Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава седьмая. «Заказчики» дяди Тараса

Встретив на пороге растрёпанного Петрика с компрессом в одной руке, а другой поддерживающего штаны, тётя Марина изумлённо воскликнула:

– Ох, горюшко наше! Кто это тебя так? С кем это ты воевал?

– Они все убежали… – и, больше для самоуспокоения, добавил: – Мы с Франеком им надавали хорошенько!

– Снимай штанишки, я лямки пришью, – огорчённо качает головой тётя Марина.

Петрику стыдно стоять перед тётей Мариной без штанов, но он не знает, как это объяснить. А тут ещё затихшая было в пылу сражения боль внезапно напомнила о себе с такой силой, что всё пережитое показалось просто ничем.

– Хны-ы…

– Снимай, снимай, – приказывает тётя Марина. – И умойся.

Приходится подчиниться.

– Мама так старалась, шила ему штанишки, все пальцы поколола при этой лампе, а он… – упрекает тётя Марина. – Ещё раз узнаю, что ты дерёшься с мальчишками, полицию позову. Слышишь?

Петрик боится полицаев. На всякий случай он осведомляется о своей верной защитнице:

– Хны-ы… А где мама?

– Где ей, бедолахе, быть? Ходит, работу ищет, чтобы кормить такого разбойника.

«Нет, мама не скоро придёт, – думает Петрик, захлёбываясь слезами. – Будто нельзя ей искать эту работу где-то поближе, возле дома… А то уходит утром и возвращается, когда уже темно… А я, несчастный, весь день во дворе или на улице…»

Тётя Марина долго сердиться не умеет. Она осторожно обмывает Петрику лицо, утирает его полотенцем и ласково говорит:

– Ложись в постель. Я сейчас соли нагрею, насыплем в чулочек и приложим к щеке. Если уснёшь, боль как рукой снимет.

– Хны-ы… хны-ы, кто снимет?

– Сон. Он лучше всякого лекарства.

Но кому охота днём спать? Петрик ворочается с боку на бок, кряхтит, стонет, как старый дед.

– Тётя Марина, расскажи мне сказку. Добре? – наконец просит Петрик.

– Ладно уж, – смеётся лукавыми глазами тётя Марина, присаживаясь на топчан около Петрика.

– Какую же тебе рассказать?

– А ту. «Жил-был мужик, и было у него два сына…» Что мне на Полесье татусь рассказывал…

– Жил был мужик, и было у него два сына, – начинает сказку тётя. – Когда выросли сыны, отёл им сказывает:

– А не пора ли вам, хлопцы, за дело взяться?

Молчат сыны, не знают, какую себе работу выбрать.

– Ну ладно, пойдём, – говорит отец, – по свету походим, по земле побродим – поглядим, чем честный народ живёт.

Собрались и пошли.

Подходят к деревеньке какой-то. Видят – кузница. Поклонились кузнецу. Старший сын кузнецу подсобил лемех выковать.

А затем дальше двинулись.

Входят в село другое. Старший поглядел туда-сюда – не видать на селе кузницы. Он и говорит:

– Почему бы и туг кузницу не поставить? Я бы мог кузнецом остаться. Мне дело кузнечное по сердцу.

Обрадовался отец: нашёл, думает, старший сын место.

– Ладно, – говорит, – в путь добрый, быть тебе кузнецом – работным молодцом.

Поставил он сыну кузницу, тот за кузнечное дело и взялся. И люди его хвалить стали, и сам он доволен.

А младший всё никак себе работу по вкусу найти не может.

И вот идёт он с отцом лугом широким. А там – вол пасётся. До деревни далеко, пастуха не видать.

– А не начать ли мне, отец-батюшка, волов красть? – сын меньший спрашивает. – Работа эта лёгкая, и каждый день мясо будет.

– Кради, – вздыхает отец. – Затем я тебя и вожу чтобы ты себе дело выбрал.

Взял сын вола да и погнал домой. А отец говорит:

– Подожди меня на опушке, мне в деревню заглянуть надобно: там свояк мой живёт…

Ведёт сын вола да всё оглядывается: не гонится ли кто за ним? Пока до леса довёл – аж тошно от страха стало.

