Текст книги "Разжигательница (ЛП)"
Автор книги: Зораида Кордова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Вы сказали… – я проглатываю удушливый крик, рвущийся из горла. – Вы сказали, что никому меня не отдадите.
Моё тело деревенеет, когда он резко поднимает руки, но не чтобы ударить, а чтобы обнять.
– Ты вернулась ко мне, – выдыхает судья Мендес. Он обхватывает моё лицо ладонями и рассматривает с разных углов, как будто я лошадь на продажу. Но потом я замечаю, как его глаза останавливаются на заметной россыпи веснушек вдоль моей челюсти. Он пытается найти хоть один признак того, что я самозванка, двойник. Его пальцы проводят по шрамам на моих ладонях, раз за разом, словно он пытается запомнить их рисунок. Это мне показалось в темноте или в его глазах стоят слёзы? – Поверить не могу.
Моё горло сжимается, но я нахожу в себе смелость лгать, причём лгать складно.
– У шепчущих переворот. У меня появилась возможность вырваться из убежища. Я добралась до столицы, но мне некуда было пойти. Мне пришлось воровать… Я не ела несколько дней… Меня поймали и привели сюда.
Я вздрагиваю, когда он крепче сжимает мою раненную ладонь. Он всё ещё давит пальцем на один из порезов, не отпуская. Он резко переводит взгляд на стражников, замерших в тени.
– Ваша честь… Она убила заключённого… – говорит старший стражник.
– Он был вентари, – поясняю я и опять вздрагиваю от жгучей боли в ладони. – Он прочитал в моих мыслях, что я сбежала от шепчущих и попытался убить меня.
– Вы оставили этому человеку оружие? – голос Мендеса холоднее, чем сквозняк из щели в двери.
– Мы не знали, что он здесь, – нервно оправдывается сержант. – Камера была пустой…
Стражник замолкает, стоит судье поднять указательный палец. Мендес возвращает своё внимание ко мне, и его резкие черты вновь смягчаются.
– Моя Рената, – его голос звучит… довольно? Он крепко обнимает меня за плечо одной рукой. Я позволяю себе расслабиться рядом с ним. Облегчение, благодарность, податливость. Я всхлипываю по-настоящему. Я предаю всё, что люблю, потому что мой надломленный разум помнит, как безопасно было когда-то рядом с этим человеком.
Мендес ведёт меня через темноту. Мы переступаем тело Лозара. Я убила его, и мы проходим через него, как будто он просто лужа на рыночной площади.
– Уберитесь здесь, – судья Мендес взмахивает рукой, и стражники торопливо закрывают камеру.
– Да, Ваша честь, – Габо кланяется.
– Вы правильно поступили, сообщив мне, Габо. Её должны были доставить ко мне при первой возможности, – глаза судьи Мендеса резко переходят на офицера. – Вы же, сержант Ибез, напротив… Я разочарован в вас. Я расцениваю это как отказ следовать моим указаниям.
– Ваша королевская справедливость, пожалуйста! – взмолился сержант в панике. – Я счёл её слова за ложь. Как вы говорите на проповедях, они все шарлатаны. Обманщики…
Его глаза распахиваются, едва не вылезая из орбит.
«Обманщики». Это последнее слово, что он успевает сказать, перед тем как Габо вонзает кинжал в его открытое горло.
Я подавляю крик, а Мендес сжимает моё плечо ещё крепче.
– Идём, дорогая. Теперь ты со мной, в безопасности.
Глава 13
Не стоило мне теряться в лесу. Сейчас, когда судья Мендес обнимает меня одной рукой, мне требуется вся сила воли, чтобы оставаться спокойной. Серость не желает угомониться, выпуская воспоминания, как пыль из открытой гробницы. Они такие чёткие и яркие, точно вихрь красок, всякий раз, когда просачиваются из Серости. Впервые я не выпадаю из реальности, но воспоминание тем не менее здесь, прокручивается в моей голове.
