Текст книги "Первозданная (СИ)"

Автор книги: De Ojos Verdes

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Развить мысль мешает входящий звонок. Некоторое время сверлю экран отсутствующим взглядом, затем, опомнившись, отвечаю:

– Да, Вард.

– Где ты?

Оглядываюсь.

– Оказывается, на парковке у дома. Даже не помню, как доехал.

На том конце виртуозно присвистнули.

– Может, зарулишь ко мне? Приговорим бутылку двадцатипятилетнего виски, который я верчу в руках?

– А ребята?

– Ой, эти – пропащие бедолаги. Миша помогает жене с подготовкой, Сармен укатил в очередную командировку.

Я почувствовал такую жгучую зависть к Мише, что аж дыхание перехватило. Мог бы ведь сейчас толкаться в супермаркетах, гоняя тележку рядом с воодушевленной Сатэ, смеяться над ее репликами по поводу шумной возни. Я ни разу не был с ней в магазине. Но…воображение услужливо вырисовывало картину, как она подносит пачку каких-нибудь спагетти и внимательно вчитывается в срок годности и состав. Я не сомневался, что именно так и выбирает продукты эта кобра.

– Тор, ты там окочурился, что ли? – напоминает о своем существовании друг.

– Есть такое.

– О-о, так тебе точно нужен виски. Дуй сюда. Сейчас организую еще и по еде. А то ты в последнее время и питаться забываешь.

– Ладно, скоро буду. Сам что-нибудь привезу пожевать. Доставай лед.

Через полчаса я уже сидел в гостиной Вардана и уныло разглядывал закуски перед собой. Жидкость в стакане мерцала в свете люстры, то и дело привлекая внимание. Рядом со мной аппетитно поглощали горячую пиццу, но мне кусок в горло не лез.

– Поверь, если от тебя останутся только кости, ей это никак не поможет. Ешь, Тор. Смотреть уже страшно.

Я хмыкнул и отставил стакан. А затем прилег на спинку дивана, откидывая голову назад и прикрывая веки.

– Ты правильно говорил, мы конченые циники. Это болезнь века.

– Уже нет. Ты тоже выбыл из команды, – подтрунивает. – Теперь вы с Мишей в одной лодке.

– Если бы, – хмыкаю. – Сатэ упорно молчит.

Друзья знали нашу историю, и я чувствовал их поддержку. В тот самый день, когда она, очнувшись, прогнала меня, я уехал и нажрался, выдав всю подноготную. Впечатленные мужчины с нетерпением ждали знакомства с девушкой, положившей меня на лопатки. Хотя, в выражениях они не были столь лаконичны.

– Думаешь, откажет?

Я пожал плечами и задумался. Адски хотелось заорать. От усталости, безразличия с ее стороны, этой непроглядной тьмы вокруг нас.

– Меня пугает не ее отказ, – открываю глаза и подаюсь корпусом веред, растирая ладонями лицо, – а способность уверить в том, что я ей больше не нужен. Пока Сатэ молчит, надежда есть. Стоит ей использовать свой скальпель-язык… Вот, бл*дь… Как тебе объяснить, Вард? Просто поверь, эта девушка способна отправить меня в нокаут. Только она.

– Охотно верю и готов аплодировать стоя.

Я рассмеялся и стрельнул в него угрожающим взглядом.

– Долг платежом красен. Однажды я тебе это припомню.

– Всё может быть. Если тебя постигла эта участь, я уж точно не стану зарекаться. Ты всегда был самым категоричным из нас всех, – он вдруг замолк и расплылся в широченной ехидной улыбке, словно Гринч. – Да ты, по факту, отговаривал Мишу жениться прямым текстом. Надо будет поведать эту историю Милене на досуге.

– Ты настоящий друг!

Мы расхохотались, и я внезапно почувствовал прилив энергии. Рука сама собой потянулась за яствами, а разговор принял нейтральное русло. Уже скоро пустая бутылка уныло стояла на столе, а ее содержимое подтолкнуло нас на не менее унылый подвиг – обоих сморило. Вардан отправился в свою спальню, а я облюбовал удобный диван. Все же, усталость взяла свое…

Утро тридцать первого декабря выдалось солнечным. Снег безнадежно таял, как и мое терпение. Чтобы хоть как-то занять себя, решил немного поработать, листая законопроект, присланный мне на почту. К вечеру Вардан засобирался к родителям, и я выехал вместе с ним, намереваясь принять душ и последовать его примеру.

