Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава шестая. Сердце не камень

Нет, такой беды с Петриком ни разу не приключалось. Ни с того ни с сего у него разболелись зубы. И сразу все, все до единого, хоть ложись на пол и кричи! Но Петрик не станет этого делать, всё равно не поможет, а только разбудишь Тымошика, который спит в люльке.

Ах, какой Тымошик счастливый! У него ещё нет ни одного зубика и он может себе спокойно спать. А тут, сперва всю ночь кусали проклятые клопы, а потом разболелись эти зубы…

Скорчившись на топчане, Петрик тихо и жалобно всхлипывает. Он уже не раз в страхе дотрагивался рукой до лба, желая убедиться, уж не лезут ли у него глаза на лоб. Ведь Андрииха часто жалуется, будто по ночам у неё так ломит поясницу, что «аж глаза на лоб лезут».

– Цыть! Будешь ты сидеть тихо или нет? – чуть ли не сквозь слёзы говорит мама. – Видишь, плита, окаянная, дымит… Вот заварю шалфей, пополощешь, боль и уймётся.

За перегородкой смолкает стук молотка.

– Петро, поди сюда, – зовёт дядя Тарас.

Петрик с распухшим от слёз лицом заходит в мастерскую.

Дядя Тарас участливо вытирает Петрику нос своим синеньким в белые горохи платочком, подводит племянника ближе к окну, за которым то и дело мелькают ноги прохожих, и велит раскрыть рот.

От дяди Тараса сильно пахнет табаком.

– Эге-ге, да стоит ли так переживать из-за пустячного дела? – искренне изумляется дядя Тарас. – Болит-то у тебя всего-навсего один молочный зубик, вот эдакий мизерный….

– А-а… за-а-ачем… болит? – спрашивает Петрик.

Дядя Тарас призадумывается. Быть может, в эту минуту его гнетёт мысль, что, пожалуй, в их тёмном и сыром жилье у Петрика могут заболеть не только зубы…

– Ну-ка, тронь зуб, не шатается? Вот так…

– Не-е…

И Петрик опять чуть-чуть всхлипнул.

– Да, это хуже, – озадаченно говорит дядя Тарас. – А то бы мы его ниткой зацепили и ррр-аз. Ни чуба нет, ни боли. Я мальчонкой все молочные зубы так повытягал.

Тут усы дяди Тараса раздвинулись от широкой улыбки, и Петрик увидел у дяди металлические зубы.

Петрик спросил:

– А потом у тебя железные повырастали? Да?

– Нет, хлопче… белые, ровные повырастали… А эти вот, можно сказать, подарочек от полицаев.

– За что они тебе дали?

– А за вкус к свободе, – как-то не совсем понятно ответил дядя, при этом так усмехнулся, что тёмный рубец на его правой щеке задёргался.

– Полицаи добрые, что ли? – с сомнением вздохнул Петрик.

– О да, на этот счёт они щедрые…

– А я не стану просить у них зубик, они плохие люди, – неожиданно заявляет Петрик.

Большой, тёплой ладонью Тарас Стебленко нежно треплет волосы племянника и несёт его за перегородку.

– Дарцю, готов у тебя шалфей?

– Вот пусть немножко остынет.

То заваривает, то пусть остынет! Да разве мама не знает, что у Петрика так болит, так болит?..

Дядя Тарас сам руководит полосканием.

– Ну, правда, уже не болит? – с надеждой заглядывает мама в глаза Петрику.

Где там! Так дёргает, так дёргает, что Петрик в ужасе хватается за лоб, уверенный, что наступает роковая минута: сейчас глаза его окажутся на лбу. Мужество покидает Петрика, он ревёт во всё горло.

Мама торопливо делает Петрику компресс и хочет уложить сына в постель. Но дядя Тарас другого мнения, он советует выпустить Петрика на свежий воздух: мол, заиграется с детьми, а боль и пройдёт. Мама берёт Петрика за руку и выводит через тёмный коридор во двор.

– Беги к Юльке, видишь, вон она играется с Ясеком, – говорит мама.

И пока она стояла, Петрик без опаски пробежал мимо «острова», где «пираты» гоняли свой тряпочный мяч.

