Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава седьмая. В лесу

Олесь жил у дедушки Сильвестра. Домик старого охотника стоял на лесистом берегу Верещицы, далеко от графского дома и в стороне от села. Крестьяне часто заходили за советами и лекарствами к старому Сильвестру, который изготавливал эти лекарства из разных трав.

Узнав дедушку ближе, Олесь крепко привязался к нему. Мальчик изумлялся, как это он может всё предугадывать. Например, в самый ясный солнечный день дедушка вдруг покачает головой и скажет:

– Будет дождь, будет ненастье…

А через несколько часов, действительно, по воде в речке, по листве деревьев застучит дождь. И льёт он потом два-три дня подряд.

– Дедусь, а как вы узнали, что будет дождь?

– Это и ты можешь наперёд знать.

– Скажите!

– Ну, так слушай. Как увидишь, что пчёлы облепили жёлтую акацию, то к дождю.

– Да ну?

– Так, так. Всегда знай, перед ясной и сухой погодой в цветах жёлтой акации мало выделяется сладкого нектара. А как приближается непогода, – много. Вот и кружатся возле неё пчёлы. Понял?

Как-то дедушка заметил:

– Гляди, Лесь, рыба ушла на дно и стоит там, как мёртвая. То перед бурей.

И они едва успели вернуться домой, как разразилась буря.

После всего пережитого в городе, потеряв всех, Олесь почему-то жил в постоянной тревоге, боясь, что с дедушкой что-нибудь может случиться. Он ни на шаг не отходил от старика, даже не подозревая, как это бесило графского управляющего, человека подозрительного, жёлчного, с лицом, похожим на морду хорька.

– Всё с мальчишкой няньчишься, – шипел он на Сильвестра.

– На всём свете я один только у него и остался. Сиротинка он круглая, – оправдывался Сильвестр.

Вскоре Олесь научился помогать дедушке очищать графские ставки от жаб и разных мелких сорных рыб. В этих ставках выращивались зеркальные карпы.

Правда, попробовать этого карпа Олесю так ни разу не пришлось. Уж очень строг был графский управляющий. Он так и ходил по пятам за стариком и мальчиком, словно у тех только и было на уме, что таскать графских карпов.

– Пусть пан управитель ими подавится, – хмуро плевался Олесь.

– У него своё на уме. Выслеживает, вынюхивает. Разные люди теперь по лесу ходят… А вдруг старый Сильвестр кому помог, спрятал, подкармливает… Соображаешь?

– Ах, вот она какая политика!

В свободное от работы время Сильвестр и Олесь брали удочки, садились в утлую, совсем почерневшую от времени лодчонку и, спрятавшись в прибрежном тростнике, ловили карасей. Их здесь водилась тьма-тьмущая.

Ещё не было случая, чтобы Сильвестр и мальчик возвращались домой с пустыми руками. Одним словом, пока не голодали.

Богаты леса графские! Начинаются они сразу за левым холмистым берегом Верещицы и, кажется, нет им конца и края. До войны много зверя и птицы в них водилось. Тут были и кабаны, и козы, а зайцев – не счесть!

На время охоты управляющий всегда назначал Сильвестра главным гаевым [19]19
  Загонщиком.


[Закрыть]. Это было трудное занятие, не по годам дедушке. Надо было бегать по лесу, как собака, поднимать зверя и направлять его под выстрел пана стрелка. Но что поделаешь, так приказывал граф, перечить было нельзя. Да и в самом деле, кто же лучше Сильвестра знал лес, звериные тропы, ходы и выходы зверя?

В это утро управляющий, распахнув ударом ноги дверь, вошел в хату.

– Тут ты, старый? – спросил он, хотя прекрасно видел, что Сильвестр и внук сидят за столом и хлебают из миски уху.

– Карпом лакомитесь? – спросил он.

Сильвестр промолчал.

– Эге, голубчик, – пристально глядя на Олеся, внезапно проговорил управляющий, – да ты силён, как бык! Нечего тебе деду мешать, да графский хлеб даром есть… В Лелеховку на наш лесопильный завод работать пойдёшь! Там коней водить будешь.

– Побоитесь бога, пане управитель, – испуганно забормотал старик. – С вашего тартака [20]20
  Лесопилка.


[Закрыть]его могут угнать в Неметчину… Люди говорят, уже и таких угоняют…

– Не болтай чепухи! – раздражённо, жёстким тоном, надменно бросил управляющий. – Завтра с утра пусть явится!