Мама встретила одобрительной улыбкой и радостно чмокнула в обе щеки. В квартире витали умопомрачительные запахи, от которых желудок, напоминая о себе, буквально запел «Hello, it's me»^[7]. Я уселся за частично накрытым столом, поддерживая разговор отца с братом, и попутно портил различные композиции на тарелках. Пристальный многозначительный взгляд главы семейства вынудил меня отправиться в кухню и попросить полноценной еды.

– Может, все же останешься? – с надеждой спросила мама, проверяя готовность мяса в духовке.

– Обещаю, что следующий Новый год мы проведем вместе. И я буду не один…

Женщина замерла, будто не веря своим ушам.

– Не один – это с друзьями…или…

– Со своей женой.

Я наблюдал, как она в абсолютном потрясении опустилась на стул. Ее глаза забегали по моему лицу в поисках намека на подтрунивание.

– Ты не шутишь?

Меня одновременно забавляла и стыдила ее реакция. Я ведь уверял, что никогда не женюсь.

Дожевав, отставил приборы и твердо произнес:

– Как я могу? Не шучу. И именно поэтому не могу остаться. Я потом подробно вам все расскажу, а сегодня мне нужно к ней. Не спрашивай, там просто есть некоторые сложности.

Материнский взгляд зажегся огоньками восторга и нежности. Она быстро приложила ладошку ко рту и пару раз легонько шлепнула по губам, демонстрируя жест «я молчу». Затем проворно подпрыгнула, удивляя меня, и с еще большей энергией принялась к оформлению очередного блюда. Это вызвало улыбку.

К десяти часам я еще раз извинился и засобирался, дорога занимала больше часа, и я должен был успеть к бою курантов.

По выражению лица хозяйки дома я успел догадаться, что Сатэ все же отказалась присутствовать за столом.

– Спит.

Как говорится, коротко и ясно.

– Я скажу, чтобы принесли вазу, – вижу одобрение в ее глазах, изучающих огромный букет нежных кустовых роз в моих руках.

Бесшумно открываю дверь и в темноте пытаюсь найти торшер. Уверен, на самом деле, она не спит. Но не стану прерывать ее талантливую актерскую игру. Через несколько секунд появляется работница с обещанной вазой, наполненной водой. Совместными усилиями помещаем туда цветы, и она так же молча удаляется, запирая комнату. А я включаю авиарежим на телефоне и осторожно ложусь на вторую половину кровати. Сегодня я здесь до победного.

– Будешь мне должна каждый день молчания, кобра. И я спрошу сполна…

Она, конечно, молодец. Даже ресницы ничуть не дрогнули.

Смотрю в это лицо, а внутри поднимается горячая волна протеста. Как я мог не заметить истинную красоту? Чего искал, игнорируя такую роскошь рядом с собой? Разве смог бы найти подобный сгусток огня, чистоты и живости, приправленных щепоткой подкупающих противоречий?

Через какое-то время веки опускаются, и меня уносит чередой воспоминаний. Где она счастлива. Улыбается. Дразнит. Любит…

Понятия не имею, как умудрился заснуть. Но проснулся от нарастающего ощущения тревоги. Распахнув глаза, встретился с прямым немигающим взглядом. С удивлением заметил, что девушка сидит в своем кресле, а я даже не почувствовал, как она встала.

И мне совсем не нравится выражение отсутствия на ее лице.

Прежде чем заговорить, беру смартфон в руки. Всего лишь начало второго. Прислушиваюсь к гулу голосов где-то за дверью, и понимаю, что веселье в самом разгаре. Затем встаю и направляюсь к ней. Присаживаюсь на ковер у нее в ногах, но не позволяю лишних прикосновений.

– Помнишь, в день свадьбы Луизы и Роберта ты сказала, что мужчина, который будет рядом с тобой, автоматически лучший? Я чуть было не упустил право на это почетное звание.

Смотрит так же ровно, а я нежно улыбаюсь, словно листая кадры.

