Текст книги "Опасное молчание"
Автор книги: Златослава Каменкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Опасное молчание
Накануне своей свадьбы Ева Кинаш, счастливая, вбежала к Надийке напомнить, что, мол, завтра в семь…
Надийку не узнать – заострившийся нос, под глазами легли тени.
– Как я могу? Видишь, что с мамой?
Олена Курпита сидит безучастная ко всему, не замечая ни дочери, ни ее подруги. Потом вдруг с пугающей неожиданностью принимается что-то бормотать.
Ева хочет, старается уловить хоть какой-нибудь смысл в ее словах – нет, не может… Потом мать Надийки тихо запела такую горькую и тоскливую песню, что у Евы сердце сжалось…
– Ты все-таки приходи. А? – в растерянности просит Ева. – Мы же с тобой, как сестры.
Надийка молчит.
– Давай отвезем твою маму в больницу, – вдруг решительно говорит Ева.
Надийка только рукой махнула, а у самой в глазах слезы:
– Без Леси не могу… Пусть она с мужем вернется из Борислава, тогда…
– Тебе лучше знать, – уступает Ева.
Подруга ушла, и Надийка почувствовала себя очень одинокой.
На завтра (это было в субботу вечером), когда к Еве на свадьбу собрались девушки и парни, заиграла развеселая музыка, Надийка едва сама не потеряла рассудок от криков, стонов, плача матери…
«Хороша подруга, – горько и тоскливо думала Надийка, – у меня такое горе, а она… справляет свадьбу…» И тут же упрекала себя: ведь знала же, что лесоруб Иван Терлец спешит скорее назвать Еву своей женой – скоро он оставляет родное село, его призывают в армию…
Надийка обрадовалась, когда на пороге появилась фельдшерица Христина Царь.
– Маме так плохо… Я боюсь, – пожаловалась она.
– Не бойся, милая, – нашептывала фельдшерица. – Это на нее нисходит дух святой. Она видит живого бога.
Девушка дрожала, словно лист на холодном осеннем ветру, тогда как ее мать, упав на колени, заламывая руки, выкрикивала какие-то непонятные слова.
– Мамо, хватит вам меня пугать! – взмолилась Надийка, пытаясь поднять мать с пола.
Олена, не узнавая дочь, в ужасе отползла от нее, шепча:
– Надо принести жертву богу… Дьявол! Будешь, дьявол, уничтожен в господней войне…
Надийка заплакала. Тогда фельдшерица принялась ласково утешать девушку, говоря о каких-то братьях и сестрах, которые могут придти ей на помощь в беде.
В эту ночь, когда у подруги во дворе под звуки скрипки, цимбал и бубна весело кружилась в танце молодежь, Христина Царь повела присмиревшую Олену с дочерью на тайное собрание сектантов.
Вскоре Христина Царь сумела внушить сломленной Надийке, что «всемогущий Иегова совершит чудо». Мать девушки снова обретет душевный покой, если Надийка искупит свои грехи, принесет жертву всевышнему – навечно станет невестой божьей…
Сектанты почему-то ждали непогоды, и вскоре выдался такой дождливый день, похожий на осенний. Часам к шести вечера по одному, по два начали они собираться к небольшому озерцу неподалеку от Верхних Родников.
Надийка безропотно, покорно позволила Христине Царь раздеть себя до нижней сорочки. Мать Надийки трясущимися руками сама обрядила дочь в длинную белую рубаху, похожую на саван, расплела тяжелые девичьи косы и повела Надийку к озеру.
– Теперь, сестра, ступай в воду… – легонько толкнула ее Христина Царь.
И вдруг вода в озере показалась девушке черной тиной… Вместо горячего биения своего сердца Надийка ощутила ледяной страх…
– Нет! Я не хочу!..
Лицо Синицы-Гондия загорелось яростной злобой. Он нагнулся, поднял камень, и, будто повинуясь какому-то немому уговору, сектанты стали шарить руками по земле, тоже вооружаясь камнями.
В эту минуту, не помня себя от ужаса, Надийка, побежала вниз по тропинке, ведущей к Родникам. И только камень, брошенный Гондием, ожег ей плечо. Остальные не долетели.
