Текст книги "За горизонт (СИ)"
Автор книги: Alex Whitestone
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Ему нельзя общий наркоз, – сообщила я ему. – И аспирин. Вы уж придумайте, как его обезболить.
Ничего, вытерплю как-нибудь, – процедил Кузнецов сквозь зубы. – Кровотечения нет, взрывная декомпрессия – ерунда, чего не скажешь об осколке в ноге. Кажется, перебит нерв – болит и не отключается...
Что он несёт? После разгерметизации скафандра высотная эмфизема развивается очень быстро, и очень повезёт, если вскипевший азот в крови не вызовет закупорку сосудов со всеми вытекающими последствиями. Проникающее ранение – это стопроцентно внутреннее кровотечение. А этому чудику наплевать, его волнует, почему он не может выключить боль в ноге – разве это вообще возможно?
Ладно, неважно, сейчас надо освободить его от скафандра. Шпангрель – это не рыцарский доспех, так наши экипировщики называют секторный герморазъем шлема с защитой шеи при катапультировании, который крепится на плечевой пояс кирасы скафандра. Модули внутреннего микроклимата и компенсации перегрузок размещены на спине, но трубки систем гидравлики компенсаторов, теплообмена и вентиляции пронизывают весь внутренний слой скафандра, а управление выведено на правое бедро. Едва ли не половина этих трубок перебита, и системы в аварийном режиме, но ребята правы – давление в уцелевших магистралях есть, и оно создаст массу проблем, когда будут резать скафандр.
Так что я действовала как учили – помогла Кузнецову сесть, нащупала на его правом боку в районе талии аварийные клапаны, дождалась двойного характерного «бульк-ссссш», просунула руки ему за спину и, продавив две механические кнопки в районе крестца, выдернула вверх весь блок гидравлики вместе с бронелистом, защищающим нижнюю половину спины. Со стороны эта процедура выглядела очень неоднозначно, но мне было глубоко и далеко наплевать. На очереди был шпангрель, но с ним все очень просто, если у тебя спецключ или просто тонкие пальцы: отщелкнуть зажимы, снять защиту шеи, вытащить гермошторку и отсоединить герморазъем от кирасы. Правый зажим поддался легко, а левый подклинило, и я второпях сломала ноготь и ободрала кожу на указательном пальце. Тем временем медики сняли с Кузнецова берцы и перчатки, расстегнули изолирующие манжеты на запястьях и щиколотках, вооружились гидравлическими ножницами и принялись резать скафандр. Не самая лёгкая задача, учитывая прочность композитной брони, но против специнструмента не поспоришь. Хруст, скрежет, тонкая струйка теплоносителя, темная от крови, потекла на пол, один из медиков откинул в сторону переднюю часть изуродованного скафандра, Кузнецов приподнялся, помогая себе правой рукой, и мы втроём не без труда выдернули из-под него остатки костюма. Темно-серебристая подкладка скафандра вдоль всего левого бока стала красно-черной – серьезная кровопотеря налицо. С другой стороны, Кузнецову повезло, что осколки прошли по касательной, затормозились об крыло «сорок девятого», и большая часть их там застряла. Даже думать не хочу, что бы с ним стало, если бы его птичка не приняла на себя основной удар. А мы ещё и добавили ему боли, освобождая от скафандра – Доктор без сил растянулся на носилках и застонал сквозь стиснутые зубы, а его соматика полыхнула кровавой вспышкой. Я схватила его за здоровую правую руку, устанавливая тактильный контакт и пытаясь вытянуть раздирающую боль в боку и ноге на себя. Кузнецов попытался вырваться из моей хватки, но я держала его крепко.
«Не бузи, а, – одернула я его. – Что там у тебя не выключается? Может, я попробую?»