– А, помнишь, ты спросила, способен ли представить совместное будущее с кем-то, не блокируя мысль о браке? Знаешь, что интересно? Я ведь моментально почуял опасность, потому что образ твоей обнаженной спины в моей постели – первое, что пришло в голову. А в дальнейшем я ловил себя на мысли, что хочу, чтобы ты меня ждала. Всегда.

Какой-то странный спазм душит горло, когда понимаю, что ей безразличны произнесенные признания. И не могу в это поверить.

– Мы с тобой поменялись ролями.

Тишина и полумрак.

– Сат, не отталкивай меня. Позволь помочь. Поговори со мной. Не дай этому эпизоду разрушить то, что было между нами.

Я выжидаю около минуты, но девушка упорно молчит, неотрывно глядя мне в глаза.

Печально вздохнув, опускаю руку в карман и достаю темную бархатную коробочку. Аккуратно снимаю кольцо и надеваю на безымянный палец ее правой руки. Ликую, не встречая сопротивления.

– Это должно быть не так. Но мы в нашей истории обошли все правила. Кроме одного.

Подаюсь вперед и целую кожу внутренней стороны ее ладони, затем снова поднимаю на нее взгляд.

– Я тебя люблю, Сат. Я без тебя теперь ничто. Будь моей женой.

На долю секунды перестаю дышать, замечая, как расширяются ее зрачки – единственное подтверждение того, что она меня прекрасно слышит и понимает. Надеюсь, что это станет доказательством всех раннее данных мной обещаний. И что она поймет, как мне плохо без нее…

Но все это разлетается вдребезги, когда, мучительно медленно приблизив здоровую руку к той, что в гипсе, Сатэ кое-как снимает украшение, которое выскальзывает и тонет в ворсе ковра.

– Нет.

Первое слово за весь месяц.

И короткий приговор, который вмиг оглушает меня.

Глава 37

«Любви, считал я, нет конца.

Я был не прав…» Иосиф Бродский

– Нет, – повторяю снова, немного откатываясь назад.

Торгом не просто шокирован, он в глубочайшем потрясении. Впрочем, я тоже.

– Я тебе еще тогда сказала, уходи и не возвращайся. Ничего между нами больше быть не может…

– Объясни, – перебивает, вставая на ноги и возвышаясь надо мной. – Объясни, душа моя, как за месяц возможно так кардинально изменить свои чувства? Ты хотела, чтобы я был твоим. А сейчас гонишь?..

С каждым его произнесенным словом я удаляюсь все дальше и дальше. Благо, ковер сводил к минимуму звук крутящихся колесиков, но создаваемое сопротивление из-за напряженной медлительности будто вторило болезненному натяжению чего-то грандиозного внутри меня самой.

Я знала, если Адонц продолжит в том же духе, я сорвусь. Сегодня я сорвусь. Я не вывезу этих эмоций, они меня окончательно добьют.

– Уходи, – шепчу, паникуя от его приближения.

– Ни за что! Ты заговорила после долгого молчания, и пока мы не выясним, что все это значит, я никуда, – прищуривается грозно, – Сатэ, никуда не уйду!

Это заявление меня пугает, но сбегать уже некуда…

– Я не хочу с тобой разговаривать! – мой голос дрожит и срывается.

– Да, почему, Господи?! Я ведь помочь хочу! Столько времени борюсь, чтобы услышать от тебя хоть что-то! Готов мир перевернуть, лишь бы вернуть к жизни! Не могу поверить, что ты сдалась! Не могу! Соберись, душа моя, давай разгребем эти завалы вместе…

Я интенсивно качала головой из стороны в сторону, а затем поднесла ладони к ушам, почувствовав, как моментально стрельнуло в сломанной руке, что вынудило тут же опустить ее обратно, морщась от боли. Сердце нещадно колотилось, горло душило спазмами. Не хочу…

Мое неадекватное поведение заставило Торгома замолчать. Эта заминка способствовала частичному восстановлению дыхания и мнимому затишью в сознании.

– Кардинально изменить чувства, – начала я, выпрямляя спину, но при этом, понимая, что меня сгибает тяжесть готовых слететь с языка фраз, – можно и за секунду. А ты говоришь о целом месяце… Думаешь, я нуждаюсь в этом сейчас? Проявление любви, о которой и речи не могло идти два года? Внезапное предложение, которого вообще никогда не должно было быть на устах заядлого холостяка? Твое присутствие, которое…тоже не для меня?.. А для успокоения совести. Серьезно? Думаешь, мне захочется зажить заново только потому, что ты проявляешь сочувствие и жалость? Что я этого ждала столько времени, поэтому приму в качестве подачки? Чтобы ты поставил себе плюсики к карме на ближайшие несколько перерождений?