Крики и проклятья сектантов уже заглохли в шуме водопада, когда Надийка, повинуясь инстинкту, оглянулась назад и обмерла. В разрывах низко ползущих облаков она увидела «старшего брата», похожего на безногого призрака, который вот-вот ее настигнет…
Возвращаясь с полонии, Петро спешил попасть в Родники до надвигающегося ливня, как вдруг неподалеку от него раздался вскрик, а вслед за тем Петро увидел, что из чащи папоротника вынырнула девушка в белом, за нею – мужчина, кажется безусый, в кожушке навыворот, как носят пастухи на полонинах. Но прежде чем Петро успел что-либо понять, произошло ужасное – мужчина настиг девушку и яростно толкнул ее с обрыва.
– Стой! Стой! – угрожающе крикнул Петро, бросившись преследовать вьюном вертевшегося в зарослях преступника. – Стой, зверь!!!
«Как сквозь землю провалился… Если бы со мной было ружье… – все внутри так и кипело от досады. – Ты бы не ушел… подлец… трус… Черт возьми, я так и не смог разглядеть его лица… Если девушка разбилась насмерть, кто же опознает убийцу?.. А может быть… может быть, она жива…» – затеплилась надежда.
Петро добежал до дна небольшой лощинки, где ровными рядами лежали покосы. Там, у самой копны сена, мокрого от дождя, он увидел распростертую на спине девушку. Сперва ему показалось, что она недвижима, но, наклонившись, убедился: это не так – изредка девушка вздрагивала всем телом, будто от холода. Быстро сняв с себя пиджак, Петро накрыл им девушку.
«Да, от верной гибели ее спасла эта копна… – подумал Петро, опускаясь рядом на замшелый камень. – Что это за балахон на ней?.. Нет, лицо без ушибов… Какое оно юное… А прикрытые густой тенью прямых и черных ресниц глаза, наверно, тоже черные, как и волосы… Сколько ей может быть лет?.. Восемнадцать? Девятнадцать? Да, не больше…»
– Вы меня слышите? – опустившись на колени, с тревогой спросил Петро.
Ее немое молчание испугало Петра: «Неужели все кончено?.. Нет, дышит…»
– Назовите, кто покушался на вашу жизнь! – почти прокричал Петро.
Девушка молчит.
Снова пошел дождь. Петро поднял девушку на руки и понес в Родники.
В первые минуты, когда разыгралась вся эта драма, когда Петро пытался задержать человека в кожушке, осторожность вдруг потеряла над ним власть, и только теперь его встревоженному воображению за каждым кустом мерещилась засада. При каждой новой вспышке молнии, освещавшей ущелье, он ощущал, как у него холодеет под сердцем.
С мокрых волос стекала вода, мешая хотя бы что-то разглядеть в сгустившейся туманной мгле, и он, то подминая под себя кусты, то сам попадая в их цепкий плен, шаг за шагом со своей ношей приближался к замерцавшим на горе огонькам: в туман здесь рано зажигают свет.
Выбравшись к колхозным виноградникам, Петро почувствовал себя уверенней и скоро дошел к мосту, под которым с диким ревом бесновалась река.
Мокрый, в изодранной о кустарник одежде, падая с ног от усталости, Петро увидел среди промокших на берегу людей Данила Валидуба и Ганну. Она держала в руке фонарь и что-то говорила пограничникам, укреплявшим дамбу.
Петро направился к ней.
– Кто это? – Ганна повыше приподняла фонарь, вглядываясь в безжизненно бледное лицо девушки. – Надийка! Что с ней?..
– Там, на склоне ущелья, недалеко от виноградников, ее кто-то преследовал… Потом сбросил с обрыва… Мне нужно сообщить в пограничную заставу… – пересохшим ртом ответил Петро.
– Скорее в больницу, – сказала Ганна.
Чьи-то сильные руки взяли у Петра девушку. То был Валидуб. Он сказал:
– Ганна Михайловна, вы идите с фонарем впереди, а я понесу Надийку. Вот ведь… А Леся с Орлюком, как назло, до сих пор в Бориславе…
Где-то в ущелье злобно еще ворчал гром, но ливень заметно стихал.
После того вечера, когда Петро принес в Родники Надийку, Ганна с беспокойством приглядывалась к брату. Он, кто с малых лет не таил от нее своих чувств, теперь что-то скрывал…
«Даже взгляд его как-то изменился. Когда ж это было, чтобы Петрик так раздражался по пустякам? Осунулся, весь ушел в себя, а дымящую трубку разве только во сне выпускает изо рта», – тревожилась она.
Закончив прием на медпункте, Ганна забежала домой. Брата застала задумчивым над раскрытой книгой.
