Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава девятая. В баре «Тибор»

Ни на следующий день, ни день спустя Петрик не заходил к пани Андриихе, впервые сильно обидевшись на Юльку.

А как раз в эти дни в семье мусорщика произошло несчастье, о котором Петрик узнал совершенно случайно. Поздно вечером тётя Марина, думая, что Петрик спит, рассказала дяде Тарасу и маме, что в доме мусорщика был обыск. Полицейские всё перерыли и нашли какую-то «запрещённую литературу». К счастью, Франек успел предупредить старшего брата, чтобы тот не приходил домой, и только это спасло Владека от ареста… Теперь пани Андрииха не может заходить брать воду. Она боится, как бы не навлечь беды на сапожника, то есть на дядю Тараса…

В этот же вечер дядя Тарас надел пальто (шляпу так и присвоил стриженный заказчик), расцеловал тётю Марину, маму и своего Тымошика.

Дядя Тарас, наверное, думал, что Петрик спит, и не захотел его будить, чтобы попрощаться. Тогда Петрик сам вскочил на ноги, перешагнул через спящую Ганнусю. Крепко-крепко обнял дядю, поцеловал и спросил:

– Ты уезжаешь?

– Да, – тихо сказал дядя Тарас. – Если тебя кто-нибудь спросит, где я, скажи: дядя уехал в село.

Никто не пошёл провожать дядю Тараса, да и вещей у него никаких не было, будто он никуда и не уезжал.

Прошло несколько дней. Уныло и голодно стало без дяди Тараса. Даже для Тымошика больше не варили на молоке манную кашку, а только на воде, и теперь кашка была не такая уж сладкая. Но всё равно она была очень вкусная! Петрик мечтал: когда он вырастет, то непременно попросит маму сварить большой казан сладкой-пресладкой манной каши!

Мама по целым дням никуда не выходила из дому и Петрика тоже никуда не выпускала. Она, видно, очень боялась этого «Кризиса».

Тётя Марина была посмелее мамы, она куда-то надолго уходила. А мама с чувством томительного беспокойства ждала её, пугливо вздрагивая, если в тёмном коридоре слышались чьи-нибудь шаги.

Мамины нервы были напряжены до крайности: стоило Петрику запеть, она просила:

– Ах, замолчи!

Решил было Петрик заняться «починкой» и уже даже надел фартук дяди Тараса, а мама рассерженно закричала:

– Сними фартук! Рано тебе еще за молоток браться…

«Петь – нельзя! Починять – нельзя! Даже сбегать в гости к пани Андриихе – нельзя!» – негодует Петрик, исподлобья наблюдая за мамой, которая сама ни минутки не может сидеть без дела: то стирает, то моет полы, а вечером что-нибудь штопает.

Но однажды, когда на дворе уже смеркалось, мама сказала тёте Марине, что сходит на улицу Собесчизны к кухарке коммерсанта, посулившей замолвить доброе словечко перед хозяином. В общем, в доме коммерсанта требовалась прачка, и мама надеялась, что её возьмут.

Понятное дело, нельзя же маму отпускать одну, без всякой зашиты, раз она так боится «Кризиса». И Петрик просит маму взять его с собой.

– Ох-хо-хо! – горестно усмехается Дарина, – только и не достаёт, чтобы тебя увидел коммерсант.

Тут Петрик сразу вспоминает, как мама жаловалась, что в доме коммерсанта не хотят брать на работу прачку с детьми. Хватит им неприятностей с прошлой прачкой, у которой свалился в выварку с кипятком двухлетний ребёнок и захлебнулся…

После ухода Дарины, слабо веря в удачу, Петрик всё же попросил тётю Марину выпустить его погулять.

– Можешь посидеть на лесенке возле мастерской и подождать маму, – решила добрая тётя Марина.

Но кому охота сидеть на лесенке! Очутившись на улице, Петрик тотчас же побежал к Юльке.

Нет, конечно, Петрик не затем пришёл к Юльке, чтобы заставить её раскаяться и просить прошения за ту горькую обиду, какую она нанесла ему своими насмешками. Он просто очень соскучился по Юльке и Франеку.