Адонц открыл рот, затем стремительно закрыл его. И уставился с таким неподдельным ужасом, что я запнулась на миг. Но…механизм был запущен. Процесс необратим. Апокалипсис неизбежен.

Не надо было бередить мои раны. Теперь я хочу выть, выплеснуть хотя бы толику мучений, разъедающих меня изнутри… Да, кажется, этот день настал. Меня беспощадно разорвет на части, и больше нечего будет собирать…

– Ты твердишь, что хочешь мне помочь. Спроси, нужна ли мне твоя помощь?! – ору неожиданно для самой себя. – Нужна ли мне она сейчас?!

– Сат, – зовет с нереальным надрывом, и я начинаю рыдать. – Сат, позволь мне…

– Не позволяю! – истерический вопль, останавливающий его шаги ко мне. – Ничего больше не позволяю! Не хочу! Прекрати!

Прорвало…

Из последних сил разворачиваю кресло к окну и плачу, издавая нечеловеческие стоны отчаяния… Боль меня уничтожает. Я – ничто перед ней. Она проезжается по мне туда-сюда. Никаких шансов оставить себе что-нибудь светлое.

Давно застрявший в недрах подсознания крик вырывается, сотрясая тело судорогой. Захлебываюсь этой агонией…

Где-то сзади слышится звук открываемой двери, но короткий рык Адонца заставляет непрошенных гостей ретироваться:

– Уйдите!

Тишина в комнате нарушается моими интенсивными всхлипываниями. Денно и нощно яд выплескивался наружу, но легче от этого не становилось. Ну, высохнут слезы, и что дальше? События, боль…прикосновения… Они ведь навсегда со мной.

Он ко мне прикасался! Мое тело трогали чужие руки! Прокуренные пальцы больного мужчины, который бредил мною… А я не придавала этому значения, и вот к чему все привело…

– Говори, Сатэ. Дальше! Выуживай все, не останавливайся на полпути! От этого надо отмыться…

Пространство рассек жуткий смех. Мой.

Я впилась в темноту ночи злобным немигающим взглядом. Затаила на миг дыхание. И прикрыла веки.

– Не получится, Торгом. Не получится.

Как описать мужчине, которого любила больше жизни, что ты теперь слишком грязная? Тебя исследовали ладони, клеймившие кожу. И это действительно не отмывается. Может, если бы я до этого не успела испытать счастья взаимного обладания, сейчас было бы легче… Я смогла бы восстановиться. А так, картинки насилия постоянно стояли перед моими глазами. И мне было, с чем сравнить.

Ведь до этого меня любили… Пусть и только физически.

А сейчас – удушающее сожаление, боль утраты… Словно это я предала свою любовь.

– Ты еще даже не пробовала. И ты утрируешь. Я читал тебе сотни статей. Повторяю: могло быть хуже!..

– Как бы я хотела, чтобы это «хуже», о котором вы все так неустанно твердите, все же случилось тогда! И не пришлось бы всем мучиться со мной, лежала бы себе спокойно в сырой земле… Там, где исчезло время, лопнуло пространство.

Адонц возник передо мной мгновенно, загородив собой ночные пейзажи. Разъяренный пятый всадник Апокалипсиса, в порыве устрашающего гнева схвативший меня за плечи и затрясший их с неимоверной силой, которую моя шея грозилась не выдержать.

– Просто заткнись, дура! Лучше бы ты молчала еще месяц…

Я растерянно моргнула. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. А потом Тор резко притянул меня к себе, давая возможность услышать, как безбожно колотится его сердце в груди.

– Не смей о таком даже думать, – приглушенный шепот где-то в районе макушки, – и никогда больше не произноси вслух.

Пытаюсь оттолкнуть его, меня гнетут эти объятия. Они рождают противоречивые воспоминания.

Взволнованный мужчина подчиняется, но не отходит. Приближает свое лицо и останавливается в сантиметре от моего. И словно со стороны, будто я вовсе не здесь, слышу неестественный, насквозь охрипший и надломленный голос:

– Ты хочешь меня наказать? Скажи. Скажи это, кобра, обвини в том, что не смог уберечь тебя.