Петрику казалось, что Юлька богатая! У неё так много разных флакончиков и пустых спичечных коробочек. Она даже обладает беленьким мраморным амурчиком с крылышками, только с отбитой головкой.

Пожалуй, Юльке и не возразишь, что быть мусорщиком не так уж плохо. Во-первых, никогда не будешь безработным: мусор всегда во дворах накапливается; а во-вторых, среди мусора и хлама можно найти не только губную гармонику, маленькое ведёрочке и лопатку, а разные-всякие вещи, в том числе туфли и башмаки. Только, конечно, их надо починять, чтобы потом продавать на толкучке.

По мнению Петрика, Юлькин отец довольно часто находит разные-всякие туфли и башмаки, а старший брат Юльки. Владек приносит их починять, чтобы потом на толкучку… А то чего бы. Владек так часто заходил в мастерскую к дяде Тарасу.

Как-то, по просьбе дяди Тараса, Петрик собирал на полу в мастерской деревянные и малюсенькие железные гвоздики. Перед ним стояли на полу две одинаковые продолговатые жестяные коробочки. Надо было не спутать – деревянные гвоздики бросать в одну коробку, железные – в другую. В тот самый момент, когда Петрик очутился в трудном, можно сказать, опасном положении, не зная, как выбраться из-под верстака, куда он незаметно заполз на животе, вдруг зазвонил колокольчик на дверях, и кто-то вошёл. По голосу Петрик сразу узнал Владека. Видно, он шёл очень быстро и сейчас, едва дыша, шептал что-то совсем непонятное: «Миколу взяли прямо с завода «Контакт»… В дефензиве пытали…»

И вдруг он почему-то смолк, будто чем-то подавился. А когда Петрик, весь красный и потный, наконец-то выбрался из беды. Владек уже говорил совсем понятно: «Юльке шесть лет скоро минет, а девочка за всю свою жизнь не носила башмаков». И Владек очень просил дядю Тараса как-нибудь стачать пару башмаков для Юльки из рукавов старой солдатской шинели.

Ого-го! Дядя Тарас всё умеет… Если бы Петрик своими глазами не видел, как дядя Тарас долго вертел на доске рукава от шинели, он бы ни за что на свете не поверил, что Юлькины башмачки сделаны из рукавов. Чудо, какие они славненькие получились! Носочки из коричневой кожи и все в дырочках, отворотики тоже из кожи и в дырочках, правда, подошвы чёрные – они из резины, и пани Андрииха говорит, это совсем не то, что на кожаных подмётках, но зато пряжечки… Скорее всего эти пряжечки из чистого золота, говорила Юлька. Юлька жалеет их надевать, она с ними спит, как с куклой, и укрывает их по ночам ватным одеялом, будто они живые, что ли, и могут простудиться. Вот дурёха!..

– Бедненький, у тебя болит ушко? – спрашивает Юлька и улыбается чуть смущенно и одновременно ласково.

– Зуб у меня болит, – тяжело вздыхает Петрик.

– Это кто-то глянул на тебя недобрым глазом, – авторитетно говорит Юлька.

– Скорей всего от сладостей, – заключает пани Андрииха, которая неподалёку полощет в корыте бельё.

Только она ошибается, Петрик уже давным-давно не грыз сахар. А конфеты ему дядя Тарас всего лишь два раза покупал, по семь штучек в хрустящем зелёненьком кулёчке. И Петрик угощал Франека, Юльку и их братика Ясека, это пани Андрииха сама видела.

Правда, тётя Марина, когда варит Тымошику манную сладкую кашку, она всегда немножко даёт и Петрику…

Недалеко от гаража появляется Мироська. Как ни в чём не бывало он пальцем манит к себе Петрика.

Незлопамятный Петрик бежит к нему.

– Давай милиться, – предлагает Мироська и выставляет мизинец правой руки.

– Сперва отдай биту, – диктует условие мира Петрик.

Мироська запускает руку в карман своих модных штанов на лямках с двумя перепоночками на груди и на спине, извлекает захваченную биту и возвращает законному владельцу.

Мизинцы сцеплены, и наступает мир.

Но надолго ли?

– Петлик, не иглай с Юлькой.

– Почему?

– Они же поляки, – почему-то делает свирепое лицо Мироська.

