Текст книги "Самый бесполезный мутант (СИ)"

Автор книги: Allmark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Девушка спокойно кивнула.

– Мама говорила, он ушёл из семьи достаточно рано, и сама она его плохо помнила, а бабушка была не очень многословной. Но не думаю, что это будет проблемой. У многих, знаете ли, родственники с тяжёлым характером, особенно из старшего поколения, к этому можно привыкнуть.

– Вероятно, да, но… Мисс Сандерс, вы юная девушка, легко ли вам будет нести такое бремя в одиночку? Вы сирота. Ваша сестра, конечно, не отказала вам в помощи, но у неё всё-таки своя семья. Вам ведь нужно ещё и работать, а потом у вас тоже появится семья, дети…

– Я фрилансер, так что с этим всё в порядке. Что касается семьи, у меня нет таких планов в ближайшее время, я не считаю нужным торопиться.

Доктор Кристи снова перебрала бумаги, бросила ещё один взгляд на Джейн – та с ленивым любопытством наблюдала за гостьей, чуть внимательнее, чем до этого за рыбками в аквариуме.

– Не могу не похвалить ваше благоразумие. Но всё же – стоит ли тратить юные годы на заботу о том, с кем у вас даже не установилось родственной привязанности? Я не пытаюсь вас отговорить, поймите меня правильно, не собираюсь влиять на ваше решение… Просто предлагаю хорошо обдумать. Такие шаги нельзя делать под влиянием импульса.

Джудит улыбнулась, поправляя выбившуюся из-за уха тёмную прядь.

– Поверьте, доктор Кристи, я всё хорошо обдумала и взвесила, у меня было на это время. Я не пришла бы сюда, если б моё решение не было осознанным и окончательным. Я понимаю ваш скептицизм и не рассчитываю, что вы меня поймёте, прошу мне просто поверить. Мой отец погиб, когда мне было 12 лет. Я упоминала, что он был пожарным. Я тогда гостила у бабушки, это было замечательное лето… до того дня, когда среди недели приехала мама и сообщила, что папы больше нет. Он погиб как герой, спасая маленькую девочку… Но знаете, мне от этого не легче. А год назад умерла моя мама. В телефонных разговорах она упоминала о своём недомогании, но кто мог подумать, что всё серьёзно. Такая молодая, жизнерадостная, сильная – угасла за несколько месяцев. Ей ведь и пятидесяти не было. Я собиралась съездить к ней, как смогу вырваться, но приехала уже на похороны. Миссис Кристи, я просто больше не хочу, чтоб мои родственники умирали вдали от меня. Сколько дедушке отпущено – пусть он проживёт этот срок дома, где жила его дочь, где живу теперь я, позвольте это если не ради него, то ради меня. Для меня это важно.

Джейн отлепилась от стенки, прошлась к окну, выходящему в сад.

– Простите мне этот вопрос, мисс Сандерс – возможно, бестактный, но я не могу его не задать. Вы – человек?

Девушка рассмеялась.

– Стопроцентный. Как и мама. Да, наверное, это одна из причин, почему дедушки в нашей жизни не было.

Маргарет посмотрела на свою подчинённую с некоторым недоумением – зачем был этот вопрос? Зеленоватая сфера в подставке-руке оставалась тусклой, значит, это не кто-то из бывших соратников, впрочем, это было б и маловероятно – они почти все в тюрьме. Да и документы девушки выглядят вполне убедительно…

– Что ж… Я подготовлю все бумаги. Мисс Линд, можете проводить мисс Сандерс к… её деду? Думаю, им предстоит долгий разговор.

Почти весь цвет с яблонь по главной аллее облетел и собрался неопрятными жухлыми кучами у обочин, лишь кое-где на ветвях ещё виднелись запоздалые цветки. Неспешно прогуливающиеся старики останавливались, встречая такой последний привет переходящей в лето весны, улыбались беззубыми ртами, бережно, неверяще трогали нежные лепестки узловатыми, как кора деревьев, пальцами. Мисс Линд приветливо кивала окликающим её старушкам, перебрасывалась с ними парой тёплых, ничего не значащих слов, бросала слова ободрения измученным сестричкам, сопровождавшим плохо ходящих – старикам в отраду погреть старые кости на щедром солнышке, а молодые куда охотнее провели б уж тогда такой денёк на пляже, или в загородном доме с друзьями, но что поделаешь, кто-то должен заботиться о тех, для кого это, не исключено, последняя весна.

