Текст книги "Неприкосновенное сердце (СИ)"
Автор книги: AnastasiaSavitska
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
– Мне с коньяком, – сказала я.
– А мне с коньяком, но без кофе, – добавил Адам.
– Итак, – сосредоточилась Эмили на мне. – Я разберусь с обстоятельствами и буду его адвокатом.
– Не поняла.
– Адама обвиняют в убийстве Алекса.
– Но он ведь…
– Да, – перебила меня подруга. – Он агент ФБР, который убил человека, избив его. И все как бы секретно, но нужно поиграть на публику некоторое время, чтоб мы смогли выпутаться из этого.
– Господи Боже, – прошептала я, потирая виски.
– Не проси у Бога то, что тебе может дать твой мозг, язык, чувство юмора и адвокат, – ответила подруга.
Я верила в то, что Эмили сделает все, чтобы защитить Адама. Но также я не знала правды, и, судя по неловкости в глазах Адама, он был виновен по всем пунктам.
– Эмили, я надеюсь, ты не будешь устраивать спектакль? – спросил Адам.
– Буду. И ты будешь со мной в главных ролях.
– Милая, почему ты всегда такая упрямо-проницательная? – поставил Брайан поднос на стол.
– Я юрист, дорогой. А тебе нет оправданий.
Она была в своей среде. Я не знала, что мне говорить и как себя вести, но один взгляд Эмили дал мне понять, что все будет в порядке. Она всегда была безжалостной и порой использовала насилие, чтобы добиться нужного эффекта. Но эта женщина не умела узко мыслить и соответственно все, что она делала, было замечательным.
– Кажется, я вновь буду при смерти, – прошептала я чуть слышно.
– Я никогда не видел тебя более живой, – прижал меня к себе Адам. – Если кто-то говорит тебе, что ты не сможешь, ты доказываешь обратное.
– Ты думал обо мне сегодня?
– Я живу тобой всегда. И думаю, всегда буду любить тебя без возможности и желания что-либо с этим поделать.
За несколько недель он стал моей слабостью. У нас не было интимной связи, но я привязалась к нему и привыкла к его вниманию. В нем есть что-то такое, в чем я просто не могла себе отказать. Смотреть на его улыбку и касаться рук. Ему нужно было всего секунд десять, чтобы заставить меня улыбнуться, и максимум одиннадцать, чтобы я разразилась заразительным хохотом. Я помнила себе гордой, сильной, пусть и наивной. Но первый раз в жизни я готова была сдаться, и эти чувства, которые я испытывала, были пугающими и окрыляющими в одно и то же время.
– Я не люблю такого, – посмотрела на экран телефона Эмили. – И, кажется, нам придется поехать через час в участок.
– Ты снова вернулась к адвокатуре? – спросила я.
– Только на время. Вы моя семья, и вам определенно нужна моя помощь.
– Я устала, – вздохнула я. – Почему все так сложно?
– Люди становятся честнее, когда испытывают усталость, – поцеловал Брайан Эмили в висок. – Поэтому ночные разговоры более откровенны.
– Почему хорошие парни платят порой так дорого? – взглянула я на Адама.
– Знаешь, Ди, – усмехнулся он. – Из всех существ, живущих на земле, только человек платит за все, чтобы жить.
Говорят, что поведение влюбленного человека похоже на поведение человека с нервным расстройством. И теперь, немного узнавая себя, поняла, что я именно тот человек, у которого есть только две скорости: ноль или максимум. Я или одержима, или мне безразлично. И также мою любовь невозможно заслужить. Я или люблю, или нет. Можно быть нежным, заботливым. Можно быть постоянно рядом и бесконечно предлагать свою помощь, но это ничем не поможет. Я верю, что любила Адама. Нет, я знаю, ведь когда он рядом со мной, я чувствую то, чего никогда не чувствовала ранее. С ним я сумасшедше-счастливая, и этого более, чем достаточно.
«В жизни бывают встречи, которые связывают навсегда». В. Гюго.
Если бы у людей не было глаз, мы бы даже не подозревали о существовании цвета. Так что вполне возможно, что мы не знаем о существовании чего-нибудь важного только потому, что у нас нет органа для восприятия этого неизвестного.