Я зажмурилась, отказываясь всматриваться в наполненный терзаниями взор.

– Ведь когда думаю о том, каково тебе было там одной… В неизвестности… И что он мог…

– Замолчи! – вновь закричала, когда Тор коснулся моей открытой раны, будто прижигая ее. – Не надо…

Крупные слезы катились по щекам, поток рыданий был чудовищным, отчего дышать стало нечем. Я испуганно оттолкнула его, отдаляясь на пару метров. В смятении схватилась за горло, опасаясь действительно задохнуться.

– Это неправда… – произношу, словно в бреду, – я тебя не обвиняю. Никого не обвиняю…кроме себя. Тор, – поднимаю глаза на него, не прекращая плакать. – Пойми же, наконец, ты мне ничего не должен. Просто уходи, я не держу зла. Не надо жалости, этих слов любви и всего остального. Ты не должен…

Мужчина болезненно дернулся. Но взгляд стал жестче, и он уверенно проговорил:

– Должен. Я хочу…

– А я не хочу! – очередной пронзительный вопль. – Не хочу больше!

Мои руки тряслись, тело дрожало, я медленно и верно сходила на нет.

Еще чуть-чуть – мой фитиль закончится, и я потухну.

– Почему?

Его вопрос звучит странно. Для меня.

– Ты никак не хочешь понять, что с тобой я это обсуждать не буду?

– А с кем, Сат?

– Не знаю! Только не с тобой. И… Ни с кем.

Это заявление явно задело Адонца.

– Хорошо, я тебя понял. Конечно, надо будет переварить тот факт, что ты не хочешь открыться именно мне. Но если это твое желание… – он тяжело вздохнул и потерянно потер лоб, – после праздников, как я говорил, к тебе придет специалист. И ты, – с нажимом, даже угрожающе, – не сможешь прогнать его. А если попробуешь…самолично приеду и привяжу, ломая сопротивление.

– Думаешь, меня это проймет? – спрашиваю, притихнув.

– Очень на это надеюсь. Я пойду до конца…

– Зря… – устало вздыхаю.

Ощущение, будто гребла сутки напролет. Намеревалась переплыть узкую речку, но, обернувшись, поняла, что это самый настоящий океан. Задача оказалась непосильной, и я сдалась.

– Это ничего не изменит. Надеюсь, ты все же это поймешь. И заживешь своей обыденной жизнью. Оставив меня в покое.

Торгом опешил. Нахмурившись, немного подался вперед. Но не сделал шага. В полумраке комнаты я вдруг с удивлением заметила, как блеснули серебряные нити на его виске. Разве они там были раньше?

– Сат, я люблю тебя, – проговаривает медленно, пытаясь достучаться. – Я не хочу оставлять тебя в покое. Даже не мечтай. Что ж, если это проверка или испытание на терпение, я готов подождать.

А я…ничего не чувствую. Долгожданные признания ухают в пустоту внутри меня. Точнее – падают ничком. Исчезают, будто и вовсе их не было.

Я не верю.

Видимо, что-то в моем взгляде заставляет Адонца догадаться об этом.

– Хочешь, чтобы я ушел?

Молчу.

– Ты уверена? По-настоящему уверена в своем решении?

Отворачиваюсь.

– Тор, – зову, услышав, как он делает шаг в сторону двери. – Это пройдет. Твоя совесть успокоится, и ты вздохнешь с облегчением спустя время. Но больше не приходи. День тридцать третий. Он же заключительный. Весьма символично, не находишь?

«Береги себя», – шепчу безмолвно вдогонку.

Дверь закрывается.

Хотя бы ты береги себя.

Потому что я себя не сберегла…

Рука тянется к стакану с водой у кровати. Отпиваю немного и верчу его в ладони, наблюдаю за играми света на стеклянной поверхности.

Через секунду безбожно громкий звук рассекает пространство. Брешь в сломанном окне впускает порыв ветра, который совсем не по-доброму треплет мои волосы.

И я кричу. Мучительно надрываясь. Сгорая. Заканчиваясь.

Сметаю какие-то предметы с поверхности комода, переворачиваю стулья, скидываю покрывало.