В боковой аллее царила приятная прохлада. Здесь почти никого не было, и искомую фигуру Джейн узнала издалека – поодаль, собственно, обреталась и Бетти – как всегда, разрывающаяся между должностной инструкцией и огромным и вполне понятным желанием оказаться от нелюдимого и пугающего подопечного подальше. Она поздоровалась с Джейн со сквозящей в голосе плохо скрываемой надеждой, что та пришла отвлечь её от утомительной и психологически тяжёлой обязанности – так приятно, что не придётся её разочаровывать.

– Отойдём, милая. К мистеру Леншеру пришла гостья. Не будем мешать их разговору.

Он поднял глаза и быстро оглянулся – убедиться, что женщины отошли достаточно далеко.

– Мина? Что ты здесь делаешь?

Зажимая себе рот, чтобы не всполошить весь сад своим счастливым смехом, она опустилась рядом на незабудочного цвета скамейку.

– Изображаю вашу внучку, приехавшую вас забрать, сэр. И если вы самую малость мне подыграете, то всё получится. Ну, если вы о том, почему я не залегла на дно, то тут не о чем беспокоиться, в этом нет необходимости. В лицо меня мало кто знает, и оно у меня весьма заурядное, а к документам незнающий человек не подкопается, Множитель всё-таки своё дело знает. Да и кто, кроме меня? На свободе только Алекс, но он как раз слишком приметный. Ну, у Санни условный срок, но у неё-то свои проблемы… Так что сейчас я – Джудит Сандерс, и я живьём с директрисы этой богадельни не слезу, пока она не отдаст вас мне.

Он посмотрел на неё долгим взглядом – она отвела глаза чуть позже, чем делала это обычно, и корила себя за малодушие – должна была быть готовой, что легко не будет. Что придётся увидеть этот погасший, полный тоски взгляд. И как-то и с этим надо справиться. Должна. Вариантов нет.

– Куда? Зачем?

Так что она всё-таки заставила себя взглянуть ему в лицо, держаться спокойно – хотя бы ввиду всё ещё наблюдающих за ними издали сиделок.

– Официально или на самом деле? Тот счёт, который Мистик тогда передала мне, не пострадал. Там немного, но на скромный домик в какой-нибудь дыре уж точно хватит. И на ещё некоторую возню с документами, запутать следы лишним не будет. Сэр, не думали же вы, что я оставлю вас гнить здесь? Я и так слишком долго ждала, пока уляжется этот шум…

– То есть, ты хочешь, чтобы я гнил рядом с тобой?

Она схватила его за руку. Теперь, пожалуй, можно. Теперь многое можно, даже чуть приоткрыть заслонку, за которой привыкли жить её эмоции.

– Не говорите так. Это не про вас, это никогда не будет про вас. Проиграно сражение, а не война.

– Мина, я даже хожу с трудом. Теперь, без своих способностей, я беспомощный старик, который одной ногой в могиле. Это хуже, чем если бы я просто умер. У тебя есть возможность начать новую жизнь, я больше не имею над тобой власти, что ты делаешь?

Налетевший порыв ветра окатил её дождём сухих лепестков, она невольно вздрогнула, сжалась. Она нескоро перестанет бояться дождя. В этот жаркий день, казалось, она может не думать об этом, не вспоминать дождь из шприцов с нейротоксином, боль от вонзившихся в тело игл, от слов Алекса, что всё кончено, что уже ничего не сделаешь, боль в разбитых о его физиономию и стенку грузовика костяшках, боль от его спокойствия в ответ на все оскорбления… Теперь это всё хотя бы можно как-то оправдать. Этот кошмар, что сколько этих игл ни хрустнуло под её сапогом – мало, слишком мало, и её всей оказалось мало, и не оказалось рядом… Что после того, как стих пожар обречённого, трусливо дрожащего мира, она осталась жива.

– Вы всегда будете иметь надо мной власть.