У своих друзей Петрик застал старую польку с чердака, который пани Андрииха почему-то называла «мансарда».

Петрик не был знаком со старушкой, но один раз он и Юлька помогли старушке поднести на чердак кошель с картошкой, и тогда Юлька сказала, что это мама панны Ванды, невесты Владека. Поэтому Петрик очень вежливо поздоровался и с гостьей, а затем тихо присел на скамейку рядом с Франеком, солидности ради, даже не взглянув на Юльку.

Признаться, сперва Петрик не всё понимал, на что жаловалась старая пани. В голосе её слышалось столько горького отчаяния, что пани Андрииха плакала, изредка тихо роняя знакомьте и незнакомые Петрику слова, вроде:

– Так, так, беды всегда стремятся к горю, как реки и потоки к морю…

Или:

– Будь она трижды проклята, эта дефензива!

Но мало-помалу Петрик всё же понял из рассказа старой польки, что теперь её комната под крышей стала молчалива, как кладбище… Переодетые в гражданскую одежду полицаи ночью увезли панну Ванду в дефензиву, и жизнь дочери висит на волоске, как и всех, кто попадёт в дефензиву.

«Наверно, так называется тюрьма», – решил Петрик.

Старушка очень беспокоилась, как бы хозяин бара пан Тибор не узнал, что панну Ванду арестовали, иначе он сейчас же примет в джаз-банд другую певицу или певца.

– О, Езус-Мария, – качала дрожащей головой старушка, утирая слёзы платочком, – если это случится, мне с дочкой остаётся только одно – открыть газ и отравиться…

Дети содрогнулись от этих слов старой женщины. Ещё слишком свежа была в их памяти страшная картина, когда из квартиры безработного пекаря пожарники выносили посиневшие трупы самого пекаря, его жены и пятерых детей, доведённых голодом до самоубийства…

– Храни вас бог, пани Оскольская, – перекрестилась пани Андрииха. – Мой Владислав не даст вам пропасть…

– Это правда, – задумчиво, совсем по-взрослому вмешался в разговор Франек.

Разумеется, маленький чистильщик не мог сказать, что днём видел старшего брата, и тот велел ему завтра в одиннадцать часов утра ждать на площади Рынок, около бассейна с Нептуном. Владек обещал передать деньги для пани Оскольской. Он уже знал об аресте своей невесты и, как успел заметить Франек, тяжело это переживал.

Едва ли сидящие в комнате могли подозревать, какая отчаянная мысль зародилась в голове Петрика. Юлька, она, конечно, знала, что Петрик очень честный. Он сам никогда не врал и терпеть не мог, когда это делали другие. Но сейчас он решил соврать или, вернее, пожертвовать своей честью ал я спасения жизни невесты Владека и её старенькой матери.

Петрик обманет пана Тибора и скажет, что панна Ванда заболела и просила Петрика заменить её. Он может пару деньков попеть за неё под музыку. Петрик знает уйму всяких-разных песен, в том числе и «О донна Клара», которую всегда исполняет панна Ванда… Если мама узнает, что Петрик наврал хозяину бара, так ей можно сказать: «А разке сам пан Тибор не обманывает своих посетителей?» Обманывает! Это всегда утверждает пани Франческа. Только ей не жаль этих «жуликов-разбойников», которых обманывает пан Тибор. Все они грабят бедных людей… А ещё пани Франческа утверждает, что «крашеная холера» водку разбавляет водой.

Развивая свой план, Петрик как-то совсем позабыл о буфетчице. А ведь ей ничего не стоит прикачать своим кельнерам, и они выпроводят Петрика на улицу, как всегда выпроваживают пьяных.

«Что же делать? – мысленно терзался Петрик. – Ах, да! Мама говорила, что буфетчица – разбойница… И пани Франческа часто говорит, в баре полно «жуликов-разбойников…»

Франек как-то давно объяснил Петрику: разбойники и пираты – одно и то же, только по-разному называются. И Петрик решает, раз это так, надо им спеть пиратскую песню: «Йо-хо-хо, и бутылка рому»

Наспех простившись с друзьями, Петрик мчится в бар.

