Текст книги "В прятки с реальностью (СИ)"

Автор книги: Ежик в колючках

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

– Кевин! – бросилась к нему девушка. – Где Диего? Он жив?

Первые секунды она не поняла, что не так. Кевин, обычно ухмыляющийся при ее появлении, сейчас отводил взгляд, отворачивался. Самое что ни на есть дурное предчувствие овладело Ирен.

– Кев, посмотри на меня, – парень высокий, ей чтобы дотянуться ладошками до его лица приходилось подниматься на носочки. – Где Диего? Он на месте взрыва остался? Или сразу во фракцию поехал? С ним все хорошо? – наконец, ей удалось развернуть к себе сопротивляющегося парня, и уже по выражению его лица, по хмурому, полному боли взгляду, она стала понимать, что случилось самое ужасное. – Нееет, – прошептала девушка, мелко-мелко мотая головой, – нет, нет, нет... – она смотрела на парня не мигая, а он, поняв, что Ирэн сейчас метнется, перехватил ее поперек туловища. – Пусти! – вырывалась что есть мочи Ирэн. – Пусти меня! Где он? Где? Кевин, нет, пусти меня! Этого не может быть! Где Диего, Кевин? Где он?! – последние слова она выкрикнула и показалось, что этот крик вырвался из самой глубины, потерявшей надежду, души.

– Ирэн, не надо, прошу... там... мало что осталось... он был в эпицентре, это...

– Ты что говоришь, Кевин? Выпусти меня сейчас же! Этого не может быть, не может! Нет! – она все пыталась вырваться из крепко держащих ее рук, но силы почти совсем оставили ее. – Вы все ошиблись, это какая-то ошибка, ужасная, да пусти же ты меня, – каким-то невероятным усилием она отчаянно дернулась из рук Кевина, подбежала к каталкам, автоматически выхватывая имена на бирках. Диего Эстевис, да нет же, это не он! Не он! Этого не может быть!

Прежде чем кто-либо успел ее остановить, она рванула молнию, и уставилась кашу из обгоревших человеческих останков, смешанную с землей, деревяшками, стеклом. Видеть такое ей приходилось раньше, но сейчас... она не могла оторвать взгляда от части рисунка, который ей так нравилось обводить пальчиками на самом любимом в мире плече. Сознание трепыхалось, пыталось как-то уложить это в голове, принять и осознать, но девушка не могла. Он же такой большой, сильный, он... так нужен ей, этого не могло с ним случиться, не могло ведь, правда? Ну, пожалуйста, скажите, что это правда, что просто у кого-то такая же...

– Нет! – Ирэн вдруг услышала какой-то звук, который больно резанул по ушам и не сразу поняла, что это она его издает. – Неееееет! – чьи-то сильные руки оттащили ее от этого зрелища, она кричала, сопротивлялась, все ее существо стремилось к любимому. Она колотила кого-то кулачками, в бессильном отчаянии, боль затапливала ее и все закружилось в кровавой карусели, искореженные тела, останки, попытки собраться воедино после того, как душа треснула и взорвалась тысячами осколков... Так жить невозможно, непереносимо, нереально... А теперь еще и незачем...

_____ Глава 9 _____

Все ее существование превратилось в череду попыток остаться в сознании, но черное облако все время поглощало ее и никак не удавалось вынырнуть на поверхность из этого состояния. Вокруг были какие-то люди, они что-то с ней делали, а она хотела лишь одного, чтобы все это уже поскорее кончилось. Жить не хотелось совершенно, сознание отказывалось работать, унося ее все время в небытие, а если вдруг удавалось остаться на поверхности, ужасная, выворачивающая ее наизнанку боль пронизывала все ее существо, а перед глазами стола татуировка на растерзанном теле.

Смерть ходила вокруг нее все то время, то позволяла ей спасти, то отнимала, когда уже казалось, что жизнь отвоевана. А сейчас… она не оставила даже шанса. Даже малейшей зацепочки, даже проблеска надежды! Скажи, за что? За что, почему именно он? Теперь стало совершенно плевать, любит ли он ее и, вообще, на все плевать… Почему она просто не наслаждалась каждой минутой, когда он был рядом? Почему она не бросила все и не перешла в Бесстрашие, когда была такая возможность? Ведь все это такая глупость несусветная, все эти условности… Все можно исправить… кроме смерти.

