Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Златослава Борисовна Каменкович
Тайна Высокого Замка

Часть первая

Глава первая. «Остров сокровищ» и его обитатели

Дарина погладила Петрика по белой как лён голове и тихо сказала:

– Играй во дворе, сыночек, на улицу не выбегай. И язык крепко держи за зубами. Добре?

Разве Петрик неслух, что ли, как маклершин Мироська? Нет. Петрик крепко прикусил язык и так долго стоял пол навесом длинного железного балкона, наблюдая за девочками, которые взявшись за руки, играли в «райские ворота». Маленьких они не принимали в эту игру.

Ну и пусть, очень-то надо!

Петрик нашёл осколок стекла и побежал за сараи, где была помойка.

В этом тупичке двора, куда почти никогда не заглядывал луч солнца, земля покрылась плесенью, однако вполне подходила, чтобы на ней играть в «классы».

Правда, Юлька, с которой Петрик дружил, жаловалась: около помойки скверно пахнет, мухи кусаются, скользко прыгать. Этого, конечно, Петрик тоже не мог отрицать, он и сам бы с радостью облюбовал другое место для игры, но в тесном и мрачном дворе, похожем на каменный колодец, давным-давно были захвачены все уголки. А под единственной старой акацией находился зловещий «остров сокровищ» косого Данька-пирата, который вообще-то не был косым, а только для фасона перевязывал глаз чёрной тряпкой.

«Пираты» приходят в дикую ярость, если кто-нибудь из маленьких сунет нос на «остров».

«Это прямо смешно, – думает Петрик. – Даньку-пирату десять лет, а он, дурак, не знает, что остров – это когда земля находится на самой середине озера, как там, у нас, в Полесье. И надо к острову подплывать на плоту или в лодке. А в этом дворе не то что нет озера, даже водопровода нету».

Петрик знает, как тяжело без воды семье мусорщика. Они живут в бывшем гараже, и Юлькина мама, пани Андрииха, приходит с вёдрами к Петрику домой по два-три раза на день, чтобы набрать воды для питья и стирки пелёнок.

Иногда с ведром забегает её сын Франек. И хотя он считается на «острове сокровищ» самым отважным «пиратом», ему не под силу поднять полное ведро.

Однако Петрик видит, какие «свечи» головой даёт Франек, когда «пираты» с азартом играют в футбол. И сможет ли ещё кто-нибудь другой так проворно взобраться на самую макушку высокого колючего дерева, чтобы нарвать полную пазуху пахучих гроздей акации.

Сидит себе Франек на тоненькой веточке, ну вот-вот сорвётся! У Петрика волосы шевелятся на голове от страха. А Юлька даже плакать начинает, просит, чтобы он слез. Но Франеку хоть бы что! Он ничего не боится. Набивает себе пазуху акацией да посвистывает.

– Франек, кинь вниз! – кричат «пираты».

Франек охотно сбрасывает вниз цветы, и они, сверкая в лучах солнца своей белизной, будто большие хлопья снега, падают на землю.

Как только Франек слезает с дерева, его окружают алчные «пираты». Галдя и толкаясь, они выпрашивают акацию.

Франек совсем не жадный, он щедро делится добычей со всеми.

Юлька приносит Петрику, стоящему в стороне, попробовать гроздочку акации, при этом предупреждая, что в белых лепестках могут оказаться червячки, а от этого может заболеть живот, и она за это не отвечает.

Какие там червячки выдумывает Юлька? Акация сочная, сладкая, одним словом – очень вкусная! И Петрик искренне сожалеет, что ещё не умеет сам лазить на такие высокие деревья, не то бы много нарвал этой акации и ещё бы угостил Юльку.

Безусловно, в глазах Петрика находчивый и отзывчивый Франек выглядит выдающейся личностью. Не зря же его отчаянная храбрость – предмет явной зависти «пиратов». Все они, кроме Франека, подлизываются к Даньку-пирату. И кто бы только знал, как Петрик завидует Юльке, которая имела счастье быть сестрой Франека, жить под одной крышей с таким героем да ещё хлебать с ним суп из одной тарелки!