Мы провели вечер в кругу друзей, и когда я захотела спать, просто ушла. Что происходит? Разве не все женщины хотят этого? Хотят семью и замуж? Ребенка и друзей? Большой дом и собаку? Так почему я не вижу в ней места? Адам заботится обо мне, но он совсем меня не знает. Я словно что-то ищу, но ищу не там. Не в том месте. Мужчина получает удовольствие от удовольствия женщины, но что у нас? Безумная прелюдия? Извращенное представление о семье? Джаред Лето сказал, что все когда-нибудь заканчивается, и не имеет значения, смс-кой или разговором за чашкой кофе. А может он прав? Ничего не длится вечно, и все на самом деле когда-нибудь заканчивается.
Я спустилась в гостиную и провела пальцами по деревянному столу. В этом доме пахло теплотой и даже чопорностью. Ремарк говорил, что у каждого есть места о которых забыть невозможно, хотя бы потому, что там воздух помнит твое счастливое дыхание. И тут я поняла, а чего жду я? Я хочу узнать себя. И раз уж не смогу вспомнить, тогда нужно что-то делать. Просто двигаться дальше и уйти из жизни, которая не моя. Чего я жду? Что я вспомню или смогу понять, почему оставалась с ним, когда он этого не хотел. Я жду какого-то дурацкого воскресенья или что на меня снизойдет озарение. Но в чем смысл? Мы становимся старше, но не по паспорту. Мы думаем, и порой даже о правильных вещах. Ты видишь по-другому и чувствуешь по-другому. Нет, ты просто чувствуешь. И именно в этот момент все меняется. Чувства прибавляют громкость, и тогда тишина. Да, это то, что нужно людям. Прибавлять громкость чувств и запахов.
«Я никогда не принадлежал к числу тех, кто терпеливо собирает обломки, склеивает их, а потом говорит себе, что починенная вещь не хуже новой. Что разбито, то разбито. И уж лучше я буду вспоминать о том, как это выглядело, когда было целым, чем склею, а потом до конца жизни буду лицезреть трещины». Маргаретт Митчелл.
Я вышла на террасу и, закрыв лицо руками, горько заплакала. Внутри у всех есть темная сторона, и все мы монстры. Уставившись на ночное небо, я слушала вой сирен и сигналы машин, которые все еще не спали. Я не знала, хотела ли находиться тут какое-то время назад, но была уверена, что это не мое место сейчас. Но как сказать об этом Адаму и моей дочери?
– Ты настолько несчастна? – услышала я голос за спиной.
Обернувшись, я всмотрелась в лицо Адама и чувствовала какое-то странное волнение. Какую-то странную близость. Он словно почувствовал пламя внутри меня. Словно знал, что за моей улыбкой и согласием скрывается метание и непонимание самой себя. У меня было столько мыслей, но ничего не задерживалось надолго. Эмили пыталась уберечь меня от правды, но становилось только хуже. Я чувствовала себя чужой, и никто в целом мире не мог мне помочь. С Адамом я была в безопасности, но кроме этого его знало лишь мое тело, но не мое сердце. Я не узнала его, когда забыла, и точно не узнала бы в следующей жизни. Был ли смысл в этой любви? И есть ли смысл искать смысл в чем-либо? Лицо Адама менялось от непонимания до злости и страха.
– Я не хочу быть замужем, Адам, – ответила я спустя несколько секунд. – Я просто не хочу быть тут, не зная, где мое место по-настоящему. И я не хочу, чтобы тебе было больно.
– Какую бы боль я не претерпевал, я делаю это ради любимых, Донна.
Я закрыла лицо руками и заплакала. Адам обнял меня, и я сжала кулаками его футболку. Просто вся моя прошлая жизнь осталась в прошлом. И не имеет значения, это хорошее или плохое, просто однажды, проснувшись, ты понимаешь, что пора уходить, и боль со временем обязательно утихнет. Ты получаешь чистый лист, и теперь все зависит от палитры твоих красок.
– Я просто не смогу с этим справиться тут, – все еще чувствовала я боль. – Пожалуйста, Адам, отпусти меня. Отпусти меня и дай возможность жить дальше. Я не хочу быть в этом городе и мучить нас обоих.