Она проваливалась в пустоту и ей снился он. Диего. Его лучистая улыбка на всегда подернутом щетиной лице, его жгучие глаза, в которых все время хотелось утонуть, полностью, на века. Его вьющиеся волосы, которые он все время взъерошивал, особенно когда смущался или испытывал неловкость… Его такой непростой, но благородный характер, способность говорить гадости, но сразу же и прощения просить за них, будто если он ляжет спать с какой-то ношей на плечах, с чувством вины, ему не будет покоя. Его губы, которые дарят столько наслаждения, руки, которые прижимают ее к себе, будто она великая ценность и она ощущала себя ею. А теперь она никому не нужна. Теперь ничего не нужно.

Теперь никто не будет называть ее смешным прозвищем Банни. Не будет говорить и писать ей, как он скучает, как хочет обнять. Не будет смотреть на нее так, что земля уходит из-под ног. Некому дарить всю невостребованную нежность и страсть, которая живет в ней. Некому писать письма, некому признаваться… в самом сокровенном. Ничего нет.

Война… Смерть… Зачем жить вообще? Зачем бороться? Если в любую минуту ты можешь потерять самое дорогое, что у тебя есть. Самого дорогого в своей жизни! Они убивают нас, уничтожают, стирают с лица земли. Для чего, почему? Сколько парней погибает, которые столько всего еще не успели! Были чьими-то сыновьями, мужьями, любимыми… А теперь уже ничего не будет для них. И их не будет…

– Ирэн, – донеслось до нее как сквозь толщу воды, – девочка, послушай меня, пожалуйста!

Она не хочет открывать глаза, потому что открытые глаза – это реальность, а реальность – это боль. Но голос она узнала. Это жена лидера, Мелисса Финн. Это она приняла ее, когда отец практически выгнал Ирэн из дома. Увидела ее в слезах рядом с КПП у входа в штаб-кватриру Эрудиции, высматривающую Зои, с которой успела познакомиться на медицинских курсах. Зои временно жила в Эрудиции, и Ирэн не знала куда она еще может податься. Мелисса увидела ее и, выслушав, приняла участие в ее судьбе.

– Вот так, девочка, открывай глазки! – Мелисса говорит ласково, но твердо. Ирэн с трудом разомкнула веки, но сразу же опять закрыла, от яркого света было больно смотреть. – Девочка моя, твоя потеря невосполнима. Никто и никогда не сможет сделать твою боль меньше, кроме тебя самой. Нельзя так, ты себя убиваешь!

– Я не хочу жить, – прохрипела Ирэн и не узнала свой голос. Да это и неважно.

– Надо, милая. Надо жить дальше! Ты еще слишком молодая, твое время не пришло. Ты должна жить. Ради себя. Ради него. Ради… ребенка.

Слова женщины доходят с великим трудом, мысли в голове еле ворочаются. Она, кажется, говорит о каком-то ребенке. Но у нее нет никакого ребенка…

– Ничто в нашей жизни не случается просто так, Ирэн. Это твое испытание, и ты справишься.

– Почему? – только и смогла спросить девушка.

– В тебе живет жизнь, Ирэн. Его частичка. Его сын. Сейчас тебе кажется, что у тебя отняли все, включая смысл жизни, но это только иллюзия. Тебе дали смысл жизни. Не упусти свой шанс, девочка…

Мелисса что-то еще говорит, а у Ирэн расцвечивается все перед глазами. Голова стала похожа на воздушный шарик, такая же лёгкая и… пустая. Его сын… Его сын! Но как… и когда… и почему она ничего… Думать получается с трудом, слова доходят до нее в каком-то странном, измененном виде. У них с Диего будет сын… То есть сын будет у нее, потому что Диего… Из глаз наконец-то полились слезы. Такие нужные, необходимые, такие… смывающие слой за слоем то горе, которое нависло над ней.

– Сколько, – выдавливает из себя она, хотя и так примерно догадывается.

– Примерно одиннадцать недель. Уже большой. И очень сильный. У вас все получится, девочка моя. Ты только разреши себе жить, – Мелисса тронула ее за плечо рукой и пошла на выход.

