Текст книги "Тайна Высокого Замка"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава двенадцатая. Панне Ванде грозит опасность

Поправляя перед трюмо причёску, Ядвига Стожевская с напускным равнодушием спросила:

– Казимеж, кто эта женщина, с которой тебя сегодня видели в пассаже Миколяша?

– Немка, ты её не знаешь, – зевнул Данцигер, удобно развалившись на оттоманке.

– Лжёшь! – потемнела Ядвига. – Это была панна Ванда, бывшая певичка из бара «Тибор»! Ты опять-с ней встречался…

– Пани шпионит за мной?

Ядвига порывисто открыла портсигар и закурила.

– Я не позволю меня обманывать!..

– О, майн готт! – с развязной наглостью расхохотался Данцигер. – А что пани Ядвига, собственно говоря, хочет от меня? Разве она забыла, что мы с ней не венчались в кирхе, под звуки органа?

Ядвига властно скрестила руки на груди, и глаза её засветились коварством.

– Ах, вот как! А что пан скажет, если вдруг шефу гестапо станет известно, что оберштурмбанфюрер СС, старший следователь гестапо Данцигер – не немец?.. А всего лишь – тайный агент дефензивы Казимеж Войцех! М-мм?

Она торжествующе ждала мольбы о прощении. «Что, съел? – говорил её взгляд. – Теперь ты, Казимеж, поведёшь себя совсем по-другому».

Негромко, с явной издёвкой Данцигер спросил:

– Разве пани не знает: кто сочувствует евреям, карается как преступник? А пани Стожевская укрывала в своём доме не только еврейского ребёнка, но и детей расстрелянного партизана Михаля Ковальчука…

– Что?! – ужаснулась побледневшая Ядвига. – И это говоришь ты?.. Ты, заставивший меня держать их в моём доме?!

– Пани теряет драгоценное чувство юмора! – обворожительно улыбался рот Данцигера, тогда как глаза оставались колючехолодными. У пани есть доказательства, что я заставил её прятать в этом доме партизан?

– Рафинированный подлец!

– Между прочим, если пани Стожевская без трагических сцен покинет мой дом, я обещаю не преследовать её.

– Твой дом?.. – почти задохнулась Ядвига.

Однако в этот же вечер, роняя злые слёзы, она поспешно укладывала в чемодан самые необходимые вещи. И, наконец, положив перед Данцигером ключи, Ядвига Стожевская покинула свой дом, подобно ящерице, бросающей собственный хвост, попавший в зубы к хищнику.

Утром следующего дня превосходное настроение Данцигера омрачилось. Он был смущён ледяной холодностью своего шефа.

– Вы съели не один пуд соли с этими бандитами, а тайных ключей к их сердцам так и не смогли подобрать! Это не делает чести немецкому разведчику! – выкрикивал шеф. От спокойного и бесстрастного вида, который шеф гестапо бригаденфюрер СС Кацман старался всегда сохранять, не осталось и следа. Со злобной иронией он бросил в лицо Данцигеру: – Оберштурмбанфюрер, скажите, не за то ли вашу шею украшает вот этот рыцарский крест, что в дистрикте Галициен больше не существует никакой «Народной Гвардии»?! Не за то ли, что больше не существует никакого партизана Искры со своим сбродом?!

Оправившись от минутного замешательства, Данцигер ответил:

– Но, мой бригаденфюрер, я был совершенно убеждён, что Михаил Ковальчук и главарь партизан Искра – одно лицо. Уничтожив всю его группу…

– Никакого чёрта мы не уничтожили! – окончательно взорвался бригаденфюрер. – Здесь дело не в одном или двух главарях! – Запинаясь и выговаривая украинские слова с сильно немецким акцентом, шеф прочёл лежащую перед ним на столе листовку. – «Народная гвардия имени Ивана Франко» живёт и борется! Продажные души твердят, что нас нет, нас уничтожили. Но разве есть такая сила, чтобы уничтожила народ?

Фашисты забирают наших жён, детей, братьев на каторжные работы, а продажные украинские буржуазные националисты твердят: «Так нужно, это наши освободители». Гитлеровцы гонят цвет нашей молодёжи на войну, на убийство родных братьев, а бандеровцы и им подобные предатели говорят: «Иди, слушайся, это наши освободители!» Да, немецкие оккупанты действительно освобождают нас от имущества и от жизни, чтобы, когда нас не будет в живых, поселиться на наших плодородных землях и господствовать тут. Можем ли мы, украинцы, с этим согласиться!..»