Кузнецов поморщился, приподнял голову и нацелился зажатой в левой руке свиристелкой себе в живот. Его комбез с левой стороны превратился в окровавленные лохмотья, и сквозь дыры было видно, что осколки его не пощадили: весь левый бок от плеча до колена и левая рука точно исхлестаны плетью, вдоль нижнего ребра кожа содрана начисто, чуть ниже – глубокая проникающая рана, будто ткнули плохо заточенной саблей, в боковой поверхности бедра рваная дыра с торчащим наружу осколком – перекрученным куском толстой металлической пластины в два пальца шириной. Крови было много, но она уже свернулась и запеклась багрово-черными корками, а светло-синие пятна герметизатора придали им жутковатый фиолетовый оттенок. Я выругалась, а на глаза невольно навернулись слезы: я не кисейная барышня, в горячих точках насмотрелась на всякое, но сейчас перед мной весь израненный и в крови лежал тот, кто за этот безумный месяц не раз спасал мне жизнь, с кем я готова идти в огонь и бездну, кто из временного командира стал дорогим и близким настолько, что я чувствовала его боль и без ментальной связи. Вдруг меня обожгло еще одной кровавой вспышкой, а Доктор откинулся на носилки и сунул мне в руку свою свиристелку.
«Не надо, – отозвался он. – Тяжелый танк, помнишь? Ты и так помогла, дала мне передышку, и я смог прокинуть нервную связь в обход поврежденного узла. Все будет хорошо, не волнуйся!»
«Правда? – я вгляделась в его бледное измученное лицо. – Точно-точно? Обещаешь?»
«Обещаю, – Доктор попытался улыбнуться. – У меня к тебе поручение. Пусть моя свиристелка и еще кое-что пока побудут у тебя. Возьми в правом нагрудном кармане».
Неохотно отпустив его руку, я нащупала на клапане кармана шарик, управляющий застежкой, и вытащила оттуда два очень странных предмета: тяжеленный цилиндр величиной с мизинец, завернутый в металлизированный антистатический пластик, и английский ключ, неновый и от старого замка, но, стоило мне взять его в руки, и я ощутила горячие иголки в пальцах, а ключ блеснул легким золотистым огоньком, точно подмигнул. Я быстро спрятала оба артефакта в левый нарукавный карман своего скафандра и погладила Доктора по щеке.
Держись, – сказала я вслух. – Я никуда не уйду, буду здесь, рядом. Если что, зови.
Лучше добудь мне к завтрашнему утру, во что переодеться, – тихо ответил он, нащупывая управляющие точки застежек на груди, его изодранный комбез полностью разъехался по бокам, и фельдшер набросил на него одноразовую простыню. – Пока приведи себя в порядок и отдыхай. Поняла? Это приказ.
В ответ я смогла только кивнуть – в горле застрял тугой комок, и я сморгнула непрошенную слезинку. Машина остановилась, задний гидроборт опустился, медики проворно выкатили каталку с носилками и рванули с ней по пандусу приемного покоя нашего госпиталя. Я выбралась наружу следом за ними и проводила их мутным от слез взглядом. Подумать только, всего месяц назад поздним вечером я шла здесь, костеря на все корки мнительную Ираиду, и вот у этого самого поворота Кузнецов меня догнал, проводил до общаги, ловко напросился в гости, и мы с ним болтали о всякой всячине как друзья, не видевшие друг друга сто лет… Спустя всего три недели оказалось, что мы даже больше, чем друзья, и я вспыхнула как маков цвет, вспомнив, как он поцеловал меня, а я… я решила не рисковать, не мучить его своей ненормальностью… Вот идиотка! А он, умничка, не сдался, в очередной раз вытащил меня за шкирку из рамок, куда я сама себя загнала, показал мне, что все может быть по-другому… Да, хороший мой, обещаю тебе, у нас все будет по-другому – правильно. Как тогда, на сервисной галерее «Авроры», когда мы стояли рука в руке и чувствовали себя одним целым – друг с другом и со Вселенной. Только выздоравливай быстрее, родной, ладно?
Кто-то хлопнул меня по плечу, и я очнулась от своих мыслей, обнаружив, что стою столбом возле дверей в приемный покой с мокрыми от слез глазами, тупо сжимая в руках кузнецовскую свиристелку. Я повернулась в сторону раздражителя – это оказался Филин. Он снова потряс меня за плечо, а Кейт вытащила из поясной сумки одноразовую салфетку и решительным жестом вытерла мне щеки.