И, не взглянув на старика, вышел, шумно захлопнув дверь.

– На вот, выкуси! – свирепо вскочил дедушка, показав кукиш. – Ох, кровосос!.. Так, так… Пойду к графу, в ноги поклонюсь…

– Станете унижаться, дедушка, я от вас утеку!.. Плевать на этого графа и на этого управителя…

– Ах ты, господи! Да ты ещё не знаешь нашего змеюку-управителя… Это он тебя в Неметчину хочет угнать… Он с немцами заодно… Ох ты!.. Не было его тут, ирода, около двух лет, так народ голову поднял… Люди нарадоваться не могли… Как утекли граф и управитель в Варшаву, а тут, значит, советы зашли. Землю меж бедняков поделили… Пришли к твоему деду военные люди в зелёных фуражках, говорят: «Дедусь, а у вас хата вот-вот повалится…» Хорошие то были люди, внучек…

– Советские пограничники, – задумчиво промолвил мальчик.

– Одного… всего израненною… – голос Сильвестра упал до шёпота, – прячет у себя за кузней Петро Мороз… Я ему лекарствами помогаю.

– Вот здорово!

– Ты только смотри…

– За кого вы меня, дедусь, принимаете? – даже обиделся Олесь.

Эсэсовский карательный отряд обрушился на Лелеховку внезапно. С громкой бранью, толкая крестьян в спины прикладами автоматов, эсэсовцы гнали мужчин, женщин, стариков и детей к небольшому лесистому холму, под которым стояла хата кузнеца Петра Мороза.

Толпа у холма всё росла, росла, и голоса, теперь уже тихие, отдельные робкие возгласы, сдавленный шёпот, крик ребёнка сливались в гневный шум, какой царит в старом лесу перед бурей.

– Боже, они обливают Петра бензином! – испуганно крикнул кто-то в толпе. И сразу стало тихо, так тихо, что было слышно, как гудит за лесом лесопилка.

– Душегубы… – с болью прошептал Сильвестр, прижимая к себе внука.

Высокого роста, на целую голову выше своих палачей силач Петро Мороз смотрел с грозным презрением на тесно обступивших его гитлеровцев. Могучие руки кузнеца были выкручены и связаны за спиной, а на груди болталась доска с надписью: «Я партизан!»

Петра Мороза привязали к белой берёзе недалеко от его хаты. И вдруг, как по команде, каратели отскочили от берёзы. В то же мгновенье и кузнец, и белый ствол дерева вспыхнули.

– Дедушка! – ахнул Олесь.

Толпа глухо застонала. И тогда-то первым бросился на вооружённого до зубов карателя смуглолицый Степан Козак. Он вырвал у солдата автомат и, уложив на месте двух палачей, устремился к живому факелу, крича:

– Тушите! Тушите! Люди-и!..

Но не успел Степан Козак подбежать к берёзе, как упал, сражённый автоматной очередью…

Догадываясь, кто донёс немцам на Петра Мороза, Сильвестр понимал, что управляющий графа на этом не остановится.

– Нельзя нам назад до хаты… Схватят они меня, Лесь…

– Бежим в лес, дедушка. Там они нас не найдут.

И они благополучно скрылись в лесной чаще.

Дедушка был в лесу, как в родной хате. Каждую тропинку знал, казалось, с каждой птицей был знаком. Шли уже часов пять, когда Олесь не выдержал и спросил:

– Куда мы идём, дедусь?

– До одного моего друга, тихо ответил старик, с трудом дыша от усталости. – Да, годы своё берут… Видишь, одышка мучает…

– Так вы трохи отдохните.

Дедушка остановился и насторожённо стал прислушиваться. Сделал знак, чтобы Олесь ложился. Притаился и сам.

Хватаясь руками за ветки и поддерживая друг друга, брели двое в полосатых штанах и куртках.

– Лагерники… – прошептал Олесь.

А через несколько минут Юра уже обнимал Олеся, и, не замечая, как текут по щекам слёзы, торопливо, словно боялся, что не успеет рассказать о всех пережитых ужасах, говорил, говорил, говорил…

– Ов-а, хлопцы, больно одёжа ваша меня пугает, – озадаченно качал головой Сильвестр. – А помочь вам, ясное дело, надо…

Лесничий был другом детства Сильвестра Борандия, любил его, как родного брата, но даже он побоялся дать приют беглецам в полосатой одежде.