Правда, Франек не безупречен. Но, наверное, нет на свете таких людей, чтобы у них не было недостатков. Например, трудно возразить пани Андриихе, когда она кричит на Франека:

– Ах, замурзанный ты поросёнок! Когда ты, бога ради, бросишь свою паршивую моду вытирать грязные руки об волосы? Наволочки после тебя не отстираешь!

Что правда, то правда: светлые ровные волосы Франека только по воскресным дням имеют свой натуральный вид. К концу же недели голова его становится пепельно-серой, а местами с каким-то ржавым отливом. Пани Андрииха всякий раз, когда моет ему голову, грозится завтра же не пожалеть десяти грошей и погнать Франека в парикмахерскую, чтобы его там постригли пол машинку, пусть тогда красуется по двору, как арестант.

Но, к счастью Франека, матери не так-то легко выкроить эти десять грошей из своего скудного бюджета.

Петрик выучил любимую песню «пиратов», и хотя он не очень-то жаждет вступить в их команду, иногда довольно воинственно, изо всей силы стараясь, как можно более грубым голосом распевает!

 
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведёт до конца,
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
 

Очень навязчивая песня! Так и лезет тебе на язык. А может быть, это от того, что Данько вечно её горланит во дворе.

Петрик не отрицает – у «пиратов» есть луки и стрелы, есть самодельные и покупные пугачи. Есть в команде счастливый обладатель складного ножичка «цыганок» с красной ручкой. А самый богатый, конечно, Данько-пират. У него не то что «цыганок», у него даже есть самая настоящая «надзорная труба», а на поясе висит большой нож, который он называет «кортик»… Что же касается сундуков с золотом, деньгами и разными там сокровищами, о которых Юлька прожужжала Петрику все уши, – это надо проверить.

Один раз Петрик сидел лома за столом и ел бобы с луком. Вдруг в окно влетела каменюка и, просвистев над самым ухом Петрика, ударилась об стенку!

– Боже милый, чуть не убили ребёнка! – закричала мама.

Она схватила с пола камень и выбежала во двор, чтобы посмотреть, кто хотел убить её сына.

Петрик тоже выбежал за ней и увидел, что на «острове сокровищ» кипит война.

Он очень обрадовался, что там война. Юлька рассказывала, будто за несколько дней до приезда Петрика к своему дяде «пираты» тоже подрались и покинули Данька одного на своём «острове сокровищ». А ему одному стало там не то стыдно, не то скучно, и он убежал со двора на целый день, видно, играть в ножики.

На этот раз родители, точно сговорившись, позамыкали «пиратов» дома.

Пользуясь этим, Петрик проник на «остров». Ценою огромных усилий ему удалось сдвинуть с места большой камень пол акацией, служивший Даньку-пирату троном. Но тут Петрика постигло досадное разочарование – никакого тайного входа в подвал, где «пираты» будто бы прятали сундуки с разными сокровищами, не оказалось.

– Фу ты, дура, всё наврала, – рассердился на Юльку Петрик.

Зная, как некрасиво обманывать людей, Петрик побежал пристыдить Юльку.

«Забыла она, что ли, как самой до слёз было обидно, когда нас обманула служанка из пятой квартиры?» – негодовал по дороге Петрик.

И он отчётливо припомнил, как они старались с Юлькой, помогая служанке перетаскивать с улицы в подвал уголь. Служанка из пятой квартиры обещала им за это подарить малюсенького пёсика. А когда Петрик и Юлька явились за честно заработанным пёсиком, служанка сказала, будто бы её хозяйка щенят утопил…

Ещё со двора Петрик услышал, что пани Андрииха бьёт Юльку. Хотя Юлька и очень была виновата перед Петриком, но сердце его дрогнуло от жалобного крика девочки.

– Это не я!.. Ой мамочка, миленькая, смилуйтесь, это не я-а-а!