Я думала, Красный Шторм сделана из титановых сплавов и графен-композита, – она ободряюще улыбнулась мне, – но сейчас вижу – ты все-таки человек. Держись, милая. Доктор куда крепче нас. Он справится.
Это точно, – поддержал ее Филин. – Думаешь, откуда у него золотая нашивка? Когда его в тот раз привезли, он был в отключке, и на нем живого места не было – две бригады его штопали. И что ты думаешь – выкарабкался! Ты на нем хоть один шрам видела?
Н-нет, – выдавила я и тут же вспомнила, как быстро зажила у Кузнецова на щеке глубокая царапина от ежевичных колючек, которую он заработал в стычке с «мухами» ххазр. – А… долго он пробыл в госпитале после этого?
Не очень, – Филин пожал плечами. – Вскочил уже на следующий вечер и потребовал чаю с вареньем. На больничной койке его и семеро чертей не удержат. Доктор – он такой…
И вдруг спохватился:
Он что, тебе не рассказывал?
Нет, – я мотнула головой и попыталась вытереть нос рукавом, от шока забыв, что на мне скафандр. – А что он мне должен был рассказать? Предупредил, что ему нельзя общий наркоз и аспирин – вот и все, в общем-то…
Ну… он сильно отличается от нас, простых смертных, – Филин отвел глаза. Я ощутила, что он что-то недоговаривает, сконцентрировалась, и все его мысли оказались у меня как на радаре – как тогда с Ленкой, но сейчас все оказалось проще, то ли благодаря усилителю, то ли я научилась. – Да ты и сама это, наверно, заметила…
Тяжело не заметить, – встряла Кейт – видимо, обратила внимание, что я изменилась в лице. – Не переживай, Орлов и Маккензи свое дело знают. Доктор будет в порядке, завтра вы с ним увидитесь. Все будет хорошо.
Она улыбнулась нам и скрылась за дверями госпиталя, а я повернулась к Филину.
Разрешите обратиться, товарищ генерал-майор, – выдала я. – За содействием. Вряд ли наши вещи привезли с «Авроры», а Кузнецову надо обеспечить, во что переодеться.
Как это – не привезли? – Филин почесал в затылке, отчего фуражка съехала ему на нос, и он нервным тычком пальца вернул ее на место. – Гонец уже должен был прилететь… Сейчас, обожди-ка.
Он вытащил телефон спецсвязи, потыкал пальцем в экран и выдал в гарнитуру:
Сидоров! Что там слышно про спецборт с «Авроры»? Что? Амур пролетают? А, ладно. Добро.
Не грузись, Унгерн, – изрек Филин, дав отбой телефонному разговору, и хлопнул меня по плечу, что при других обстоятельствах было бы довольно забавно – при всей своей выправке начальник ОКУ был ниже меня на полголовы, да еще и ушиб руку об наплечник скафандра. – «Гонец» с вашим шмотом будет через сорок минут. Как раз успеешь переодеться.
Он вызвал служебку и подбросил меня на ней до техцентра, где экипировщики освободили меня от скафандра, а я таки умудрилась вытрясти из них облегченные спецназовские берцы нового образца, которые я давно хотела, но мой маленький размер все никак не попадался. Получилось это совершенно нечаянно – в моей бедной голове крутились совершенно другие мысли. Все кузнецовские странности, нестыковки и непонятки сложились в четкую, ясную и логичную картину, все его удивительные способности обрели однозначное объяснение: они нечеловеческие, потому что он действительно не человек. Дмитрий Кузнецов – всего лишь имя в его удостоверении офицера, а как его зовут на самом деле, никто не знает – его всегда устраивал позывной. Его народ – цивилизация непредставимой древности и могущества, он настолько «иной», что даже страшно представить. Что там разговоры с котом – как вам изгнание хищного пришельца-проглота объединенными силами двух львиных прайдов, стаи гиен и трех белых носорогов? Что там сверхточная стрельба по киборгам, если он смог сбить гиперзвуковой снаряд из снайперки? Правда, он стрелял из ОРСИС Т-6000, зато с рук и из маневрирующей среди гор вертушки. А на бегу рассчитать, как раскидать десяток гранат, чтобы лава не вовремя проснувшегося вулкана не накрыла аэродром, и выиграть последнему гражданскому борту время для взлета? А за пару часов придумать, как синтезировать газ, которым потом надо будет выдуть в космос захвативших орбитальную станцию пришельцев? А повести ДРГ в разведку боевых позиций сухопутных киборгов ххазр, вывалившихся из транспортника, сбитого на Алтае, вызвать их огонь на себя и дать ребятам возможность срисовать все их огневые точки? Вот как он заработал свою золотую нашивку, а не в Ираке, как я думала – в памяти Филина я отчетливо разглядела момент, когда возвратившиеся в расположение уцелевшие разведчики принесли Доктора в бессознательном состоянии, всего в заплатках от пшик-повязок, и две бригады хирургов – Орлова из ОКУ и Маккензи из UNIT – сменяя друг друга, работали весь остаток ночи, зашив на нем десяток не самых приятных ран. Я засекла еще какие-то смутные воспоминания о его корабле, но ничего не уловила, кроме потрясения и восторга.
