Текст книги "За горизонт (СИ)"
Автор книги: Alex Whitestone
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Да как, черт возьми, он это делает?! И почему я услышала его не в шлемофоне, а прямо в голове? Показалось? Не помню за собой таких глюков. Но самое странное – почему я послушалась? Даже нет, не так – почему этому приказу невозможно было не подчиниться?
Вся в холодном поту, выдыхаю, пытаясь собраться, погасить противную дрожь в руках, вернуть себе концентрацию. Вот я самонадеянная лошара, спутала свой предел с пределом моей птички, поверила не ей, а себе и в результате чуть ее не угробила. Дело было не в бобине, долбоёб сидел в кабине, как сказал бы Серый. Только сейчас я почувствовала, как испугалась – да тьфу на меня, радоваться надо и бежать на угол за поллитрой, потому как пронесло.
Видишь, ничего страшного, – голос Доктора спокоен, но дыхание все же сбито. – Не пыхти. Гипервентиляцию нам не надо. Вот так, молодец. Бояться нечего. Давай еще раз. Все получится.
И у меня в голове будто вспыхивает картинка. Я четко вижу, где накосячила, почему машина сорвалась, и как сделать, чтобы фигура получилась. Я готова попытаться еще раз.
И снова слышу Доктора у себя в голове, теперь это даже не голос, а беззвучный приказ, волна воли, изгоняющая страх, наполняющая спокойной, даже беспощадной уверенностью: «Просто бери и делай. Это не страшно. Если что, я снова вытащу машину. Давай!»
Форсаж, ручку на себя, крен! И тут башня – как всегда, не вовремя:
Борт «42-красный»! Шторм! Доктор! Вы что там делаете?!
Что за люди, такой момент портят! Послать бы вас по матушке, да на разборе полетов огребу.
Т-р-рахаемся! – выдавливаю я, форсируя рулевые моторы, балансируя ручками управления на грани срыва. Давай, птичка моя! И раз оборот! И два! И три! Четыре! Пять! Стабилизирую! Получилось! Йуу-хууу!
Оба орем что-то нечленораздельное и ржем как кони, наверно, это нервное. В носу опять хлюпает кровь, но это ерунда. Отсмеявшись, Доктор спрашивает:
Повторишь?
Конечно, – выдыхаю я. – Закрепим материал.
И я на голом адреналине кручу шесть сумасшедших вертикальных блинчиков. В этот раз – чисто и уверенно, как какой-нибудь несчастный иммельман.
Посадка моя, – напоминает Доктор, и я отпускаю ручки управления, не без труда разжав пальцы. А он, вместо того, чтобы идти к аэродрому, направляет машину вверх. Идем на гиперзвуке сквозь яркую синеву, бездонное фиолетовое, к верхним слоям экзосферы, где небо чернеет и над нами вспыхивают звезды. Машина зависает в верхней точке «горки», мы плывем в невесомости между черным и бело-голубым, перламутровой тарелкой Земли и звездными огнями.
На таких высотах я летала, но как пассажир я здесь впервые, я вижу космос как в первый раз. Его красота обрушивается на меня до мурашек по коже, до слез, до инстинктивного «ах», застрявшего в горле, но не от перегрузки, нет. Кто-то там, в бескрайней дали, позвал меня домой. Я снова маленькая девочка, которая смотрит на звезды, слышит их зов и не чувствует себя дома на Земле.
Хочешь туда, за горизонт? – вдруг мягко произносит Доктор. – Знаешь, я мог бы помочь тебе в этом. Что думаешь?
Вот это да! Я не говорила вслух ничего – или таки сболтнула? Но Кузнецов как-то услышал, все понял и сразу же этим воспользовался. Значит, он выбирает пилота, и этот вылет – мои смотрины? Какую задачу Доктор хочет поставить мне, какую миссию поручить, раз устроил мне такую проверку?
Я перевела дух. Гори оно все синим пламенем. Закончим испытания, съезжу в отпуск к папе, напишу рапорт о переводе – и пусть Палыч уже подавится какой-нибудь фуражкой, которую все время грозится съесть, но не отпустить меня в космонавты. Я свой долг перед ним отработала со всеми процентами. Хватит мне ползать не дальше земной орбиты, пилотируемая лунная программа в разгаре, марсианская – на подходе. Куда бы Кузнецов меня ни направил, пилоты моего уровня там будут нужны позарез. Я буду там на месте. Поближе к дому.