«…мы патрулировали окрестности полигона, меня слегка задело, но, знаешь, это все ерунда, потому что я под твоей защитой. Со мной никогда ничего не случится, потому что ты меня оберегаешь, ты думаешь обо мне, я чувствую это…»

«…Но я точно знаю, со мной все будет хорошо, потому что у меня есть ты. Мне никогда не передать словами, как это важно для меня… Ты буквально спасла меня…»

«…Мы вместе, нас ничто не разлучит, и если мы захотим, мы все сможем преодолеть, даже эту систему, поверь мне…»

Сначала, когда схлынула первая волна боли, Ирэн очень разозлилась. Как же так, он ведь обещал ей! Что все будет хорошо, он был так уверен, что и она поверила в это! И когда ничего не стало… ужас, тоска, боль от потери просто погребли ее под собой. И только теперь, оказавшись дома, девушка поняла истинный смысл его слов. А ведь он оказался прав. Несмотря на то что смерть забрала его, ему удалось ее победить, обмануть, не отдаться полностью в ее корявые лапы. Их ребёнок – это символ их победы над смертью. Над разлукой. Она должна жить, потому что только пока жива она, пока она растит его ребенка, Диего будет… бессмертным.

«У вас семь непросмотренных сообщений!» – возвещает ее автоответчик и Ирэн дрожащей рукой включает экран. Первые несколько от дока, девчонок, по работе, и следующая картинка – вид диспетчерской Бесстрашия. Затаив дыхание, девушка нажимает на кнопку и в комнате раздается грубоватый голосок Алекса.

«Привет Ирэн… Ты уж выслушай его…», «Наш кореш…», «а ну пошли нахрен, придурки… моя малышка Банни…»

Она гладит стекло монитора, Господи, как же непросто видеть его сейчас, еще живого, а теперь такого далекого. «…Я люблю тебя, Ирэн. Очень сильно люблю. И хоть мы сейчас не вместе…»

Любимый мой, ну как же так. Мне так жаль, я не уберегла тебя… Прости, прости, я отвлеклась. На нашего малыша, а ты про него даже и не узнаешь. Если бы ты только знал, как я хочу быть с тобой, разделить с тобой радость рождения нашего сына, увидеть, как ты обрадуешься новости и станешь растрепливать свои волосы, пряча довольную улыбку. Как бы мне хотелось, еще только один разочек ощутить твой поцелуй на губах, услышать твой низкий голос, вдохнуть запах, который я так люблю. Но это невозможно, и мне так жаль, мой хороший. Какой ты… красивый, Диего. Замечательный, самый лучший. Я так люблю тебя, всегда буду любить. Ты спас меня, вытащил из болота в которое я сама себя загнала, вернул к жизни. Спасибо тебе, ты оставил в этой жизни самое главное, любимый. Я клянусь тебе, мы тебя будем помнить и очень-очень сильно любить.

Диего по ту сторону монитора целует свои пальцы и прислоняет их к стеклу, посылая ей поцелуй. Ее подрагивающие пальцы прикоснулись к его в ответ и на секунду, на одну лишь самую незначительную долю, ей показалось что он тут рядом, будто вздохнул и его дыхание чуть задержалось в ее волосах. Ты будешь жить вечно, Диего Эстевис. В моем сердце. И в нашем сыне.

_____ Эпилог _____

Восемь лет спустя.

– Мама, а куда мы идем?

– Ты прекрасно знаешь куда мы идем, Диего, – улыбается Ирэн, лукаво поглядывая на сына, – ты знаешь эту дорогу наизусть.

– Знаю, просто мне нравится, когда ты мне это говоришь! – с детской непосредственностью отвечает ей сын.

– Мы идем к папе. И к тете Марлин.

– Ура!!! И она даст мне шоколадный маффин и плитку. И я увижу папочку! Мам, ты только… обещай, что не будешь опять плакать!

– Не могу, сыночек. Я очень скучаю по папе. Но обещаю, что буду плакать только от радости, что мы его навестили.

Этот ритуал посещения Бесстрашия живет в их семье с тех самых пор, как к Ирэн пришла Марлин и отвела ее в мемориальный зал Бесстрашия. Сказала, что Ирэн как никто достойна того, чтобы проститься с тем, кто был ей так дорог. Теперь перед Ирэн Фернан и Диего Эстевисом открыты двери штаб-квартиры Бесстрашия всегда. Ирэн очень нравится, и она гордится тем, что ее сын с рождения ощутил влажный воздух Ямы, его первые шаги были по песочному полу тренажерного зала. И несмотря на то что они живут в Эрудиции, Ирэн не сомневалась, ее сын – настоящий бесстрашный.