Что правда, то правда, Петрик не совсем понял, почему не надо играть с поляками. Он вообще ещё никогда не задумывался над этим… Конечно, прежде Юлька и Франек говорили как-то непонятно для Петрика, а теперь Петрик привык и всё понимает по-ихнему, по-польски.

– Мой папа не позволяет иглать с поляками. Он сказал, что Юлька и Фланек влаги, – заявляет Мироська.

Да, Петрик знает, что такое враги: это очень нехорошие люди, например, полицаи и даже Мироськина мама, которая запретила девочкам устраивать под окном «театр» и всегда наговаривает молочницам на пани Андрииху разную неправду, чтобы они ей не давали в долг молока. Пани Андрииха так и говорит: маклерша – её первый злейший враг. И сын маклерши Данько-пират – всем враг. Он злобный и мстительный, его все мальчишки на Краковской улице ненавидят. Это первый зачинщик драк и распрей, мастер на всякие пакостные штучки… А Франек, Юлька и красивый, сильный их брат. Владек, который так ласков с Петриком, разве они могут быть врагами?

Конечно, во дворе есть много девочек, куда симпатичнее, чем рыжеватая, веснущатая Юлька, у которой глаза синие, как кофта, а ручки тоненькие, как палочки. Что ж с того?

«Не тот красив, у кого лицо красивое, а тот, у кого душа прекрасная», – утешала тётя Марина слесаршу, когда её муж выписался из больницы с изуродованным лицом. Этого слесаря все во яворе уважают, говорят, когда в одной квартире загорелся газ, он, рискуя своей жизнью, спас двух детей, а сам вот как пострадал…

Наверно, у Юльки тоже прекрасная душа. Если во двор заходят нищие, она всегда что-нибудь подаёт. Юлька жалеет всех, даже страшного бульдога «Танго», когда «пираты», забравшись на акацию, осыпают собаку тучей стрел.

Уже сколько раз Юлька предлагала Петрику взять на память самую драгоценную свою игрушку – амурчика без головы…

И может быть, Петрик должен считать врагом панну Ванду, живущую в мансарде со своей старушкой матерью? Ту самую панну Ванду, что устроила Ганнусю помощницей посудомойки в баре «Тибор»? Пятнадцать девочек хотели поступить на это место, а взяли Ганнусю, потому что её привела сюда панна Ванда. «Ах, Мироськин татусь просто ничего не понимает», – делает вывод Петрик, радостно отмечая в душе, что дядя Тарас не ошибался: у Петрика и вправду теперь не так уж болит зуб.

– Ты куда идёшь? – поинтересовался Мироська, видя, что Петрик побежал к воротам.

– В бар «Тибор», – напустив на себя важность, отозвался Петрик.

Через десять минут Петрик уже заходит в бар, но с чёрного хода, откуда благоухают такие дразнящие ароматы кухни, что он невольно проглатывает голодную слюну.

Самое главное, чтобы Петрика не заметила «крашеная холера». Так называет пани Франческа буфетчицу, которая наливает за стойкой пиво. Она такая: высокая, вся накрашенная, волосы у неё, как солома, и завитые. Ганнуся говорит, они тоже покрашенные.

Как-то Ганнуся сказала маме:

– Буфетчица вся фальшивая. Эта крашеная холера держит пана Тибора под своим каблуком. Пани Франческа ума не приложит, что хозяин нашёл в этой выдре?

Мама только пожала плечами:

– Два сапога пара и на одну ногу.

А Петрику до ужаса хотелось поглядеть, как толстый венгерец пан Тибор лежит у буфетчицы «под каблуком».

На другой же день, долго не думая, Петрик прибежал в бар, незаметно залез под стойку и тут же чуть не оглох от жуткого визга буфетчицы. Она так брыкнула ногой, угодив Петрику по голове, что у бедняжки аж искры из глаз посыпались. Но это ещё что! Мало ей было крутить Петрику уши, обзывать его всякими нехорошими словами. Буфетчица ещё наврала всем, будто Петрик хотел ограбить кассу.

Хорошо, мама ей не поверила. Смешно даже, разве мама не знает, что её Петрик никогда не возьмёт чужого? Но взбучка ему была крепкая, и бегать в бар запрещалось под страхом остаться без головы.