Когда я была маленькой, рядом с нашим домом стоял алтарь, посвящённый Госпоже шепчущих в её короне из звёзд и с луной у ног. Тогда я ещё ничего не знала о богине или о людях, которых она одарила магией, наполнявшей землю. Я знала только, что у меня есть сила, которую я не умела контролировать. Свет, возникавший из-под моих подушечек пальцев, вызывал у меня восхищённое изумление. У меня ещё не было шрамов от ожогов от украденных воспоминаний, потому что мои родители не разрешали снимать перчатки вне дома. Моя мать была персуари, а отец – иллюзионари. Помню, как мать своей магией наполняла меня теплом, когда я пугалась темноты. Помню, как отец играл с тенями на стене, превращая их в иллюстрации к его сказкам на ночь. Вот эту самую магию король и Правосудие обвинили в самой опустошительной чуме в истории.
В тот день, когда я потерялась, я с трудом натянула на себя шерстяные перчатки и пошла за отцом в лес. Цветы на нашем алтаре завяли, и мне поручили собрать новые.
– Будь крайне осторожна, Нати, – предупредил отец. Ни у кого я не встречала таких добрых глаз, как у него, даже когда он старался быть строгим. Теперь, позволив себе вспомнить этот день, я замечаю, что он тоже был напуган. – Не уходи далеко.
Но у меня вылетело это из головы. Я нашла место, полное диких цветущих газаний. Меня привлекли их оранжевые сердцевины и жёлтые лепестки среди однообразного леса, и я пошла за ними через открытую поляну. Никогда прежде я не уходила так далеко от дома и не выходила из леса. Я развернулась назад, чтобы позвать родителей, но наткнулась на солдат в королевской тёмно-фиолетовой с золотым форме.
– Ты потерялась, малышка? – спросила женщина, подходя ближе. Мне нельзя было разговаривать с незнакомцами, но я до сих пор не могу забыть тот страх, который охватил меня тогда. Я кивнула и рассказала солдатам, где именно я жила и как выглядел мой дом.
Но они не отвели меня домой. Они привезли меня во дворец, заверяя, что там ждут мои родители.
Меня передали няне. Она отмыла мои волосы и переодела в новое платье, перед тем как представить судье Мендесу. Меня посадили в этот самый стул, на котором я сижу сейчас, с кожаной обивкой и высокой спинкой – намного выше моей головы.
Мендес всегда мне улыбался. Его терпение было особенно примечательно, потому что я только и делала, что плакала и звала родителей первое время. Он присылал вишнёвые пирожные со свежим кремом, апельсины в карамели и мёд из клевера. Он говорил, что я увижу своих родителей, если сделаю всё, что он скажет.
Безымянные солдаты привели в комнату мужчину с повязкой на глазах, кляпом во рту и связанными руками. Я опять заплакала, но Мендес теперь знал, что может успокоить меня вкусностями. Дома моя мать жарила картошку с розмарином и выжимала сок из того, что мы сами вырастили. Мы ели мясо раз в месяц, если в лесу было достаточно кроликов для охоты. Я никогда не видела прежде и не пробовала таких чудесных сладостей, какие были во дворце.
– У этого человека, – начал Мендес, – есть секрет. Ты когда-нибудь видела снег, Рен?
Мне хотелось поправить его. Мой отец звал меня Нати. Так было привычнее, приятнее, это было моё имя. Всё остальное мне не нравилось, казалось не подходящим, как будто принадлежало совершенно другому человеку. Но я бы не стала поправлять этого человека. Было в его серых глазах что-то такое, что заставило меня остановиться. И вместо этого я кивнула, отвечая на его вопрос.
– Тебе нужно просто узнать секрет этого человека. Он скрывает кое-что очень важное для меня в месте, где много снега.
– Я не умею, – ответила я. Это было правдой. Я никогда раньше не использовала свой дар. Моя мать объясняла как-то раз, что я одарена магией памяти. Но только Госпожа шепчущих знает секреты всех на свете, а свой дар я должна держать в тайне.
Не могу вспомнить как, но я всё же сделала это. Прикоснулась тогда ещё невредимыми пальцами к вискам связанного человека и извлекла воспоминание о цитадели Невадас, расположенной в одноимённых горах. Я описала небольшие деревянные домики с трубами на крышах, из которых выходил чёрный дым, и мужчин, несущих брёвна через глубокие сугробы в хижину, полную мечей и прочего оружия.