– Знаешь, Донна, – поцеловал он мои волосы. – Я понимаю. Не хочу, но понимаю. Многие люди всю жизнь ищут недостатки других. Они осуждают кого-то, чтобы удовлетворить себя. Этим людям нужно утешение, что они не хуже. Но не ты. Ты не такая. Для тебя семья всегда была на первом месте, и я знаю, что ты не любишь меня. Больше не любишь, – надорвался его голос. – Ты не помнишь. Но я очень люблю тебя, Донна. Я буду любить тебя вечно. Поэтому я отпускаю тебя. Я дам тебе возможность увидеть мир, а если ты не захочешь больше ничего, отпущу, чтобы ты сама себе стала целым миром.
Мы больше не сказали друг другу ни слова, и время шло. Воздух становился теплее, и вскоре взошло бы солнце. Какое-то время я находилась в его объятьях, и внутри меня завязывался узел еще потуже. Я отошла от Адама, и прежде, чем открыть дверь, чтобы зайти в дом, услышала его голос:
– Когда ты улыбалась, я восхищался. Ты излучала человека, который испытал столько боли и страданий. Но когда ты улыбалась, Донна, – взглянула я на него в последний раз, – это было прекрасно.
«Вся жизнь женщины – это история ее привязанностей». Вашингтон Ирвинг
Каждый раз я чувствовала, что умираю. Я хотела метаться, но в то же время не хотела устраивать истерик. Это было невыносимо. Потеря памяти не похожа ни на что остальное. Ты словно живешь чужой жизнью, которая тебе не принадлежит. Тело, которое ты помнишь, тебя не слушает, и семья, которая была раньше, больше не твоя. Последние дни я все время закрывалась в ванной и плакала часами. Я жила с Адамом и играла в любовь лишь ради дочери, которой я так же не помнила.
– Нет! —закричала я. – Пожалуйста, останови это. Я не могу больше выносить такого! Сделай что-нибудь. Я понимаю, что отвечаю за что-то, – не сдерживала я слезы. – Но, пожалуйста, забери эту пустоту.
«Однажды поняв и приняв факт мимолетности всего и неизбежности перемен, ты можешь радоваться удовольствиям, пока они есть, не испытывая ни страха потерять их, ни тревоги за будущие». Экхарт Толле.
Спустя приблизительно полчаса я начала собирать свои вещи и вещи Оливии, когда она вошла в комнату. Она смотрела на меня несколько секунд, а затем я заметила, как слезы текли по ее щекам. Когда я собиралась подойти поближе, она бросилась в мои объятья и заплакала.
– Я не могу поехать с тобой, мама, – говорила моя девочка, обнимая меня за шею, когда я опустилась перед ней. – Я понимаю тебя, правда. Папа мне все рассказал, но я останусь с ним. Тебе нужно время, и я буду мешать тебе.
– Ты моя дочь, Оливия, – взяла я ее личико в свои ладони. – Ты никогда не будешь мешать мне.
– Да, но я останусь с папой. А ты приедешь, когда будешь готова.
– Я люблю тебя, Оливия.
– Я тоже люблю тебя, мама, – отошла она от меня, словно защищаясь. – Я знаю тебя. Ты будешь сама мучатся, чтобы сделать кого-то счастливым. Но не нужно все время причинять себе боль, ведь я знаю, что ты не позволишь чему-либо случиться со мной.
– Оливия… – сорвался мой голос.
– Ты хорошая.
– Я тебя родила, милая, – провела я рукой по волосам. – Ты так говоришь, лишь потому что я твоя мама.
– Вот именно. Ты моя мама. И я знаю тебя. И я горжусь тем, что я твоя дочь.
– А я горжусь той девочкой, которой ты выросла.
Я взяла сумку, и когда приехало такси, быстрым шагом направилась к машине, чтобы просто быстрее убраться отсюда. Мои чувства были похожи на что угодно, но не на счастье. Человек выбирает человека вопреки всему, а не благодаря чему-то. Время, расстояние и трудности можно преодолеть. Но обстоятельства порой сильнее нас, и сейчас тот, к которому рвалась раньше душа, становится просто обычным прохожим. Но дело, наверное, даже не в потери памяти, а в потери доверия. Когда ты перестаешь верить, следующий раз просто так не можешь положить другому человеку в ладони свою веру. И не потому что не хочешь, а только потому что теряешь часть себя, которая все еще умела доверять.