Кажется. Юлька и на этот раз опять обманывала, потому что Франек (Андрииха его тоже сейчас лупила, только он с присущим ему мужеством, без воплей и слёз переносил удары) упрямо утверждал, будто и в глаза-то не видел «этих пару несчастных картошек в мундире», оставленных на обед Владеку.

Старший сын пани Андриихи. Владек работал наборщиком в типографии, но после забастовки попал в какие-то «чёрные списки». Теперь он безработный. Как и Петрика мама. Владек целыми днями ходит по городу в поисках хотя бы самой тяжёлой, хотя бы самой дешёвой работы…

Юлька, конечно, не отважилась признаться пани Андриихе в совершённом преступлении. Но Петрику открылась: да, это она съела оставленные Владеку картошки.

– Знаешь что, Юлька, – участливо сказал Петрик, – Когда я вырасту, я привезу тебе из нашего Полесья целый воз картошки. Добре?

Юлька сквозь тяжёлые всхлипывания заметила, что это будет очень не скоро, и если. Владек на этой неделе не найдёт работы, они все умрут с голоду, потому что отец у них стал совсем мало получать, а к тому же он ещё и пьяница…

Но вот тихую и мирную (относительно, конечно) жизнь двора опять нарушает пронзительный свист. Это Данько пират, затосковавший без «ратных подвигов», возвещает, что пора уже «пиратам» выбираться из заточения и снова начинать свободную, раздольную жизнь.

И как-то сразу забываются распри и обиды. Кто тайно, а кто и явно, на глазах мамаш или бабушек, хватает спрятанные в кладовках луки и стрелы, пугачи. Кое-кто прихватывает из ящика кухонного стола коробочку спичек. Ведь придётся разжигать костёр на склоне Княжьей горы!

Не проходит четверти часа, и вся команда как ни в чём не бывало уже договаривается о набеге на какой-нибудь сад в районе Высокого Замка.

Да мало ли что ещё замышляют эти «пираты»!

Глава вторая. Незаслуженная обида

Петрик уже нарисовал шесть сравнительно ровных квадратов, обвёл «рай» и заканчивал чертить «пекло», как вдруг за его спиной кто-то поставил на землю вёдра, а вслед за этим раздался строгий голос пани Андриихи.

– Какого чёрта, прости господи, ты в помойку залез? Игрался бы, как другие. Уж мало ли места во дворе? Чтоб я тебя здесь в последний раз видела!

– Ладно, – смущённо сказал Петрик и нехотя побрёл к центру двора, где опасность могла его подстерегать на каждом шагу.

К радости Петрика, «пиратов» на «острове» не оказалось. Не видно их было и на балконе, откуда они любили издеваться над девочками, пуская в них стрелы из луков или стреляя вниз горящими спичками.

– Петлик, давай иглать в классики? А? – зовёт Мироська.

Мироська – ровесник Петрика, только он ещё плохо выговаривает «р». Петрик и Мироська одного роста, разве только Мироська более упитан и чёрен как галка.

– Слушай, Петлик! Иди иглать.

Соблазн поиграть на солнышке так велик, что Петрик не может этому противостоять. Он подбегает к запретной черте, но в последний миг останавливается и со вздохом спрашивает:

– А мне за это не влетит?

– Не бойся, пилаты побежали на Высокий Замок, – выдал тайну Мироська, хотя поклялся брату никому не «выляпать» их место нахождения.

Петрик вдруг опомнился. Он же обещал маме ни с кем не разговаривать. И, закусив язык, Петрик ступил на злополучный «остров».

Терпеливо выждав свою очередь, Петрик удачно прошёл с закрытыми глазами все классы и, согласно правилам игры, положив на носок биту, заскакал на одной ноге. Вот здесь-то Мироська самым бессовестным образом смошенничал.

– Ага, слепая кулица, ага! – заорал он, нагло утверждая, будто Петрик наступил на черту.

Петрик протестующе замычал, потому что у него был прикушен язык, он хотел во что бы то ни стало остаться верным обещанию, данному маме.