Не может быть вокруг меня такого явного порядка, когда внутри царит хаос, и адово пекло пожирает остатки прежней Сатэ.

Сползаю с кресла и ложусь на пол у стола. Закрываю глаза и рыдаю. Боли больше нет. Все хуже. Тотальное безразличие. Особенно теперь, когда я окончательно распрощалась со своим прошлым…

– Ты лежишь на осколках.

Плевать я хотела…

– Я помогу тебе.

Почему-то совсем не сопротивляюсь, когда испещренная морщинами женская ладонь ложится на мой локоть.

– Ни к чему эти лишние порезы. Твоя мать приезжает через несколько дней.

Сейчас я равнодушна и к этому заявлению.

Пусть и совместными усилиями, но с большим трудом, я была перемещена в кресло. Элеонора Эдуардовна, тяжело дыша, присела на край кровати. В глаза мне бросился неестественно серый цвет ее лица. Даже косметика не скрывала его. Она была прекрасно одета и накрашена соответственно. Новый год, в конце концов. Хотя…не могу не признать, что эта женщина всегда утонченна и элегантна.

Наши взгляды скрещиваются.

– Что творится в твоей прелестной голове?

Впервые в ее тоне я слышу несвойственную нежность. В иной раз это удивило бы, вызвало бы шквал эмоций… Но все равно. Этой дыре внутри все равно.

– Когда мама приедет, расскажите ей правду. Я устала притворяться, что ничего не произошло. Рано или поздно она узнает. А я больше не могу.

– Может, тогда сама ей расскажешь? Ведь любая мать затем кинется к ребенку, истерично выясняя подробности…

– Рассказать матери, что меня изнасиловали? Самой рассказать? Описать, как это происходило во всех подробностях? – усмехаюсь бесцветно. – Думаете, это будет правильнее?

Ответа не последовало. Женщина надолго замолчала, внимательно вглядываясь в меня. Казалось, она хочет что-то сказать, но не решается.

Спустя какое-то время, приподнявшись, тихо произнесла:

– Тебя отведут в другую комнату. Отдохни. Потом мы поговорим.

И, слегка пошатываясь, вышла, оставила меня наедине с собой.

Теперь это моя бессменная компания.

Я и мои черно-белые мысли.

Глава 38

«Руины способствуют возрождению». Л. Гилберт «Ешь, молись, люби»

Даже с такой расшатанной психикой в моем помутневшем сознании лишенный праздничной суеты дом вызывал подозрения. Здесь жила семья моего родного дяди, которого я видела от силы два раза, вместе с почтенной матроной. И последняя, как мне известно, любила светские рауты, что было продемонстрировано и в Новогоднюю ночь.

Но уже вторые сутки стояла тишина. Да и она ко мне не заходила.

Мне действительно выделили другую комнату, окна которой выходили во двор. Мрачный лес исчез. И теперь я могла наблюдать, как плещется вода в изящном маленьком фонтане, чуть поодаль от которого стояла вооруженная охрана.

Такое я видела только в фильмах, и мне совсем не хотелось думать о том, какие несметные богатства заставляют обитателей этого роскошного особняка бояться за свою безопасность. Неужели моя мама действительно была частью их жизни? Ходила или ездила в школу в устрашающем сопровождении? И если бы осталась здесь в студенческие годы, смогла бы обрести ту свободу, что они разделяют с отцом больше тридцати лет?..

Странно, но я не испытывала ни малейшей зависти. Одна мысль о том, что меня могут угнетать и диктовать правила, приводила в ступор. Как можно так существовать? Наверное, именно поэтому мои родители были лояльны настолько, насколько это возможно в стремлении воспитать достойного ребенка.

Стук в дверь застает врасплох, ведь к хорошему быстро привыкаешь, а я уже два дня предоставлена сама себе. Незваный гость, так и не дождавшись моего ответа, вошел спустя секунд десять.

– Можно?

Я окинула его безразличным взглядом. Какая разница, что я отвечу, он уже здесь.

– Я не потревожу…надеюсь… – мнется немного у порога, затем широкими шагами рассекает комнату, присаживаясь на банкетку. – Всегда мечтал завалиться к сестре и швырнуть в нее подушку, ожидая незамедлительной расправы. Это должно быть весело. У вас так и было?