Я хотела человека, которого выбрала бы из миллиона других. И мои действия не объяснило бы ничего. Никакие логические доводы не помешали бы тому, что я чувствую. Я хотела встречать с ним рассвет и говорить, говорить, говорить. Строить планы, которые бы обязательно сбылись. Жить моментом и смаковать каждый его проблеск. Пить остывший кофе, который сделали час назад, и забыть о нем за поцелуями.
– Ты хотела уехать, не попрощавшись? – услышала я голос Эмили, когда сидела в зале ожидания в аэропорту.
– Ты…
– Адам сказал, – присела она рядом. – И плевать, куда мы летим, главное, что мы вместе. Я с тобой, Донна. Я всегда буду с тобой, несмотря ни на что.
Я вытерла рукавом клетчатой рубашки очередные слезы, и Эмили притянула меня к себе.
– Эмили.
– Будь сильнее, милая. Но будь собой.
– Рождественский сказал по-другому, – обняла я ее в ответ.
– Да, он говорил быть слабее, – объявили посадку, и мы поднялись с места. – Знаешь, мы взрослели и менялись. И из нас двоих я всегда не знала сочувствия. – Я засмеялась, и Эмили подмигнула мне. – Правда. Должен же кто-то быть старшей сестрой и мужиком одновременно.
«Чтобы быть счастливым, нужна смелость». Федерико Моччиа.
Что такое память на самом деле? Картинки детства, которые чаще всего хочешь забыть, или моменты взрослой жизни, которые не хочешь вспоминать? Попытки пойти на занятия танцами, когда мама запрещает выход даже на балкон, или сообщения от мужчины, который тебя любит, в то время, когда ты сидишь в аэропорту, уезжая от него как можно дальше. Желания узнать отца и страх узнать, сделала ли я это к тридцати годам своей жизни. Память – это знание и понимание, что это было, и больше не будет никогда. Это принятие семьи, которая у меня была так давно. По крайней мере лично у меня. Вообще, если подумать, все в нашей жизни относительно, мимолетно и непостоянно. Возможно, именно поэтому нам и нужна память. Просто чтобы помнить, что то, что так относительно, мимолетно и непостоянно, было. И самое главное: память – это чувства. Потому что мы чувствуем, когда вспоминаем, и самое странное, порой даже больше, чем в тот самый момент этого события.
– Почему мы тут? – спросила Эмили.
– Эта деревня стала известна после 1958 года, когда нидерландский режиссёр Берт Ханстра показал её в своей знаменитой комедии «Фанфары».
– Как она называется?
– Гитхорн.
Эмили улыбалась, и я наконец-то вздохнула полной грудью, смотря на это великолепие. Кажется, я нашла самое уютное и неспешное место на земле. Пока летела в самолете, прочла, что у этой деревни есть множество названий – Голландская Венеция, деревня без дорог и еще несколько других. В старой части Гитхорна не было машин, автобусов и дорог. Нас привезли на машине, а дальше мы взяли в аренду катер. Вместо асфальта была вода. Буквально напротив каждого дома деревянный мост. И если некоторые мосты – это как бы часть улицы, то другие – это часть входа в частный дом. Мини-ворота как бы охраняли, но и поднимали настроение. Если в Нью-Йорке ты видишь таблички: «Осторожно! Злая собака!», то в Гитхорне: «Заходи. Сделай мой день».
– Тишина, – прошептала я.
– Да, – ответила так же тихо подруга. – Потрясающе.
«Оставаться собой в мире, где все пытаются изменить тебя, – наивысшее достижение». Ральф Уолдо Эмерсон.
Участки возле дома никто не прячет от окружающих, а, кажется, наоборот старается сделать что-то особенное, чтобы привлечь внимание. Идеальные газоны. Меня начал мучать вопрос: кто они, те невидимые феи или гномики, которые, похоже, по ночам стригут газоны возле домов в таких деревушках? Лужайки, клумбы, кусты в идеальном состоянии – и при этом я практически ни разу не видела, чтобы их кто-то стриг.