Данцигера словно насквозь прошил острый взгляд шефа.

– А может быть, оберштурмбанфюрер, мы должны признаться, что покончить с «Народной Гвардией» вне нашей возможности?! И этот гнусный сброд, это грязное отребье будет безнаказанно пускать под откос наши воинские эшелоны?! Сжигать склады с продовольствием?! Нападать на лагеря и освобождать русских военнопленных?!

Данцигера всего передёрнуло при одной мысли об этом. Незачем было говорить шефу, тот и сам отлично знал, какой ценою Данцигеру удалось покончить с Ковальчуком и его людьми. Данцигер не сомневался, что Ковальчук играл далеко не второстепенную роль в действиях этой превосходно законспирированной подпольной организации, издающей под самым носом гестапо свои газеты и листовки, из которых львовяне узнают истинную обстановку на фронтах…

– Чего вы добились от дочери Ковальчука?

– Она в больнице, мой бригаденфюрер. Тиф.

– Ну, а эта ваша панна Ванда? Допустим, хитрая полька действительно не знает главарей подполья… Но кто скрывается под кличкой Искра – она знает! Привезите эту штучку сюда…

– Пока этого делать нельзя, мой бригаденфюрер, – осторожно возразил Данцигер. – На днях она отвозит в Ровно «русского командира», якобы бежавшего из Яновского лагеря.

– В Ровно? О, это интересно, – насторожился шеф. – Понимаю, где сатана сам не сможет, впереди себя женщину пошлёт. Старо, как мир… Но эффект может быть самым неожиданным… Кто этот «русский»?

– Наш разведчик Конрад Мюнцер.

– Превосходно, – смягчаясь, заговорил шеф. – Итак, я вижу, вы тоже пришли к убеждению, что центр «Народной Гвардии» следует искать не здесь, а в Ровно. Это очень крупная, широко разветвлённая организация. Доказательством тому могут служить их дерзкие, хорошо продуманные операции. Вы сами поедете в Ровно, не передоверяйте другим.

Но гестаповцы ошибались. Партизанская организация «Народная гвардия имени Ивана Франко», которая не давала оккупантам покоя, не была ещё связана с генеральным штабом партизанского движения, не имела она никакой связи и с партизанскими соединениями, оперировавшими в лесах на Волыни.

Данцигер не сомневался, что панна Ванда, попавшая в расставленные им тенёта, явится тем «заветным ключиком», который откроет ему дверь в партизанское подполье.

Не ведал злодей, что всего лишь маленький просчёт в коварном плане заставит его дорого расплатиться за свою опрометчивость.

Да, иногда в кавалерке (так принято среди местного населения называть однокомнатную квартирку с кухней и ванной) не раз находил убежище Франек. И панна Ванда понимала, что грозит ей, если гестаповцы найдут здесь отважного мстителя с ковыльным пушком на щеках.

Быть может, она догадывалась, что Франек, за которым так яростно охотятся гитлеровцы, и есть один из тех, кого называют «Народная Гвардия». Но юноша почему-то не посвящал её в свою тайну, и она не считала себя вправе о чём-либо спрашивать.

Однажды, когда Франек с наступлением темноты прощался, она удержала его.

– Побудь до завтра. Я достану для тебя денег.

– Спасибо, но мне нужно идти.

– Где тебя искать, Франек? Ведь у тебя нет ни гроша, как ты будешь питаться?..

– О, мой дом крыт небом, а обнесён ветром, – с напускной бесшабашностью ответил юноша. – А хлеб да вода – молодецкая еда!

Потом, вдруг став очень серьёзным, Франек сказал:

– Вандзя, когда мне сюда нельзя будет приходить, ты… повесь на окне свой белый шарф.

– Что это ты ещё выдумал?

– Я знаю, ты встречаешься с одним человеком… Возможно, тебе было бы приятнее видеться с ним не на улице, а в своём доме, а я мешаю…

– Ты плохо обо мне думаешь. Франек, – с ноткой обиды в голосе качнула головой девушка. – Возьми ключ от двери моей квартиры. Здесь ты всегда желанный гость.