– Стихи? – улыбнулась Ганна, снимая халат и одновременно заглядывая в книгу. – И даже о любви…
– Просто трудно поверить, чтобы уже совсем престарелый поэт мог так сильно любить, страдать… – все еще задумчиво проговорил Петро.
– Ты о ком?
– Гете. Вот послушай:
И ты ушла! От нынешней минуты
Чего мне ждать? В томлении напрасном
Приемлю я, как тягостные путы,
Все доброе, что мог бы звать прекрасным.
Тоской гоним, скитаюсь я в пустыне
И лишь слезам вверяю сердце ныне…
Ганна первая заговорила об этом осторожно, как прикасаются к открытой ране.
– Приехала Леся. Она провела с Надийкой три часа… Припоминала сестре самые яркие картины их жизни, но… все тщетно! Надийка даже не узнала Лесю… Учительница ушла из больницы в слезах… И с матерью ее плохо, пришлось отвезти в психиатрическую… На Надийку гляжу, душа разрывается!
– Не могу себя заставить не думать о ней, – тяжело выдохнул Петро. – Хорошо знаю – душевную боль неразделенной любви пока еще не брался лечить ни один врач на свете. Эта тяжелая и порой опасная болезнь должна пройти сама по себе… Но ведь и Надийка еще может ответить на мои чувства? Правда, Ганнуся? Если Надийка до моего отъезда не поправится… повезу ее в Киев. Помнишь Настеньку? Она поможет…
– Подождем, Петрик. Надо надеяться, что все будет хорошо.
Для Меланы не было секретом, что перед поездкой на два месяца в Карпаты Мирослава Борисовна с дочками день гостила в Ровно у приемных родителей Марьяна и забрала его с собой в Родники.
«Это единственная возможность побывать около сына… – обрадовалась Мелана. – Конечно, может быть, что он меня уже совсем забыл, дети забывают. Но я… хотя бы издали… украдкой буду видеть моего сыночка…»
Не зная, как отнесутся к этому Мирослава Борисовна, Ганнуся, наконец Петрик, Мелана написала им письмо.
Ответ пришел быстро. Ганнуся выслала нужную справку, и вскоре Мелана выхлопотала себе пропуск в пограничное село, где ее ждали друзья.
За все годы Мелана впервые воспользовалась отпуском и выехала в Родники.
Разве перечеркнешь крестом все пережитое?.. Со стыдом и страхом Мелана ловит себя на мысли, что боится встречи с сыном. Нет, не забылась горечь того дня, когда ребенок так откровенно отторгнул свою мать, когда Марьян замкнулся в себе…
Конечно, Петру хотелось взять детей с собой в райцентр, чтобы встретить Мелану, но Мирослава Борисовна отсоветовала: пусть приезд Меланы будет для них неожиданным.
– Может быть, надо как-то подготовить Марика? – забеспокоилась Ганна.
– Не нужно, – спокойно возразила Мирослава Борисовна. – Лучше, если они сами, без нашей помощи найдут друг друга.
Петро уехал один.
В райцентре он успел побывать у Яроша и передать ему просьбу Ганнуси – непременно быть вечером в Родниках. Заглянул в книжный магазин и купил несколько новых книг для себя и детей. Собирался еще зайти в библиотеку, но взглянув на часы, поспешил на площадь, где и встретил Мелану, только что вышедшую из автобуса.
– О, это чудесно, что и до Родников мы поедем в автобусе «Львов»! – обрадовалась Мелана.
– Этот комфорт ввели здесь со вчерашнего дня, – с улыбкой уточнил Петро.
Через два часа они были почти дома. Чтобы сократить дорогу пошли напрямик, через луг, пламенеющий кострами маков среди белого разлива ромашек. Нарвали огромные букеты.
Петро помог Мелане перелезть через не очень высокую каменную ограду, вслед за ней перемахнул сам, и они очутились в больничном саду, как раз возле «пасеки». Для начала Петро привез сестре один улей. Сейчас на пышных головках кашки работали пчелы. Две тотчас же, угрожающе жужжа, уселись на букете в руке Петра.
– Отведайте, отведайте, – проговорил Петро, поближе рассматривая пчел, сосущих нектар с алых маков и белоснежных ромашек. Так молодые люди стояли минуту-другую, вдыхая запах трав, прислушиваясь к пению птиц. Затем, раздвигая ветки кизила, отягощенные созревшими ягодами, они начали пробираться к центральной аллее сада. На их лица и руки падали холодные, чистые капли, оставленные на листьях еще предрассветным туманом.