После того, как мы приехали и оставили чемоданы в домике, который арендовали, снова взошли на катер, и нас отвезли в Grand Cafe Fanfare, названное в честь фильма, благодаря которому Гитхорн, собственно, и стал известным и популярным местом.
– Хочешь поговорить? – спросила Эмили, когда официант принес нам еду.
– Нет.
– Тогда говорить буду я.
– Эм…
– Нет, – перебила она меня. – Тебе нужно проговариваться.
– У меня есть психолог.
– Которому ты ничего не говоришь.
– С чего ты взяла?
– Маргарита Наваррская сказала, что обида имеет больше власти над женщиной, чем любовь, особенно если у этой женщины благородное и гордое сердце. Может быть, ты обижена на него?
– Я не помню, Эм, понимаешь? – разозлилась я. – Я ничего не помню. Я словно в клетке, из которой нет выхода. Откуда я могу знать, что он подходит мне, и могу ли я быть уверена, что подхожу ему, если я ничего не помню. Я не помню способны ли мы делать друг друга счастливыми, и даже если способны, хотели ли мы этого. Я не чувствую счастья, когда он счастлив, но и не помню, чувствовала ли его раньше. И наконец, я совсем немного о нем думаю или скучаю. Да, наверное, я люблю Адама, но я в него не влюблена. Потому что я не помню ничего.
– Донна, но он пытается.
– А мне это не нужно, – крикнула я, спустя мгновение пожалев. – Не хочу. Даже когда мы не хотим любить, это не помогает. Мы любим просто потому, что так случается, и как бы ни говорили, что не хотим, не жалеем. Может быть потому, что это лучшее время в нашей жизни, и пусть оно не повторится, но то, что это было, уже гораздо больше, чем можно хотеть. Безумие, доверие, душа и чувства наполняют тебя изнутри, и ты становишься сумасшедшей. Это невозможно объяснить. Ты никогда не сможешь понять этого со стороны, пока не прочувствуешь сам. Ты идешь по улице и видишь картинки того, как раньше вы сами ходили по ней, держась за руки. Перед глазами появляется картинка, как вы были счастливы. А знаешь, что вижу я, идя по улице и даже в доме, в котором мы живем? Ни-че-го, – проговорила я по слогам. – Ничего, Эмили.
–Знаешь, когда я лежала в коме, ты была тоже близка к смерти. Я этого не знала, пока Брайан не рассказал, – усмехнулась она грустно. – мы всегда были друг у друга, и я тоже сейчас чувствую твою боль, – положила она свою ладонь на мою. – Я правда ее чувствую, но просто не знаю, как помочь. Я пыталась вернуть тебе обстановку, которую ты помнишь, пыталась сделать хоть что-нибудь, но это не помогает. Ничего не выходит.
Последние слова Эмили прошептала с болью в голосе, и я поняла, что моя боль не принадлежала лишь мне. Ее чувствовали все, кто любил меня. И плевать, куда понесет нас ветер. Мы вместе, и нет GPS лучше. Места, в которых мы были или побываем, останутся в наших воспоминаниях, как на открытке, а разве этого мало? Я всегда буду помнить, как мы убегали из пар, чтобы прогуляться городом. И мы до сих пор тут, и до сих пор семья. Чего еще можно желать? Ведь этого и так более, чем достаточно, для одной жизни. Мы столько лет не имели ничего, но в то же время у нас было все.
Сегодня, я уснула с мыслью об Адаме и своей дочери. Периодически просматривала сообщения от Адама и наблюдала, как на моем телефоне увеличивается число пропущенные. Мы приехали домой, когда начался сильный ливень, и он медленно усыплял меня, пока я не провалилась в сон. Я думала о его голубых глазах и пустой комнате, в которой находилась сейчас. Когда утром открыла глаза, то ждала, что станет легче, но этого не произошло. Не стало ни хуже, ни легче. Я повернулась на бок, игнорируя пение птиц, и смех, доносящийся из улиц. Мне не нужна была драма, и я надеялась, что, приехав сюда, все изменится. Что меня не будет обременять тяжесть притворства в проявлении чувств. Но это фикция.
– Никогда не любила слово «всегда», – вошла Эмили в комнату с двумя чашками кофе. – А что думаешь об этом ты?