– Тогда позволь мне спросить у тебя: кто этот человек?

– Партизан. И больше я тебе ничего не могу сказать, Франек.

– Ты ему обо мне ничего не говорила?

– Что ты!

– Спасибо…

Уже несколько раз панна Ванда встречалась с Данцигером по вечерам и, уступая его просьбам, на часик заходила в какое-нибудь кафе.

Могла ли она знать, что перед ней сидит палач, руководивший операцией «Эйнзацгруппы С», которая в ночь с 3 на 4 июля 1941 года по заранее составленным «чёрным спискам» зверски расстреляла всех выдающихся учёных Львова? Что каждый день в кровавом застенке гестапо он лично пытает ни в чём не повинных людей, схваченных по доносу или подозрению?

В этот вечер, заметив особенно усталый взгляд Данцигера, девушка встревоженно спросила, не болен ли он.

– О, нет… – задумчиво вздохнул ловкий лицемер. – Я озабочен судьбой одного русского командира. Он бежал из Яновского лагеря смерти. Его разыскивают. Оставаться во Львове ему опасно…

– У меня есть друзья в Ровно. Они не откажутся помочь…

Данцигер внутренне весь затрепетал от радости, но с озабоченным тоном проронил:

– А вдруг они всё же не захотят рисковать и выдадут нас?

– Что вы! Это очень порядочные люди. Старушка – задушевная подруга моей покойной матери…

– И кто ещё? – поспешно спросил Данцигер, уловив некоторое смущение девушки.

– У неё есть сын.

– Молодой?

– Да, он врач…

– И, конечно, влюблён в вас?

– Почему вы так думаете?

– Панна Ванда… – страстно прошептал Данцигер. – Вы сама белый снег любви… Неужели вы не догадываетесь, что я ещё тогда… когда вы пели в баре «Тибор», полюбил вас? Ради вас я…

– Не надо, – прервала его девушка. – Уметь высказать, насколько любишь, значит мало любить. Так ещё когда-то сказал Петрарка.

– Но, панна Ванда, – Данцигер превосходно изобразил страдание и растерянность на своём лице.

– Пока не кончится эта война, пока мой народ не будет свободен, в моём сердце – баррикады, пан Казимеж, – без улыбки, тихо проговорила девушка. – Мне пора домой.

Данцигер расплатился, и они вышли на затемнённую улицу.

– Когда и где я встречусь с русским командиром? – тихо спросила панна Ванда.

– У вас есть ночной пропуск?

– О, пан Казимеж, вы забыли?

– Ах, да, я вам дал его ещё в прошлую нашу встречу. Завтра в одиннадцать вечера вы сможете поехать?

– Да.

– Ровно без пяти минут одиннадцать ждите нас на перроне главного вокзала. Вторая платформа, под электрическими часами. О билетах я позабочусь. Вы любите опаздывать, золотая моя, прошу вас, возьмите мои часы.

– Вы тоже поедете?

– Если панна Ванда разреши…

– Ну, хорошо, а то самой как-то жутковато…

* * *

Лучи солнца просочились сквозь спутанные паутиной придорожные заросли, и в самой гуще их запламенел пурпурными ягодами куст ежевики.

– Ты чего остановился? Устал?

– Не очень, – глаза Петрика смотрели на Олеся неправдоподобной яркой синевой. Петрик окреп и заметно подрос за месяц, проведённый в домике лесника, куда по совету доктора Олесь увёл Петрика вскоре после того, что случилось с его отцом, сестрой и маленькой Марцей.

Неожиданная смерть дедушки Сильвестра явилась новым тяжёлым ударом для обоих мальчиков. Ведь старик заменил им родных. Похоронив в лесу дедушку, мальчики-сироты распрощались с честным и добрым лесником и теперь снова возвращались в город. Здесь они надеялись разыскать Франека по тому адресу, который Петрик запомнил.

Было около шести часов вечера, когда вдали загорбатились холмы, изумрудом блеснул ставок, а в белом разливе ромашек, на каменном фундаменте, замаячил ветряк, неутомимо вращая свои дощатые крылья. Около него, похлёстывая себя хвостом по тощим рёбрам, паслась спутанная лошадь.