Согласен, – слышу Доктора в наушниках. Я что, опять все выдала вслух? Надо бы втихаря, беспалевно скинуть себе на планшет данные объективного контроля и послушать наши переговоры. Не попасться бы нашим мозговедам в цепкие лапки...
Кузнецов бросает машину в пике, а я улыбаюсь, глядя, как плазма струится по кромкам крыльев, и представляя, как поведу на посадку челнок по возвращении с Луны. Или с Марса. Маленькие девочки любят помечтать, да.
Тем временем Доктор вызывает башню, запрашивает посадку, шутливо переругивается с диспетчером. Гасим скорость, снижаемся, выпуск шасси, птичка поднимает нос, разворачивает рулевые моторы вперед-вниз и касается полосы.
Красавчик все-таки этот Кузнецов! Классная посадка, сел мягко, как на перину. Катимся по ВПП, съезжаем на рулежку, нас встречает маленькая толпа – генералов едва ли не больше, чем механиков. Машина замирает, откидывается фонарь кабины, механики приставляют лесенку. Доктор выскакивает из кабины, на ходу расстегивая шлем, а я… почему-то до сих пор путаюсь в ремнях. Что за ерунда! Срываю перчатки и шлем, разбираюсь с ремнями, выбираюсь на лесенку. Что-то меня мутит.
Я пошатнулась, промахнулась ногой мимо ступеньки и очень неаккуратно свалилась вниз – прямо в чьи-то очень крепкие объятия. Я поднимаю глаза и пытаюсь проморгаться, чтобы посмотреть, кто так ловко меня поймал.
А я говорил, не пыхти, – Доктор улыбается, ставит меня на землю, но коленки у меня дрожат, и ему приходится снова ловить меня, теперь за талию. – У тебя кровь из носа. Сейчас.
Он лезет в карман разгрузки за своей свиристелкой и нацеливает ее мне в лоб. Фрр-фрр, чик-чирик, потихоньку кровь останавливается. Из другого кармана он вытягивает салфетку и начинает вытирать кровь с моей бледной физиономии.
Не надо, я сама, – я вяло сопротивляюсь, он не слушает, заканчивает с кровищей и крепче прижимает меня к себе, гладя по голове, как котенка. Стоять мне тяжело, я упираюсь лбом ему в плечо, царапаясь об наплечник разгрузки. Черт, голова как «пьяный ежик», в котором катается шарик от подшипника – даже первый раз после центрифуги мне так плохо не было. Не стошнило бы, только этого на смотринах мне не хватало!
Ох, прости, знакопеременные четырнадцать «же» не шуточки, – тихо говорит Доктор, нажимая на чувствительные точки на моем затылке, и дурнота начинает меня отпускать. – Извини, увлекся. Сейчас все пройдет. Молодец, Шторм. Умничка. Все хорошо.
И правда, мне намного лучше, голова проясняется, я могу стоять, и блевать уже не тянет. Отстраняюсь от него, выпрямляюсь: надо держать марку, на нас таращится вся компания с Палычем во главе, и тот уже готов рвать и метать.
Ты чего вытворяешь, твою мать!? – Палыч напустился на Доктора, назначив его виноватым во всем случившемся разом. – Машину чуть не разбил, девчонку укатал, еле стоит, глаза красные! Пиздец летучий – космонавт ебучий! Филин, не защищай его!
И переключился на меня:
Унгерн, ёпт, а ты куда смотрела? Испытатель, бля! Что за нахер? Что, бля, за разговорчики в эфире?!
Я в порядке, машина тоже, – заявляю я, прокашлявшись. – Елки зеленые! Это испытательный полет, а не рейс Аэрофлота! Все бывает!
Доктор смотрит на Палыча сверху вниз, подняв бровь, с таким видом, будто он как минимум генерал армии, а перед ним провинившийся прапорщик, и выдает, чеканя слова, но, кажется, немного не то, что ему хочется сказать:
Генерал-майор, этот испытательный полет был проведен по заданию ОКУ генштаба и под руководством замначальника управления. Моим руководством, не вашим, смею заметить! Я старше вас по должности, и вам я не подчиняюсь. Я провел полет так, как посчитал нужным. Майор Унгерн поставленную мной задачу выполнила, и выполнила блестяще. Пока совет: прекратите орать и подумайте, что напишете в рапорте. Отразите там: чтобы найти границы возможного, надо выйти за них в невозможное. Эту задачу мы с майором Унгерн выполнили. Вам понятно?