Голос Ганны они услышали раньше, чем сквозь листву увидели ее в белом халате. Рядом с ней стояла, выпрямившись, тоненькая Надийка.
«Это она?» – спросили глаза Меланы. По дороге Петро рассказывал ей о Надийке, девушке, которую зовут самым светлым именем на свете.
– Да, она… – прошептал Петро.
Надийка стояла в замкнутом молчании, безучастная, опустив глаза, тогда как Ганна, разговаривая, кормила хлебными крошками скворцов. Доверчивые, как дети, птицы садились ей на руки, плечи.
«Какое чудесное освещение!» – обрадовался Петро. Он поставил на траву чемодан Меланы, бережно положил на него цветы и снял с плеча фотоаппарат.
Боясь себя выдать, он осторожно приблизился еще на два-три шага. Нет, ни Ганна, ни Надийка не подозревают, что кто-то наводит на них объектив фотоаппарата.
Притаившись в кустах, Петро, любуясь игрой солнечного света, мягко ласкающего бледное лицо Надийки, впервые смог ее хорошо рассмотреть. У нее чуть вздернут носик, необыкновенно нежная, как у ребенка, линия подбородка, а прикрытые густой тенью прямых и черных ресниц глаза конечно же черные… Обидно, что горестное недоумение еще не смягчилось на ее лице.
…Петра опять охватило какое-то безотчетное глубокое и радостное волнение, что на свете живет эта девушка. Он был счастлив оттого, что она без зова, без спроса вошла в его сердце…
Сфотографировав Надийку, Петро взял чемодан, цветы и вышел из своего укрытия. Мелана – вслед за ним.
Поцелуи, слезы Меланы, утешающие слова Ганны, вопросы, короче – все как обычно при встрече подруг.
Петро смущенный стоит возле Надийки. Светлые, мягкие волосы его еще резче подчеркивают бронзовое от загара красивое лицо.
– Какие чудесные цветы! Кому же это? – и Ганна дает понять, что их надо отдать больной.
Петро мог бы возразить, что это цветы для Ганны, Надийке он сам соберет в горах другие… На их лепестках будут лучиться капли росы… И головки их долго еще будут прислушиваться к шуму водопада, вблизи которого они росли…
– Подари девушке эти цветы, – теперь уже просит Мелана.
– Прошу вас, – не без смущения Петро протянул букет Надийке.
Она застеснялась, не взяла цветы, отошла, как от чужого.
– Это мой брат, Надийка, – поспешила сказать Ганна. – Он тебя нашел почти мертвую и принес в больницу.
Взгляд Ганны, настойчивый и добрый, полный надежды, ожидания, казалось, открыто подзадоривал: «Да улыбнись же, пророни хоть единое слово».
Петро растерялся. Он не знал, куда девать цветы, которые держал в руках. И вдруг положил их девушке на колени.
Надийка вся как-то сжалась, поникла, точно сломанный цветок, опаленный зноем.
«Она чем-то напоминает Юльку… Юльку из моего детства», – подумалось Петру.
Послышались чьи-то шаги. Ганна оглянулась.
– Лейтенант из пограничной заставы, шепнула она брату. – Только… это новый, я его не знаю…
Внезапно больная вдруг как бы встрепенулась, переменилась в лице, смертельно побледнела. Но прежде чем Ганна и Петро успели это заметить, высокий, чернявый лейтенант, широко раскрыв объятия, радостно проговорил:
– Петрик? Вот это встреча!
Если бы не нос с горбинкой и глаза, сидящие так глубоко, что стоило лейтенанту засмеяться, как их вовсе не стало видно, – Петро не узнал бы Мирослава Антонюка.
– Петрик, больная потеряла сознание, – встревоженным голосом сказала Ганна. – Надо ее быстро отнести в палату.
– Позвольте, доктор, – опередив Петра, лейтенант осторожно поднял больную на руки. – Куда нести?
– Идите за мной, – не очень-то любезно ответила Ганна, видимо, тоже узнав Мирослава Антонюка. Она не обрадовалась встрече и не сумела этого скрыть.
Нет, не мелочность прошлых обид заставляет Петра оглянуться на детские ссоры с Мирославом Антонюком. Знает ли Мирослав Антонюк о страшных муках Юльки? Знает ли, что вся семья Андриихи, кроме Франека, зверски уничтожена в Бухенвальде?..