Оставив позади ветряк, мальчики увили первые домики северного предместья.

– Вот и пришли, – сказал Олесь.

Уставшие мальчики радостно переглянулись и прибавили шагу.

Олесь, прекрасно знавший город, без труда нашёл улицу и дом, где должен был жить Франек. Но как же удивились мальчики, когда им открыла Стефа. Руки девушки до локтей были забинтованы.

Петрик, тайно обожавший Стефу, нежданно-негаданно увидев её, так растерялся, что даже забыл поздороваться.

– Ах ты, моя дорогая самодеятельная художественность! – обняла Петрика Стефа и несколько раз звонко поцеловала его в мягкие белые волосы.

Стефа… Куда девались её чудесные косы! Но ничего, даже стриженная, она всё равно казалась Петрику красивее всех на свете.

– Разве ты не в Неметчине? – с радостным удивлением спросил Олесь. – Тебя ж на работу…

– Отработалась, – горько усмехнулась девушка, показывая глазами на свои забинтованные руки.

Она уже знала о горе, постигшем Петрика, и не расспрашивала мальчика ни о чём.

Петрик с грустью спросил:

– Ты больше никогда не сможешь играть на рояле?

– Смогу, Петрик, – улыбнулась Стефа.

– Скоро?

– Когда мы победим врагов…

– Ганнуся часто тебя вспоминала, – невольно вздохнул Петрик.

– А Петрик всегда спрашивал у почтальона, может, есть письмо от тебя, – сказал Олесь.

– Не сладко мне было, вот и не хотелось писать, – сразу помрачнела Стефа.

Олесь хотел рассказать ей о своей встрече в лесу с Юрой, но Стефа уже всё знала.

Оказалось, Франек здесь не живёт. Это квартира матери Стефы, которая теперь работает где-то в больнице. Правда, вчера Франек заходил сюда, возможно, он зайдёт и сегодня.

– Вы оставайтесь у меня ночевать, – предложила Стефа.

Между тем, в эту минуту на углу Францишканской и Лычаковской Франек подошёл к переодетому в трубочиста Искре. Тот передал ему небольшой свёрток.

– Кто с нами?

– Боевая группа «Андрея». Ночные пропуска есть у всех, – ответил Искра.

Через несколько шагов их догнал комсомолец Петро Моравский, он же. Владек».

– Прошу пана, пройдёмте со мной на улицу Гловинского?

– Нам по пути, – охотно ответил «трубочист» и деловито зашагал рядом с парнями.

Свернув на Скрынскую улицу, «трубочист» увидел идущих по другой стороне двух своих товарищей.

– Всё в порядке, – шепнул. Владек».

Уже совсем стемнело, когда они подошли к складу, где хранилось несколько тысяч пудов пшеницы, предназначенной для отправки в Германию. «Владек», а с ним ещё два парня заняли наблюдательные посты. Искра и Франек начали медленно приближаться к часовому.

– Хальт! – крикнул тот.

Но прежде чем часовой успел опомниться. Искра одним прыжком вышиб у него из рук автомат, свалил с ног и подмял под себя.

Франек помог заткнуть рот гитлеровцу и оттащить его в сторону от булки.

Рукояткой нагана Искра высадил раму окна и быстро проник во внутрь склада.

– Давай бензин, – шепнул он Франеку, который передал один за другим два свёртка.

Франек быстро накинул на себя плащ, снятый с немца, поглубже натянул на лицо капюшон и сжал в руках трофейный автомат.

Прошло не больше пятнадцати минут.

Вдруг сильный взрыв содрогнул тишину.

– Готово!.. – прошептал Франек и бросился к окну.

– Горит… – услышал он голос Искры.

Откуда-то долетел приглушённый расстоянием свисток.

Подбежал. Владек».

– Чего доброго ещё потушат…

– Это невозможно, – спокойно возразил Искра. – Всё заранее предусмотрено. Водопровод повреждён в нескольких местах.

И он дал условный сигнал всем уходить.

На улице Петра и Павла Искра замедлил шаг и, оглядевшись, тихо сказал Франеку:

– Панна Ванда в опасности. Казимеж Войцек – не партизан. Совершенно точно установлено: его настоящее имя Вальтер Данцигер, он старший следователь гестапо. Надо срочно её предостеречь.