Палыч почему-то сразу погас, козырнул и зашагал прочь. А Филин о чем-то по-партизански пошептался с Кузнецовым и потащил меня в медчасть, как я ни сопротивлялась.
Сижу на кушетке в медчасти, спать хочется страшно. От скуки считаю цветочки фиолетовой герани на подоконнике, прижимаю локтем ватку после укола – зачем кровь из вены брали, понятия не имею, а наша врачиха Ираида Петровна не соизволила объяснить. До десяти вечера меня мучила: то-се, АД, ЭКГ с нагрузкой и без, ЭЭГ, офтальмолог, КТ, силовые пробы, УЗИ всего тела, спирометрия, еще и к гинекологу послала. Чем она меня еще порадует – отстранит от полетов на недельку? Только этого мне не хватало для полного счастья. Хватит уже таращиться поверх очков, пиши заключение и отпускай меня спать, а то усну прямо здесь.
Ну, Александра Романовна… – разводит руками Ираида. – Нет слов! Вы вообще в курсе, что после таких перегрузок вас госпитализировать надо бы? Вот только показаний к госпитализации я у вас не вижу. Совсем не вижу.
От этого высказывания я сразу же просыпаюсь.
Синяк от ремня, – говорю,– и капилляр в носу лопнул. Ерунда полная.
Ираида, что на нее непохоже, кивает, как неваляшка.
Да-да-да. Летать можете, скажите маме с папой спасибо.
Она снимает очки, пристально смотрит на меня и добавляет:
Я перепроверила, сравнила ваши показатели с контрольными на последней диспансеризации. Есть, правда, небольшие отклонения по сравнению с прошлой ЭЭГ, но все в пределах нормы. Уровень сахара в крови сначала у вас был низкий, это да, но пришел в норму еще быстрее, чем после ваших последних тренировок на центрифуге. Была у меня мысль оставить вас на ночь под присмотром, но… смысл? Вы здоровы. Хоть сейчас в космос.
Действительно, маме с папой спасибо, – я пожимаю плечами. – Наследственность, что же еще.
Выхожу из медчасти в теплый и ясный июльский вечер. Глухое место это наше Ленино, огромный полигон посреди великой тайги, но приятное – когда затихает дневная суета, лес и озеро излучают вековечный покой, а ветер приносит свежий воздух, настоянный на хвое и ягодниках. Хорошо пройтись не спеша, вдыхая ночные ароматы цветов, леса и перегретой травы вместо горелого керосина и пыли, слушая чириканье в кустах и шелест листьев вместо воя турбин, грохота пускачей и мата механиков. Потому иду в свою норку не спеша, потихонечку, глазею на ранние звезды на темнеющем небе, а события сегодняшнего дня все не выходят из головы.
Из задумчивого состояния меня выдернули быстрые шаги за спиной и радостный возглас:
Шторм, нашлась! А я шел тебя спасать!
Я обернулась.
Доктор! Ну кто меня обидит! Врачи у нас смирные, не укусят, разве что уколют.
Он пожал плечами.
Ну мало ли. Вдруг…
Разводит руками, улыбается. Хорошая у него улыбка, светлая, больше глазами, чем губами, она превращает его из боевого офицера с нервами из титана в веселого хулиганистого пацана. Расстегнутая разгрузка, закатанные рукава летного комбеза, повышенная лохматость и разбитые кеды усиливают впечатление. Но мое солдатское чутье просто кричит мне: если что, этот хулиган легко поведет в бой хоть звено, хоть ДРГ, хоть армию, и бойцы пойдут даже в ад за своим командиром. Моим будущим командиром, надеюсь. Беспокоился ведь за меня, пошел в медчасть узнавать, что со мной, а Палыч, гад, даже не позвонил.
Меня помучили, но отпустили с миром, – улыбаюсь в ответ. – Признали годной. А тебя почему медики не замели?