Тогда Мироська злобно толкнул Петрика в спину, выхватил у него из-под ног драгоценную черепичную биту, подаренную Петрику Юлькой, и пустился наутёк. Это было уже слишком! Возмущённый Петрик погнался за Мироськой, настиг мошенника, треснул кулаком по голове и грозно потребовал:

– Отдай! Отдай, воришка, мою биту!

– Ма-а-а! – заревел Мироська, бешено отбиваясь ногами.

Трудно сказать, чем могла бы закончиться эта схватка, потому что во двор влетели «пираты». Но почти одновременно из подвала выбежала мама Петрика, а из окна бельэтажа высунулась вся в папильотках голова маклерши.

При виде мамы Петрик волей-неволей прикусил язык, однако Мироську не выпускал из цепких рук. Он был полон твёрдой решимости отнять спою биту.

– Чего язык вывалил, как пёс? – сердито спросила Мироськина мать. – А ну, не цепляйся до хлопца!

И что обиднее всего, Петрика мама тоже громко закричала на него:

– Не трожь! Не обижай хлопчика! Спрячь язык, фу, срам…

Густые светлые ресницы Петрика задрожали и опустились. Он покорно разжал руки, давая свободу Мироське, затем спрятал язык, нахмурил брови и напомнил своей маме:

– Ты сама велела держать язык за зубами.

– Не смей больше играть с этим приблудой! – обидно кольнула маклерша и надулась, как квочка на дождь.

А мама, точно Петрик был в чём-нибудь виноват, стала заискивать перед ней.

– Не надо принимать это близко к сердцу, прошу пани… Дети сами подерутся, сами и помирятся.

– Не буду я с ним мириться, он вор! – решительно заявил Петрик.

– Марш домой – рассердилась мама.

– Не хочу-у-у, – слёзно запротестовал Петрик.

Мама подхватила его на руки и поспешно унесла в подвал – здесь они теперь жили, у маминого брата сапожника дяди Тараса.

Зайдя в комнату и поплотней закрыв за собой дверь, мама опустила Петрика на пол. В этой комнате всё вместе: и кухня, и столовая, и спальня. Так тесно, что повернуться негде. А на одном-единственном окне – железная решётка. «Как в тюрьме», – сказал однажды дядя Тарас.

– Хочу-у во дво-о-ор! – ревёт Петрик.

Мама присела на корточки, жарко дышит Петрику в лицо, тревожно шепча:

– Дурачок ты мой… разве ты хочешь, чтобы маму арестовали полицаи?

Нет, Петрик не хочет, и мама это сама хорошо знает…

– Ни одной живой душе не говори, что та гусь в тюрьме. Добре?

– Угу, – кивает головой Петрик, роняя горькие слёзы незаслуженной обиды.

Мама Петрика красивая. У неё длинные тёмные ресницы, голубые глаза и очень белые зубы.

– Когда я тебе говорю, сыночек, держи язык за зубами, так это… надо молчать… понимаешь, никому не рассказывать ничего… Добре? Никому, никому не говори где наш татусь…

«И чего мама стала такая забывчивая с тех пор, как мы приехали во Львов?» – огорчается в душе Петрик.

Уже сто раз мама просит не рассказывать про татуся, будто Петрик и вправду дурачок и не знает, что стыдно людям говорить, где татусь. За решётку в тюрьму сажают воров и всяких плохих людей, Франек говорил. А татусь не вор, он кузнец, всё это в Полесье знают, а тут не знают, тут город… Татусь добрый и хороший, все мужики это говорили. И проклятые полицаи напрасно надели татусю на руки чёрные железки с цепочкой. И потому татусь не мог обнять Петрика…

– Не бойся, мама, – гладит рукой сын тёмно-каштановые волосы Дарины, точь-в-точь, как это всегда делал до ареста его отец. – Я знаю. Нельзя про татуся ничего рассказывать… Нельзя… – а сам горько всхлипывает.

– Разумный ты мой… родной ты мой… – прижав к груди сына, шепчет Дарина.

Повинуясь шёпоту матери, Петрик ещё тише просит её:

– Мама, я хочу есть… Дай мне хлеба… Добре?