Короче говоря, в моих мыслях творился полный бедлам. Теперь я знала правду о Кузнецове, точнее, о Докторе, и я в упор не понимала, как к этому относиться. И дело было вовсе не в нем, а, как обычно, во мне. Некоторые его нечеловеческие свойства совершенно очевидно развивались и у меня, из чего с пугающей очевидностью следовало, что я тоже не человек, а какое-то непонятное переходное звено – полное и абсолютное недоразумение.
Отделавшись от скафандра и натянув обновку, я переложила докторовские артефакты в нагрудный карман красного комбеза, свиристелку пристроила в очень кстати обнаружившееся нарукавное крепление, идеально для нее подходящее, снова затянула титановый браслет «брейтлинга» на левой руке, подхватила планшет и, обнаружив, что сорок минут вот-вот пройдут, заторопилась на ВПП встречать «Гонца» – Су-117, гиперзвуковой курьерский самолет с «Авроры», на котором должны вернуться Женек с Серым и привезти наш шмот: не гонять же ради этого целый ракетоносец. Спецборт ради простых летунов тоже вряд ли бы отправили, но Доктора обычным синегрудым, даже пускай космонавтом и при больших звездах, назвать было никак нельзя.
«Гонец» опоздал на пятнадцать минут, и я все это время проторчала на вышке возле ВПП, где месяц назад мы с Доктором ждали юнитовцев, и он, пользуясь моментом, растолковывал мне основы телепатии, а потом отпаивал меня чаем с конфетками. Сейчас я была одна, и на душе у меня скребли даже не кошки, а целая банда медведей гризли. Чтобы отвлечься и хоть чем-то себя занять, я достала из кармана цилиндрик, вытащила его из пластиковой оболочки и принялась изучать артефакт.
При детальном рассмотрении эта штука оказалась наборной – сделанной из тоненьких, почти как фольга, очень плотно пригнанных друг к дружке дисков из металла, похожего на бериллиевую бронзу, но куда более тяжелого. На торцах дисков были не то вытравлены, не то выгравированы черные точки – видимо, если покрутить диски, они должны были сложиться в какой-нибудь узор, вот только диски никак не проворачивались. Я вертела цилиндрик и так, и этак – ни дать, ни взять, мартышка и очки, и тут меня осенило – докторовская свиристелка! Я вытащила ее из нарукавного крепления, нацелилась наконечником на непонятную штуковину, сосредоточилась и отдала мысленный приказ: «разобраться, что это за штука!»
Удивительное рядом – свиристелка подчинилась: заверещала и засвистела, как стая поползней, ее рукоятка потеплела, наконечник заморгал голубым, и в мою сферу сознания ворвался поток совершенно непонятных мне данных. Но и цилиндрик тоже отреагировал: подпрыгнул на ладони в вертикальное положение, диски в нем закрутились, и черные точки на них составили сложный рисунок из колец, правильных шестиугольников и спиралей. Вдруг между моей рукой и дном цилиндра проскочила искра, отдалась глухой болью в сердце и симметрично с правой стороны груди, а диски снова пришли в движение и составили другой узор, не менее странный, но куда более красивый. Я разглядывала его, пытаясь понять, что это такое и что за данные загнала мне в голову свиристелка, пока приближающийся из-за горизонта рев не сообщил мне о том, что «Гонец» на подходе. Я спрятала цилиндрик в карман, убрала свиристелку в крепление и съехала с вышки вниз по пожарному столбу.