Вернувшийся лейтенант прервал эти мрачные размышления.
– Каким ветром тебя занесло в Карпаты? – первым заговорил Мирослав, присаживаясь поближе к Петру. – Ты, как гуцул, с трубкой.
Мирослав тоже закурил.
– Ну, Петрик, как твое житье-бытье?
Гром с ясного неба удивил бы Петра меньше, чем то, что Мирослав Антонюк говорил с ним по-русски без малейшего акцента.
– Так выкладывай, дружище, что ты здесь делаешь? – дружелюбно засмеялся лейтенант, и снова глаз его не стало видно.
«До чего похож на Данька… Черт знает, кому только доверяют границу!» – досада так и опалила Петра. Но вслух он сказал:
– Да вот, возобновляю старые знакомства, новые завожу, наблюдаю характеры. Пускаюсь в поиск…
– Кого же ты ищешь?
– И тех, кто жизнь устраивает, и тех, кто в жизни устраивается.
– Я что-то не совсем тебя понимаю.
– Ищу красоту, любовь, правду, справедливость, вообще – все доброе и прекрасное.
– Художник?
Петро насторожился. Разве лейтенант не читает хотя бы местную газету? Там сейчас часто печатаются его рассказы. Да и по радио тоже недавно прошла передача.
– А ты художественную литературу читаешь?
– Увлекаюсь, – серьезно отозвался лейтенант.
– И книгами местных писателей тоже?
– Пока не приходилось читать. Да что ты так на меня уставился? Я только на днях приехал с Дальнего Востока.
– Вот оно что! – но камень с сердца не свалился, хотя и сестра, и те, кто хорошо знал Петра, часто упрекали его за чрезмерную доверчивость. – Как тебя занесло на Дальний Восток?
– В нескольких словах не расскажешь о всех моих злоключениях. Но в общем, жизнь у меня пошла по правильному пути. В сорок первом, когда немцы бомбили Львов, ночью мать разбудила меня и велела нести вещи на фиру[18]18
Подвода (диалект.).
[Закрыть]. Мы поехали к маминым родичам. Данько еще раньше к отцу подался, он знал, где отец скрывался после убийства милиционера. Ты эту историю помнишь?
Петро этого не забыл.
– Мы с матерью ничего не знали об отце, он даже ей не доверял. Да… Не доехали мы, мать бомбой убило, а меня контузило. Подобрали красноармейцы. С госпиталем я попал в Киев. Потом госпиталь эвакуировали на Урал. Когда я оправился, встал на ноги, определили в детский дом. Потом военное училище, служба. Женился по любви, как пишут в романах. Жена русская. Теперь я отец двух дочерей.
– Семья здесь?
– Да.
«Может быть, он и не знает о бесславном конце своего брата?.. Жив ли его отец?» – думал Петро.
Но что-то удержало его от расспросов. В конце концов, отец отцом, а о человеке нужно судить по его делам.
Узнав, что Петро Ковальчук стал писателем, Антонюк приятно удивился и сказал, что непременно сегодня же возьмет в библиотеке его книгу, будет читать вслух и переводить жене с украинского.
– В больницу, если не секрет, заходил из-за этой девушки? – спросил Петро.
– Да, – не уклонился от ответа Антонюк. – Вся беда в том, что на месте происшествия не осталось никаких следов. Дождь… Трагедия с семьей товарища Яроша, покушение на эту девушку, недавний поджог дома фельдшерицы Христины Царь в Белом Камне… В огне погибли она и ее брат – думается, это дело одних рук… И заметь, в союзники себе преступник избирает дождь… Вот если бы к Надийке Курпите вернулась хотя бы память… Она бы здорово нам помогла… А пока девушку надо беречь…
Это показалось не только Мелане, а всем… Марьян не узнал мать. Лишь в первую минуту сердце матери замерло от обиды, боли… Но разве она надеялась на другую встречу? Нет…
Мелана не могла оторвать взгляда от сына. Она смотрела на него и все еще не верила, что наконец-то может так близко быть около него, слышать его голос…
Девочкам не разрешалось говорить с Марьяном о Мелане, а сам мальчик ни разу не обмолвился словом о своей матери.
Но от наблюдательной Любаши, которая здесь еще больше привязалась к Мелане, трудно утаить, сколько силы напрягает Мелана, чтобы сохранить самообладание при виде своего сына.