Ещё до того как я закончила, Мендес крикнул:
– Цитадель Невадас. Отправьте туда отряд, немедленно.
Сейчас, прислоняясь к спинке знакомого стула, я рассматриваю стену за Мендесом. На ней висит карта королевства Пуэрто-Леонес. Она понемногу изменяется каждый год, стирая провинции. К западу от столицы есть горная система – единственное место в стране, где бывает снег. Три года назад меня посылали в цитадель Невадас на разведку.
От неё остались одни руины, и я не помнила почему, но теперь знаю, что всё из-за украденного мной воспоминания. Я тогда ещё не знала, что это были территории королевства Тресорос, население которых не признавало договор между их бывшей страной и Пуэрто-Леонесом.
На карте тоже больше нет цитадели, хотя горы чётко обозначены и раскрашены белым цветом.
Кабинет судьи не изменился за последние десять лет, разве что у двери стоит другой стражник, а в тёмных волосах Мендеса появилась седина. Его острые скулы слегка покраснели, словно он только вернулся из какого-то солнечного места. Хотя ему сейчас должно быть чуть больше сорока, на его лице нет морщин, свойственных тем, кто часто улыбается.
Мендес берёт белую тряпку, мочит её в кувшине и протирает стол. У жидкости едкий запах лимонных и апельсиновых корок. Когда стол уже сияет от чистоты, судья проводит рукой по деревянной поверхности, на которой размещены аккуратные ряды металлических инструментов, маленькие ножи, прозрачные склянки болотного цвета, фарфоровая чаша с шариками хлопка, длинные тонкие иглы и чёрная нить.
До того как Мендес возглавил Королевское Правосудие, взяв на себя ответственность за мир и порядок в Пуэрто-Леонесе, он был военным врачом в королевской армии. Отчасти поэтому он знает, как причинить наибольший вред телу и какими инструментами можно вызвать сильнейшую боль. Из выдвижного ящика он достаёт пару чистых перчаток из телячьей кожи и надевает их.
Всё было бы намного проще, будь я персуари, умеющей влиять на эмоции, или вентари, способной узнать, о чём он думает.
– Давай, Рената, – его глаза цвета грозового неба останавливаются на моём лице, молча изучая мои черты в поисках малейшего признака обмана. – Дай мне руку, пожалуйста.
Передо мной лежит кинжал Деза. Я подумываю схватить его и вонзить в проступающую вену на внешней стороне его ладони. Этот дикий, внезапный порыв пропадает так же быстро, как и появился. Протягивая свою ладонь самому могущественному человеку в королевстве, не считая короля и принца, я склоняю голову от стыда, который слишком, слишком настоящий.
На моих костяшках кровавое месиво из разорванной кожи. Глубокий порез с уже запёкшейся кровью. Я не могу сдержаться и вздрагиваю, прикусив язык, когда Мендес раскрывает мои пальцы, чтобы посмотреть на рану.
– Боишься? – спрашивает он. Эти серые глаза ничего не упускают. Он не стал бы тем, кто он есть, если бы верил во всё, что ему говорят. Он сидит неподвижно, но гнев, который он сорвал на стражнике – мёртвом стражнике – сменился осторожной подозрительностью. Только дурак бы не боялся.
Часть меня не верит, что он навредит мне. Ведь от живой меня больше пользы.
– Да, – говорю я.
Его щека дёргается.
– Мне следует полагать, мятежники настроили тебя против меня.
– Они пытались, – мой голос скрипучий, это возвращение к прошлому похоже на нож в горле. – Шепчущие держали меня при себе. Я была слишком ценной, чтобы убить. Слишком опасной, чтобы доверять. Они…
Я обрываю себя на полуслове, позволяя ярости говорить самой за себя. В этих словах нет лжи и есть проблеск злости, от которого меня бросает в дрожь. Я не простила Мендеса за то, что он использовал меня как орудие, но и не простила шепчущих, делавших то же самое.
– Не двигайся, – предупреждает он. – Это остановит любую инфекцию, которую ты могла подхватить в том мерзком рассаднике болезней. Хотя надо будет понаблюдать. Мне не нравится, как покраснела кожа. Слава Отцу миров, он не задел сухожилия.