«Гонец» – красивая птичка, как и все «Сухие»: прямой родственник машин, созданных для завоевания господства в воздухе, такой же хищник, несмотря на удлиненный фюзеляж с пассажирской кабиной, и судя по лихой посадке, вел его брат-синегрудый. Так и есть – «сто семнадцатый» скатился на летное поле с рулежки, открыл люк, и по трапу на бетонку сбежал Руслан собственной персоной. Маленький, шустрый, похожий на воробья ведущий Коти и мой бывший дублер аж подпрыгивал от радости, а увидев меня, заулыбался и засиял как начищенный пятак:
Шторм, здорово! Ай, молодцы, ну вы им и задали перцу! Вмазали по самые помидоры! А что ты тут делаешь? Отмечать надо!
Какое там отмечать, – буркнула я. – Кузнецов трехсотый. Еле довезла.
Видел, видел – я на КП сидел! – выпалил Руслан. – Сыграл в Ковзана. Жесть как она есть. Как он?
В решето, – я вздохнула и покосилась на циферблат «брейтлинга». – Сейчас оперируют.
Чо?! – спускавшийся по трапу Серый, услышав это, споткнулся, чуть не выронил мой сидор и выдал витиеватое чувашское ругательство. Следовавший за ним Женек ничего не сказал, только цокнул языком и помотал головой. Я отобрала у него кузнецовский рюкзак и распорядилась:
Значит так. Мое барахло отнесите ко мне, оставьте на вахте. Женек, раз ты теперь сиротинушка, будь так добр, помоги Серому со Стрижиком. Диагностика, объективный контроль – сами все знаете. Я в госпиталь – Кузнецов просил ему шмот принести.
Будет сделано, – Серый щегольски откозырял мне и ни с того ни с сего застенчиво улыбнулся. – Держись, Снежная Королева. Все будет пиде лайах, вот увидишь.
Надеюсь, – отозвалась я, вскинула сидор Кузнецова на плечо и быстрым шагом направилась в сторону госпиталя с секундной стрелкой «брейтлинга» наперегонки. Уже сейчас, уже вот-вот – Орлов и Маккензи закончат оперировать, матовые стеклянные двери первого оперблока с шипением разъедутся в стороны, медбратья выкатят каталку и двинутся с ней по коридору – но направо, к блоку ОРИТ, или налево, о чем лучше даже не думать? Головой или ногами вперед?
Проходя через сквер, я замерла прямо на пешеходной дорожке, глядя в темнеющее небо с первыми звездами. Доктор, откуда ты, виден ли отсюда свет твоей звезды, горит ли она еще или погибла в огне взаимного уничтожения? Ты сказал, что не рассчитывал выжить – уж не поэтому ли ты шел в этот бой, как в последний?
Милосердная Каннон, помоги же ему! Для тебя нет разницы, под каким светилом он появился на свет. Ты поможешь и маленькому котенку, и синегрудой летунье, и звездному страннику, последнему воину неведомого народа. Прости ему то, что он сделал, воскреси в нем надежду, дай сил для того самого последнего боя, который принесет ему покой – и позволь мне в этом бою встать рядом с ним.
Нехорошее предчувствие точно ударило меня под дых, и, очнувшись, я сорвалась с места и бросилась бежать со всех ног. Пронеслась через сквер, перелетела проезд под носом у чьей-то служебки, обогнула здание штаба, перепрыгнула клумбу, в два прыжка взлетела на крыльцо служебного входа в медчасть и оказалась в коридоре госпиталя, перед постом медсестры в блоке реанимации. Скучавшая на посту медсестра – хоть тресни, не помню, как ее звать, обычно строгая и очень серьезная блондинка, мощная, как все в ОРИТ, настоящая Брюнхильда – подняла голову, присмотрелась ко мне и резво вскочила с места. Видимо, ее предупредили насчет меня, и я мысленно благодарю Филина за понимание.