Подождал он у опушки, пока отец воротился, и погнали они вместе вола домой.

Зарезали дома вола, сняли с него шкуру и стали мясо варить. Наварили, а отец и говорит сыну:

– Вот что, сынок, давай-ка сначала снимем мерки да посмотрим, кто из нас от этого вола раздобреет.

Взял он шнурок и смерил шею себе и сыну.

Сели за стол. Отец ест спокойно, а сын всё на двери поглядывает: не идёт ли кто вола искать? Залает собака, пройдёт ли кто, проедет мимо хаты – сын хвать мясо да в чулан прячется. А у самого руки и ноги дрожат… И пошло так день за днём. Съели они вола.

– А теперь, – говорит отец, – давай шеи мерить: кто ж из нас раздобрел?

И что же? У отца шея вдвое потолстела, а у сына – похудела вдвое.

Сын диву даётся:

– Это отчего, почему?

– А оттого, что ты вола краденого ел, – отвечает отец.

– А ты?

– Я-то хозяину за вола уплатил и ел, как своего. Потому и потолстел. А ты как сядешь за стол, страх тебе сразу на шею прыг – и душит! Оттого она и похудела. Краденым, брат, сыт не будешь!

– Я тоже буду кузнецом, – сквозь дремоту шепчет Петрик. – Как татусь…

И снится Петрику отец, большой, сильный, с добрыми прищуренными глазами…

Отец и Петрик, тайком от ясновельможного пана, плывут на лодке к острову, где под старой ивой одно заветное местечко: там водится тьма-тьмущая рыб.

Ярко светит солнце, поют птицы, и нигде не видать лесника с собаками.

И вдруг Петрику становится зябко, он начинает весь дрожать…

«Как стало сумрачно, холодно», – с тревогой замечает отец, поглядывая на потемневшее небо.

А над озером низко нависли тучи, цепляясь грязными космами за верхушки камыша… Блеснула в тучах молния, бабахнул гром, и небо точно раскололось.

«Гляди, татусь», – поражённо вскрикивает Петрик, показывая рукой на остров, охваченный огнём.

«Пожар, – озабоченно говорит отец, – надо плыть назад…»

…И вот они уже по горло в воде. Отец одной рукой прижимает к себе Петрика, а другой держится за лодку. Холодный ветер с дождём сечёт и сечёт их…

…Как хорошо, что Петрик и отец вдруг очутились в кузне… Никто не раздувает меха, не звенят молотки, тихо так… На полу вокруг отца сидят мужики в тулупах и лаптях. Они бедные, у них нет денег купить валенки. А за маленьким заиндевевшим оконцем кузни завывает метель.

Отец – человек общительный и любит людей. Мужики это ценят, они с молчаливым уважением слушают его. Отец тихо читает им какую-то маленькую тоненькую книжку с красной звёздочкой на обложке.

Петрик открывает глаза.

«Это всё мне приснилось», – с сожалением думает Петрик.

И он уже готов снова сомкнуть веки, лишь бы ещё разочек, хотя бы во сне взглянуть на любимого отца. Ведь Петрик так за ним истосковался…

Чей-то тяжёлый вздох заставляет Петрика приподнять от подушки голову и в ту же минуту он замечает сидящего около стола чужого стриженного дядьку, который что-то быстро-быстро пишет на листке бумаги. У дядьки хмурое лицо очень уставшего человека.

На дверях в мастерской зазвонил колокольчик.

Дядька глянул на ходики, поспешно спрятал в карман свою бумагу и карандаш. Тяжёлой поступью он подошёл к кровати тёти Марины и, как был в одежде и сапогах, завалился на чистенькое голубое покрывало.

Это было такое возмутительное нахальство со стороны чужого дядьки, что у Петрика даже дух захватило.

А дядька, как ни в чём не бывало, притворился, что спит и громко захрапел: «Хр-рр! Хр-рр! Хр-рр!»

Из-за ситцевой занавески показались дядя Тарас и ещё какая-то незнакомая Петрику женщина вся в чёрном. Петрик догадался – она монашка.

Как-то Петрик и Ганнуся проходили мимо монастыря, а из калиточки в высокой каменной стене вышли две сморщенные старухи с чёрными книжками в руках. Одеты они были совсем не по-людски, а на голове у них белели шапки вроде огромных грибов.