Меня-то за что? – он смотрит на меня, подняв бровь. – Я подготовленный, у меня справка есть, а показаний к осмотру нет. Носового кровотечения не было, из кабины вылез сам, а не вывалился, теплые слова прощания с завтраком не сочинял, в голове шарики не катались. Поэтому…
А меня так было за что?! – я рассердилась настолько, что просто не могу удержаться. – Я, значит, неподготовленная?
И тут же спохватываюсь: стоп, откуда? Как он узнал? Про пьяных ежиков в голове и тошноту я ему совершенно точно не говорила!
Я тебя поймал, – напоминает мне Кузнецов, но мне кажется, что он отвечает на мой невысказанный вопрос, – и держал тебя в руках около минуты. Не заметить, как ты дышишь и как работает твоя диафрагма, было невозможно. Я заметил, обратил внимание твоего руководства на твое самочувствие, и они решили направить тебя на полное обследование. К таким нагрузкам ты не была подготовлена, это совершенно точно. Прости, но… раз уж я вывел тебя за границу возможного, я отвечаю за последствия. Разве я не прав?
Он разводит руками, делает потешную моську оскорбленной невинности, и это выглядит настолько смешно, что я больше не могу сердиться на него и расплываюсь в улыбке.
Спасибо, что беспокоился, – выдаю ему в ответ. – А чего ты такой взъерошенный? Конструкторы замучили или опять Палыч орал?
Горянкин – своеобразная личность, это факт, – говорит Доктор, хитро поглядывая на меня. – Как ты его терпишь? А с конструкторами «Сухого» мы очень серьезно пообщались. Им было нужно получить мое авторитетное мнение о машине – будущий эксплуатант, тем более – с опытом испытателя. Вцепились в меня и давай расспрашивать, что мне нравится, что не нравится, есть ли пожелания, как их машина в сравнении с аналогами…
С аналогами? – невольно переспрашиваю я. – На Земле у «семьдесят седьмого» нет и не может быть аналогов – или ты про всякие летающие тарелки?
Внеземные корабли, ага, – Доктор пытается пригладить волосы надо лбом – безуспешно, только сильнее растрепал. – Моя работа. Я, можно сказать, уникальный специалист по внеземным летательным аппаратам.
У меня чуть челюсть не упала в траву – вот, значит, в чем дело. Если где-то падает что-нибудь внеземное, за дело берется ОКУ – и Кузнецов, скорее всего, возглавляет группу, которая берется за изучение этого объекта. И если им удается разобраться и восстановить его, именно Кузнецов выясняет, как на нем летать, и снова поднимает его в воздух, а может быть, даже идет на нем в бой. Теперь понятно, почему он так быстро адаптировался к управлению «семьдесят седьмым», хотя даже я, избалованная мощью «изделий 30 модифицированных», довольно долго привыкала к сумасшедшей тяге моторов «семьдесят седьмого», его фантастической отзывчивости, да хотя бы той же новой схеме посадки с использованием рулевых движков как тормозных. И если Кузнецову нужен помощник в испытаниях летающих тарелок – о, я готова, да и вряд ли он найдет кого-нибудь лучше меня. Это даже интереснее межпланетных полетов! Хочу-хочу-хочу!
Наверное, эти мысли мигом отразились на моей физиономии, а может, я опять брякнула что-то вслух, потому что Кузнецов снова улыбнулся мне во все тридцать два.
Поздно уже, – сказал он и подмигнул мне. – Пойдем, провожу.
А что, тебя к нам в общагу поселили? – интересуюсь вежливо, несколько удивившись такому повороту. – Должны были в генеральский домик…
Ага, туда, – небрежно откликнулся Доктор. – Но у них там сейчас пьянка, а я не хочу. Так что лучше я погуляю. И мне хорошо, и никому не обидно.
Вдоль живой изгороди по замощенной брусчаткой дорожке, налево, через скверик с пестрыми клумбами и невысокими кустами шиповника, перейти неширокий проезд с аккуратно покрашенными бордюрами – и вот мы подходим к подъезду кирпичной трехэтажки офицерского общежития. У нас тут, конечно, не отель HV-1, но условия неплохие – каждому выделена квартирка-студия, маленькая, зато с хорошей мебелью, лоджией и навороченным санузлом, на первом этаже есть две сауны, бассейн и прачечная, в «номерах» убираются горничные, чтобы мы грязью не заросли, а в столовке летный состав кормят как на убой. После ливийских бытовок и каюты на «Кузе» – можно сказать, почти идеально.
