– Пока не за что, – я вновь улыбнулся. Удивительно, она вела себя совсем не так, как я подсознательно ждал от дочери Бодрова. Видимо, и в самом деле сказывалось европейское воспитание.

– Вы, наверно, про нас мало что знаете… Пять детей у папеньки моего, я младшая. У меня две сестры и два брата, братья в думе уже места имеют. Все семейные, у всех дети. Одна я непристроенная покуда. Завтра в день венчать нас планировалось с паном Казимиром, а только кто ж знал… теперь, видно, придётся отложить венчание, не могу я так. А вдруг случилось что? Как я замуж пойду, зная, что папенька мой лихими людьми убит?

– Не переживайте заранее, разберёмся, – я попутно записывал. Про Бодрова и его клан я действительно почти ничего не знал, нужды не было. Лариску, кстати, не смущало, что я за ней стенографирую, а многие об это спотыкаются. – Вы живёте все вместе?

Она удивилась. Вот именно удивилась – посмотрела на меня так, будто я спросил что-то неприличное.

– Зачем? У всех имения свои, семьи большие. Одна сестра с мужем за городом землю купили. Ближе к природе и для деток раздолье. Вторая сестра во Франции, муж её – посол государев. Мы ведь не бедные, Никита Иванович.

– Да, простите, – я постарался сгладить впечатление от собственной наивности. – Просто бывает, что большие семьи живут вместе.

– Это неудобно, – безапелляционно заявила Лариска. – Мы живём втроём. Папá, маман и я.

Я вспомнил огромную территорию их поместья и высокий забор с воротами на полозьях.

– А прислуга? Сколько всего людей в доме?

Она задумалась, подсчитывая.

– Охрана внешняя – меньше сотни, но что-то около того. Прислуги разной… человек пятьдесят. На конюшне пятнадцать человек, плюс два каретных мастера. На кухне… не ведаю, повара с маман всегда советуются, не со мной. Мне оно вроде бы и не надо. Садовники есть, маман английским стилем увлеклась, специально из Англии выписала.

Короче, по самым приблизительным подсчётам, на всей территории больше двухсот человек. А так, конечно, втроём, да. Я мысленно прикинул: вот вроде бы, кажется, много, но там огромная площадь.

– Вчера проснулась я рано, потому как гостей встречать надобно было. Пока меня причесали, пока оделась, помолилась… я ж теперь по-польски молюсь, Никита Иванович. Сложно немного, но я привыкну.

– Привыкнете, – кивнул я. – Главное – постоянно практиковаться.

– Завтрак подали в десять. Приехал брат, Николай, о чём-то им с батюшкой побеседовать надо было. После завтрака мы с маман вызвали портниху, ещё раз платье моё примерить, всё ли ладно. Волнуюсь я, Никита Иванович… первый раз ведь замуж выхожу, и дай Бог, чтобы последний. Собственно, с утра я так больше папеньку и не видела. Они с братом уехали ещё до обеда, вроде бы к государю собирались.

– Скажите, а Горох приглашён на вашу свадьбу? – неизвестно зачем спросил я. Хотя какое мне, в общем-то, дело.

– Конечно. Государь с государыней обещались быть. Я днём читала, рукоделием занималась, потом отдохнуть прилегла.

– А ваш отец в это время встречал вашего жениха?

– Да. Пан Казимир обещались быть по обеде.

– А почему вас не позвали?

– Не положено. Вы задаёте очень странные вопросы, Никита Иванович, – Лариска взглянула на меня несколько укоризненно. – Зачем мне там быть? Это мужское дело. Батюшка с паном Казимиром договариваются, мне слушать не дóлжно.

– Но ведь о вас же договариваются!

– Так нужно, – её в этой ситуации тоже ничего не удивляло. Господи, ну и порядки… Я раньше, так уж получилось, не сталкивался со здешними брачными обычаями.

– А вы своего жениха вообще видели?

– На портрете.

– А так, вживую?

– Нет.

– И не хотелось даже? – ни за что не поверю, что девичье любопытство не сработало. Она пожала плечами.

– Хотелось, но зачем торопиться? У алтаря увидимся.

Бабка негромко кашлянула в углу, давая понять, что меня несёт куда-то не туда.

– Простите, я что-то отвлёкся. Итак, ваш отец уехал до обеда, и больше вы его не видели.