– У меня тут поблизости немцы. Слышите?.. Это они бросают в озеро гранаты, глушат рыбу… Как нагрянут сюда, найдут, мне капут!

– Не спрячешь, погибнут хлопцы, – хмуро проговорил старый Сильвестр.

После трудной душевной борьбы, лесник сжалился над беглецами, пустил их на чердак. Дав им туда ведро волы, немного хлеба и сушёных яблок, он замкнул Юру и Франека на чердаке.

Минуло две недели, но немцы не навещали домик лесника, будто забыли, что он существует.

– А всё же надо уходить, – сказал как-то Франек. – У меня во Львове дядя Стах живёт…

– Я во Львов не пойду, – отрицательно качнул головой Юра. – Хочу к партизанам. Слышал, лесник говорил, они где-то тут близко…

Было решено, что Франек и Олесь утром следующего дня начнут добираться во Львов. Это была очень тяжёлая задача, потому что поезда теперь ходили только военные.

Юра в серых холщёвых штанах и постолах, старенькой свитке и высокой чёрной бараньем шапке был похож на местного паренька. В мешке за плечами лежало несколько чёрных сухарей и топорик, подаренный лесником.

– Когда кончится война, я вернусь и поблагодарю вас, добрые люди, – низко поклонился старикам Юра.

Сильвестр обнял юношу, поцеловал в голову и сказал.

– Возвращайся, сынок, живой и здоровый.

Глава восьмая. Бандиты

Юра, помня наказ старого Сильвестра Борандия, избегал больших дорог, обходил стороной сёла.

Много прошло дней и ночей, пока, наконец, мальчик достиг Цуманских лесов. И чем глубже продирался он в непроходимую чащу с вековыми деревьями, закрывавшими собой дневной свет, тем радостнее стучало сердце. Изнурённый тяжким путём, Юра горячо верил, что здесь он непременно встретит тех, кого так долго искал.

Не раз напряжённый слух его улавливал что-то похожее на человеческие голоса. Тогда он бросался вперёд, но сколько ни шёл, партизан не было…

Однажды, это было на рассвете, Юре ясно послышался совсем близко приглушённый шёпот.

– Люди-и!

Юра, не помня себя от радости, позабыв всякую осторожность, бросился в гущу ивняка, где клубился предрассветный туман. И тут он по пояс провалился в холодную болотную воду.

Завязнув в топком илистом дне, Юра напрягал все свои силы, чтобы дотянуться к веткам ивы, и, ухватившись за них двумя руками, с огромным трудом выбрался из болота.

– Люди-и-и! – в отчаянии позвал Юра, без сил лёжа в ивняке.

– И-и-и-и! – отозвалось эхо и замерло где-то в лесной чаще.

И снова он брёл по зелёному безмолвию леса, оставляя дымящиеся следы босых ног на росистой траве.

Губы его потрескались и кровоточили. Его трясло, как в лихорадке. Но он упорно шёл дальше, с трудом волоча распухшие ноги.

За густой кроной деревьев Юра часто по нескольку дней не видел неба, и потому разразившаяся буря обрушилась на него неожиданно.

Лес угрожающе шумел, трещал, стонал. Охнул гром, и словно на лес опрокинулось целое море. Стало темно, как вечером. Через несколько минут мальчик уже промок до нитки.

К счастью, ему удалось набрести на дуб, в стволе которого было дупло. Туда Юра и забрался. Не разгибаясь, просидел он в дупле всю ночь.

Буря пронеслась, оставив даже в этой дремучей глуши поваленные деревья. Дуб, укрывший в своём дупле мальчика, склонился на бок, и тёмные лохматые корни его стали видны из-под земли.

И опять в путь.

«А не повернул ли я в обратную сторону, как это уже случилось однажды?..» – с тревогой подумал Юра.

Но к полдню лес начал редеть, и мальчик увидел небольшую поляну, всю белую от ромашек. Он почти побежал туда. В ромашках, сверкая на солнце, весело журчала узенькая неглубокая речка.

Юра разделся, разложил рубашку и штаны на солнце, а сам залез по пояс в речку, надеясь поймать какую-нибудь рыбу или найти рака.

– А-а-а! – испуганно кто-то вскрикнул в камышах. В то же мгновенье Юра встретился с круглыми от ужаса глазами худенькой девочки в рваном платье. В руках у неё свирепо бились две курицы.