Мы пришли, – я останавливаюсь перед подъездной дверью и копаюсь в кармане в поисках ключ-карты. – Вот моя норка. На третьем этаже.
Тогда… до завтра, – Кузнецов протягивает мне руку. – Начинаются учения, утром будет глобальное совещание. Там и встретимся.
Что-то мелькает в его ясном, открытом взгляде, и, кажется, я понимаю – нет, даже не так, я ощущаю поток его мыслей. Он здесь один, ему тоскливо, неудобно, почему-то тревожно и до чертиков хочется с кем-нибудь поговорить.
Чаю хочу, – ни с того ни с сего выдаю я и при этом почему-то улыбаюсь как дурочка. – У тебя нет желания составить мне компанию?
Есть, конечно, – радостно подхватывает Кузнецов, еле дав мне договорить. – От чая в хорошей компании я никогда-никогда не отказываюсь!
Я подношу ключ-карту к считывателю замка, Доктор открывает дверь, пропуская меня вперед, и мы едва ли не наперегонки взлетаем по лестнице на третий этаж. Я искренне надеюсь, что в моей норке сегодня нормально убрались, но подозрений, что Кузнецов напросился (а я уверена, что он именно напросился, как-то передав мне свои мысли) на что-то большее, чем болтовня за чаем, у меня почему-то не возникает. Скорее всего, тут дело в скуке или в желании поближе посмотреть на возможное пополнение своей группы, но не более того. Хоть кольца у него на руке и нет, его наверняка где-то ждет блондинистая генерал-майорша. А может, он, как и я, влюблен только в небеса черные и голубые, потому и выглядит отъявленным небожителем совершенно не от мира сего.
Ключ-карта открывает нам замок моей норки, и я рулю в кухонный отсек мыть руки и ставить чайник, а Доктор плюхается в кресло-мешок возле выхода на лоджию, закидывает ногу на ногу и начинает оглядываться по сторонам. Вдруг его внимание привлекают разные ближне– и дальневосточные побрякушки на отдельной полочке книжного стеллажа, и он бросается их разглядывать.
Чудесно! – громко восхищается он. – У тебя тут и нэцкэ, и китайские поделки, и египетские, и из Двуречья, и из Западной Сахары! Вот это же работа туарегов, да? Ты была в Африке?
Ага, – я поворачиваюсь к нему, включив чайник. – Помотало меня по свету, это точно. Ты чай пьешь как я или как все?
Конечно, как ты, – Кузнецов весело поглядывает на меня. – Это звучит интригующе. «Как все» – звучит как-то скучно и неинтересно.
Он передислоцируется за кухонный стол и наблюдает, как я достаю из кухонного шкафчика китайский бамбуковый чайный поднос, маленькие, размером с яйцо, фарфоровые чашки и чайничек из исинской глины, простенький на вид, но стоивший чуть дешевле вертолета, а затем лезу в холодильник и начинаю рыться в своих запасах.
В связи с поздним временем, – говорю, – дахунпао предлагать боюсь. Хотя после сегодняшнего было бы самое то.
Что? – переспрашивает Кузнецов. – Настоящий «большой красный халат»? Если можно, я буду.
Можно, конечно, – я достаю из холодильника заветную жестяную баночку с плотно притертой крышкой, темно-красную, изрисованную драконами. – Настоящий, с тех самых четырех кустов. Китайские коллеги подарили. И еще того нефритового тигра с крыльями, которого ты разглядывал.
Отсыпаю в исинский чайник из баночки порцию темно-бордовых с прозеленью листьев, ошпариваю их, тут же сливаю кипяток в поднос и завариваю первую серию. Это не то, чтобы настоящая чайная церемония, но братья-китайцы меня научили, как правильно обращаться с дахунпао. Моя норка тут же наполняется ни с чем не сравнимым ароматом, и я краем глаза отмечаю, как Кузнецов втягивает носом воздух и жмурится от удовольствия.
Тоже любитель китайских чаев? – интересуюсь у него, разливая по чашкам первую серию, и добавляю в чайник кипятку. – Ты был в Китае?