Ганнуся шепнула: «Это монашки. В руках у них молитвенники и чётки».

Монашка, которую дядя Тарас завёл в комнату, была молодая, красивая, совсем не похожая на тел страшных ведьм, каких Петрик увидел тогда у калиточки монастыря.

«Наверно, это тоже заказчица», – решил Петрик, видя, что дядя Тарас достал из шкапчика в стене свёрток и отдал ей.

Дядя Тарас что-то тихо сказал «заказчице», но что именно, Петрик не расслышал из-за храпа дядьки, завалившегося на чужую кровать.

Не в силах выдержать такого нахальства и обмана, Петрик вскочил на ноги и возмущённо крикнул:

– Дядя Тарас, не верьте ему, он не спит!

– А ты сам почему не спишь? – неласково спросил дядя Тарас. – Живо, марш в постель, а то я тебя шпандырем угощу!

Сконфуженный Петрик снова залез под одеяло.

Едва за монашкой прозвенел колокольчик, дядя Тарас вернулся из мастерской в комнату. Не глядя на Петрика, он подошёл к чужому дядьке и, к великому удивлению Петрика, не только не согнал того с кровати, а миролюбиво наклонился к дядькиному уху и что-то прошептал. После этого дядька встал, аккуратненько разгладил примятую постель и почему-то надел себе на стриженную голову серую фетровую шляпу дяди Тараса.

И только бы это!

Он ещё, нахал эдакий, присвоил себе ту красивую книжку с вытесненным распятием на обложке, которую монашка оставила дяде Тарасу.

Когда дядька ушёл, Петрик обиженно заявил:

– Я вот всё скажу тёте Марине… И как заказчик твой с ногами завалился на кровать… и как шляпу твою унёс… и как книжечку присвоил…

– Смилуйся, хлопче, – виновато взмолился дядя Тарас, сразу став совсем другим. – Разве ты хочешь, чтобы тётя Марина отодрала меня шпандырем? Ты же знаешь, какая она сердитая?

«Всё это он зря выдумывает на тётю Марину, – хмурит брови Петрик. – Она добрая… И потом тётя Марина маленькая, слабая, где у неё такая сила, чтобы отодрать шпандырем такого громадного дядю?..»

Но Петрик уже знает – взрослым нельзя говорить, что они обманывают, поэтому он только упрямо угрожает.

– Скажу…

– Так вот ты какой неблагодарный? – обиженным тоном упрекает дядя Тарас. – Кто на прошлой неделе свалил с окна бутылку молока? Не ты? И кто потом все осколочки с пола пособирал? Кто вытер тряпкой пол, чтобы тётя Марина даже ничего не заметила? Не я это сделал? И, в конце концов, кто сбегал в молочную лавку и купил бутылку молока, точнёхонько такую же, как ты разбил?..

Да, это чистая правда… Да, тётя Марина до сих пор не знает про ту беду с молоком… И разве в одном только этом деле дядя Тарас выручил Петрика?..

– Очень-то надо мне рассказывать… Ты не бойся, дядя Тарас, ей-богу, я буду крепко держать язык за зубами. Добре? – с горячей поспешностью заверяет Петрик. – Я умею, мама меня научила. Добре?

Дядя Тарас, наклонив голову, смотрит теперь уже без укора, с ласковой полуулыбкой, будто он издалека наблюдает за Петриком. Это он всегда так смотрит, если о чём-то задумается.

А коммунист-подпольщик Тарас Стебленко, глядя на племянника, думал о том, что, пожалуй, надо быть осмотрительным с этим «маленьким Шерлоком Холмсом». Ведь никто не хранит тайны лучше того, кто её не знает. Даже убелённым сединою людям порой легче держать на языке горящий уголь, нежели тайну…

Нежно потрепав племянника по плечу, Тарас Стебленко уходит к себе за перегородку, откуда вскоре Петрик слышит привычный стук сапожного молотка.

Глава восьмая. Есть на свете Москва!