Но в доме нет и крошки хлеба. Брат Дарины, Тарас ушёл ещё утром отнести заказ, и если заказчик честно расплатится, не будет «водить за нос», он принесёт не только хлеб, а даже мясо.

– Хлеба-а-а, – напоминает Петрик.

– Потерпи ещё немножко, сыночек, – уговаривает мама. – Дядя Тарас с минуты на минуту должен прийти, он принесёт хлеб.

Ничего не поделаешь, надо терпеть и ждать.

Заплакал в люльке Тымошик.

– Покачай ребёнка, сыночек, – просит мама. Я тут пелёнки прополощу, пока тётя Марина придёт.

Усердно раскачивая люльку, Петрик громко запел.

– Тише, тише, – взмахнула руками мама. – Вот так, потихонечку… И петь не надо, разбудишь.

Пожалуй, Петрику и самому не очень-то хочется сейчас петь.

Петрик души не чает в своём двоюродном братике. Он бы его няньчил целыми днями, только тётя Марина не позволяет Петрику брать Тымошика на руки.

«Уронишь, – говорит, – и тогда у ребёнка на всю жизнь останется на спинке горбик».

Жаль, что Тымошик, кроме «агу», ничего ещё не умеет говорить. Он только умеет хватать ручками по гремушку, умеет улыбаться и плакать. Зря, конечно, он никогда не плачет, говорит тётя Марина. Когда Тымошик не мокрый, не хочет спать и сыт, он не плачет.

Тымошик спит, мама стирает, а Петрик сидит и терпеливо ждёт дядю Тараса.

Глава третья. Тревога

На высоком лбу Петрика собираются морщинки, а пытливые, думающие искристо-карие глаза заметно темнеют. Лицо становится серьёзным и чуть опечаленным. Он вспоминает отца, родное Полесье, старую кузню, озеро и лес, что подступал к самой хате…

Особенно Петрик не может забыть ту ночь, когда всё это случилось…

Петрик проснулся от испуганного крика и плача Ганнуси. С растрёпанными светлыми косичками, в слишком длинной – на вырост – рубашке, сестричка стояла босиком посреди хаты, обхватив обеими руками колени отца и с горем и отчаянием, не по её возрасту, умоляла полицаев:

– Миленькие… не надо… Татусь хороший… татусь никогда не делал ничего плохого… не забирайте… не надо…

Петрик спросонья не понял – утро ли сейчас или вечер? И зачем в хате люди в шапках с блестящими козырьками и штыками на ружьях? И зачем у татуся на руках чёрные железки с цепочкой?

А татусь, добрый, любимый татусь, поспешно спрягал за Ганнусю руки в железках, наверно, для того, чтобы Петрик не спросил, как всегда: «это что?»

Тихо, словно всех обязывая в хате говорить только так, он сказал Петрику:

– Ты, сыночек, береги тут наши удочки. Я скоро вернусь, и мы поедем на остров рыбалить…

Мать подошла к постели, взяла Петрика на руки и поднесла к отцу.

Скованный наручниками, Михайло Ковальчук прижался к жене и детям, будто хотел им дать часть своей силы. Пусть и они сумеют не подать вида, когда так тяжело на сердце, пусть выстоят в трудных испытаниях…

– Зачем ты плачешь, Ганнуся? Вот Петрик у нас молодец, он не плачет, он знает, я скоро вернусь… – успокаивает отец детей.

Полицай грубо толкнул Ковальчука в спину.

Кто знает, придется ли Михаилу Ковальчуку еще когда-нибудь увидеть жену и детей… Но враги не потешатся его минутной слабостью, нет, они не увидят слез ни в его глазах, ни в глазах матери его детей.

– Уезжай к Тарасу, – успевает шепнуть жене Ковальчук, и его выталкивают за дверь родной хаты.

Петрика охватил ужас. Он заплакал. В хате с разбросанными вещами остались только трое – мать и плачущие Петрик и Ганнуся. Дарина вдруг упала на стул и тоже безутешно зарыдала.