Выждав, пока стихла музыка, Петрик с сильно бьющимся сердцем, стараясь не смотреть в сторону буфета, где за стойкой с кем-то кокетничала буфетчица, пошёл сквозь густой табачный дым, прямо к музыкантам. Взобравшись по ступенькам, устланным красной плюшевой дорожкой, на подмостки. Петрик поднял вверх худенькие руки и изо всех сил крикнул:

– Пшепрашам, панове! [7]7
  Прошу покорно, господа (по-польски).


[Закрыть]

Петрик видел – так делал дядька, ходивший по дворам с гитарой.

В большом зале шум и смех стихают не сразу.

Превозмогая тяжёлое чувство жалости к панне Ванде, её матери и к самому себе, Петрик шагнул ближе к освещённой рампе и промолвил:

– Панове, я знаю много всяких-разных песен… Я вам буду петь… Добре?

– Просим! Про-о-осим! – зааплодировали в зале.

Это, конечно, смутило Петрика, однако он все же запел вечную песню «пиратов».

 
Пятнадцать человек на сундук мертвеца;
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
 

За ближайшим к Петрику столиком зареготала какая-то пьяная компания:

– Ха-ха-ха-ха!

– Браво! Браво!

Это «браво!» настолько сконфузило Петрика, что у него даже задрожал голос. Он ещё не знал, что «браво!» означает похвалу.

– Мой бог! Куда всемирно известному Карузо до этого певца! Ха-ха-ха! – запрокинув голову, смеялась элегантно одетая смуглянка с ярко накрашенными губами. За столиком с ней сидел большелобый красивый брюнет лет тридцати пяти. Он то и дело выкрикивал громче всех непонятное Петрику «браво!»

Уголком глаза Петрик замечает поднимающегося на подмостки кельнера Яноша Доби.

Петрик бледнеет, зубы его чуть-чуть начинают предательски стучать, но он всё же продолжает петь.

А случается самое неожиданное: красивый брюнет легко взбегает на подмостки, опережая венгерца, и властно говорит:

– Оставь в покое мальчишку! На вот, – при этом он бросает кельнеру целый злотый.

Янош Доби ловко поймал на лету монету, благодарно пробормотал «падам до нуг» [8]8
  В ноги кланяюсь (по-польски).


[Закрыть]и попятился назад.

– Иди сюда, Ян Кепура [9]9
  Знаменитый тенор.


[Закрыть], – подзывает к себе Петрика красивый брюнет. От улыбки узенькая чёрная полоска усов змеится у него над верхней губой.

Думая, что неожиданный покровитель обознался, Петрик счёл своим долгом сказать:

– Меня зовут Петрик…

– Ах, Петрик? Чудесно!

За ближайшими к подмосткам столами захохотали.

– Пан хочет, чтобы я пел «О донна Клара»? – спросил брюнета Петрик.

– А танцевать он умеет? – сквозь смех выкрикнула из зала смуглянка с накрашенными губами.

– Умеешь танцевать? – переспросил брюнет.

Честно говоря, Петрику танцевать никогда не приходилось.

– Фокстрот?

Нет, такого танца Петрик не знает.

– Танго?

– «Танго»? – С опаской, озирается по сторонам Петрик, боясь, что сейчас выскочит курносый бульдог.

– Танцуй, не бойся. Маэстро! – взмахнул покровитель рукой.

Заиграла плавная музыка.

– Ну? Танцуй…

– Знаете, прошу пана, я умею фею танцевать.

В самом же деле никакой «феи» он танцевать не умел. Но однажды он видел (это было, когда девочки устроили во дворе «театр»), как внучка профессора Стефа, из девятой квартиры, танцевала «фею». Совсем не трудно так танцевать.

– А вальс умеешь? – наклонился над малышом брюнет, обаятельно улыбаясь.

Слово «вальс» было новым, непонятным. Всецело полагаясь на своего покровителя, Петрик ответил ему улыбкой и утвердительно кивнул головой.

– Маэстро! – приостановил музыкантов брюнет, – «Сказка венского леса»!