С трудом сдерживаю готовые пуститься в пляс от удивления брови. Озадаченно смотрю на Мгера. Да, на того самого парня, который пригласил меня на танец несколько месяцев назад. Теперь хотя бы известен мотив. В отличие от него, я и понятия не имела, что у меня есть двоюродные братья. Целых три. А вот они, кажется, прекрасно осведомлены обо всем, что касается моей семьи.

– Сейчас, конечно, ничего не изменишь, но я бы хотел вырасти с вами, это было бы здорово. Ты так не думаешь?

Упорно молчу, не понимая, к чему это всё. Мгер действительно очень обаятельный и привлекательный юноша. Наверное, они с Дианой одного возраста. Остальных братьев я не видела, но по обрывкам фраз знаю, что они учатся где-то за границей. Красиво жить не запретишь…

– Послушай, Сат, – вдруг становится серьезным, перестав улыбаться. – Мне жаль, что с тобой такое случилось. Сложно представить, что чувствует человек, жизнь которого, по сути, висит на волоске каждую минуту. Ведь, кто знает, что происходит в голове психически больного…

Я напряглась и непроизвольно нахмурилась.

За весь месяц, что я живу в этом доме, Мгера, как и его мать с отцом, видела мельком пару раз. Никто не решался заговорить со мной. Тем более – на эту тему. Что же изменилось?..

– Прости… – осекся он. – Я просто хотел сказать, что мы все очень переживали. Бабушка – больше всех. Она не ела, не спала, отказывалась возвращаться домой. Особенно в тех случаях, когда становилось известно, что появились какие-то зацепки по вашему местонахождению. Неугомонная женщина, забывшая свой возраст. Колесила по городу, буквально «сев на хвост» нанятому ею же сыщику. Хотела поскорее найти тебя…

Я отвела взгляд и уткнулась в узор на обоях. Что мне делать с этими откровениями?

– И позавчера, когда ты начала кричать, она испугалась и запаниковала.

Да, если он хотел меня устыдить, у него это получилось.

– В общем, слегла, – на этих словах я непроизвольно вздрогнула и посмотрела ему в глаза, а Мгер коротко кивнул. – Просила тебе не говорить, конечно. Чтоб ты не чувствовала себя виноватой.

Теперь пришла моя очередь рассеянно кивнуть. Я не желала никому зла и не хотела быть причиной ухудшения здоровья кого бы то ни было. Мне достаточно своей боли.

– Я думаю, мы можем подружиться? – робкий вопрос. – Несмотря на запутанное прошлое. Может, все же пора узнать своих кровных родных? Никто из нас не хотел такого сценария – да нас никто и не спрашивал. Зато сейчас выпал такой шанс…

Ну и как, интересно, я должна это все воспринимать? Неужели он думает, мне сейчас есть дело до этих запутанных историй? Я и сюда-то согласилась поехать прямо из больницы только ради мамы. Но налаживать контакты?..

Не могу я. Не могу…

– Ладно! – неожиданно бодро, совсем не обижаясь, проговорил парень, уяснив тщетность попытки. – Пойдем, хотя бы на пару минут навестишь бабушку? Уверен, это поможет ей скорее встать на ноги…

Я не успела возразить, меня уже бесцеремонно катили к двери, а в коридоре мы столкнулись с одной из работниц, которая поглядывала на меня с опаской. Оно и очевидно. Не знаю, какую легенду Элеонора Эдуардовна рассказала на этот раз, но люди же не идиоты. И я бы тоже побаивалась неуравновешенной затворницы, разбивающей стекла и орущей, словно сирена, посреди ночи.

Я не сумела раскрыть рот и потребовать вернуть меня обратно…

В спальне Ее Величества царил полумрак. Мгер вкатил меня, не потрудившись постучать и спросить разрешения. Я поежилась, почувствовав какой-то сквозящий холод, и потом заметила, что окна приоткрыты. Это способ сохранить свежесть и молодость, так понимаю?

Женщина полулежала на кровати, ее спину подпирали две добротные подушки. И выглядела неважно. Стоило нам войти, как на нас тут же был направлен пронзительный взгляд немного выцветших зеленых глаз.

Мой любвеобильный брат расположил коляску практически у изголовья, чтобы я находилась прямо напротив больной. А потом…потом подошел к бабушке, поцеловал ее в щеку, и… Я замерла, когда та вдруг схватила его за руку, наклонилась и коснулась губами мужской ладони.