Конечно, мама может сделать с Петриком что угодно, её воля, но ждать Ганнусю до позднего вечера, ждать, когда сестричка принесёт ему обещанные корочки от сыра, он не в силах.

Ганнуся не станет сердиться за то, что он пришёл, главное, чтобы не заприметила его тут буфетчица.

Забежать сразу в посудомойку не хочется, охота заглянуть в подковообразный коридор с тремя входами в зал, откуда слышится музыка и пение панны Ванды.

 
Я не стану тебя огорчать.
Пусть навеки останется тайной.
Что устал я так долго скучать
И думать о встрече случайной…
 

Через полуоткрытую дверь Петрик видит на подмостках стройную златокудрую панну Ванду. Ох же и красивая она в длинном газовом платье с блёстками…

Заметив приближающегося кельнера, Петрик мигом закрывает дверь и бросается в посудомойку.

Здесь, гремя посудой, хозяйничает пани Франческа, а Ганнуся ей помогает.

Петрик вежливо здоровается с пани Франческой. Он её совсем не боится, она добрая.

– Зачем ты пришёл? – испуганно всплескивает мокрыми руками Ганнуся. – Я же сказала тебе, вечером принесу.

Петрику нечего сказать, он смущённо молчит.

– Зубки? – гремя тарелками, сочувственно спрашивает пани Франческа.

– Угу, – кивает Петрик.

– Сейчас же беги домой, – просит Ганнуся. – Если мама узнает…

– Дай сперва корочки.

Ганнуся сильно краснеет. Ей неловко, что Петрик так откровенно об этом говорит.

Дурачок, он ещё не понимает, как Ганнусе мучительно стыдно подбирать остатки в тарелках и поспешно съедать их… Как стыдно собирать в карман клеёнчатого передника корочки сыра или половинку яичка, чтобы тайком от дяди Тараса, тёти Марины и даже мамы порадовать маленького брата…

Тётка Франческа протягивает Петрику кусочек белой булочки, намазанной чем-то чёрным, вроде смолы.

– Это бутерброд с паюсной икрой, – объясняет она. – Какой-то панок носом закрутил, не съел. А мы люди не гордые, всё съедим. Да, Петрик?

Бутерброд пахнет селёдкой и необыкновенно вкусен. Он в сто раз вкуснее, чем корочки сыра! Однако Петрик не забывает попросить у сестры корочки, за которыми явился.

– Держи, – поспешно суёт ему в карман жменьку корочек Ганнуся. – Только дома никому не говори. Добре?

– Ей-богу, я не скажу, – божится Петрик, – чтобы меня гром убил…

Этой клятве Петрик научился у Франека, который ещё и не такие клятвы знает.

Недалеко от бара Петрика догоняет прямой, как палка, со втянутыми щеками фонарщик. Он тоже живёт в одном коридоре с Петриком.

Увидев, что Петрик уплетает корочки от сыра, фонарщик спросил:

– Разве твой дядя выиграл по лотерейному билету?

– Чего? – не понял Петрик.

– Я говорю, твой дядя разбогател?

– Вы же знаете, прошу пана, мой дядя сапожник, мы ваши соседи, – подняв на фонарщика большие лучисто-карие с весёлыми искринками глаза, вежливо напоминает Петрик, думая, что старик это забыл.

– Да, да, я знаю, что твой дядя – сапожник, – широко улыбается фонарщик. – И я от души радуюсь, что вы имеете средства покупать сыр. Ведь он теперь так вздорожал… А что не вздорожало? Ах, какие трудные времена приходится переживать… Даже за суррогатный кофе изволь платить по повышенной иене… А вкус сыра я даже позабыл, не могу покупать…

– Мы не покупаем, – поспешил заверить Петрик. – Эти корочки моя сестричка Ганнуся собирает с тарелочек в баре «Тибор».

Вслед за тем Петрик поспешно достал из кармана все до единой корочки и великодушно протянул фонарщику.

– Ешьте на здоровье, прошу пана… я уже наелся, – солгал Петрик.

– Дай бог тебе здоровья, хлопче, – погладил Петрика по голове фонарщик.