– Слава Отцу миров, – эхом повторяю я.
После чего все мои мысли вытесняет боль, когда он льёт лекарство на мою открытую рану. Оно так сильно жжёт, что я, боюсь, могу потерять сознание.
– Не говори мне, что с мятежниками ты растеряла всю свою отвагу.
Я хмурюсь, потрясённая его словами.
– Что вы хотите этим сказать?
Его тёмные ресницы отбрасывают длинные тени на скулах. Меньше всего я ожидала улыбку на его лице, высеченном из мрамора.
– Когда тебе было восемь, я не разрешил тебе поехать с другими придворными детьми в поместье Тресорос. Ты собрала вещи и решила вылезти из окна. На полпути ты сорвалась, сломала руку, – он находит острый пинцет и указывает на бледные шрамы на моём правом предплечье. – Заработала десять швов и неделями не могла использовать магию. Но пока я тебя зашивал и даже когда вправлял плечо на место, ты ни разу не вздрогнула. Не заплакала. В твоих глазах не было слёз, а сейчас есть.
Я пытаюсь сглотнуть, промочить язык слюной, но во рту всё сухо. Я не помню этого, но то, как он осторожно, тщательно извлекает занозы из ладони, заставляет меня ему поверить.
– Боль сказывается на каждом, – говорю я.
Он издаёт неясный звук. Я пользуюсь моментом рассмотреть его.
Серые глаза, седеющие волосы, седеющая борода. Он как будто весь покрыт солью из срединных долин. Его прикосновение мягкое, он держит мою руку так, словно склеивает вместе осколки прекрасного андалусийского стекла. Закончив с занозами, он откладывает пинцет, вновь промывает рану жгучим лекарством и переворачивает мою ладонь. Порез протягивается от основания пальцев к началу запястья, красный по краям, но без белых или зелёных следов инфекции. Он вздыхает, будто бы облегчённо, прежде чем вдеть нить в иголку. Подносит острый кончик к свече, горящей на столе.
– Расскажи мне, моя милая Рен, как ты сбежала?
Без предупреждения, он прокалывает кожу иглой, нить скользит следом. Моё сердце болезненно стучит. Я прикусываю язык. Он хочет, чтобы я вновь стала той бесстрашной девчонкой? Я знать её не хочу. Но если это поможет подобраться к оружию и Кастиану, то придётся.
– Сын Иллана, – решаюсь рассказать. Я чувствую комок в горле и делаю паузу, чтобы тщательней подобрать слова моей лжи. – Его пленение отвлекло мятежников.
– Я был удивлён, когда узнал, что Иллан не сдастся ради своего сына, – признаётся Мендес. – Но эти твари не ценят жизнь так, как мы.
Он реально забывает, что я тоже мориа? Неужели я была такой послушной предательницей, что он включает меня в это чудовищное «мы»?
Моё горло болит от напряжения. На мгновение я вспоминаю, как Дез целовал меня вдоль челюсти, по изгибу шеи, вниз к ключице. Смущённая, я пытаюсь сосредоточиться на карте за спиной Мендеса. На севере королевства есть пустое место, там, где должны быть Меморийские горы. Неужели это так просто, стереть память о месте? Просто перерисовать линии и оставить слепые пятна на карте?
От следующего стежка моё тело немеет. Гордился бы мной Дез? Я даже не вздрогнула в этот раз.
– Они распадаются. У меня был шанс. Я знала, что другого не будет. Они не пускают меня на встречи, но у меня есть уши. Да и никто не боялся, что я сбегу.
В одном из его серых глаз есть зелёные крапинки. Они всегда там были?
– Почему это?
– Наверное, – отвечаю я, – потому что мне было некуда пойти.
Это была не совсем ложь. Правда имеет свойство меняться в зависимости от того, кто её рассказывает.
Он крепко держит мою ладонь. Я смотрю в его орлиные глаза, пытающиеся рассмотреть меня насквозь, найти обман.
– Ты могла вернуться ко мне.
– Если бы я могла, то уже была бы с вами. Но сколько себя помню, со мной всегда был кто-то из шепчущих, – Дез почти не отходил от меня, когда мы были детьми. Даже когда я заблудилась в руинах Сан-Кристобаля, со мной всегда кто-то был, наблюдая. Я смотрю на ладонь, которую Мендес сжимает так сильно, что останутся следы. – Мне больно.