Они распрощались.

«Интуиция не обманывала меня. Не зря я так тревожился все это последнее время…» – думал Франек, то и дело обходя мусорные кучи у края тротуара улицы-щели, по которой самым кратчайшим путём можно было добраться к нужному дому. Спустя полчаса он уже бесшумно отворял дверь квартиры панны Ванды.

«Так поздно, а её нет дома», – сердце Франека овеял непривычный холодок.

Опустив на окнах светомаскировочные шторы, он зажёг свет и сразу же заметил на столе записку:

«Уехала в Ровно. Когда вернусь, не знаю.

Ванда»

Франек невольно увидел себя в зеркале напротив стола. Взмокшие пряди волос прилипли ко лбу, в глазах – испуг, растерянность. Он перевёл взгляд на стенные часы. Половина одиннадцатого.

«Надо ехать за ней в Ровно», – взял себя в руки юноша.

Он быстро прошёл в ванную комнату, умылся, набреолннил волосы. Сознавая, какие огромные трудности должны были встать ему на пути, где на каждом шагу ожидали вражеские заслоны, Франек извлёк спрятанные под паркетом документы, изготовленные для него товарищами, взял запасные обоймы для парабеллума и, заперев квартиру, осторожно спустился вниз по лестнице.

Глава тринадцатая. На ловца и зверь бежит

Искренность и задушевность, которые Данцигер ловко умел придавать своему голосу, его мягкая предупредительность к людям, подкупали доверчивую по натуре панну Ванду. Она охотно принимала все знаки его внимания, не сомневаясь, что Казимеж Войцек добрый, чуткий человек.

«Русский» с едва приметно седеющими висками и приятным открытым лицом «из осторожности» за всю дорогу не проронил ни слова, даже ни разу не вышел из купе. К успокоению панны Ванды, четвёртое место в купе пустовало до самого Ровно.

Приехав на место, опять же «из осторожности» Казимеж Войцек остановился в гостинице, взял на всякий случай адрес, где будет скрываться беглец. Кто знает, возможно, русскому ещё и понадобится чем-либо помочь?

В одноэтажном домике с гнездом аиста на крыше, куда панна Ванда привела своего спутника, никто не проявил ни удивления, ни испуга при виде «совета». Их встретили радушно. Хозяйке, пани Станюкевич, шёл восьмой десяток, но она была ещё очень бодра для своих лет. Белые как снег волосы лишь подчёркивали яркий блеск её карих глаз.

Кадровый немецкий разведчик, повидавший за свою практику немало красных, решил, что эта старуха – превосходная конспираторша. И то, что старая женщина действительно говорила вполне искренно от чистого сердца, вражеский лазутчик считал хитрой уловкой.

Из слов старой польки выхолило, что долг каждого человека помогать тому, кто нуждается в твоей помощи, невзирая кто он: поляк, русский или даже немец.

«Ну и хитра же ты, старая ведьма, – думал немец, – но я вас здесь всех раскушу, мой бригаденфюрер останется доволен…»

Панна Ванда торопилась на базар, чтобы у крестьян выменять своё платье на продукты и порадовать беглеца домашним обедом.

Вдруг кто-то тихо окликнул её по имени.

– Франек? Зачем ты приехал?

Его появление здесь казалось ей чудом.

В нескольких словах юноша рассказал, что привело его в этот город, кишащий гитлеровцами.

– Да, он здесь, в Ровно, – побледнев, прошептала девушка. – Остановился в гостинице на главной улице… Езус-Мария, ведь из-за меня могут пострадать ни в чём не повинные пани Станюкевич и её сын.

– Не отчаивайся, Вандзя. Я постараюсь сегодня же покончить с Данцигером… А заодно и с этим…

Не знал юный мститель, что жизнь палача Данцигера уже висела на волоске, тоньшем паутинки.

В комнату вошёл Пауль Зиберт. На этот раз на нём был новый серый мундир с тёмно-коричневыми отворотами и рыцарский крест на шее. Да и весь он был какой-то празднично торжественный.

– Ты готов, Освальд?

– Конечно.

– Тогда спускайся скорее к машине. Я сейчас выйду.