Каждый день заглядывая в глаза своего ребенка, она видела там своего любимого. И от этого щемящее чувство наполняло ее, ведь они вместе дали жизнь этому прекрасному мальчику, а удовольствие его растить выпало только ей. Но она очень, вот просто бесконечно благодарна, за то, что в ее жизни был такой человек – Диего Эстевис. И что его сын – просто копия своего отца, хоть она ничего не сделала для этого. Даже Марлин удивлялась, как они похожи с Диего, а уж, когда мальчишка начал лопотать, так, вообще, превратился во всеобщего любимчика.

– Мама, а Алекс приехал?

– А зачем тебе Алекс? Небось соскучился по Рикки?

– И ничего я не соскучился… Она дерется!

– Так ты первый начинаешь! Сначала вяжешься к ей, а когда получаешь в лоб, насупливаешься.

– А чего еще делать? Сдачи ей нельзя давать… – обиженно тянет мальчик, —, а последний раз, вообще, ни за что получил…

– Да, вот интересно, за что же это «ни за что»? – с трудом сдерживая смех, спрашивает Ирэн.

– Да так, – Диего явно хочет перевести разговор на другую тему.

– Нет уж дорогой, раз начал, договаривай. Будь последовательным, ведь ты у меня мужчина!

– Я всего лишь пытался… ее поцеловать. – Отчаянно краснея, проговаривает мальчик почти по слогам.

– Поцеловать? – удивленно переспрашивает Ирэн.

– Ну да, она мне показалась такая красивая, и я подумал, почему бы ее не поцеловать. Алекс всегда целует свою тетю Лекси, почему мне нельзя поцеловать Рикки?

– Потому что тетя Лекси жена Алекса. Потому он ее и целует.

– А если бы Лекси не была женой, он бы ее не целовал?

– Вообще-то, целуются только взрослые, чтоб ты знал, Диего.

– А Дейви целует Аманду. Правда, только в щечку.

– А ты что же, не в щечку Рикки целовал?

– Нет. В щечку это для слабаков. Я хотел ее как настоящий мужчина поцеловать. Но она не далась.

– Вот что, сынок, – Ирэн присела перед ним на корточки и заглянула в совершенно серьезные глаза, – давай с тобой договоримся, что все попытки поцеловать девушку без ее согласия мы оставляем раз и навсегда. И вообще все попытки поцелуев оставляем до того момента, пока ты не станешь большой.

– Но ведь ты говоришь, что я уже большой!

– Для того чтобы завязывать ботинки да. Для поцелуев – нет.

– Всегда так, – насупился Диего и опять напомнил Ирэн любимого. И так каждый раз. Не по годам развитый мальчик, и вот вам, пожалуйста, в щечку ему не нравится…

– Сыночек, всему свое время. Вот увидишь, девочки с возрастом становятся гораздо сговорчивее.

– Ну ладно, тебе виднее, – пожал плечиками мальчик и запрыгал вокруг матери в прежнем режиме.

В Яме и правда обнаружился Алекс, сидящий на корточках перед Эрикой.

– Слушай. Посиди в детской, недолго совсем. – доверительно уговаривает свою дочь этот большой и сильный бесстрашный. – Будь послушной. Если обещаешь не шалить, вечером возьму тебя с собой кататься на поезде, ладно?

Девочка что-то шепчет ему в ответ и бросается отцу на шею.

– Ты самый-самый лучший папочка!!! – выполнив ритуал, она отпихнулась от отца ладошками. Заметив Диего, она кокетливо улыбнулась, вздернула подбородок и побежала в детскую, зная, что скоро он туда явится. И вот тогда-то… можно будет, наконец, показать ему, кто тут хозяин.

– Алекс, – окликает бесстрашного Ирэн, и он поворачивается к ним. Лицо его озаряет самая искренняя улыбка.