Но корочек он почему-то не захотел брать. А зря, это они только сперва кажутся такими горькими и немножко свечкой пахнут, а потом – ничего, вкусные…

Фонарщик пошарил рукой в своей матерчатой сумке, вынул оттуда небольшой хрустящий целлофановый кулёчек и высыпал на ладошки Петрика сложенные лодочкой три белоснежных «рафинадика».

– Когда у тебя пройдут зубки, выпьешь сладкий кофе, – сказал добрый старик.

«Наверно, только взрослые люди могут долго терпеть, чтобы не съесть сахар», – думает Петрик, провожая глазами удаляющегося фонарщика.

Кривясь от боли, Петрик тут же сгрыз один кусочек. Два остальных он решил поделить между дядей Тарасом и тётей Мариной. А мама? Она может обидеться, подумает, что Петрик её не любит… Нет, мама не возьмёт, она скажет, чтобы отдать Тымошику. Хорошо, но у него ещё нет ни одного зубика, а сахар твёрдый как камень…

Петрик забежал во двор и стал невольным свидетелем безотрадной картины. Впрочем, кое-кого из соседей, глядящих вниз из окон и балконов, ссора у бывшего гаража потешает.

Пани Андрииха лупит мусорщика. Испуганная Юлька и золотушный Ясек ревут, обливаясь слезами.

– Ах ты, синерожий пьяница! – охрипшим голосом надрывно кричит пани Андрииха. – А чтоб тебя уже труна от меня забрала! В доме нужда такая, что хоть петлю на шею, а он, ирод, последний пиджак пропил! И ещё смеяться?! Смеяться?! Я уже едва ноги волочу, а ты пропивать?! Пропивать?! Да лучше мне умереть, люди добрые, чем глядеть на этого батяра-пропойцу. И он ещё смеётся!

– Мария-Терезия… крулева моя… – молит мусорщик, – беды моей ради, только не стукай ты меня по башке…

Мусорщик падает на землю и ползает у ног Андриихи. А сам хохочет и хохочет…

Этот необычный для всегда угрюмого мужа смех заставляет Андрииху прекратить избиение. Она тревожно заглядывает мусорщику в лицо и бледнеет.

– Никак рехнулся…

И стоит как вкопанная, будто сразу онемев, с бессильно поникшими вдоль туловища большими натруженными руками.

Пользуясь наступившим затишьем, мусорщик, длинный и тощий, изнурённый алкоголем, вдруг вскакивает на ноги и, дико хохоча, бежит к воротам. Вслед за ним, по сигналу Данька-пирата, шумной воробьиной стаей снимается с места вся команда.

Петрик успевает сунуть в руку Юльке «рафинадик» и тоже бежит вслед за всеми к воротам.

Франек! Как хорошо, что он вернулся домой…

– А-а, кормилец! – отступает на шаг отец при виде сына.

– Ты опять пьяный? – горько вздыхает Франек.

– Пока ещё нет, – усмехается мусорщик. – Но буду…

Он подходит к высокому деревянному мусорному ящику и, запустив туда костлявую волосатую руку, достаёт газетный свёрток, перевязанный шпагатом.

– Ты что утащил из дома? – бросается к отцу Франек.

– Это моё… пиджак… Не трожь! Я матке сказал, что уже пропил…

– Не надо, отец, – вцепился в свёрток Франек. – У тебя другого больше нет…

– Пусти, щенок! – рассердился отец. – Не то оторву тебе голову.

При этих словах он так вывернул Франеку руку, что тот вскрикнул и присел.

Мусорщик выбежал на улицу и быстро-быстро зашагал по неровному, местами выщербленному дождями тротуару, зажав пол мышкой свёрток.

Франек погнался было за отцом, но на углу, возле газового фонаря, остановился. Тяжело дыша, он грозно крикнул:

– Вот только посмей опять напиться… Владек тебе этого не простит!

Мусорщик на какое-то мгновенье замедлил шаг, остановился, словно чего-то испугался, но тут же махнул рукой и ещё быстрее зашагал в сторону плошали Теодора, где обычно толпились спекулянты, маклера, скупщики старых и ворованных вещей.

Потрясённый всем увиденным, Петрик некоторое время стоял около входа в мастерскую дяди, где ветер раскачивал деревянный полакированный сапог, казавшийся настоящим. Что была зубная боль по сравнению с тем горем, какое сейчас испытывали его друзья там, в гараже?