И не раз, – откликается Доктор, берет с подноса белую чашечку и снова принюхивается, прежде чем попробовать. – Ого, тот самый вкус – прекрасно! Между прочим, эти четыре чайных куста действительно инопланетного происхождения. Точнее, это гибриды китайского чайного дерева и… эммм… растения с одной прекрасной планеты, которой, к сожалению, больше нет. Оно там считалось – как бы тебе объяснить? – средством для приведения мозгов в порядок.
Это очень странно, но я на миг закрываю глаза, и мне кажется, что я подглядываю в чужой сон – огромное белое и маленькое оранжевое солнца в небе цвета переспелой морошки, узкие серебристые листья деревьев, похожих на те же чайные, шуршат под свежим ветром, большие белые коты с очень ловкими передними лапками карабкаются по приставным лесенкам наверх, срывают по два первых листика с почками и бутонами, относят свою добычу сидящим под деревьями женщинам в темно-красном, они катают из этих листьев маленькие аккуратные шарики, которые складывают в нечто вроде большой квадратной корзины… Снова накатывает головокружение, «пьяные ежики» прокатываются внутри черепушки, и я дергаю себя за ухо, чтобы как-то прийти в себя.
Брр! – я трясу головой, одним глотком опустошаю свою чашечку и пытаюсь продышаться. Тем временем Кузнецов берет дело в свои руки – разливает по чашкам вторую серию, обдает чайник кипятком и заваривает третью.
Что-то не так? – спрашивает он, пристально приглядываясь ко мне. – Опять голова кружится?
Есть немного, – неохотно сознаюсь я. Черт, это ни в какие ворота не лезет, если так будет продолжаться – не видать мне ни неба, ни космоса, ни летающих тарелок, спишут меня на землю и будут правы. И что мне тогда делать? Ведь я по-настоящему живу только после отрыва от взлетной полосы!
Кажется, я понял, – Доктор вдруг быстро касается пальцами моего левого виска, и головокружение исчезает как по волшебству. – Не надо бояться, Шторм. У твоего мозга открылись новые возможности, и то, что ты чувствуешь – побочный эффект адаптации к переменам. Это не болезнь, а переход на новый уровень. Давай-ка мы с тобой кое-что проверим. Настройся на меня и мысленно скажи мне что-нибудь.
Он придвигает стул, садится напротив меня, ободряюще улыбается, и я как можно более четко проговариваю про себя:
«Я тебя не подведу. Как понял? Прием».
Ответом мне был восхищенный взгляд широко раскрывшихся карих глаз, и я услышала ответ Доктора – так же в голове, не ушами:
«Блестяще, Шторм! А теперь попробуем так!».
Его глаза вдруг озорно блеснули, и в моем поле зрения всплыла картинка, но не как дополненная реальность в летном шлеме, а как всплывающее окно прямо перед глазами: Доктор вручает мне ромашку величиной с добрый подсолнух и целует в щечку. Я не выдержала – рассмеялась, и он вслед за мной.
«Ничего себе, – подумала я. Покопавшись в памяти, я выбрала картинку шикарного новогоднего салюта и направила ее Кузнецову. – Телепатия существует!»
«Отличный салют! – Доктор подмигивает мне, улыбаясь как папин кот Фима, обнаруживший на кухне оставленные без присмотра пельмешки. – Да, Шторм, ты телепат, как и я. Только никому не говори. Военная тайна!»
Получилось! – выдает он вслух. – Теперь все в порядке?
Ага, – я довольно улыбаюсь и поднимаю чашечку с подноса, как рюмку. – За это надо выпить, тебе не кажется?
Определенно! – Кузнецов берет свою чашку и чокается со мной. – Ты себе даже не представляешь, как я рад! При этом я не могу не отметить, что твои способности открылись очень и очень вовремя.
Так вот в чем дело! – я тыкаю в него пальцем и качаю головой. – Значит, ты на меня телепатически наорал, когда я сегодня сорвалась в штопор? А потом так же телепатически передал мне, как выполнить маневр? И когда ты спросил меня, мол, хочешь за горизонт – я ничего вслух не болтала, а ты прочел мои мысли?