– Ну ничего себе, кто это к нам пришел! Мой самый лучший друг, Диего! – Алекс на полном серьезе протягивает мальчику руку и крепко ее пожимает, – скажу тебе так, парень, твое рукопожатие с каждым разом все крепче. Растешь! – и он хлопает мальчика по плечу.

Диего не скрывает удовольствия, в Бесстрашии он чувствует себя как дома. Все здесь ему нравится, и место, и река, и пропасть. А больше всего ему нравятся эти люди, он чувствует, что они ему не чужие.

– Пойдешь сегодня с нами на тренировку? – также серьезно спрашивает мальчика бесстрашный.

– Еще бы! А что сегодня? Ринги или стрельба?

– Ринги. А потом стрельба. Так и быть!

– Алекс, мы хотели бы сходить…

– Да, пойдем, я с вами.

Каждый раз попадая в мемориальный зал и находя табличку с изображением любимого, Ирэн никак не может научиться не плакать. У нее много его фотографий и изображений, Марлин отдала ей некоторые вещи Диего и бывает так, когда особенно тоскливо она просто зарывается в его кожанку и дышит его запахом, который все еще присутствует, хотя мужчины давно уже нет. Ирэн очень боится, что ее сынишка будет чувствовать, будто он какая-то замена, а это вовсе не так. Глядя на него, она каждый раз благодарит всевышнего, что Диего оставил свое продолжение, но мальчик должен вырасти тем, кем ему суждено быть, должен прожить свою жизнь.

– Капрал Диего Эстевис, – вытянувшись в струнку, прочитал на табличке мальчик. – Мама, а капрал – это высокое звание?

– Да, Диего, – серьезно отвечает Алекс, – для того возраста, в котором вступил в звание твой отец, это очень почетно. Ты можешь им гордиться!

– О, я очень им горжусь! – пылко отвечает Диего и поворачивается обратно к изображению отца в боевой форме, – я хочу быть как он!

Ирэн не может сдержать улыбки. Она любит, так сильно любит их обоих. Диего погиб, но он продолжает жить в их сердцах, в гордости его сына, в их любви.

– Пойдем, Диего. Тебя Рикки ждет в детских, – протягивает Ирэн руку сыну, – мы обязательно придем сюда снова.

– Да, мамочка. К папе.

История навеяна фильмами «Дорогой Джон» и «Эффект колибри»

====== 43. Прощание (Фор/Трис) ======

Комментарий к 43. Прощание (Фор/Трис) * В фанфике использованы сцены и предложения из книги Вероники Рот “Эллигент” (“Преданная”)

Обложка для этой части: http://images.vfl.ru/ii/1455837012/2aa0a46d/11533853.jpg

Последняя глава перед эпилогом «Эллигент» («Преданная»)*.

А что, если бы к Тобиасу в его дом, в Отречении, пришла не Кристина… а кто-то другой?

Музыка, что навеяла это действо: The Righteous Brothers «Unchained Melody»

Тобиас берет грузовик из корпуса и едет в Отречение. Позади потрясение от потери, отрицание смерти, ненависть и злость на тех, кто еще жив. В прошлом остался разговор с Калебом, и Юрайи больше нет. Там же осталось оцепенение, практически заторможенность, когда он почти ничего не чувствовал и не воспринимал, потом наступил период острой боли, когда не хотелось жить, было так больно, что не хотелось даже открывать глаза.

Сейчас уже Итон ничего не чувствует, кроме отупляющего сознание ощущения потери и собственной ненужности. Зачем дальше пытаться как-то из этого карабкаться, когда… все и всё напоминает о ней. Когда на что ни натыкается взгляд, все сочится тоской и безысходностью невосполнимой потери…

«Она не хотела оставлять тебя», – сказал ему Калеб. Но она оставила. И теперь нужно как-то с этим жить. А нужно ли?

Вскоре высохшая трава, снег и земля под шинами его грузовика сменяется тротуаром сектора Отречения. Улицы все те же, и парень, не задумываясь, почти на автомате, идет по знакомым местам. Останавливается около дома, возле знака «стоп», с потрескавшейся центральной дорожкой. Его дом. Он поднимается через переднюю дверь и вверх по лестнице, его физическая оболочка совершает какие-то действия, но он не отдает себе в этом отчета, будто сознание специально отгораживает его от этого мира. Все чувства притупляются, и жить так с каждым днем все невыносимее.