Петрик снова забежал во двор и остолбенел. Около ворот сидит на своём чистильном ящике Франек, сгорбившись, как старик. Закрыв лицо руками, под свист и улюлюканье «пиратов» он судорожно рыдает, не обращая внимания на их дикую пляску.

Нет, Петрик не может этого перенести. Стиснув кулачки, он бросается на мучителей Франека.

– Пошли вон, дураки!

Возмущённые дерзостью Петрика, «пираты» в первую минуту даже растерялись.

– Ха, коня куют, а жаба ногу подставляет! Ну ты, шмаркач, курносый, – с глубочайшим презрением щелкнул Петрика по носу толстогубый Данько-пират. – Проваливай!

Петрик весь так и закипел. Нет, он не испугался. Не долго думая, размахнулся и заехал кулаком в живот Даньку-пирату.

Любивший учинять расправы главным образом чужими руками, Данько-пират и на этот раз приказал:

– Тадек, а ну конхвискуй у этого шмаркача конпресс!

Когда компресс очутился в руках Данька, последовал ещё более гнусный приказ.

– Рвите ему лямки на штанах!

Петрик предусмотрительно схватился обеими руками за свои штанишки, однако, не желая показать врагам, что ему стало чуть-чуть страшновато, сморщил нос и проговорил, подражая пани Андриихе:

– Вольно собаке на луну лаять!

– Ах, так? – ещё больше рассвирепел Данько-пират. – Будешь ты у меня ниже травы и тише воды… Хлопцы, снять ему штаны!

– Убирайтесь к дьяволу! – ринулся в битву Франек. – Не стыдно обижать маленького?

– А ты, Вавило, утирай рыло и проваливай дальше, – толкнул Франека в грудь Данько-пират.

Франеку удалось повалить Данька, и оба они покатились по земле, хрипя и выкрикивая проклятия.

Но всё же, невзирая на героическое сопротивление Франека и Петрика, приговор Данька-пирата был приведён в исполнение. Под отвратительные хихикания и бранные словечки Данька-пирата крашенные бязевые штанишки на лямках замелькали над головой Петрика, подобно тряпочному мячу «пиратов».

– Тру́сы! – крикнул возмущённый Франек. – Всем нападать на двоих? Подожди, подожди, Данько… я тебе ещё засвечу фонари под глазами… Ты у меня ещё поплачешь…

– Дураки! Дураки! – всё ещё крепясь, воинственно выкрикивал Петрик, при этом сыпя ударами направо и налево. – Я вот скажу дяде Тарасу, всё скажу! Отведаете шпандыря!

– Шкилет, брось ему за шиворот нашего стрр-рашного скрр-рапиёна, – злорадно ухмыляется Данько. – У скрр-рапиёнов хвост смертью пахнет… На хвосте иголка с ядом… Ка-ак вдарит хвостом… Жил и нету! Капут! Во имя бога, отца и сына, аминь!

И в то же мгновенье похолодевший от ужаса Петрик чувствует, как что-то, царапаясь, побежало по его спине.

Душераздирающий вопль огласил двор.

– Ма-а-а – ма-а-а!

Не зря говорят, трусость заразительна. Стоило только Даньку-пирату выскочить за ворота, как вся его команда бросилась врассыпную.

Франек возликовал. Торжествующе потрясая кулаками, он громко запел:

 
У труса в глазах двоится,
Трус своего хвоста боится!
 

Мироська оказался нахальнее всех: отбежав на сравнительно безопасную дистанцию, правда, далеко не воинственным тоном он принялся дразнить Петрика:

 
Лева-колова,
Дай молока!
Сколько стоит?
Два глоша!
 

Но нашим друзьям сейчас не до него. Они торопились изловить «скрр-рапиёна», который ползал по спине Петрика и, как опасался Франек, мог умертвить своим ядом каждую секунду.

– Виват! Не бойся, Петрик, – вскрикнул сам не свой от радости Франек, хватая под рубашкой друга иссиня-чёрного большущего жука, грозно шевелящего длинными усищами. – Вот, гляди, самый обнаковенный навозный жук.

– Он не кусается?

– Нет, что ты! Оторвать ему голову?

Сердце не камень. Петрик великодушно отпускает жука.