– Я думаю, что оно достаточно неплохое, – усмехнулась я, делая первый глоток. – Почему ты спрашиваешь?
– Я тебя проверяю.
– Что ты имеешь ввиду?
– До того момента ты считала это слово лицемерным. Ты хотела, чтобы лучше человек сказал правду, что-то вроде: «Будь со мной до конца этого вечера», – изобразила она кавычки. – Но не хотела лжи, где звучало бы слово «всегда».
«Покой – это когда тебя не тревожат лишние мысли. Когда ты не беспокоишься, что завтра может произойти то, чего тебе не хочется. Когда тебе не нужно идти туда, куда ты не хочешь. Когда то, что ты делаешь, – это и есть радость. Это когда ты перестаешь анализировать окружающий мир и понимаешь – он просто есть. И ты – просто часть его. И на этом все вопросы замолкают. И вот если этот покой внутри найден, то можно и другим дарить это спокойное, умиротворённое, радостное состояние своей души». Артур Дарра.
– Знаешь, что я думаю? – поднялась она с места.
– Нет, и мне не интересно.
– Завтра мы уезжаем на остов Майорка, который у городка Порто-Кристо.
– Зачем?
– На глубине 25 метров располагаются удивительные пещеры Куевас-Дель-Драк, достигающие в длину 2,5 километра. Там всего 4 пещеры и все они соединены между собой. Название комплекса переводится как «Пещеры Дракона», ведь согласно легенде, там хранились огромные богатства, которые охранял могущественный дракон.
– О Боже, – вздохнула я. – Ни за что.
Я не пытаюсь спорить с Эмили, возможно, слишком много лет, потому что сегодня, спустя несколько часов наших разговоров обо всем, я все таки согласилась, и она снова выиграла. Этот день мы провели, гуляя по городу, который исследовали пешком вдоль и поперек, а на следующий – полетели в Испанию. Пока такси везло нас в отель, мы пили шампанское и орали песни, которые звучали по радио. Когда мы остановились перед отелем, Эмили сказала, что оставит водителю хорошие чаевые, и он открыл дверь, чтобы мы лучше слышали музыку, танцуя под нее.
– Ты знала, что два самых высоких показателя IQ когда-либо зафиксированных на Земле, принадлежат женщинам? – крикнула она, виляя бедрами под звуки музыки.
Это так странно и что-то такое сумасшедше-непередаваемо, когда кто-то такой же, как ты. Когда кто-то такой же сумасшедший. Когда кто-то думает и чувствует, как ты. Вы делаете одинаковые безумные вещи и говорите одинаковыми фразами. Вам хорошо и комфортно вместе, и наплевать что думают совершенно посторонние люди.
Может быть, тогда в первом классе я почувствовала ее. Я почувствовала, что Эмили тот человек, с которым я буду всегда. Человек, которому я могу довериться. Я не позволяла промахов и «черных дыр» ни в жизни, ни в людях, которые меня окружали. Доверие – это всегда паршиво. Но я благодарна за то, что Эмили в тот момент столько лет назад защитила меня, и мы развивали друг в друге слишком многое. Чутье, доверие, независимость, взгляды, и в конце концов, любовь. Я могу подпустить сейчас к себе лишь ее, и не понимаю, почему не чувствую своей крови. Все люди совершают ошибки, но почему все так должно быть так трудно?
«В воскресенье вечером все задумываются о счастье, видимо сказывается конец недели. Кто-то не переваривает субботу, другие не переваривают понедельник. Вопрос счастья по-прежнему открыт, как форточка, в которую можно увидеть звезды, а можно просто курить». Ринат Валиуллин.
Пока мы снова летели на самолете в другое место, я все время думала о том, что на самом деле чувствую. Я не счастлива, но и не могу сказать, что полностью несчастна. Я многими людьми любима, а это гораздо больше, чем имеют многие живущие на земле. Возможно, человек просто привыкает к тому, что он одинок. Или возможно то, что я помню – это одиночество, и я привыкла к этой мысли или памяти о ней. Может быть, именно поэтому мне настолько трудно смириться с мыслью о том, что сейчас есть слишком много людей, которые рядом. И когда мне говорят, что я любила их всех и была с ними рядом, для меня это как гром среди ясного неба. Потому, что кто бы что ни говорил, когда ты отвык от людей, тебе физически больно привыкать к ним заново. Но дай возможность себе привыкнуть к ним хотя бы на мгновение, как тебе покажется, что, если они исчезнут, ты исчезнешь вместе с ними, не имея при этом желания остаться.