Кузнецов? – спрашиваю я, и мой голос почему-то звучит хрипло и отрывисто. – Как он?
Дмитрий Васильевич уже в палате, – она улыбается мне под маской. – Пойдемте провожу.
Медсестра ведет меня по коридору под неяркими холодными огнями круглых дежурных ламп, открывает дверь в его дальнем торце, пропускает меня внутрь и исчезает по своим делам. Я прикрываю дверь и осматриваюсь вокруг в тусклом свете ночника, накрытого полотенцем.
Палата маленькая, на одного, и можно даже сказать уютная, но, конечно, госпиталь есть госпиталь, хорошо хоть пахнет только дезинфекцией и озоном. Одна широкая койка-трансформер по центру, слева от нее – стойка с аппаратурой, что-то размеренно пикает. Доктор лежит на койке, укрытый одеялом по пояс, под перевязанную левую руку заботливо подсунута подушка, на тыльной стороне ладони установлен катетер электронной системы внутривенного вливания, заряженной желтоватой прозрачной жидкостью, на груди и висках – контактные датчики, вся левая сторона тела от основания шеи и ниже покрыта клеящимися повязками, правая рука выше локтя схвачена манжетой беспроводного монитора АД. Хвала милостивой Каннон, он не на ИВЛ, но мне кажется, что с его сферой сознания что-то не так – она не такая яркая, как обычно. Он то ли в глубоком трансе, то ли… уходит?!
ЧТО?!
Рюкзак летит на пол, я бросаюсь к Доктору, вглядываюсь в его лицо – глаза закрыты, черты лица заострились, и в свете ночника мне кажется, что он не просто бледный, а с очень нездоровой синюшностью. Пытаюсь нащупать пульс на сонной артерии, и кажется, проходит вечность, когда мои пальцы ощущают легкий, слабый толчок. Пульс нитевидный! Дыхания почти нет! Кожа холодная – его будто из проруби вытащили! Почему тогда молчит монитор АД, почему не орет пульсоксиметр? И какого черта кардиомониторов два, на их экранах редкие пики, идущие в противофазе, а в строке режима светится странная метка «ПВ»?
Вот пиздец. Если Доктор не человек, а его прооперировали как человека – уж не повредили ли ему что-нибудь важное? Что там Филин болтал, мол, хирурги свое дело знают? А если раз на раз не приходится? Если они что-то не учли или просто не знали? Какого черта за ним не следят, не выставили пост в палате, положившись на приборы – а если он сейчас попросту умирает?!
Нет, мой хороший. Я не дам тебе умереть, не позволю. Расшибусь в лепешку, сделаю все возможное – и невозможное тоже. Ты стал мне слишком дорог, слишком много ты для меня значишь. Дело не в том, что ты мой командир и наставник, и даже не в том, что я обязана тебе жизнью и это из-за меня ты подставился под огонь. Просто я… тебя люблю?!
Понимание накрывает меня и ошпаривает с головы до ног. Я люблю его – и гори все синим пламенем! Отойди от него, Косая, сгинь, я иду – не смей и пытаться забрать его у меня!
Но что же делать? Думай скорее, голова садовая!.. Низкая температура тела – так это уже было со мной! Это ключ, это симптом, говорящий о проблемах с энергетикой организма. Тогда Доктор вылечил меня, поставив иглы в определенные точки, как при акупунктуре – вскрыл каналы, как он это назвал. Его каналы наверняка открыты, но пусты – надо сообразить, откуда взять энергию, чтобы вновь их наполнить…
Откуда-откуда – Санёк, ты что, глупая башка, забыла, что такое кокью-хо? Она в тебе, она протекает через весь мир. Вспомни, сколько раз, нанося удар тэгатаной или открывая противнику «девять ворот боли», ты брала ее легко и свободно, и столько, сколько надо, чтобы разбить кирпич, сбить тори с ног или заставить врага корчиться на полу. Так что же ты тянешь?
Сажусь в сейдза прямо на пол, кончики пальцев, сложенные щепоткой, на уровне глаз. Дзансин, парадоксальное дыхание. Щелчок пальцами. Помоги же мне, милосердная Каннон, к твоей тысячерукой и одиннадцатиликой ипостаси обращаюсь, Великой Сострадающей, сокрушающей преграды. Ом Намо Арайявалокитешвара Бодхисаттвайя Махасаттвайя Маха Куруникайя Ом Сарва Абхайя. Дай мне выпить одним глотком все воды Западной Реки.