«Хуже всего – быть больным, – думает Петрик, – А что? Приятно, что ли, когда тебя ведут к пану доктору, где в комнате сильно пахнет лекарствами, а из шкафа со стеклянными дверцами зловеще поблёскивают разные щипцы и железные палочки с крючками на кончиках… Правда, неплохо бы ещё разок посидеть в кресле с мягким кожаным сидением и подлокотниками. Но… а та злобная машина с колесом и иголкой на кончике длинного шнура?! Бррр!»

Нет, ни за что на свете Петрик не хочет больше знаться с докторами, которые за все пережитые страхи и мучения ещё берут с людей деньги.

Да, да, Петрик сам видел, как дядя Тарас расплачивался с паном доктором. И это в такое трудное время, когда все заказчики, точно сговорившись, просят дядю Тараса починять им в долг сандалеты, туфли, ну и, конечно, разные там старые шкрабы.

Разве виноват дядя Тарас, что какие-то там правые социалисты помогли придти к власти в Польше пилсудчикам?

– Пилсудчики – отъявленные враги рабочего класса, они довели страну до неслыханного разорения и нищеты, – сказал один дядин заказчик. А дядя Тарас к этому добавил:

– Да, всё больше и больше сгущается смрад фашизма.

Про смрад Петрик понял, а про фашизм – нет.

Конечно, если тётя Марина не усылает Петрика погулять во двор, когда заходят в мастерскую «заказчики», так Петрику всё слышно через фанерную перегородку, о чём говорят в мастерской.

Вчера, например, тот самый стриженный заказчик, который присвоил шляпу дяди Тараса, очень ругал какого-то кровавого Муссолини. Этого Муссолини он называл и по-другому: «фашист», «чёрное зло фашизма», «фашистская собака».

Дядя Тарас тоже говорил что-то непонятное про Германию, про какого-то бесноватого Гитлера, захватившего власть. А потом дядя Тарас сказал очень понятно: «Есть на свете Москва!»

Вечером, когда пришла с работы Ганнуся, а тётя Марина с мамой ушли узнавать насчёт подённой работы для мамы, да и дядя Тарас тоже куда-то ушёл, Петрик спросил:

– Ганнуся, фашисты – это собаки? Они такие, как бульдог «Танго» из четырнадцатой квартиры или ещё пострашнее?

– Тсс, тихо, – цыкнула Ганнуся, при этом сильно дёрнув Петрика за рукав рубашки. – Ты это где слыхал, дурак? Не твоего это ума дело… нельзя так говорить, слышишь?

– Не глухой я, слышу, – огрызнулся Петрик, обиженно шевеля бровками. Он терпеть не мог, если на него цыкали и дёргали за рубашку.

Хорошо, Петрик не будет больше этого слова произносить, раз Ганнуся так волнуется.

«Скорее всего, «фашист» – это ругательство», – решает Петрик.

– Я больше не буду. Добре? – покраснев, обещает Петрик. – Ты маме не скажешь, Ганнуся. Добре?

– Вот и умник, я не скажу, – соглашается сестра.

Один раз с Петриком уже произошла некрасивая история. На улице пьяный дрогаль яростно бил кнутом лошадь и сквернословил. Петрик прибежал домой и повторил то, что выкрикивал пьяница. Мама очень закричала на Петрика и пригрозила оторвать ему язык, если Петрик когда-нибудь ещё повторит эти отвратительные слова.

Ганнуся носит по комнате Тымошика и поёт ему песню.

– Ганнуся, а Москва… это где? – громко спрашивает Петрик, вспомнив слова дяди Тараса.

Песня умолкает на полуслове. Ганнуся присаживается с ребёнком на топчан, и её большие мечтательные глаза устремляются в сторону окна. Она заговорила совсем тихо.

– Это там… Ты видел, Петрик, откуда всходит солнце.

Нет, Петрик на это никогда не обращал внимания. Да и где тут из подвала увидишь восход солнца?

– Это там, в Советском Союзе… Татусь мне рассказывал… Там есть Кремль, а на его башнях всегда горят большие-пребольшие красные звёзды…

– А зачем?

Ганнуся подумала и сказала:

– Чтобы всем бедным людям на земле было издалека видно Москву. Там свобода… Там дети не голодают и все они ходят в школу учиться…

Заплакал Тымошик.

«Вот какой! Не ласт поговорить», – впервые рассердился на братика Петрик.