Пещеры Порто-Кристо были темными и прохладными. Это, возможно, главная достопримечательность Майорки. Мы заказали экскурсию, и группы из нескольких сотен человек одновременно перемещались по двухкилометровому пути в сопровождении гидов, которые рассказывали нам на четырех языках, как интерпретировать причудливые сталактитовые образования – здесь кактус, там флаг, театр фей, ванна Дианы и все в этом роде. Часовая экскурсия закончилась концертом, во время которого музыканты проплывали на лодках по подсвечиваемому озеру Мартель – крупнейшему подземному водоему Европы.
– Ты знала, что это озеро названо в честь французского геолога Эдуарда Мартеля, который первым исследовал эти пещеры в конце XIX века по указанию эрцгерцога Людвига Сальвадора? – спросила меня Эмили, улыбаясь.
– Ага, – пробормотала я. – Он мне как раз об этом рассказывал.
– Ну же, Ди, – засмеялась она. – Разбуди свое воображение.
– Я думаю, что сталактиты, которые свисают с потолка, похожи на морковки. И я думаю, что эти пещеры идеальны для нового мультика Уолта Диснея.
Эмили лишь покачала головой, улыбаясь, и мы снова переключили свое внимание на рассказ экскурсовода.
– Куевас-дель-Драк образовалась под воздействием вод Средиземного моря, – рассказывал гид. – Первым исследовал и описал пещеры Эдуард Альфред Мартель, его же считают отцом основателем спелеологии. Мартель открыл огромное подземное озеро протяженностью 115 и шириной 30 метров, глубина озера колеблется от 4 до 12 метров. Озеро назвали Мартель, а вода в нём имеет солоноватый привкус. В 1935 году в пещеры дракона провели освещение и начали организовывать концерты. Во время концертов посетителей всегда усаживают на скамейки у озера, и к ним на лодках плывут музыканты, исполняющие композиции таких композиторов, как Кабальеро, Шопен, Оффенбах.
Концерт длился десять минут, после чего мы пошли осматривать пещеры. Многие плыли на лодках, но мы предпочли идти пешком под сталактитами, геликтитами и другими причудливыми образованиями из известняка. Хотя размеры пещер и были огромны, но протяженность маршрутов не превышала одного километра. Гиды проводили нас по всем залам и коридорам, показывая самые интересные места в Куевас-дель-Драк. Хорошее освещение позволяло осмотреть все уголки пещер, а также разглядеть мельчайшие камушки на дне озера Мартель.
– Я тебе хочу кое-что рассказать, – сказала Эмили, когда мы пешком возвращались домой.
– Если ты хочешь сказать, что у пингвинов Адели только один партнер на всю жизнь, и они делают предложение, вручая своей избраннице идеальный камушек, – изобразила я кавычки в воздухе, – то я и так это знаю.
– Нет, – засмеялась подруга. – Но это не менее интересно. У вас с Адамом порой все было сложно, и пока ты не вернула Оливию, чтобы побыть одной, иногда ты проводила время у меня в доме. Очередной раз, когда ты вечером пришла ко мне, я ушла спать, и сейчас уже не вспомню, когда точно, но Адам разбудил меня посреди ночи, перед этим пробравшись в дом.
– Отлично, – хмыкнула я. – Он еще и маньяк.