Опять щелчок пальцами, что-то в нагрудном кармане резко теплеет, и барьер в моей памяти дает трещину. Я соскальзываю в транс, чувствую вращение Земли, ощущаю поток времени, как течение холодной, бурной реки, и вдруг происходит нечто невиданное. Тоненькое золотистое облачко, точь-в-точь волшебная пыльца из диснеевских мультиков про фей, влетает в приоткрытое окно, втягивается мне в рот, расползается по организму тысячами крошечных горячих иголок. Желтая искра проскакивает вдоль царапины на моем указательном пальце – я ободрала кожу, снимая шпангрель с Кузнецова – и ссадина исчезает без следа.
Оставаясь в дзансин, я встаю с пола, наклоняюсь к Доктору и осторожно касаюсь его обветренных губ своими. Пойманное облачко тут же перетекает в него и растекается под кожей, подсвечивая раны из-под повязок теплым желтым сиянием. Он тихо стонет, что-то ворчит, глубоко вздыхает и тут же проваливается в крепкий сон без сновидений – сквозь ослабленные щиты я вижу, что его сфера сознания светла и спокойна, в соматических потоках ни отзвука боли. Он словно плывет в медленном теплом потоке и улыбается во сне – ему хорошо.
Кажется, получилось! Синюшность и ледяной холод кожи исчезли, сонная артерия на шее Доктора под моими пальцами пульсирует странным, но четким и уверенным счетверенным ритмом, и теперь мне понятно, почему в стойке два кардиомонитора – два сердца требуют двойной мониторинг. Поглядываю на экраны приборов – зубцы сердечного ритма участились, выровнялись, обрели наполнение, а электроника системы внутривенной инжекции автоматически отключилась. Неглубокие ссадины на левом плече Доктора вдруг пропали, и что-то подсказывает мне заглянуть под повязку над осколочной раной в ноге. Откидываю одеяло, осторожно отклеиваю белый вспененный перевязочный материал – и не понимаю, куда делись швы. Под повязкой ни корки, ни шрама – чистая кожа. Страшная проникающая рана под ребром тоже затянулась, не оставив следа: только темные кровавые разводы на светлой коже. Аккуратно вынимаю из руки Доктора катетер, заклеиваю место прокола оставшейся полоской пластыря, снимаю ненужные больше повязки, стираю запекшуюся кровь мокрым полотенцем (хорошо, что в палате есть раковина) и удивляюсь красно-оранжевому, как сицилийский апельсин, оттенку и металлическому блеску пятен на белой махровой ткани. Попутно приглядываюсь к нему, отыскивая внешние отличия от людей – они есть, но почти не бросаются в глаза. Более плотная и гладкая кожа, намного меньше волос, несколько иной рисунок мышц кора, хорошо видный из-за пересушенности тела, температура ниже моей, и, кажется, плюс пара ребер и более изогнутые ключицы – вот в общем-то и все, зато теперь я знаю, что ленкины фантазии очень даже соответствовали действительности. Мой любимый пришелец – красивый и сильный мужик, а сейчас, во сне, он выглядит совсем юным, и я не могу удержаться, опускаю ладонь ему на грудь между датчиками сердечного ритма и чуть поглаживаю. Вдруг он осторожно накрывает мою руку своей и передает в потоке, не открывая глаз и даже не полностью проснувшись:
«Непослушная Шторм. Все-таки пришла».
«Разумеется, – отвечаю я, несколько растерявшись. – Принесла твои вещи, как ты просил. И еще надо отдать тебе свиристелку и те две штуковины из кармана».
«Завтра, – бросает он, но не выпускает мою руку – наоборот, сжимает сильнее. – Сейчас тебе надо отдохнуть – ведь еле-еле на ногах держишься».
«А ты? – осторожно спрашиваю я. – Как себя чувствуешь?»