Он сразу же отпускает, тяжело дыша, будто бы сам удивлён своим проявлением эмоций. Тяжело смотреть на него под таким ракурсом. Ещё хуже полагать, что он на самом деле переживает за меня.
– Немного осталось, – успокаивает он. Пока судья делает стежок за стежком, я вспоминаю время, когда мы с ним гуляли по дворцовым садам, закрытым для всех, кроме Королевского Правосудия, и он разрешал мне читать под огромными ветвистыми искривлёнными деревьями, покрытыми леонесским мхом и бледными цветами косечи. Когда дул ветер, их розовые лепестки сыпались на меня, а потом перед сном я выпутывала их из своих кос. Я мыла руки в розовой воде с золотой пудрой, как и все девочки при дворе, чтобы очистить кожу от грязи и повреждений. Только мне это не помогало. Я вся состою из шрамов и, боюсь, никогда не смогу стать чем-то большим.
Наконец, Мендес опускает иглу, и стирает излишки пузырящейся крови.
– Шрам останется.
– И прекрасно впишется с другими. Спасибо, дядюшка, – я стараюсь ещё больше смягчить голос. – То есть я хотела сказать: Ваша честь.
– Ты должна понять, Рен, – он держит мою ладонь, как бутон розы без стебля, что распадётся на лепестки без поддержки. – Теперь, когда ты здесь, будет назначена аудиенция с королём. Ты будешь под моим покровительством, но тебе придётся проявить себя самой.
Я быстро киваю.
– Ради этого я вернулась. Вы не представляете, как одиноко мне было.
Он не отвечает, но я вижу, как решительно сдвинуты его брови. Я помню это его молчание, означающее, что он строит планы – он вечно строит планы. Чего мне будет стоить завоевать его доверие?
Его взгляд переносится к двери. Размашистым шагом кто-то входит в кабинет, прерывисто дыша, словно мчался сюда со всех ног. Я оборачиваюсь и вижу молодого парня в чёрно-красной мантии судьи – звание, которое присваивается всем в Руке Правосудия, кто метит на место Мендеса после его смерти. У него жидкие тёмно-русые волосы, как крылья воробья, и румяное лицо. Его карие глаза распахиваются, когда он замечает меня. Едва не запинаясь о полы мантии, слишком длинной для его среднего роста, он двигается прямиком к нам.
– Это оно? – спрашивает он. Блеяние овец приятнее его голоса. – Настоящее робари для Руки Мориа? Наконец-то король Фернандо будет нами доволен.
Он не знает, что я его слышу? Я напрягаюсь всем телом. Мне хочется врезать ему за то, что называет меня «оно».
– Алессандро! – перебивает его судья Мендес. Его внешнее спокойствие дало трещину. И я понимаю, что, может быть, настоящая причина того, что он так счастлив меня видеть, заключается в возможности угодить королю. – Не припоминаю, чтобы вызывал тебя.
Молодой судья отшагивает назад, бормоча извинения. Пресмыкается всё сильнее и сильнее. То, как он унижается, вызывает мурашки по моей коже. Но разве я делаю не то же самое? Пытаюсь вернуть расположение человека, который разрушил мою жизнь?
– Мои глубочайшие извинения, – тараторит Алессандро со скоростью света. Мендес выглядит удивлённым, что парень всё ещё что-то говорит, даже после того, как он поднял руку, как король, призывающий своего подданного замолчать. – Я в вашем полном распоряжении. В своё оправдание должен сказать, что я крайне обрадован тем, что наша миссия продвигается дальше. Я только и думаю…
– …о благе королевства, – перебиваю его.
– Как смеет оно говорить за меня?! – Алессандро чуть ли не отскакивает от места, где сижу я.
Мендес переводит взгляд на меня, лицо озаряет довольная улыбка.
Я хочу ответить: «Оно смеет даже больше. Оно может вырвать все воспоминания из твоей головы, оставив только дрожащую оболочку». Но девочка, которой я должна быть, так бы не сказала. Я проглатываю этот ответ и жду, когда заговорит судья Мендес.