– На помо-о-ощь! – срывающимся голоском закричала девочка, бросаясь прочь.

И прежде чем Юра успел понять, почему так испугалась она, появилась её мать. В одной руке она держала грудного ребёнка, а в другой топор.

– Иди сюда, дочка, – позвала девочку женщина и тут же обратилась к Юре.

– Где они?

– Кто? – не понял мальчик.

– Бандиты.

– Я никого здесь не встречал…

Лагерный номер на руке мальчика – это тавро смерти, которое наводило на людей страх и ужас, без слов сказало польке, кто этот мальчик и откуда он сюда пришёл. И она рассказала Юре, что прошлой ночью на их деревню налетела банда атамана Антонюка. Ограбив жителей, бандиты подожгли деревню. Почти все крестьяне убиты. Ей с детьми чудом удалось спастись, они спрятались в подвале под баней.

Теперь она с детьми пробиралась в Ровно, к своей матери.

– Мы уже спать легли, – говорила она Юре, устремив взгляд в одну точку, не выпуская из рук топора, – когда видим – халупа напротив горит. Я бросилась к дверям, а муж на двор. Так они его около порога и зарубили… Пять польских деревень этот Антонюк сравнял уже с землёй, а людей вырезал. И детей, и всех, всех… Там, – показала она головой, – в нашей деревне только головешки дымятся. И как только на всё то смотрит пан бог…

– Мама, пусть этот мальчик пойдёт с нами в Ровно, – сказала девочка.

– Нет, нет, у меня другая дорога, – возразил Юра. – Я ищу партизан…

– Помоги тебе матерь божья, сынок. Только, скажу я тебе, не ходи в лес, страшно!

– Я буду осторожен…

– Храни тебя матерь божья, – прошептала девочка, глядя на Юру лучистыми серыми глазами.

Они расстались.

Юра уже долго шёл один и думал: «Странно, прошёл столько лесом и никого не встретил…»

За соснами садилось солнце, когда кто-то резко окликнул его.

– Стой!

К Юре подбежало трое. Один из них был мальчик лет пятнадцати-шестнадцати.

«Данько-пират», – мысленно ахнул Юра.

– Ты что за птица? – крикнул Данько, дулом автомата тыча Юре в бок.

– А ты сам кто? – подавляя испуг, спросил Юра.

– Кто я? – лихо свистнул Данько, не узнавая Юру и подмигивая одноглазому с трезубом на чёрной высокой шапке. – А ну, скажи ему, кто я такой!

– Из пистоля, чи як?

– Хо-хо-хо – тыча Юре в живот автоматом, загоготал во всё горло Данько-пират. – Вот боягуз! Не бойсь. Хо-хо-хо! – и грязно выругался, обдавая Юру перегаром самогона.

«Пьяный!» – решил Юра.

– Ну, что глаза пялишь, – Данько вдруг истерично хлестнул нагайкой одноглазого бандита. А потом принялся хлестать кусты орешника. Израненные листья посыпались на лакированные сапоги Данька, принявшего гордую осанку. – Я тебе приказываю словами сказать… кто я есть!..

– На колени, – дико рявкнул одноглазый бандит и швырнул Юру в траву.

– Перед тобой сын нашего высокочтимого батька-атамана!

Юра ещё с первой минуты понял, на кого наскочил, и, стараясь сохранять хладнокровие, раздумывал, как вырваться от бандитов.

– Не смей ему вязать руки! Что он тебе поляк чи жид?.. Сам до нас пришёл…

С этими словами Данько ещё раз огрел одноглазого нагайкой по спине. Затем обнял Юру, и они повернули назад, видимо, к бандитскому логову.

– Пусть меня батька-атаман на месте прикончит, а я больше не пойду в разведку с этим сосунком! – плюнул от злости одноглазый бандит. – Того и гляди – с ним в беду угодишь!

– Идём к бате, – торопил Юру пьяный Данько. – У нас в лесу добре… Наплювал батя на ихнюю полицию! Мы теперь за самостийну Укр-р-раину… Ты из автомата палить умеешь?. Нет?. Ничего, я тебя научу!.. Видишь, новенький автомат, немецкий. Мы за самостийну Укр-р-раину… кр-р-ровь проливаем.

Юра оглянулся.

– Чуешь, – шепнул он, – говорят, будто идет на нашу землю невиданная силища партизан.