Так и было, Шторм, – Доктор улыбается и смотрит мне прямо в глаза. От этого у меня разбегаются мурашки по коже, и вдруг я понимаю, почему – взгляд у него намного старше, чем физиономия. Так мог бы смотреть на мир О-Сэнсей, если б прожил еще лет двести, совершенствуясь в своем Искусстве. И меня вдруг пронзает мысль – а сколько Кузнецову лет на самом деле? Уж точно не тридцать пять, на которые он выглядит. Интересно, это генетика, «генеральская прививка», секретные технологии ОКУ, основанные на внеземных знаниях, или что-то еще?
Если мы будем работать вместе, – Кузнецов допивает свою чашку и подливает в чайничек кипятку, – ты это узнаешь. Я тебе обещаю. Договорились?
Договорились, – я тоже приканчиваю свой чай. – А можно спросить? Ты правда хочешь забрать меня к себе в ОКУ?
Есть такая мысль, отрицать не буду, – Доктор поглядывает на чайник, и я разливаю четвертую серию. – Но сначала – учения. Оба звена «семьдесят седьмых» на время учений переподчиняются ОКУ, подготовка стартует завтра, поэтому мы с тобой будем работать целый месяц – начиная с завтрашнего утра. Может, тебе не понравится, и ты сама раздумаешь переходить…
Вот, опять: я чувствую, как при этих словах ему становится тоскливо, неудобно и одиноко. Я подливаю ему чаю и улыбаюсь.
Мне уже понравилось, – говорю. – Экипаж, как по мне, у нас получился прекрасный. Если хочешь, воспользуйся служебным положением, возьми завтра птичку Богдана, и посмотрим, какое из нас с тобой выйдет звено.
Блестящая идея! – Кузнецов тыкает в мою сторону пальцем. – Машина получилась очень неплохая в первом приближении. Я правильно понял, это тебя надо благодарить за такую управляемость? Ты имела дело с внеземными кораблями?
Угу, было дело, – я киваю и делаю глоток янтарного чаю. Перестояла у нас четвертая заварка, но все равно вкусно. – В основном, правда, изучала записи боев, но два личных перехвата у меня было. Один – лет пять назад, на прототипе, после него я и потребовала максимально увеличить мощность рулевых моторов и углы их поворота, Палыч до сих пор мне припоминает эту историю. Ну и что, вчера был второй перехват, и все убедились – я была права. Черта с два мы бы его достали, если бы не моя тогдашняя настырность.
Что, вчера? – Кузнецов сверкнул на меня глазами. – Так это твое звено завалило чужака? Поисковая группа все еще работает на месте падения, обещают результат не раньше завтрашнего вечера, а мне нужна информация. Можешь сосредоточиться на этом моменте, а я посмотрю?
Как посмотришь? – удивленно спрашиваю я, но тут же спохватываюсь: передать информацию телепатически будет надежнее и быстрее. Я вспоминаю наш с Богданом вчерашний вылет по тревоге – первое боевое применение Т-77, санкционированное лично Филиным и Горянкиным, агрессивного чужака – верткое граненое блюдечко, которое уворачивалось от нас как змея на сковородке и отстреливалось изо всех сил, но от «Гарпуна-АМ» в режиме выжигания и четырех гиперзвуковых Р-112 не ушло – и одновременно ощущаю внимательный взгляд Доктора, когда он видит наш полет моими глазами. Странно, голова больше не кружится – прав был Кузнецов, мне просто надо было привыкнуть.
Замечательно! Чистая работа и отличная память, спасибо, Шторм! – Доктор в задумчивости тянет себя за ухо и допивает свой чай. – Значит, ты раньше такие корабли не видела?
Такие – нет, – я мотаю головой, сосредотачиваясь на давних воспоминаниях, – но похожие – да. Как раз пять лет назад мы втроем с Богданом и Котей гоняли одного над Алтаем: они на «фуриях», я на третьем прототипе «семьдесят седьмого». Тот чужак был раз в десять больше этого, но тоже блестящее блюдечко и тоже верткий, зараза, и тоже стрелял первым. От нас сбежал, но от С-500 не ушел.
Вот как? – Кузнецов чуть чашку не уронил. – Ага! Шторм, скажи мне, пожалуйста – по твоим оценкам, вчерашнее блюдечко имело шансы проскользнуть мимо С-500?
Я пожимаю плечами.
Если оно, удирая от нас, выложилось на полную, то против С-500 шансы у того блюдечка очень маленькие, – выдаю я после недолгого раздумья. – Особенно если С-500 в автоматическом режиме и заряжена – как бишь их, все забываю – этими новыми ракетами, которые валят тридцать пять махов и при этом еще маневрируют. Шанс там по большому счету один – если ПКО в полуавтомате, а на КП лоханулись и проспали.