Ганнуся развернула мальчика, сменила пелёнку и снова заходила с ним по комнате, чтобы Тымошик уснул.

Ясно, Ганнуся больше не настроена рассказывать. Она тихо поёт и думает, думает…

Надо ложиться спать Петрик сам расстегивает лямки на штанишках, бережно складывает их на табурете возле топчана и ныряет под одеяло. Он спит с мамой и Ганнусей на топчане. Когда он просыпается, Ганнуси уже нет дома, она уходит в бар «Тибор» на работу. А мама теперь все время дома. Из-за какого-то «проклятого кризиса», который отнимает у людей работу и кусок хлеба, мама больше не ходит искать работу.

«Наверно, он очень злой и страшный этот «Кризис», если его даже мама боится», – думает Петрик.

Что это мама и тётя Марина вымеривают сантиметром на столе?

Петрик быстро натягивает штанишки, прыгает с топчана, залезает на табуретку и узнает Ганнусино старенькое цветастое сатиновое платье.

– Починяете? – деловито осведомляется Петрик.

– Будем шить Тымошику платьице, – отвечает мама.

– Ха-ха! Разве он девочка? Мальчикам стыдно в платьях, – солидно возражает Петрик.

– Маленьким удобно, – говорит мама, озадаченно вертя в руках выкройку. – Ты тоже в платьице бегал, когда мы жили в селе.

– В платьице? – недовольно хмурит бровки Петрик. – Хорошо ещё, что Мироська этого не слышит, а то бы задразнил, – волнуется Петрик. – А если Мироська тоже «из мужиков», так он тоже в платьице бегал? – внезапно осеняет Петрика догадка.

Да, да, сам Данько-пират хвастался Франеку, будто бы в селе у них была громадная паровая мельница. Но однажды отец так огрел поленом по голове своего рабочего, что тот и «отдал богу душу». Конечно, тут полиция, суд и всякие-разные там адвокаты. Но мать Данька-пирата выгодно продала мельницу, через адвокатов откупилась у судьев, да и в город. Скоро отец Данька-пирата откупит у владельца этот каменный дом, где они живут теперь, наденет новый костюм, прицепит часы с золотой цепочкой на жилете и будет себе ходить по квартирам и самолично с жильцов деньги взимать. А там, где теперь сапожная мастерская дяди Тараса, Данько-пират говорил, его отец откроет мебельный магазин, это очень выгодно…

– Тётя Марина, почему дядя Тарас не открывает мебельный магазин? – спрашивает Петрик. – Это очень выгодно…

– У нас нет денег, Петрик, мы бедные, – коротко и ясно объясняет тётя Марина.

– Зачем бедные? – опять же не совсем ясно Петрику.

– А-ах, – вздыхает невольно мама, – шёл бы ты лучше на свежий воздух.

– Тётя Марина, «Кризис», он кто? Как людоед или ещё страшнее?

Тётя Марина не отвечает. Она еще не умеет кроить, только учится; она боится, как бы ей не испортить…

– «Кризис», он где живёт? – допытывается Петрик.

– Ну, хватит голову нам морочить, – сердится мама. – Марш живо во двор!

Петрик стоит один в тёмном коридоре. Прежде здесь горела электрическая лампочка, а теперь из за этого проклятого «Кризиса» соседи отказались платить свою долю за электричество.

Дня три назад явился монтёр в синем комбинезоне и повесил пломбу на счётчик.

Он сказал:

– Выключил свет. Живите себе при свечках в этих пещерах, авось подожжёте дом, а владелец получит страховые.

И, рассерженный, ушёл, будто у людей есть деньги, а они нарочно не хотят платить за электричество.

Петрик замер около своих дверей. Вдруг этот «Кризис» притаился где-то тут в темноте и ка-а-ак бросится на беззащитного Петрика, ка-а-ак проглотит его живьём… Пусть тогда мама поищет своего сыночка… пусть польёт горькие слёзы, что выставила его за дверь…

Страх мечется в груди Петрика, но жажда к жизни гораздо сильнее.

– Гей, «Кризис»… У меня есть левонверт! – дрогнувшим голосом роняет в темноту Петрик. – Я тебя застрелю…

Для большей убедительности Петрик упрямо нагибает голову и, сделав из пальцев «левонверт», прицеливается. Авось этот «Кризис» в темноте не разглядит обмана.