– Брешут!.. То наши переодеваются в русских… истребляют пар-р-ртизан… У батька такой приказ от самого гауляйтера Коха… А той Кох – заместитель самого Гитлера, понял?

Пройдя ещё метров двести, Юра спросил:

– Далеко нам ещё идти?

– Не очень…

– Чуешь, давай помогу тебе нести автомат.

– Хитрый, шельма…

Данько, словно что-то припоминая, уставился мутными глазами на Юру.

– Ты…

Но Юра вдруг набросился на пьяного Данька и заткнул ему рот шапкой. В следующее мгновение автомат уже был в руках Юры.

Сняв с Данька ремень, Юра привязал им к дереву атаманского сынка и, оглядевшись по сторонам, бросился в чащу леса.

Глава девятая. К волку в пасть

Юра потерял счёт дням и ночам своего скитания по лесу. Он уже не мог держаться на ногах и полз, пока, наконец, лес расступился.

«Шоссейная дорога…» – мелькнуло в затуманенном сознании беглеца, и в то же мгновение он лишился чувств.

Так Юра лежал в пыли на дороге, когда, едва не наехав на него, резко затормозила легковая машина немецкой марки «Оппель-капитан».

– Что там ещё, Пауль?

– Мальчик, – отозвался сидящий за рулём обер-лейтенант.

Обер-лейтенант вышел из машины. Он молод, красив, прекрасно сложён.

– Ауфштеген [21]21
  Встать!


[Закрыть]!

Мальчик не шелохнулся.

Заслышав сирену приближающейся сзади машины, обер-лейтенант поднял слабо застонавшего мальчика и понёс в машину.

Юра открыл глаза уже в комнате. Прямо в лицо ему с ослепительной улыбкой смотрел немецкий обер-лейтенант.

Юноша простонал и снова уронил голову на подушку.

– Ду зольст шлафен [22]22
  Ты должен спать!


[Закрыть]! – тихо проговорил обер-лейтенант, укрывая Юру клетчатым пледом.

Обер-лейтенант вышел, оставив дверь полуоткрытой.

«Не запер… Кто этот немец?.. Где я? Как попал на эту кушетку?..» – мучительно старался вспомнить Юра.

Но вспомнить он ничего не мог.

Вошла худощавая женщина в голубом фартуке, неся в руках поднос, на котором поблёскивал кофейник.

– Где я? – слабым голосом спросил мальчик.

Казалось, незнакомка не слышала этого вопроса. Она налила в беленькую чашечку кофе, положила туда сахар, размешала и поднесла к бескровным губам Юры.

– Кто вы?

– Фрау Лотта. Ду зольст кафе тринкен [23]23
  Ты должен выпить кофе.


[Закрыть].

Юра упрямо сжал губы и слабой рукой отвёл от себя чашечку.

На следующее утро обер-лейтенант убедился, что мальчик не прикасается и к козьему молоку, специально раздобытому для него.

– Ты зашем не кушайт, камрад?

«Волк тебе камрад!..» – подумал Юра, притворяясь спящим.

– О, ду люген [24]24
  Ах ты лгунишка!


[Закрыть]! Я вишу, ты не спит… Варум, пешему глаза закроешь? Пошему не кофоришь?

– Ну, не сплю, – хмуро отозвался Юра.

– Почему обманывайт? – с лукавой усмешкой спросил обер-лейтенант. – Слушайт, их бин Пауль Зиберт… Имейт до тебе, мальшик, один дело.

– У меня с фашистами нет никаких дел…

– Найн, найн, их бин кайне фашист [25]25
  Нет, нет, я не фашист.


[Закрыть], – протестующе махнул рукой обер-лейтенант. – Я бежим до партизан…

Едва заметный румянец проступил на бледных щеках Юры.

«Теперь ясно, зачем я ему понадобился… Он принимает меня за партизана…»

– Не знаю, где партизаны. А знал бы, всё равно не сказал!

Мужественный ответ понравился Паулю Зиберту, но в этом он сознался Юре уже много времени спустя.

Юра быстро поправлялся.

Однажды, гуляя в саду, окружавшем этот небольшой особняк на тихой, утопающей в зелени улице, Юра увидел через открытое окно Пауля Зиберта и… нет, нет, сомнения быть не могло. Второй человек – это Тарас Стебленко, дядя Петрика…

И Юра понял: ему не нужно искать партизан в лесу. Он уже давно живёт с ними под одной крышей.