– Её зовут Рената Конвида, – представляет он меня.
– Та, которую похитили шепчущие? – Алессандро кривит лицо, втягивая шею. Его глаза мечутся между Мендесом и мной, как будто только сейчас до него доходит, что ему не стоило говорить так свободно. Если между королем и Правосудием разлад, возможно, я смогу обернуть это себе на пользу.
– Она вернулась к нам, Алессандро, – сообщает Мендес, возвращая себе каменное спокойствие, – и я бы хотел поговорить с ней наедине.
– Ваша честь… Вам не стоит оставаться наедине с подобным существом.
Я глубоко вдыхаю, чтобы подавить злость, пульсирующую во мне.
– Как видишь, – отмечает судья, – она не в том состоянии, чтобы навредить мне.
– Я бы не посмела.
Этот взгляд свысока прямо-таки кричит о том, что Алессандро мне не верит. Он приглаживает свои волосы, и я замечаю обручальное кольцо на его руке – простое деревянное колечко. Никто из Руки Справедливости не носит металлы, ассоциируемые с мориа.
Он кланяется ещё раз.
– Я вернусь с новостями.
– Закрой за собой дверь, – говорит ему Мендес.
– Молодым судьям теперь разрешают жениться? – спрашиваю, как только Алессандро уходит.
Судья Мендес вновь садится, возвращаясь к своим инструментам на столе. Он берёт повязку.
– Король, в своей бесконечной мудрости, постановил, что будущее поколение леонессцев должно быть верным короне. И где же больше всего верных людей, поклявшихся защищать королевство от врагов?
А кто защитит короля от меня?
Разворачивая полосу ткани, Мендес наматывает её на мою ладонь и запястье. Когда он вновь раскрывает мои пальцы из кулака, возникает смутное ощущение, что из меня получается хорошая марионетка. Голос Марго так и звучит в голове: «Послушание не то же самое, что ум». Пока я здесь, у меня должно быть и то, и другое.
– Вот так, – произносит судья. – Уже гораздо лучше.
Он снимает свои запачканные кровью перчатки и заворачивает их в кусок ткани, которым займётся слуга, убирающийся в кабинете. Мендес достаёт из ящика стола конфету и протягивает мне: стеллита. Он часто давал мне их раньше.
Я нервно вдыхаю, сжимая конфету в ладони. Уголки моих губ дёргаются от желания улыбнуться. Решаю, что это будет уместно.
– Я не ела их уже…
– …восемь лет.
– Спасибо, – говорю я и беру конфету в рот. Она жевательная, прилипает к зубам. Челюсть болит, потому что я давно уже ничего не ела. Сахар быстро тает на языке. Но внезапно я понимаю свою опрометчивость и сразу напрягаюсь. Что, если она была отравлена? Я продолжаю жевать, чтобы дать себе время подумать. Я нужна ему, чтобы представить робари королю, который был недоволен судьёй Мендесом. Он бы не стал. Думаю, я всё правильно сделала. Так я показала ему своё доверие, кинувшись есть у него с рук и радуясь, как сокровищу, казалось бы, такой мелочи, полученной от него. Но всё же мне следует быть осторожнее.
Мендес ждёт, когда я проглочу конфету, перед тем как заглянуть в другой ящик и достать тёмный свёрток. Когда он берётся за металлическую манжету, я понимаю, что это перчатка.
Прошло уже много лет с тех пор, как я носила вещи, изготовленные им самим, но я, не задумываясь, протягиваю ему здоровую руку. Как будто мои мышцы помнят каждую его команду, и это ощущается так, словно собственное тело меня предаёт. Перчатки, конфета, история о том, как я сломала руку. Мы возвращаемся к прошлому – в то время, когда он мне доверял. Мне нужно его доверие, чтобы проникнуть во дворец.
Он надевает перчатку на мою руку. Кожа мягкая, удобная, не давит и не натирает мои шрамы от ожогов. Он застёгивает железный браслет. Симпатичные оковы.
– Пока так, а когда заживёт другая рука, ты сможешь носить обе, – он звонит в колокольчик, и через мгновение в кабинет вбегает мальчик, одетый в солнечно-жёлтую форму пажа судьи.