Тобиас прижимает ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкивает ее в сторону. Отражение не нравится ему, но сознание фиксирует это скорее по инерции, сейчас ему плевать как он выглядит. Он провел последние несколько дней где-то между сном и явью, был не в состоянии прийти в себя хоть на какой-то более или менее долгий срок.

Привычные действия, знакомый с детства звук машинки для стрижки волос, вгрызающейся в волосы. Размеренные движения, отточенные и возвращающие в то время, когда боль носила совсем другой характер и имела привкус страха и тревоги. Но не было в той боли того удушающего онемения, разрушающей тоски и желания прекратить страдания немедленно и разом.

Пытаясь сконцентрироваться на ощущении покалывания и зуда на коже там, куда падают остриженные волосы, чтобы разъедающая душу горечь не утянула вновь в состояние на грани бытия, он проводит рукой по короткому ежику – проверить достаточно ли гладко все получается. Гладко. Как и всегда. И проверять не нужно было, он научился всему сам, когда еще был маленьким.

Облокотившись на стену, уперев руки по обе стороны зеркала, глядя в синие, полные уныния глаза, под которыми залегли предательские тени усталости и недосыпа, Итон рассматривает себя, машинально фиксируя детали своей внешности, край татуировки – пламени Бесстрашных… Не каждому дано пережить потерю без последствий. Не каждый в состоянии с этим справиться, тем более, когда есть соблазн избавить себя от этого сжигающего изнутри горя. Не помнить. Тех самых околдовывающих глаз, меняющих свой цвет от серого до зеленого в зависимости от освещения, а бывало так, что и от настроения. Чуть смущенной улыбки, когда она смотрела на него. Дерзкого выражения лица, когда перед ней стояла задача, и ее было нужно выполнить любой ценой. Невольно изгибающегося под его ласками тела, открывающегося ему навстречу, только ему и никому другому, сначала робко, а потом все увереннее, смелее…

Любовь, вспыхнувшая между ними, подобно пламени Бесстрашия практически в одночасье, оказалась грубо прерванной, будто на костер плеснули ведро воды, и остались только обреченно шипящие угли, не имеющие возможности разгореться вновь, и темная, пачкающая все на своем пути зола, пепел, превращающийся в небытие. Любовь, которая могла дать плоды, несла с собой созидание, а оказалась кровоточащей раной, и ничто не сможет эту рану залечить, затянуть… кроме сыворотки памяти.

Тобиас крутит в руках ампулу, видит в ней свое спасение. Он был готов ко всему, что могла принести с собой их связь с Трис, готов был мириться с ее невозможно упрямым характером, порой уступая ей, порой убеждая, но всегда находить компромиссы, соглашаться и, притягивая ее к себе за плечи, пресекать дальнейшие споры поцелуем. Ради нее он готов был переступить через свои отреченные привычки и обнимать ее где угодно, когда угодно, потому что нет ничего слаще поцелуя – ее поцелуя, за который, только один, пусть даже мимолетный и короткий, он готов сейчас отдать все, что у него есть.

Последний луч закатного солнца касается его руки, и ампула призывно блестит, обещая спасение и полноценную, хоть и скучную, размеренную жизнь. Он не хочет больше быть Тобиасом Итоном, и уж тем более не хочет быть Четыре, инструктором, полюбившим неофитку, девушку, которая нашла в себе мужество перейти из Отречения в Бесстрашие и в одиночку выступить против несправедливости этого мира. Трагедия заключается в том, что несправедливость распространяется на все, если уж она вступила в свои права, и оставит за собой не один труп и не одну покалеченную жизнь…

Луч смещается немного вправо, ползет по руке. Как бы ни хотел Тобиас забыть, но ее прикосновения останутся на его коже, желает он этого или нет. Вот даже луч солнца, уходящего за горизонт, вызывает воспоминания, заставляя прикрыть глаза. Тонкие пальчики ее, всегда на пределе нежности, едва касались его, будто крылья бабочки, проникновенно и волнующе. Когда страсть захлестывала ее, она обнимала, ласкала, отдавала себя всю, без остатка, по-другому она не умела. Трис, почему ты оставила меня, мне тебя так не хватает…

– Мне тебя тоже не хватает Тобиас, поверь мне, – врезается в его голову, а луч почему-то перемещается на спину, и он отчетливо чувствует ее пальчики, ведущие дорожку по позвоночнику, расписанному татуировками.