Через пять минут Пауль уже сидел за рулём. Настроение у него было превосходное. Он беззаботно насвистывал модную немецкую песенку. Кто знает, может, это был своеобразный приём скрыть волнение от окружающих. Сильные натуры на это способны.

– Освальд, если Данцигера нет в гостинице, этот пакет портье не оставляй, – повернув голову, сказал Юре обер-лейтенант. – Сиди в вестибюле и жди его.

– Хорошо.

Высадив Юру около гостиницы, Пауль повёл машину в сторону улицы с белыми особняками и верандами, увитыми густым плющом. По дороге пришлось остановиться, так как в машину сели два «гестаповца».

«Оппель-капитан», управляемый Паулем, остановился возле небольшого голубоватого особняка. Здесь жил тот самый генерал, который подписал приказ о расстреле трёхсот ни в чём не повинных заложников. И их расстреляли. Это были рабочие фабрик, железной дороги, просто женщины и старики.

Николай Кузнецов получил приказ от своего командира доставить живьём этого генерала в штаб партизанского отряда.

Первым из машины вышел Николай Кузнецов, за ним – переодетые партизаны. Они, не торопясь, направились к часовому, охраняющему дом.

– Генерал дома? – спросил часового обер-лейтенант с рыцарским крестом на шее.

– С минуты на минуту придёт, – почтительно ответил часовой.

– Великолепно! – обер-лейтенант направился в дом.

Навстречу выскочила экономка генерала.

– Что вам угодно, герр обер-лейтенант? – спросила она, преграждая ему дорогу.

– Я прибыл для укрепления охраны дома, уважаемая фрау, – очень вежливо ответил обер-лейтенант. – Разве вы не знаете, в городе очень неспокойно.

– О, да… прошу, прошу вас… А вон подъехал и сам генерал.

Она ушла, видимо, спеша накрыть стол ко второму завтраку хозяина.

Генерал отпустил свою машину и вошёл в палисадник перед домом.

Тарас Стебленко приставил дуло пистолета к животу часового.

– Молчи или смерть! – приказал он, связывая ему руки.

Обер-лейтенант, обаятельно улыбаясь, шёл навстречу сухопарому, представительному генералу.

– Мне очень прискорбно, но я должен вам сообщить, что вы арестованы.

– Я не люблю шуток, обер-лейтенант! – из двух щелей на морщинистом лице мрачно смотрели два стальных серых глаза, в которых застыла холодная, неумолимая жестокость.

– Вы резидент партизан! – гневно крикнул обер-лейтенант. – Я приказываю вам сейчас же сесть в эту машину, – показал он на стоящий у калитки «Оппель-капитан».

– Да как вы смеете?! – схватился за пистолет взбешённый генерал.

– Не трудитесь! – подбежавший партизан ловким ударом выбил из руки генерала оружие. И прежде чем он успел крикнуть, в рот ему воткнули кляп. Затем «обер-лейтенант» и «гестаповец» поволокли его к калитке.

У ворот особняка остановилась машина с солдатами. Из кабины выскочил Данцигер, почему-то на этот раз переодетый в майора полевой жандармерии…

– Что здесь происходит?

– Да вот поймали партизанского резидента, – спокойно сказал обер-лейтенант с рыцарским крестом на шее. – Видите, в генерала вырядился. Помогите, пожалуйста, взять.

Данцигер тотчас же смекнул, что вся эта ситуация ему на руку. Крикнув шофёру: «Веди!», он отпустил свою машину.

Генерал вырывался из сильных рук партизан. А Данцигер с истинно тевтонской яростью сыпал удары на голову генерала, а под конец впихнул его в машину.

– Благодарю вас за помощь, – галантно поклонился майору обер-лейтенант, желая проститься с ним.

– О, нет! – вскрикнул Данцигер. – Я тоже поеду с вами. Вместе поймали партизана, вместе и докладывать будем в рейхскомиссариате.

– Охотно! – распахнул перед ним дверцу машины обер-лейтенант.

В то же мгновение верёвки обвили руки Данцигера. Он повернул голову и облился холодным потом.

– На ловца и зверь бежит! – смеялся ему прямо в лицо Тарас Стебленко.

В эту ночь партизаны покончили с тем, кто надеялся, что бригаденфюрер останется им доволен.