Ветер стих так же резко, как налетел, оставил на коленях несколько сухих лепестков – как пепел. Пепел всего, что у них было… Но на этих ветках над головой ещё остаются поздние цветы. И хотя и они отцветут и увянут – это не конец. Будет осень, будет зима, будет новая весна. Сейчас, когда вся их жизнь лежит сухим ворохом под ногами – одни друзья в тюрьме, лишённые способностей, другие – в могиле, остаётся только одно, это бессмысленное сопротивление отчаянью. После того, как ей вновь и вновь являлась во сне объятая пламенем фигура Керка, и обжигал нервы крик Санни, отчаянно режущей руку в бесплодной попытке остановить распространение токсина, и циничные газетные строчки о самоубийстве Саймона в тюрьме – она выжила и справилась только благодаря Алексу, неизменно повторяющему, что они всех вытащат, что если есть способ переиграть, то они его найдут, но всё, что возможно, возможно только для живых. И потому, что знала, что она придёт и сядет на эту скамью.

– Сэр, я редко о чём-то просила, сейчас я прошу об одном – не отказывайте мне.

Его рука легла ей на плечо – туда, где под жёсткой тканью блузки прятался металл корсета.

– Я сломал тебе жизнь, человеческая девочка, ты хочешь её доломать?

– Никакая жизнь без вас мне всё равно не нужна. Я живу для того, чтоб снова увидеть свет в ваших глазах, мой генерал.

Он должен это понимать, он видел это – с того момента, как хрупкий треугольник развалился, как карточная башня. Санни, которая и улыбалась, и обнимала, но внутреннее напряжение так никогда и не прошло. Наверное, она много времени потратила на попытки осмыслить, понять, но это было слишком для неё. Может, и для Керка тоже, но это можно только предполагать, они потеряли его слишком скоро после этого. И Санни говорила, что знала, что так случится, а Мина снова пыталась учиться не слышать в этих словах другое – что это её, её они должны были потерять. И они больше не говорили об этом, это было теперь немыслимо. Больше не было треугольника, и было слишком понятно, что он перестал существовать ещё до смерти Керка. И каким-то непрозрачным намёком на это казалось появление в команде другого огненного. Не виноватого в том, что он другой, что он слабее Керка и вообще не похож на него. Хотя если б был похож, было б, конечно, хуже. Зато он до странности быстро въехал в специфичный местный юмор типа «Надо чаще прибираться, вот уже люди на базе завелись», с ним вообще было неожиданно легко. И ему единственному она решилась рассказать самое для себя главное. И он не шарахнулся, не покрутил пальцем у виска. Просто ответил что-то в ключе «Ну, теперь я многое понимаю»…

Больше не было никакого треугольника, никакой ширмы особой связи именно с ними, всё предельно обнажено, даже если ни она, ни он так и не сказали об этом ни слова.

Он притянул её к себе, целуя в макушку.

– Сумасшедшая…

– И не лечусь, – всхлипнула Мина, стискивая в кулаке ткань его пижамы, – и не собираюсь…

Джейн, не выдержав этого зрелища, отвернулась.

– Есть на свете бог, милосердный к самым падшим, – процедила она. Бетти согласно вздохнула.

Они смотрели из окна, как шофёр галантно захлопывает дверцу машины за усевшимися пассажирами, как такси трогается с места.

– Не могу не сказать – слава тебе господи, – пробормотала Маргарет, – я не смела молиться о чём-то подобном, и пока, честно говоря, даже не верится…

– Да, удачно… – Джейн продолжала смотреть вдаль, даже когда машина уже скрылась из виду, – и в высшей степени странно… Но датчику-то нельзя не верить, говорят, обмануть их невозможно…

– Что?

– Мэгги, ты ведь слышала её рассказ. О семье… Может, я придираюсь, конечно, но вряд ли её матери было сильно намного меньше пятидесяти, раз есть ещё старшая дочь-то. Значит, она была где-то наша ровесница, с середины 60х?

Доктор Кристи встревоженно сдвинула тонкие брови.

– Джейн, ты о чём?

– Он в эти годы в тюрьме сидел! У него вообще не могло быть дочери этого возраста!

Повисла недолгая тишина.

– И что ты предлагаешь? Вернуть их?

Джейн явно не готова была к подобным ответственным решениям.