Теперь уже зазвучала совсем другая мелодия, очень хорошая, под неё Петрику захотелось танцевать. Он плавно взмахнул руками и старательно принялся «плясать», иногда опускаясь на одно колено и перегибаясь назад, как это делала «фея» с их двора.

Неподдельное веселье охватило зал.

– Нравится тебе, Ядвига, эта обезьянка? – спросил свою даму брюнет.

– Ты прелесть, Казимеж, – закуривая сигарету, хохотала смуглянка, – с тобою нигде и никогда не скучно.

Покачиваясь на коротеньких ножках и покручивая иссиня-чёрные усы, к стойке подходит пан Тибор.

– Что это за цирк, Магда? – хмурясь спрашивает он буфетчицу.

Но та только одними глазами показала на столик, за которым сидел брюнет с дамой.

– А-а-а, – кивнул хозяин головой и, проглотив налитую буфетчицей рюмку коньяка, удалился в свой кабинет.

На подмостки, где «танцует» Петрик, взобрался подвыпивший владелец большого текстильного магазина. Величественно скрестив руки на груди, едва ворочая языком, он требует:

– Пляши на пузе… пся крев! Ну! Дам пятьдесят грошей… Ну! Пся крев…

На вспотевшем лице Петрика одно за другим отражаются самые противоречивые чувства: удивление, обида и, наконец, возмущение.

– Сам танцуй на пузе, синерожий пьяница! – гневно топнул ногой Петрик, точь-в-точь, как пани Андрииха. Потом не совсем уверенно додал: – А чтоб тебя уже дохлого домой принесли!

Зал взорвался хохотом.

По знаку брюнета кельнер Янош Доби подбежал к опешившему коммерсанту и, нежно взяв того под руку, стал уговаривать спуститься в зал.

Петрик заметил это, как, впрочем, и то, что его покровителя буфетчица почему-то боится.

– Прошу пана… – подбегая к брюнету, взмолился Петрик, – скажите пану Тибору… Заступитесь…

Петрик хотел сказать: «Заступитесь за панну Ванду, чтобы хозяин бара её не уволил», но у него явно не хватало слов объяснить свою просьбу.

– Храбрее, малыш, – сквозь смех посоветовала Петрику смуглая красавица и, достав из продолговатой лакированной сумочки серебряную монету, дала Петрику.

– Учти, артист, это два злотых. Большие деньги, – улыбнулся покровитель. – Отдашь отцу, он тебе купит новые башмаки, много конфет и пряников. Где отец работает?

Петрик хотел сказать правду, мол, полицаи его посадили в тюрьму. Но тут же больно прикусил язык.

А «добрый дядька», как на зло, допытывался:

– Где? Где твой отец, хлопчик?

Этого Петро не скажет… Пусть даже «добрый дядька» даст ему целую кучу злотых… Нет, не скажет ни за что!

– Прошу пана, – выкручивается Петрик, – я лучше отдам эти деньги старенькой маме панны Ванды. Добре?

– Ах, какой он наивный, – провела рукой по мягким волосам Петрика красавица. От неё так приятно пахло, что Петрик сильно потянул носом и спросил:

– Прошу пани, это чего от вас так красиво пахнет?

– Духи.

Петрик видел у Юльки один великолепный флакон от духов. Ей отец принёс. Юлька настаивала, чтобы Петрик понюхал флакон, уверяя, будто духи необыкновенно дорого стоят и пахнут, как цветы. Но от Юлькиного флакона почему-то воняло рыбой.

Вдруг Петрик узнал заказчика дяди Тараса, который уселся за столиком. Он не сводил глаз с буфетчицы, а она делала вид, что не хотела его замечать…

– Это заказчик, – шепчет покровителю Петрик. – Он один раз притворился, что храпит: хрр-р, хрр-р, а потом дяди Тараса шляпу присвоил и монашкину книжку унёс…

– Монашкину? А какая она из себя, эта монашка? Ты бы мог её узнать?

– Она вся в чёрном одетая… и молодая, красивая, – простодушно объяснил Петрик.