Этой ночью запылал панский фольварк. В селе до рассвета раздавались выстрелы.

Забежавший в хату напиться воды мамин племянник Ивась, всегда помогавший отцу Петрика в кузне, сказал, что в пяти сёлах на Полесье начались восстания.

До часу дня в селе царило радостное оживление, как на пасху. Люди за всё рассчитались с паном, который поранил из револьвера одного мужика.

Крестьяне не могли простить себе одного: зачем они упустили панского сынка-адвоката, который, отстреливаясь, умчался верхом в уезд.

К вечеру в село нагрянули полицаи.

Голосили женщины и дети. Мужиков хватали, сковывали наручниками и загоняли в корчму возле ставка.

Петрик видел из окна, как полицаи заставили старого еврея-корчмаря залезть в пустую собачью конуру и привалили дырку большим камнем…

Мама торопливо бросала на разостланную шаль новые полотняные, с мерёжкой на рубцах штанишки Петрика, вышитую сорочку татуся, ещё какую-то одежду, когда в хату забежала вся забрызганная грязью, красная и потная тётя Наталка, мамина сестра. Охрипшим голосом она сердито закричала на маму:

– Ты ещё тут?.. Жизнь тебе что ли надоела?.. Бросай всё, беги до балки… там… за каменной осыпью мой Ивась с подводой вас ждёт…

– А как ты?

– В лес ухожу с детьми… Бог даст, свидимся, – прошептала тётя Наталка, помогая маме завязывать узел с одеждой.

Сёстры обнялись, поцеловались. Наталка наспех перекрестила Петрика и Ганнусю, расцеловала их, благословила: «Да храни вас бог…» и выбежала из хаты.

Мама взяла на руки Петрика, схватила узел с вещами и, приказав Ганнусе не отставать, бросилась в густые заросли бурьяна, точно в озеро.

Ганнуся вскоре устала и начала отставать. Петрик заплакал, он боялся, чтобы сестричку не схватили полицаи.

– Тише, не плачь, сыночек, – шептала мама, – а то полицаи услышат, все пропадём… Ганнуся, доченька, держись за мою юбку…

Крапива больно обжигала Петрику ноги, руки, лицо… Но вот, наконец, кончилась эта проклятая крапива… Вон и мамин племянник Ивась бежит им навстречу…

Долго, долго ехали беглецы через лес, затем берегом мутной узенькой реки, которая вытекала из болот и бесчисленными протоками огибала маленькие островки, поросшие камышом.

Наконец Ивась остановил подводу, достал ведро и, захватив с собой Петрика, спустился к речке. Там он зачерпнул воды, сам напился и дал попить Петрику, хотя в основном вода эта предназначалась лошади.

Ивась усадил Петрика рядом с собой и дал ему подержать кнут.

– Нью! Нью! – сердито хлестнул Петрик лошадь.

Воистину не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь! Оказывается, подгонять лошадь было ни к чему, Ивась даже рассердился за это на Петрика и отнял кнут.

Это, конечно, омрачило настроение Петрика, но не надолго.

– Я больше никогда не буду обижать коняку. Добре? – обещает Петрик.

Ивась обнимает одной рукой Петрика, прижимает к себе и говорит:

– Лошадь и собака, они первые друзья человека, обижать их грех…

– А почему полицаи забрали моего татка?

– После узнаешь, а пока, Петрик, об этом ни с кем не говори. Иначе тебя сцапают полицаи, и прощай белый свет. Ты меня понял, Петрик?

– Угу, – хмурит брови мальчик. Он с чужими будет нем как рыба.

Вдруг Петрик заметил, что нет больше реки, а лес стал гуще, сумрачней. Сделалось прохладно, а вскоре и темно.

– Тётя, укладывайте детей спать, – сказал Ивась.

А чего Петрика укладывать, если он уже сам свернулся калачиком на душистом сене и смотрит на звёзды?

Где-то близко ухнул филин.

– Кто-то помер… – испуганно прошептала Ганнуся.