– А ты этого хочешь?

Маргарет закусила губу.

– Ни в малейшей степени. Так что постарайся никому об этом не говорить. В конце концов, мы не обязаны помнить наизусть биографии всех пациентов.

Таксист изредка бросал взгляд в зеркало. Этот маршрут был ему знаком, как мало какой другой, примерно в неделю раз он им ездил. Но редко, очень редко ему выпадали подобные рейсы. Он привык к умелому переводу темы родителями на вопросы детей, почему бабушка такая грустная, если сама согласна переехать сюда, преувеличенно бодрым заверениям от племянниц молча глядящим в окно тётушкам, до чего там здорово и сама б так жила, устало-безразличным лицам муниципальных работников, для которых это всего лишь их работа – сопровождать оказавшихся в одиночестве перед лицом старческой беспомощности тех, кому не повезло пережить детей и внуков. Он возил в салоне одну и ту же драму эти около пяти лет – без криков, рыданий, споров, всё это если было, то было где-то далеко, к тому времени, как очередная рука клацала ручкой машинной дверцы, преувеличенно заботливо пристраивала в багажник ходунки, отсчитывала чуть больше банкнот, чем нужно, словно он является для них той персонификацией совести, от которой им нужно откупиться, всё уже было решено, рассмотрено, принято. Оставалось смирение, унылое, блёклое, как выцветшие старческие глаза смирение, только где-то на дне его мутным осадком колыхались горечь предательства, чувство вины, отвращение к собственному бессилию. Оно входило в салон вместе с пассажирами и оставалось после них, как остаётся шлейф духов или тяжёлый перегар. Редко, очень редко он увозил отсюда не дежурные самооправдания, не глухое раздражение с попытками переключиться на более позитивные мысли, а живого человека – вместе с кем-то, кто понимает, что этот человек ещё живой. Он снова не удержался от взгляда в зеркало – не позволяя себе отвлекаться от дороги, но определённо желая запомнить, как в приглушённых голосах звучат нотки доверия и тепла, как темноволосая девушка бережно и трепетно сжимает руку старика, как он склоняет голову на её плечо и засыпает, а она прижимается щекой к его седым волосам и прикрывает счастливые, подёрнутые пеленой слёз глаза. Таксист давно отвык строить теории о жизни своих пассажиров, но сейчас ему хочется спросить – что же разлучило их, из-за чего теперь она смотрит на него, как на с трудом возвращённое сокровище, он давно отвык выражать какие-либо эмоции по поводу своих пассажиров, но сейчас ему хочется выразить свою глубокую белую зависть этому человеку, имеющему такую дочь – редкость в наше циничное время…

Эми Хансон, прибираясь на порядком захламлённой террасе, нет-нет да бросала взгляд в сторону соседского забора – делала это, правду сказать, отнюдь не впервой. Неуместного любопытства она сама не одобряла, но своё находила вполне уместным – странные соседи, честно сказать, будоражили воображение не ей одной. Тем больше, чем несомненнее, что спроси кто её – она не смогла б убедительно объяснить, что же в них, собственно, странного. Ну, не то же, что за три месяца, что они здесь живут, никто так и не узнал о них ничего существенного. Нет, их нельзя было назвать нелюдимыми, ни в коем случае, с чем бы она (найдя, конечно, разумный и благовидный предлог, чтобы не выглядеть назойливой скучающей кумушкой) к ним ни обращалась – они отвечали неизменно приветливо, и вроде бы не возникало ощущения непробиваемой стены… Только спустя время и некоторый анализ недолгого диалога приходило понимание – всё-таки да, стена. Впрочем, возможно, семья пережила немало печального, раз уж они остались только вдвоём и были вынуждены сменить место жительства. Даже где эти люди жили прежде, она так и не поняла, хотя Рейчел, несомненно, что-то говорила об этом.