Это был знак благодарности, хотя парень и стал возражать:

– Прекрати, ба!

Происходящее искренне удивляло. Я никогда бы не подумала, что она может быть…обычной? Проявлять чувства? Быть трогательной?

В моей голове эта женщина – Мефистофель чистой воды.

– Я пойду за чаем, что ли? – неловко кашлянул Мгер. – Скоро вернусь. Мне его еще искать… Я ж не знаю, где он лежит.

Я бы точно рассмеялась, будь ситуация немного иной. Хороший он, мой новоиспеченный братишка. Милый, совсем не избалованный. Как же так?

– Неугомонный мальчишка, – проговаривает Элеонора Эдуардовна. – Всегда стремится к тому, чтобы все были довольны и счастливы. И в кого он такой?

Да уж, действительно. Хотела бы сказать, точно не в Вас. Но промолчала.

– Вам уже лучше? – интересуюсь ради приличия, ведь это моя вина, по сути. – Мгер сказал, Вы уже два дня лежите.

Она машет рукой, мол, забудь.

– Ничего страшного. В моем возрасте сильные волнения требуют более длительного восстановления. Пройдет.

И замолкаем. Я понятия не имею, что еще можно сказать, если и нахожусь-то здесь даже не по своей воле.

– Не осуждай меня, детка, – вдруг вздыхает. – Не надо…

– Я не осуждаю, – качаю головой. – Кто я такая?

– Ты смотришь на меня волчонком…

– Это не осуждение. Это – непринятие. Я предупреждала Вас, меня всем этим не купить. И перечеркнуть прошлые годы одним-двумя поступками – это из другой оперы.

– Я уважаю твою честность, поэтому не спорю. Знаю, что настанет время, когда мы с тобой будем открыто общаться. Это неизбежно. Кровь – не вода. Знаешь же нашу старую поговорку?

Даже в таком состоянии умудряется стоять на своем. Ну, просто невозможная женщина!

Бесстрастно пожимаю плечами.

– Хорошо, закроем пока эту тему, – на миг она прикрывает веки, будто набираясь сил. – Торгом сказал, что договорился, и к тебе после праздников будет приходить первоклассный специалист…

– Мне это ни к чему, – перебиваю, застыв при упоминании Адонца.

– Не поверишь, но я с тобой согласна.

Я приоткрыла рот в изумлении. Мне казалось, они решили создать коалицию, чтобы довести до конца эту бесполезную затею. А тут такое…

– Ты можешь восстановить хронологию событий тех дней, когда тебя украли? И действий.

– Вы хотите побыть в роли моего психолога? – усмехаюсь невесело. – Отбираете хлеб у пролетариата?

Элеонора Эдуардовна тяжело вздыхает. Около минуты в помещении царит тишина. А потом она как-то странно всматривается в меня и медленно произносит:

– Прости, я хотела бы поговорить об этом раньше, но ты не была готова. И в тот день, когда тебе стало плохо…я… – запнулась вдруг женщина. – Я впервые по-настоящему поняла причину твоего поведения. Прошу ответить на мой вопрос, потому что это очень важно.

С нарастающей злостью, но абсолютным осознанием того, что от меня все равно не отстанут, я стиснула зубы и процедила:

– Вы оставите меня потом в покое?

– Если ты этого захочешь.

– Захочу!

– Хорошо. Говори, Сатэ.

Я отвернулась. Так было легче.

– Утром вышла из подъезда, направляясь на работу. Мовсес уже поджидал меня. Я очередной раз попыталась донести до него то же, что и пять лет подряд. Сказала, ничего не будет. Не сообразила, как именно, но он успел вколоть мне сильное снотворное. Или что это?.. Не знаю. Остальное я помню плохо. Меня постоянно мутило, тело горело, сознание деактивировалось. Я была уверена, что умираю. Было много боли, очень сильной, просто нечеловеческой. А потом Мовсес что-то вводил, и становилось легче, я снова отключалась. Но не спала. Будто смотрела на все это со стороны…

Мне надо было замолчать. Чтобы выдать следующую информацию, следовало собраться. Отогнать подступившие слезы. Вобрать побольше воздуха в легкие…