Конечно, кроме Тараса Стебленко, мальчик не знает настоящих имён и фамилий тех, кто навещает этот особняк. Ему так же неизвестно, куда иногда исчезает обер-лейтенант. Но мальчик чувствует; Пауль Зиберт всё время начеку, его постоянный спутник – смертельная опасность.

Юра не задаёт никаких вопросов фрау Лотте. Она скажет только то, что сочтёт нужным. Говорить в этом доме приходится только на немецком языке. Соседи на улице знают, что Юра (впрочем, теперь его зовут Освальд) приходится фрау Лотте племянником. Вот когда Юра по-настоящему мог оценить всю пользу школьного кружка, где они дополнительно изучали немецкий и французский языки. Иногда они ставили спектакли, и Стефа уверяла, что Юра «прямо типичный немец!»

Однажды Юра усердно напомаживал бреолином успевшие уже отрасти светло-каштановые волосы, приучая их лежать гладко наверх, как лежат волосы у Пауля Знберта. Вот за этим занятием его и застал и ванной комнате обер-лейтенант.

– Сегодня, Освальд, ты мне будешь нужен…

В нескольких словах он объяснил мальчику, что от него требуется.

Через полчаса они уже шли по оживлённой, полной движения Дойчештрассе, направляясь к двору рейхскомиссара Эриха Коха, наместника Гитлера на оккупированной Украине.

Кто мог предположить, что этот статный, прилизанный обер-лейтенант с надменной осанкой, так безупречно владеющий немецким языком, – отважный советский разведчик Николай Кузнецов! Не знал этого и Юра. Он был убеждён, что Пауль Зиберт – немец-коммунист, помогающий партизанам. Не знал мальчик и того, что, может быть, в последний раз он видит этого человека, решившего, пусть даже ценою своей жизни, покончить с палачом, обрекавшим тысячи и тысячи советских людей на муки и страдания, расстрелы и виселицы.

Слишком надёжно охраняли дворец правителя «дистрикт Галициен» отборные эсэсовцы, чтобы партизаны могли открыто напасть.

– Ну вот, мой мальчик, мы уже пришли, – проговорил Пауль Зиберт, останавливаясь в аллее сквера, неподалёку от белого дома с колоннами. – Садись на эту скамейку. Отсюда тебе хорошо видны электрические часы. Если через сорок минут я не выйду, возвращайся и передай фрау Лотте то, что я тебя просил.

– Хорошо.

– Прощай.

– До свидания.

Эрих Кох любезно принял Пауля Знберта, представившегося земляком рейхскомиссара.

После нескольких вопросов, а на них советский разведчик отвечал без запинки, Эрих Кох, откинув со лба рыжеватую прядь, припомнил, что действительно когда-то встречался с отцом обер-лейтенанта. Нашлись и общие знакомые. И пока Эрих Кох говорил, раскуривая сигару, мысль Николая Кузнецова работала с лихорадочной быстротой: «Допустим, этих четырёх охранников можно бы перестрелять… Но дрессированные овчарки, что лежат на ковре у ног Коха… Они не сводят с меня глаз… следят за каждым движением… Стоит только сунуть руку в карман, как овчарки набросятся и растерзают в клочья, прежде чем успеешь сделать первый выстрел…»

А в это время Юра нетерпеливо ёрзал на скамейке в сквере, охваченный смятением и тревогой. Минут пять назад он увидел быстро идущего по аллее оберштурмбанфюрера. Когда тот подходил к скамейке, где сидел Юра, его догнал солдат и сказал:

– Герр оберштурмбанфюрер Данцигер, вас просит вернуться герр рейхскомиссар.

«Мартын Ткачук!» – едва не вскрикнул Юра.

Оберштурмбанфюрер повернулся и торопливо зашагал к дворцу, откуда через десять минут должен был выйти Пауль Зиберт.

«Да, да, да, это Мартын Ткачук… Монах, который стрелял в Петрика… Значит, когда-то он выдавал себя за поляка… Затем украинца, узника Берёзы… А он – немец!.. Оберштурмбанфюрер СС Данцигер. Данцигер…»

Никогда ещё минуты не казались такими невыносимо долгими.

«Наконец-то! Вон идёт Пауль Зиберт…»

Разведчику достаточно было взглянуть на бледного, растерянного мальчика, чтобы понять его душевное состояние, но прежде чем Юра успел что-либо сказать, Пауль Зиберт положил ему руку на плечо и, улыбаясь, тихо сказал:

– Поговорим дома.