Рейчел вызывала в миссис Хансон неизменную теплоту с немалой примесью некоторой материнской тревоги, и в этом её, опять же, поняла бы любая женщина её возраста. Когда вся жизнь молодой, приятной и умной девушки посвящена заботе о старом больном отце – это, конечно, может вызывать только восхищение… Тем более когда делается это не с видом вынужденно несомого тяжкого креста, а с искренней любовью – в первые летние дни Эми часто наблюдала, как Рейчел выводит отца под руку на террасу, усаживая в кресло, а сама возится с клумбами или грядками, готовая, впрочем, подбежать по первому его зову, как тёплыми вечерами они сидят там вдвоём, о чём-то тихо беседуя, и в каждом движении, в каждом слове девушки – сколько случалось увидеть-услышать, выпалывая сорняки у забора – сквозили такая дочерняя любовь и почтительность, что это казалось чем-то сказочным. Билл высказал предположение, что причиной тому строгое религиозное воспитание, что несколько омрачало невысказываемые надежды Эми на хорошую партию для своего лоботряса.

Рейчел работала на мусороуборочной машине – удобный график, три рабочих дня в неделю, позволял ей максимально много свободного времени, но никто ни разу не видел её в кафе или кинотеатре, и все попытки мужской части коллектива куда-либо её пригласить – да, с развлечениями в их городке, конечно, туго, но молодёжь, как может, справляется – натыкались на ту же мягкую стену. Рейчел переодевалась, забегала в продуктовый магазинчик напротив конторы и спешила домой, к отцу. В выходные увидеть её за периметром участка было совершенно нереально. Только пару раз она отлучалась в город, и соседки потом с охами и ахами обсуждали увиденные в её руках упаковки ноотропных, антихолинэргиков, витаминов, делая предположения, сколько они могут стоить и что за диагноз у её отца. Билл на этот счёт обычно говорил, что диагноз простой – старость, и глупо пытаться отсрочить неизбежное, впрочем, и он должен был признать, что мистеру Тельману определённо становится лучше, он всё чаще выходил из дома сам, достаточно твёрдым шагом, и даже пробовал присоединиться к агроэкспериментам дочери. Впрочем, несомненный прогресс ничуть не способствовал изменению образа жизни Рейчел на более приличествующий молодой девушке – она всё так же сидела возле отца, как привязанная, Джон, которого Эми раз послала помочь соседям с ремонтом крыши – домик, как ни крути, вполне мог быть ровесником мистера Тельмана, и осенние дожди могли стать серьёзной проблемой – по возвращении в сердцах сказал, что он, конечно, не против помогать, всё-таки девчонке с починкой стропил в одиночку действительно не справиться, но свои матримониальные фантазии мать может забыть, там как-то, грешным делом, инцестом пахнет. Билл обозвал сына испорченным полудурком, Эми попыталась погасить разгорающийся конфликт и оказалась крайней – это было тем обидней, что Джону Рейчел немного всё-таки нравилась. И пока разговоров о соседях в семье старались избегать, так что сейчас Эми со смешанными чувствами наблюдала за соседской крышей – радуясь, конечно, что сын не рискует здоровьем, но тревожась за ползающую по крутому скату Рейчел – зрелище хрупкой девушки, толкающей перед собой с усердием муравья лист металлопрофиля, выворачивало душу наизнанку, но было уже примерно известно, чего стоит навязать ей какую-либо помощь, да и надо признать, предыдущий лист она успешно укрепила. В конце концов, сердито одёрнула себя Эми, почему она должна переживать больше, чем мистер Тельман, снизу наблюдающий за процессом, приложив руку козырьком от играющего на металлопрофиле закатного солнца, мысль плавно перетекла к вопросу, реально ли будет пригласить Тельманов на День Благодарения, как-нибудь деликатно выведав у Рейчел, как организовать стол, не оскорбив их религиозных традиций… И в этот момент балка, к которой Рейчел крепила страховочную верёвку, с ужасающим скрипом переломилась, и девушка полетела с крыши. Крик застыл у Эми на губах – как во сне, она смотрела, как девушка медленно, плавно, словно пёрышко, опускается на землю, вместе с так и не зафиксированным листом металлопрофиля, как бросается в объятья отца, как они вместе уходят в дом… Она молчала об этом весь вечер, не зная, как начать разговор об увиденном, ночью спала дурно и прерывисто, тревожимая лязгом металла, рыком двигателя грузовика и смутно бродящими на задворках сознания мыслями, а наутро соседский дом оказался пуст – таинственные Тельманы съехали, не прощаясь.