– Он обыскал весь дом, прежде чем прийти ко мне в спальню и спросить о тебе, Донна. Он обыскал каждую комнату, уголок и кровать. Тебя нигде не было, и мы отправились искать тебя. В конце концов поехали на Бруклинский мост, и нашли тебя именно там. Ты лежала на капоте своей машины, и смотрела на небо. Я была взволнована, но Адам тогда улыбался. Ты погружалась в свои мысли, и я всегда боялась этого. Когда я хотела подойти к тебе, он остановил меня, схватив за руку, и какое-то время ты смотрела на небо, а мы на тебя. Ты словно почувствовала, что за тобой наблюдают, и одним резким движением поднялась на ноги. Повернувшись, ты сначала глазами нашла Адама, а потом уже меня, – видела я страх, смешанный с отчаяньем, на ее лице. – Тогда я и поняла, что он все для тебя. Когда между мной и им ты выбрала его. Ты делала это молча, без лишних слов и без боли для меня. Так просто произошло, и тяжелее всех именно тебе было принять тот факт, что ты больше не одна. Что ты больше никогда не будешь одна. Ты любила его, Донна. Ты так сильно любила Адама, что хотела помнить каждый ваш момент. И не потому что это приносило слишком много счастья, а потому что ты чувствовала боль, даже от малейшей вероятности его потери. Он был твоим. Он был важным. Тебя были важны его слова и улыбка. И тебе было важно, чтобы он любил тебя больше всего на свете.
– Что я сказала, когда обернулась? – улыбалась я сквозь непролитые слезы.
– Ты крикнула Адаму, чтобы он рассказал тебе историю, – сжала она меня в объятьях. – Это было так глупо, но тебе нравились его истории обо всем, и даже в момент, когда земля была для вас двоих мала, ты хотела слушать его, наблюдая при этом за выражением его лица. Вы знаете каждую эмоцию на лице друг друга, и…
– Боже, – заплакала я. – Ты знаешь меня лучше, чем я себя сама. Ты помнишь все, а я совершенно ничего, – с каждым словом мой голос все больше похож на крик. – У меня даже прошлого нет.
– У тебя есть настоящее, Ди, – сильнее прижала меня к себе Эмили. – И будущее. Разве этого мало?
– Эмили, думаешь, они все будут ждать меня?
– Мы всегда будем ждать тебя, милая. Всегда.
«Раз я знаю, что ты придешь, я могу ждать сколько угодно». Альбер Камю.
Я слышала стук своего сердца и музыку, которая играла в наушниках Эмили. Наверное, она включила ее, чтобы заглушить звук моих мыслей.
«Музыка своей мелодией доводит нас до самого края вечности и дает нам возможность в течении нескольких минут постичь ее величие». Томас Карпейль.
– Дай мне морфий, – сказала я тихо.
Эмили словно почувствовала, что я больше не молчу, и лежа со мной рядом на кровати, сняла наушники.
– Ты что-то сказала? – спросила она.
– Да, я попросила морфий.
– Слишком поздно для наркотиков, – усмехнулась подруга.
– Для наркотиков никогда не поздно.
– У меня на руках крови больше, чем у любой из нас, Ди, – взяла она меня за руку. – Но, если с тобой случится хоть что-то, тогда я готова добавить еще.
– Ты как Омежник.
– В каком это смысле? – снова засмеялась она.
– Это ядовитое растение, которое в момент смерти вызывает у жертвы улыбку.
Вскоре Эмили уснула, а я так и не смогла этого сделать. Я открыла список своих контактов и случайно нажала на имя Майкла. В трубке начали звучать гудки вызова, и я начала жать кнопку отбоя. Я надеюсь, что не разбудила его, но увидев спустя максимум секунд 20 его имя на экране, поняла, что ошиблась.
– Привет.
– Привет.
– Это Майкл.
Я думала промолчать, ведь не знала, что ответить, но он продолжил:
– Я просто хочу узнать, как ты.
– Может быть, завтра поедем домой.
– Я хочу тебе рассказать, или хоть кому-то, ведь у нас со Стейси все так сложно, но…
– Я не помню даже своей истории, Майкл, но одно я знаю точно, если ты действительно любишь, не закаляй ее своим безразличием. Привяжи ее к себе. Сделай так, чтобы она не смогла без тебя обойтись.
– Она не хочет меня.
– Она вынашивает твоего ребенка, Майкл. Ты сам веришь тому, что говоришь? Просто однажды, выплакав все слезы, она перестанет звать тебя, а со временем и замечать вовсе.
– Я гость на ее пороге два раза в неделю.
– Потому что тебя не было рядом. Она должна была чувствовать твою заботу. А ты играл с ней, отводя ей роль временного события в твоей жизни.