– Молодая и красивая?

– Почему эта монашка тебя так интересует, Казимеж?

Брюнет с чарующей улыбкой прильнул губами к руке красавицы и прошептал:

– Теперь я не стану отрицать, что ревность всегда смотрит в подзорную трубу, делающую маленькие предметы большими, карликов – гигантами, подозрения – истинами…

– Я не потерплю соперницы, Казимеж, – сменяя гнев на милость, лукаво улыбнулась красавица.

К их столику подошёл незнакомый Петрику старик. У него были длинный крючковатый нос и длинные ровные серые волосы. В сморщенной руке старика чуть дрожала рюмка с чем-то желтовато-тёмным.

– Целую ручки, о прекраснейшая из прекраснейших, – медовым голосом обратился он к смуглой красавице.

– Ты дед-яга? – вздрогнув, поднял на него глаза Петрик.

– О нет, мой вундеркинд! Тебя приветствует бывший жрец святого искусства, а ныне агент торговой фирмы «Импортные фильдеперсовые чулки и носки».

– Пан Грабовский хочет мне кое-что предложить? – сквозь смех спросила красавица.

– О да, прекраснейшая из прекраснейших, получена партия заокеанских чулок.

И уже совсем тихо, так, что Петрик не мог расслышать, что-то добавил.

– Пан Стожевский ещё в Белостоке. Послезавтра он будет здесь, – ответила ему красавица.

Желая спасти доверчивую красавицу, Петрик зашептал ей на ухо:

– Ты не ешь яблоко, если он тебе даст… Добре?.. А то тебя карлики положат в хрустальный гробик… И гробик повесят на золотых цепях в пещере… Мне тётя Марина рассказывала.

Но легкомысленная красавица только захохотала.

Тем временем покровитель о чём-то пошептался с буфетчицей. А дед-яга снова прицепился к Петрику.

– Скажи, о вундеркинд, когда, сменив своё ветхое рубище на превосходно сшитый фрак, сияя в лучах громкой славы, ты предстанешь перед поклонниками твоего таланта, узнаешь ли ты, о вундеркинд, меня, бывшего жреца святого искусства, кто был прелюдией твоей славы…

Ну, решительно же ни одного слова Петрик не понял из того, что говорил дед яга. Но одно было Петрику совершенно ясно: коварный волшебник околдовал добрую красавицу. Не зря же она хохотала до слёз, утверждая, что дед-яга «действительно настоящий волшебник», и она «просто умирает от смеха…»

– Так выпей, о вундеркинд, за свою будущую артистическую карьеру! – поднёс дед-яга Петрику рюмку с коньяком.

– Это чай? – осведомился Петрик.

– Почти, – лукаво подмигнула смуглянка деду-яге. – Выпей.

Петрик не мог ей отказать в такой просьбе. Он доверчиво отглотнул из рюмки и… задохнулся.

– Знаменито-о! Хи-хи-хи… – хихикал дед-яга.

– Ха-ха-ха-ха! – вновь неудержимо захохотала смуглянка.

– На вот, закуси, – поддёв на вилку кусочек лимона, протянул Петрику подошедший покровитель.

Прежде чем Петрик проглотил кусочек лимона, две невольные слёзы успели скатиться по его щекам. Однако он совсем не хотел плакать, просто у него во рту и горле стало невыносимо горячо, а глазам горько…

– Очень горячий чай, прошу пана… и совсем не сладкий… – прошептал Петрик, решительно отказываясь пить коньяк.

Тогда дед-яга обратился к публике.

– Панове, вознаградим же нашего вундеркинда за его труд!

И тут кое кто из публики начал запихивать в карманы Петрика остатки с тарелок. А когда в карманы больше уже не вмещалось, стали засовывать бутерброды за пазуху.

Всё было так хорошо, как вдруг кто-то опрокинул стол, потом стулья, и, едва не сбив Петрика с ног, мимо пробежал. Владек, а спелом и «заказчик» дяди Тараса. Раздался длинный полицейский свисток.

– Держи-и! – громко крикнул покровитель Петрика и выхватил револьвер.