Но мама за эти слова поругала её и велела спать.

Проснулся Петрик на другое угре, протёр глаза и увидел, что нет больше леса, нет даже ни единого деревца.

– Мама, это здесь чего? – дрожа от утренней прохлады, удивлённо спросил Петрик.

– Голое поле, – с тоской в голосе ответила мама. – Спи, ещё рано.

– А почему оно голое? Кто его раздел?

– Много будешь знать, скоро старым станешь, – сердито пробурчала Ганнуся. Она знает: если братик завёл свои «это чего?», «почему?», «зачем?» – покоя от него не будет! А Ганнусе так хочется спать…

Петрик умолк не потому, что побоялся стать старым. Нет. Просто ему самому ещё хотелось спать. Засыпая, он думал: «Скоро старым станешь!» А разве плохо немножко побыть стариком, как дедушка Степан, мамин татусь? Все тебя будут слушаться, уважать… И борода вырастет длинная, белая, и усы тоже…

Незаметно для себя Петрик уснул. А когда его мама разбудила, они подъезжали к белой продолговатой хате. Это была станция.

Ивась дал лошади сена, а сам пошёл покупать билеты на поезд. Петрик ещё не знал, что такое поезд, поэтому спокойно стоял около лошади, отгоняя от неё прутиком больших зеленоватых мух.

– Скорее, поезд подходит! – крикнул выбежавший из станции Ивась.

Мама схватила с подводы узел, взяла Петрика за руку, сказала Ганнусе, чтобы та не отставала, и они побежали за деревянную ограду, где поблёскивали на солнце рельсы.

Петрик весь так и задрожал при виде огромного чёрного чудовища.

– Не бойся, сынок, – волнуясь, сказала мама, – это поезд.

Но Петрик всё равно не переставал бояться. Он крепко зажмурил глаза и спрятался за маму. Сотрясая землю, мимо пронёсся паровоз, а за ним замелькали вагоны.

Поезд остановился.

Ивась протянул билеты какому-то очень важному на вид дядьке в фуражке с бляхой на околыше. Но дядька, даже не взглянув на билеты, нелюбезно пробасил:

– Ступайте в вагон третьего класса.

Ивась с узлом побежал впереди, а мама следом, держа за руку Петрика и Ганнусю.

– Вот тут, – остановился Ивась возле железной лесенки вагона, рядом с паровозом.

– Народу много набито? – осведомился Ивась у другого дядьки с бляхой на фуражке, рассматривающего билеты, протянутые на этот раз мамой. Он вроде был не такой важный, этот дядька, как тот, что не хотел пустить их в вагон.

В вагоне было полно-полным людей. Дымно, душно. Ни одного свободного местечка. Спасибо, одна пани с коротко подстриженными волосами, похожая на профессорку [1]1
  Профессорка – учительница.


[Закрыть], отодвинулась от окна и велела маме посадить Петрика.

Тут Петрик увидел стоящего под окном Ивася и изо всей силы заколотил кулаком по стеклу.

– Нельзя так, – дёрнула его за штаны Ганнуся.

А Петрик больше и не собирался стучать, Ивась его уже увидел, заулыбался и машет рукой.

Где-то глухо пробил колокол, а вслед за этим Петрика так швырнуло в сторону, что он едва не свалился на пол, да, к счастью, его один дядька в очках поймал.

И когда Петрик опять глянул в окно, там уже не было Ивася, только медленно, точно белый лебедь, мимо проплыло какое-то здание.

– Поехали, – прошептала Ганнуся и перекрестилась.

Долго, долго стоял Петрик, прильнув носом к толстому стеклу, каких в хатах на окнах не бывает.

За окном вагона мелькали леса, полустанки, пакгаузы, семафоры. Из полосатых будок выходили стрелочники с зелёными флажками…

Кто бы мог подумать, что мир так велик?

– Ганнуся, это чего у меня в глазе? – повернув голову к сестричке, спросил Петрик.

– Сажа, – ответила Ганнуся.