– Трис… – срывается с его губ и растворяется в наполнившем комнату предзакатном свете. Итон пристально вглядывается в этот свет, и не может поверить своим глазам, потому что он видит рядом с собой сначала очертания, а потом и всю девушку, будто подсвеченную изнутри. Парень замирает не в силах осмыслить, что происходит истерзанным болью мозгом, и убеждает себя в том, что это всего лишь галлюцинации, вызванные его истощенным состоянием.

– Я вижу ее в тебе, Тобиас. Вижу… и это прекрасно. Это самое прекрасное, что мне довелось видеть.

– Что ты видишь, Трис? – то ли думает, то ли спрашивает парень, не в силах отвести взгляда от девушки. Она кажется такой… близкой, такой материальной, что вытяни руку и можно будет прикоснуться. Но он стоит, как бронзовое изваяние, страшно опасаясь, что если он шелохнется, видение исчезнет и все прекратится. И он прекратится тоже.

– Твою любовь. Она горит в тебе, как огонь Бесстрашия, озаряя тот путь, что ты должен пройти. Но ты должен захотеть его увидеть, любимый. Всего лишь захотеть, – она точно такая, как он запомнил ее там, в галерее, где она сказала, что любит его. Волосы, чуть отросшие, губы изогнуты в улыбке, будто она встретила его после долгой разлуки и борется с собой, чтобы не обнять его за шею и не прижаться, как маленькая девочка. Глаза ее наполнены слезами, которым она не дает пролиться, но взгляд она не опускает, словно пытается запечатлеть его, сохранить в себе.

– Я не хочу без тебя, Трис, – уже неважно, что это галлюцинация, пусть, но он должен ей сказать. Должен… только… как найти слова? Где их взять, когда хочется только одного, прижать ее к себе и ни за что не отпускать. Пусть это всего лишь игра воображения, но, как и сыворотка памяти, она создает иллюзию того, как можно жить с этой потерей. И все что в этот момент бьется в его мозгу – она тут, рядом, и продлить сейчас эти мгновения – смысл его жизни сейчас.

– Я тоже не хочу без тебя. Но… нам не оставили выбора. И… я не могла уйти насовсем, не простившись с тобой.

Она улыбается грустно, чуть смущенно, и все слова, все звуки, все, что окружает их, тает в одном только осознании – он видит ее, говорит с ней… Не в силах больше оставаться на ногах, он съезжает по стенке, пока не оказывается на полу. Девушка подходит, садится рядом с ним, и Тобиас чувствует плечом ее свечение, мягкое, чуть заметное тепло.

– Я знаю, что тебе плохо, очень. Я не хотела, чтобы так… все сложилось. Но уже ничего не изменишь…

– Без тебя все не так, Трис, – бормочет он, сам не понимая, что говорит. Совсем не это он хотел бы сказать сейчас, столько всего невысказанного осталось, но в голове нет ни одной мысли, все поглощает ощущение того, что она рядом.

– Я знаю, что причинила тебе боль. Но нужно, чтобы ты простил меня. И себя. Понимаешь? Это очень важно. А вот это, – она опускает глаза на ампулу, – это не выход, Тобиас. Я очень боюсь, что ты меня забудешь, будто… ничего не было. Меня не было! – ее голос срывается, и в нем явственно слышатся слезы.

– Мне кажется, даже с сывороткой я не смог бы этого сделать, – подрагивающими губами шепчет Итон. – Я так люблю тебя, Трис! Почему ты ушла? Ну почему?

– Это был единственно верный путь для меня. Та любовь, что у меня вот здесь, – она касается ладошкой своей груди, – показала мне его. А твоя покажет тебе свой путь, поверь мне. Когда ты прислушаешься к ней, отпустив от себя горе и боль, ты поймешь почему я сделала это. Это произойдет не сейчас, не завтра и, скорее всего, даже не через год, но обязательно произойдет. Нужно время только.

– Трис… – глаза большого, уверенного в себе бесстрашного, не пасующего ни перед какими трудностями, наполняются слезами, которые он сдерживает изо всех сил. – Я прошу… Не уходи…

– Я не могу, Тобиас. Поверь, если бы я могла не уйти, я ни за что не ушла бы. Я только с тобой хотела быть, и я была. До последнего вздоха, только с тобой.