– Отведи её в бывшие покои леди Нурии, – приказывает Мендес. – Служанки уже должны быть там. Когда отведёшь её, дай знать Леонардо, что для него есть работа: пусть отодвинет все дела перед представлением королю.
Мой желудок сворачивается в узел при мысли, что мне придётся предстать перед королём и принцем. Возможно, если начать сейчас, то я смогу себя контролировать, когда увижу его. «Останься ради большего», – просил меня Лозар. Похоже, я дала слишком много обещаний мёртвым.
Паж кивает и направляется к двери, и я встаю, готовая пойти за ним. Ошеломлённая не только из-за событий последнего дня и раны, слегка пульсирующей под повязкой, но и от надежды.
Что-то тяжёлое опускается на моё плечо. Рука Мендеса сжимает один раз, и его голос звучит почти по-семейному:
– Я рад, что ты вернулась, Рената. Всё будет так, словно ты и не покидала дворец.
И когда я следую за пажом по просторному залу, то думаю о том, что именно этого больше всего и боюсь.
***
Но я ошиблась. Некоторые вещи – например, огромный мозаичный рисунок с грифонами на полу – остались прежними, но не всё. Залы кажутся меньше. Когда ты проводишь почти десять лет, ночуя под открытым небом или в сквозных помещениях крепости мориа в Анжелесе, места вроде этого ощущаются тесными, душными. Это как надеть старую одежду и обнаружить, что она больше не по размеру. Золотая лепнина и залы, полные скульптур и витражей, выполненных лучшими мастерами города Хаспе. Король Фернандо гордится тем, что окружает себя всей роскошью Пуэрто-Леонеса. Он позволяет ввозить в королевство только шёлк и фиолетовый краситель, найденный в королевстве Дофиника, а также бананы, которые лучше всего растут в эмпирио Лузо по ту сторону моря.
Меня ведут по залам, украшенным вазами и гобеленами в ярко-зелёных и синих тонах. Мы поднимаемся по каменным ступеням, от которых сильно пахнет ладаном, и ступаем на мост – крытый переход – с арочными колоннами из сверкающей плитки в старозахарианском стиле. Когда мальчик сворачивает вниз к длинному коридору, у меня возникает смутное впечатление, что я помню это место. Моё внимание главным образом цепляет простая деревянная дверь. Мурашки пробегают по коже, я замедляю шаг. Ржавые петли и пыльная замочная скважина говорят о том, что это заброшенное место.
Но я никогда не забывала эту дверь.
И точно знаю, что находится за ней.
Я помню это так хорошо, что почти ощущаю пыль на книжных полках и мягкость бархата стульев, выстроенных в ряд в этой маленькой библиотеке. Я берусь за дверную ручку, но она закрыта.
– Нам нужно дальше, мисс, – голос пажа повышается на октаву, и я понимаю, что всё это время, задержав дыхание, смотрела на закрытую дверь библиотеки. Выдохнув, продолжаю идти за мальчиком.
Как только мы добираемся до двери на другом конце зала, мальчик коротко кланяется и спешно возвращается в направлении, откуда мы пришли. Я захожу внутрь. Комната прохладная из-за каменных стен. Покои, в которые меня привели, вызывают ощущение, что я хожу в чужом теле, словно меня здесь даже нет. Может быть, так чувствуют себя люди, когда я забираю их воспоминания.
Лампы украшают комоды и стол. Комната выполнена в тонах розового вина с белоснежными вставками. Портьеры из парчи скрывают ночное небо, а белая ткань балдахина окружает самую большую кровать, на которой я когда-либо спала.
Три служанки, о которых говорил судья Мендес, ждут меня в умывальной комнате, стоя рядом с фарфоровой ванной, где уже набрана вода, на поверхности которой плавают лепестки роз. Моя перевязанная рука почти бесполезна, и я позволяю служанкам раздеть меня перед тем, как отпустить их.
– Нам приказано отмыть вас, – возражает одна из них.
– Или попытаться, – бормочет себе под нос другая.
Никто из них не хочет находиться рядом с обнажённой робари, даже с перчаткой на одной руке и повязкой – на другой. Слишком опасно. Давно ли они видели других робари? И что случилось с той, которую я должна заменить?