«Сажа. Вот дурёха, тут в поезде печка, что ли, есть? – думает Петрик. – Будто не видит, кругом одни деревянные лавы, люди на них сидят и лежат, а ещё узлы, мешки, чемоданы…»

Уставшего Петрика вдруг охватывает беспокойство. Зачем мама так много разговаривает с чужой панн «профессоркой»? Пусть она и уступила Петрику своё место возле окна, но всё равно, разве мама забыла, что наказывал Ивась, когда они ехали по лесу?

– Мама, – дрогнувшим от переживания голосом пытается остановить её Петрик.

Где там! И о чём она только шепчется с пани «профессоркой»?

Трудно описать, сколько волнений перенёс за дорогу Петрик с неосторожной мамой. Чуть она заговорит с кем-нибудь чужим, а у Петрика душа в пятки…

Эх, мама, брала бы она лучше пример с Петрика. Он не стал даже разговаривать с самым главным из главных на поезде дядькой, который прокалывает машинкой дырочки в билетах.

Дядька очень любезно спросил:

– А ваш билет, прошу пана пассажира.

Но Петрик, верный данному слову, сжал губы и молчал.

За него опять же ответила мама.

– У этого пассажира уже проверили билет, прошу пана…

Не мало мороки было с мамой и на пересадках. А их было целых три! И всюду мама подходила к чужим людям и заговаривала с ними.

Один раз даже к полицаю обратилась! Но всё же до Львова они добрались благополучно.

Оказывается, во Львове жил дядя Тарас, а Петрик и не подозревал о его существовании.

Дядя Тарас встретил их на вокзале. Эдакий великан, ещё повыше, чем татусь Петрика. И глаза у него были до того знакомые Петрику, что казалось, будто этого черноусого, с юношески улыбающимися глазами человека Петрик знал всю свою жизнь.

Одним словом, дядя Тарас с первого взгляда понравился Петрику. Он посадил его себе на плечо и понёс по перрону.

На привокзальной площади, за фонтаном, Петрик увидел настоящее чудо: по рельсам, без лошадей, бегали красные хатки с окошками, откуда выглядывали люди. Дядя Тарас занёс Петрика в одну такую хатку, за ним вошли туда мама с Ганнусей, все они уселись на длинной деревянной скамейке, а дядька с кожаной сумкой и железным орлом на шапке дёрнул за звонок над головой Петрика, и хатка поехала…

Как же отец отыщет их в этом огромном городе, где дома выше деревьев, а костёлы – ещё выше домов? А вдруг отец заблудится в этих запутанных улочках, как это однажды уже случилось с Петриком, когда он пошёл следом за дядькой, что под гитару пел по дворам «О, Донна Клара». Пани Андрииха сказала, что этот дядька когда-то был знаменитым артистом.

Да, Петрик заблудился, и никогда бы ему самому не отыскать дорогу назад. Петрика случайно увидел слесарь-сосед далеко от Краковской улицы, возле какого-то большого костёла, в ту минуту, когда на мостовой перед Петриком затормозила грузовая машина, везущая брёвна. Шофер стал ругаться, как пьяный, а вокруг собралась толпа.

– Замолчи, – сердито велел слесарь шофёру. – Не видишь, мальчишку насмерть напугал!

Слесарь взял Петрика за руку и повёл на трамвай. И они долго, долго ехали, а потом шли пешком через площадь с фонтанами и двумя каменными львами возле ратуши.

А дома слесарь скучным голосом рассказывал маме:

– Эх, пани Ковальчукова, ещё бы секунда – считайте, не было бы на свете вашего сыночка.

«Только бы дорогой татусь не заблудился, только бы не попал под «проклятую машину», – тревожно колотится сердце Петрика.

– Мама, поедем назад в Полесье, – шепчет он. – Татусь нас здесь не найдёт… Он тут заблудится…

Петрику видно снизу, как у мамы дрогнула губа.

Дарина вытерла о фартук руки и погладила Петрика по голове.

– Не бойся, сыночек… татусь нас найдёт…

А мама всегда говорит только правду, и Петрик успокаивается.