Лоханулись и проспали, – повторяет за мной Доктор, и на его щеке проступает ямочка, а взгляд становится холодным и жестким, аж мурашки по коже. – А если бы у этого блюдечка был какой-нибудь стелс-режим?
Защита от тепловых головок у него была, – я продолжаю припоминать, – но полноценный стелс-режим – это вряд ли. Блюдечко у меня на радаре нарисовалось без проблем, Р-112 за ним пошли как приклеенные. А ведь есть еще спутниковая и наземная радиоразведка, они бы дали подсветку С-500 легко и непринужденно. А что?
Так, всякие мысли, – Кузнецов хватается за переносицу и прикрывает глаза. – Знаешь что? Лучше расскажи мне про «семьдесят седьмой». Как испытатель эксплуатанту. Что в нем самое интересное?
Я подливаю кипятка в чайник и в поднос и широко улыбаюсь.
Неограниченные возможности, – я вздыхаю, вспоминая, как знакомилась с первым прототипом Т-77, очень приблизительно напоминавшим ту элегантную стройняшку, в которую эта машина превратилась к третьей альфа-версии. – У нее принципиально иная энергетическая установка. Никакого горения топлива, никаких газогенераторов – суперкомпактный ядерный реактор на урановой плазме и бериллиевом замедлителе. С рециркуляцией, чтобы избежать радиационного загрязнения атмосферы. По сути, просто кварцевая колба с хитрым покрытием для удержания нейтронов, магнитная ловушка, прямой нагрев рабочего тела и очень хитрая система дросселирования – как карты впрыска и зажигания в спортивных моторах внутреннего сгорания. В атмосфере рабочее тело маршевых моторов – забортный воздух для большей дальности полета, на малых скоростях его подают нагнетатели, на гиперзвуке включается прямоток, а в космосе мы переходим на воду из баков. Реактор превращает рабочее тело в плазму с бешеной скоростью истечения, поэтому что импульс, что тяга у этих двигателей на порядок больше турбореактивных. Рулевые моторы – электрические и всегда работают на воде, так проще подавать рабочее тело и можно точнее управлять дросселированием. Они подвешены на шаровых соединениях с электроприводами и могут поворачиваться на 270 градусов по обеим степеням свободы. Поэтому на «семьдесят седьмом» РУС сделана как два в одном – чтобы можно было управлять тягой и вектором рулевых в ручном режиме, не полагаясь на управляющую нейронную сеть. Да ты это наверняка заметил.
Заметил, – Кузнецов разливает по чашкам пятую заварку, снова принюхивается и одобрительно кивает. – Отлично, еще пара заварок у нас точно получится. Кипяток у нас есть еще? Так о чем это мы – нейронная сеть? И вы, испытатели, ее обучали?
И до сих пор продолжаем, – я встаю, чтобы подлить воды в чайник. – Сначала на симуляторе и на летающей лаборатории – «пятьдесят седьмом», потом на прототипах, затем на предсерийных образцах, а сейчас у нас на испытаниях первая серийная партия из шести машин. И знаешь, в чем основная сложность?
Думаю, да, – Доктор с интересом смотрит на меня. – Вы должны научить машину правильно действовать в предельных режимах, но для этого вам надо выйти за свои собственные пределы. И это вопрос не столько отваги, сколько воображения.
Э..э… Ну да, – я потянулась за своей чашкой. – Воображение, расчет и жопомер. Знаешь, Доктор, ты мне сейчас открыл глаза на любопытную вещь.
Какую же? – он берет свою чашку, вопросительно поглядывает на меня поверх нее, и я улыбаюсь ему в ответ:
Да так, странности. Эти предсерийные машины, они во многом индивидуальны, каждую надо обучать с нуля. Так вот, при этом мы меняемся машинами, и абсолютно все ругаются на мои настройки. Мол, реакции на РУС слишком нервные, разбаланс слишком большой, УВТ работает слишком резко, и вообще машина все делает не так. У остальных таких проблем нет – Богдан и Котя с Русланом спокойно меняются. Выходит, это потому, что мое воображение помогает мне летать по-другому?