– Прочь, – раздражённо бросаю я, сощурившись на них.
Одна из них взвизгивает, словно я набросилась на неё, но все трое покидают комнату, и хотя именно этого я и хотела, осадочек всё равно остался.
После их ухода я погружаюсь в воду по плечи, и тепло окутывает моё тело. Мгновения чистого блаженства. И вдруг я слышу щелчок замка снаружи покоев. Заперли. А чего я ожидала?
Мои руки дрожат, и я глубже погружаюсь в воду. Я так давно не принимала полноценной ванны. Последний раз был на горячих источниках в Тресоросе пять месяцев назад. Горячая вода – это роскошь. Всё что угодно – роскошь, когда ты в бегах. И тем не менее, я лежу в ванной, погружаясь в тёплую воду, как моё сердце погружено в жажду мести. Вихрь слов и картинок вращается в моей голове.
Холодные голубые глаза Кастиана. Магия Люсии, вырванная из её тела. Лекарство. Кастиан. Дез. Хруст костей Лозара. Мальчик среди дыма. Пара игральных кубиков и детский смех. Огонь.
Огонь.
Огонь.
Всегда огонь.
Резко сажусь, вода выплёскивается за края ванны на пол. Пламя в моём разуме горит яркими, насыщенными красками.
Я прибегаю к технике, которой учил меня Иллан, чтобы очистить разум. Это вентари легко не думать ни о чём с их даром заглядывать в чужие головы. Намного сложнее, когда твою голову переполняют тысячи украденных воспоминаний. Ни целебные травки, ни прогулки в одиночестве, ни поход к волшебному роднику – ничего не помогало пробить Серость в моей голове.
Но по правде говоря, я никогда и не хотела, чтобы эти воспоминания вышли наружу. Каждая пустышка, которую я создала, ощущалась как живая душа внутри меня. Если бы мой разум размножился столько раз… Он бы перестал работать. Ужасные головные боли мучили меня, я едва могла находиться в сознании. У похитителей памяти чужое прошлое так навязчиво, что приходится задвигать собственные воспоминания. Вот что, по мнению Иллана, привело к появлению Серости. Мой разум создал подобную штуку, и вся моя жизнь оказалась там, оставив пробелы в моём прошлом. Находиться в этом месте всё равно что расшатывать нечто и так ненадёжное. Мои виски болят, отзываясь на кошмары последних дней и ночей.
– Пожалуйста, хватит, – рыдаю я. – Оставьте меня в покое!
Ухожу с головой под воду, но это не останавливает воспоминания о пламени…
Мне девять лет, и спустя два года во дворце я стала настоящей юной леди. Я согреваю спину у небольшого огня в камине библиотеки, присев на длинный диван у окна, тянущегося до потолка. Если выгляну, то увижу всю цитадель Андалусию. Столица освещена огнями извилистых улиц, с резкими поворотами и множеством переулков, прямо как дворцовый лабиринт. Правосудие и король любят лабиринты, поэтому я решила, что тоже люблю их.
Уже поздно, и остальных детей-мориа давно уже отправили спать со слугами, но Мендес сказал, что я могу ещё посидеть до следующих колоколов.
Я жую стеллиту, довольная её сладостью на языке. Это мои любимые конфеты, особенно когда их готовит королевский кондитер из медовой карамели, похожей на золотые слитки. Их блеск напоминает картинки в моей книжке. На одной из них изображена королева Пенелопа в своём саду. Я пытаюсь перелистнуть страницу книги сказок, но пергамент цепляется к моим липким от сахара перчаткам. Страница слегка рвётся, когда я перелистываю на следующую картинку – Господин Миров стоит на краю своего творения. Оранжевая краска такая яркая, что почти сияет, наполняя библиотеку тёплым светом.
Краем глаза замечаю, что что-то не так. Свет исходит не от книжки. Положив её рядом, я оглядываюсь через плечо и смотрю в окно.
Пожар охватил столицу, словно ожившая иллюстрация Господина миров. Точно свет ангелов. Поначалу огонь выглядел как узкая полоска света в полной темноте, поглощающая небольшой лес на границе столицы.