– Не стреляйте, прошу пана!.. – почти повис на его руке Петрик. – Это… это же. Владек…

Петрик видел, как двое схватили «заказчика» дяди Тараса и надели ему на руки железки.

– Так ему и надо, пускай не присваивает чужого! – крикнул Петрик. – А Владек… ух, молодец! Он убежал! – ликовал мальчик.

И ещё одна особа в баре не могла скрыть на лице ужас, увидев, как полицейские бросились к стриженому человеку, схватили его и, ударив рукояткою нагана между лопатками, повели. Это была буфетчица. Но только один брюнет знал, что арестованный сейчас человек – муж этой женщины.

Пока кельнеры устанавливали на место стол и стулья, брюнет держал Петрика за плечо и расспрашивал у мальчика адрес, чтобы занести дяде шляпу, присвоенную «заказчиком», да и книжку монашки тоже.

Петрик старательно объяснил, как найти их лом и даже добросовестно предостерёг, что не следует заходить со двора: в коридоре страшно темно, там может прятаться проклятый «Кризис».

Подумав, что мальчик говорит о крысах, покровитель успокоил его, сказав, что крыс он нисколько не боится.

Петрик дружески простился с покровителем и его дамой, независимо прошёл мимо буфетчицы, которая (так ей и надо!) разбила хрустальную вазу с пирожными, и с отягощёнными карманами побежал домой.

– Вот он, полюбуйтесь, люди добрые, на этого принца, – не очень-то ласково встретила Петрика тётя Марина, кормящая грудью Тымошика.

– Где мама?

– Бегает по хатам, ищет своего сыночка-кормильца.

«А что – не кормилец? – радостно стучит сердце Петрика. – Вот сейчас тётя Марина увидит, сколько я разного добра принёс…»

Со свойственным Петрику изумительным проворством он взбирается на табурет и молча, с гордым видом начинает раскладывать на зелёненькой клетчатой клеёнке стола свой первый в жизни заработанный хлеб, кусочки сыра и колбасы. Какой-то негодяй бросил ему за пазуху изжёванный хвост селёдки. Петрик деловито отбрасывает в сторону этот селёдочный хвост. Очень он тут нужен! И только выложив на стол деньги, Петрик победно поднимает глаза на тётю Марину.

Открывается дверь, и входит мама.

– Прибежал? – в голосе её Петрик не улавливает обычных добрых ноток. – А это что за объедки?

– Спроси у своего блудного сына, – отворачивается тётя Марина, чтобы положить в люльку уснувшего Тымошика.

– Попрошайкой стал? Нищие мы, что ли? Родителей позоришь? – как снег на голову, обрушивается на Петрика материнский гнев. – Опять бегал в бар? Я тебя сейчас отучу побираться…

– Это не я просил… это дед-яга… – пытается объяснить Петрик.

– Ты ещё выкручиваться? Да?

Однако ответить на этот вопрос уже нет никакой возможности. Немилосердные удары обжигают Петрику руки, щёки.

– Я тебя отучу, отучу… – задыхаясь от слёз, кричит мама. И что обиднее всего, она со злостью сметает со стола на пол все «дары», которыми Петрик так мечтал порадовать её и тётю Марину. Но этого маме мало, она ещё нарочно топчет бутерброды ногами, как это делают капризные дети.

– У-у, горе ты моё горькое! Поглядел бы на тебя татусь, – мама снова ударила Петрика по спине.

– Хватит тебе, – заслоняя рукой Петрика, слегка оттолкнула маму тётя Марина. – Да разве ребёнок виноват, что голодает?

А Петрик с обидой думает:

«Не дядя ли Тарас говорил, если ты честным трудом себе заработал кусок хлеба, ешь его хоть посреди улицы, никто тебя не осудит…»

Чувство беспомощности перед жестокой несправедливостью мамы тяжёлым грузом навалилось на слабенькие плечи Петрика. Сгорбившись, сидит он на маленькой скамеечке, украдкой утирая рукавом рубашки слёзы, никому ненужный в этом доме, разве только тёте Марине, которая в тазике моет Петрику ноги…