«В том-то и дело, – он приоткрывает один глаз и лукаво поглядывает на меня. – Мне надо окончательно восстановиться. Но, когда ты рядом, у меня возникают совсем другие мысли. Они очень приятные, но в момент, когда мне нужно сосредоточиться, становятся серьезной проблемой – отвлекают. А мне очень бы хотелось побыстрее привести себя в порядок».
«Ой, – я ловлю посланную им картинку, понимаю, о чем он, и мне становится одновременно и неловко, и как-то очень тепло и приятно на душе. – Тогда спи, не буду тебе мешать».
Доктор выпускает мою руку, поворачивается на левый бок, скинув на пол подушку под локтем, и мгновенно засыпает опять, а я поправляю на нем одеяло, целую своего ненаглядного чудика в щечку и тихонько выскальзываю из палаты.
Вечер следующего дня
Александра
Какой же наивной деревенской девочкой я была, когда вчера, заваливаясь спать, надеялась всласть отоспаться. Нашему начальству абсолютно фиолетово, после боя ты, бухал ли всю ночь или тупо проторчал весь день на аэродроме – выдернули меня с утра пораньше писать рапорт о вчерашних событиях. Так что я, даже толком не позавтракав и не сумев проведать Доктора (впрочем, попытка докричаться до него телепатически показала мне, что бедолага до сих пор дрыхнет), отправилась заниматься текущими делами.
Сначала пришлось тащиться к механикам и сбрасывать для рапорта на тактический планшет данные объективного контроля с бортовых систем моего орбитальника. Заодно я проведала свою птичку в ангаре. Стоит, бедняжка, закопченная, местами помятая, с дырками в оперении – зато Серый уже намалевал ей на борту вторую звезду и три силуэта летающих тарелок и с гордостью продемонстрировал мне плоды своих трудов.
Прикольно вышло, – заявил он, хитро блестя глазами. – Птичку еще не окрестили, а уже второе боевое применение. Я вот думаю, может, ее не отмывать? Может, ее «Сухой» так в музей поставит?
Не, не выйдет, – укоротила я полет его фантазии. – Надо отмыть, отчистить, посмотреть, что можем подлатать сами, если нет – готовить к отправке на завод. Стрижику еще летать и летать.
Серый расстроился и поплелся в ангар, а я бодрой лошадью поскакала в отдел кадров. Если уж я ухожу к Кузнецову, так хоть неиспользованные отпуска из Палыча вышибу, плюс боевые. В конце концов, совесть моя чиста – Т-77 на крыло я поставила, научила летать и в атмосфере, и в космосе, и даже в реальном бою его проверила, а наши с Доктором доработки уже переданы конструкторам. В общем, перетрещать с нашими кадровичками есть о чем, тем более, что после всей эпопеи с Т-77 и учениями я действительно очень устала.
Вот тут-то я и развернулась, внаглую пользуясь и телепатией, и новым статусом – оказывается, очень легко разговаривать с людьми, четко зная, что у них в голове. Со старшей кадровичкой, впрочем, сразу же все было понятно – спрашивает за прошлогодний отпуск, а по факту в голове маячат два вопроса: кто съел последний эклерчик и почему я не поправляюсь на пилотских харчах. Нет, Наталья свет Петровна, не отвлекайтесь от вопроса: Гавайи – это был не отпуск, а санаторно-курортное лечение, просто Беркли и Кембридж тоже принимали участие в проекте, и мы поехали по линии международного сотрудничества. А в нормальном отпуске я не была четыре года, и не забудьте сосчитать мой алтайский вылет на прототипе за боевой. Читайте внимательно, в моем личном деле все записано, и давайте без своевольства – не то будете иметь дело с руководством ОКУ, а с ними лучше не связываться.
В итоге в отделе кадров я все порешала легко и быстро, но на выходе от них столкнулась с Палычем. Хитрый старый черт сразу просек, что к чему, и взял быка за рога:
Что, все-таки уходишь?
Ухожу, – я и не собиралась тянуть с этим вопросом. – К Кузнецову. Вы ведь мне рапорт подпишете?
Куда я денусь с подводной лодки, – буркнул он. – Филин уже мне все высказал на эту тему. Они с Кузнецовым перетерли и все решили. А я… Эх!