– Паф-ф! Паф-ф! Паф-ф!

Но даже после этого Петрик не может считать себя в безопасности.

Почти не дыша, он бросается в темноту и бежит. На первой же ступеньке лестницы, ведущей во двор, Петрик оступился и упал, содрав с колена кожу.

Угрюмый день без солнца кажется Петрику сказочно-чудесным после всего только что пережитого в тёмном коридоре.

Нет, ни за что теперь Петрик не будет холить домой со двора! Только с улицы, только через мастерскую…

Как это часто бывает, решение рождается внезапно, и Петрик бежит в гости к пани Андриихе. У них хорошо, просторно, можно даже в комнате в классы поиграть с Юлькой Пани Андрииха разрешает рисовать углём на цементном полу классы. Она только сердится, если Франек иногда забирается на кровать с непомытыми ногами.

У них всего-навсего одна кровать, в ней спит пани Андрииха со всеми детьми. Мусорщику стелят на железном сундуке, а. Владек, как говорит пани Андрииха, не гордый парень, он спит на полу. Кроме кровати и сундука. В бывшем гараже стоят стол и две деревянные скамейки Петрику очень нравится белый шкафчик. Его сделал своими руками. Владек, он даже позволил Петрику раза два поводить кистью, когда, окрашивал этот шкафчик масляной краской. Но ценнее всего в доме своих друзей Петрик считает разноцветные круглые баночки из-под какао. Семья мусорщика пьёт из этих баночек «каву». И еще у них есть огромная низка деревянных прищепок для белья. Пани Андрииха, когда повесит сушить бельё, всегда велит Юльке следить, чтобы мальчишки не покрали прищепок.

– Садись за стол, Петрик, будешь с нами обедать, – гостеприимно встречает пани Андрииха.

– Я уже ел суп с бобами, – спешит сообщить Петрик.

– А картошку разве не хочешь?

– Хочу, – честно признаётся Петрик, вопреки материнскому наказу деликатно отказываться, если пани Андрииха начнёт приглашать Петрика к столу. Мама объяснила, что у пани Андриихи в доме страшная нужда, просто удивительно, как они едва сводят концы с концами. Им самим нечего есть. Но мама, видно, не знала, что у них имеется картошка.

Вбегает Франек.

– Я сегодня заработал двадцать грошей! – радостно объявляет он, ставя около дверей ящик со щётками и ваксой.

– Мой руки, помощник, и садись за стол, – очень ласково говорит ему мать. – Сегодня больше не надо работать, отдохни.

– Не до отдыха, можно в воскресенье бездельничать, – солидно говорит Франек, умываясь под рукомойником.

О, скорей бы уже Петрик тоже начал зарабатывать и помогать маме.

Пани Андрииха усаживает Петрика между Юлькой и Франеком. Минуты трепетного ожидания тянутся целую вечность. Но вот, наконец, пани Андрииха ставит перед Петриком тарелочку с картошкой, окутанной белым паром.

– Ешь, – говорит она, – ешь на здоровье.

И сразу же Петрик допускает два досадных промаха. Во-первых, он совсем позабыл помолиться и жадно принялся за еду.

Юлька это увидела, сделала страшные глаза и стукнула Петрика ложкой по лбу, при этом довольно громко напугав:

– За это тебя пан бог покарает!

Во-вторых, Петрик торопливо сунул в рот маленькую картофелинку. Она была очень горячая, и Петрик, задрав вверх голову, невольно издал звук, вроде: «га-га-га!»

Юлька увидела это и крикнула, как пастух на овцу:

– Назад! Назад в тарелку выплюнь… Что ты, гусь? Ха-ха-ха!

Юлька весело смеялась, пока Франек внушительно не подёргал её за жиденькую косичку.

Ах, Юлька, она, должно быть, не знала, что язык – самое опасное оружие, и рана от ножа залечивается куда легче, чем от злого слова.

Пристыженный Петрик сразу затосковал в гостях. Ему захотелось домой. Но долг приличия требовал подождать, пока пани Андрииха встанет из-за стола.

И Петрик крепче сжал губы, чтобы не выдать их предательской дрожи.