Он смотрит на нее и не может наглядеться, будто это можно сделать впрок. Все что он хотел – это любить и быть любимым, разве это много? Разве это такой невыполнимый запрос, а ведь он хочет и умеет любить! Зачем, почему судьба подарила им мгновения рядом только затем, чтобы отнять? Почему каждый раз, когда он думает, что сможет изменить свою жизнь, стать счастливым, у него отнимают последнюю надежду…

– Все бы отдал, только бы обнять тебя сейчас… – вырывается у него, но только судорожный вдох становится ему ответом.

– Я тоже… – сквозь слезы она улыбается ему, и ее рука непроизвольно поднимается, чтобы привычным жестом огладить его щеку. Дотрагивается… и остается в таком положении, потому что оба чувствуют прикосновение. Длинные прохладные пальчики ощущают грубоватую, гладко выбритую щеку мужчины… Это чудо, это все нереально, но это есть…

Двое всего несколько секунд ошарашено смотрят друг на друга, а потом резко поднявшись на ноги, потеряв дыхание и остатки рассудка, бросаются в объятия, самые нужные и дорогие. Тобиас прижимает к себе ту, что потерял, потерял навсегда, но сейчас все, что он знает – она в его объятиях, и в данную минуту он чувствует себя настолько живым, что больше ничего и не надо. Слез сдержать уже совсем не выходит, щека ее, вся мокрая и соленая, прислоняется, вжимается в любимую грудь, поглощая большими глотками ощущения его близости, стук его сердца, тепло любимого тела.

– Я люблю, люблю тебя, Тобиас! И пока ты меня помнишь, я буду жива, понимаешь?

– Понимаю… Трис, прости меня, я… мне было не под силу справиться с этой болью…

– Ты справишься, ты обязательно справишься. Ты очень сильный, храбрый, бесстрашный воин, – она отстраняется и берет в ладошки его лицо. – Боль пройдет, любимый. А я останусь. Ведь самое страшное, что с нами может случиться, это забвение. Я умру по-настоящему, если ты меня забудешь, будто меня никогда и не было. Нас не было. Нашей любви.

Тобиас отчаянно вглядывается в ее лицо и уже не думает о реальности происходящего. Только что он хотел совершить самое ужасное, что можно придумать. Забыть ее, это значит перечеркнуть все, что она дала ему, все что она изменила в нем, того человека, каким он стал и то чувство, которое он испытывает к ней. Чуть склонив голову, он прикасается губами сначала к ее щеке и чувствует, что она мягкая, теплая. Дыхание рвется на жадные вдохи, и сдерживать слезы уже не получается. Он закрывает глаза и целует самые необходимые на свете губы, открывающиеся ему навстречу, ощущая солоноватый привкус собственных, уже неконтролируемых эмоций.

– Люблю тебя, – шепчет он срывающимся голосом, не размыкая поцелуя. – Я никогда тебя не забуду…

– Я знаю, – отвечает ему Трис. – Верю тебе, любимый…

Тепло разливается в груди и не дает погрузиться обратно в тоску. Трис начинает исчезать, и он распахивает глаза, чтобы последние секунды побыть с ней, насладиться ею.

– Мне пора, – шепчет она. Тобиас знает, что солнце почти закатилось за горизонт, маленький краешек торчит только, но он не сводит взгляда с исчезающей иллюзии, такой реальной и близкой. – Ты просто живи. Проживи эту жизнь за нас обоих. Пожалуйста.

– Обещаю. Я люблю тебя, Трис.

– Я тоже тебя люблю! – Последние слова растворяются в воздухе, оставив после себя только привкус соли на губах. Тобиас еще долго сидит, глядя в окно, где сумерки сгущаются с каждой минутой, и чувствует, что в его груди больше нет той удавки, которая не давала ему мыслить хоть сколько-нибудь здраво. Как он мог быть настолько слабым, чтобы помышлять о стирании памяти, когда воспоминания – это то, ради чего мы все и живем в этом мире? Он сидит, прислонившись прямо к стене своего дома в Отречении и пытается вплавить в себя ощущения нежного маленького тела, мягких податливых и соленых губ.