Мелана живет в «теремке» с Ганнусей. Она часто подкрадывается к зарослям ивняка у реки. Отсюда ее не видно, зато она может подолгу смотреть на Марьяна. Как ее мальчик хорошо плавает… А верхом еще не умеет… но он научится… «Внешне он очень похож на Алексея, даже голос, смех его… – мысленно пугается Мелана. – Только бы мальчик не вырос таким же лживым, корыстолюбивым, глумливым, как они… Иванишины…»
Ива писал
Даже после свадьбы Ганна и не подумала переезжать в райцентр, где у Яроша был свой дом из трех комнат и небольшой сад. Там по-прежнему хозяйничала бездетная сестра Яроша, овдовевшая во время войны.
Конечно, Ганна и Ярош виделись почти каждый день. Иногда Ганна в субботу вечером уезжала в райцентр. Но в понедельник, если у Яроша не было возможности привезти жену на своей машине, она возвращалась в Родники первым же автобусом и почти всегда со смутным чувством вины и беспокойства. Ганна ведь так привыкла быть близко от своей больницы, где всегда она кому-то была очень нужна…
Кремнева с детьми жила в «родном гнезде» Валидубов. Ей было хорошо на душе от мысли, что когда-то в этом доме целый месяц провел Евгений Николаевич. Даже остались его удочки, остались цветы, посаженные им. И Мирослава Борисовна ухаживала за этими цветами, а Марьян и Наталка, взяв удочки, отправлялись рыбалить.
Было жарко, как в Африке. Пыль золотилась под лучами заходящего солнца. Чистое небо не предвещало дождя. Но в полночь многие в Родниках проснулись от обрушившегося ливня. Те, кто спал во дворе или в саду, вскакивали, брали в охапку одеяла, подушки, матрацы; женщины подхватывали спящих детей и бежали в дом.
Близилось утро. Ливень не только не стихал, а еще больше усиливался. С карпатских теснин по извилистым каменистым тропам низвергались огромные потоки воды. Река набухла, ощетинившись корягами.
Часам к десяти утра ливень внезапно прекратился. И солнце, прорвавшись сквозь тучные стада кочующих облаков, казалось, светло улыбнулось, как бы напоминая людям, что оно не покинуло их.
Данило Валидуб стоял на берегу Белки, озабоченно следя за подвозом мешков с песком. Колхозники и пограничники и на сей раз крепили береговой вал. Люди работали в ожесточенном молчании. Дыхание их дымилось на прохладном воздухе. Стук кирок и лопат глох в реве воды и ветра.
Все село, за исключением глубоких стариков и совсем маленьких детей, было на берегу, ведь река грозила затопить виноградники.
Забыв о еде и усталости, школьники тоже с утра не покидали берег.
– Что, устали, орлята? – спросил председатель, подходя к арбе, которую разгружала босоногая детвора.
Левко утер потное лицо и ответил отцу только улыбкой. Мимо них проехал на арбе Марьян, покрикивая на быков.
Валидуб с тревогой смотрел на прибывающую воду и просто не узнавал обычно такой мелководный приток Тиссы. В реве реки верховинцу чудилось: «Прорвусь! Пойду по старой дороге! Выворочу все с корнями! Уничтожу! Затоплю!»
В углублении, куда всегда в весеннее половодье стекалась вышедшая из берегов вода, образуя новое течение, в нескольких местах вода уже переваливала за береговой вал. Это было опасно, могло затопить дорогу, откуда подвозили крепление.
Данило Валидуб досадовал на себя: давно нужно было поднять дамбу, старики предостерегали…
– Татусь! – подбежав, крикнул Левко, – там, возле моста, тебя зовут!
В одном месте уже прорвало дамбу, и люди, стоя по пояс в холодной, мутной воде, заделывали брешь. Требовались огромные усилия, чтобы устоять на ногах. Одной рукой держась друг за друга, люди засовывали в образовавшуюся горловину большие мешки с песком и камнями.
– Больше сюда не подвози, сынок! – крикнул Валидуб Марьяну.
Отдаленный гул, очень похожий на артиллерийскую канонаду, приближался. Темные тяжелые тучи снова закрыли солнце. Раскат грома на мгновение заглушил рев реки, шум ветра и голоса людей. Перекрестные молнии мощными прожекторами осветили все пространство от гор до берега. Раздался оглушительный треск, и молния ослепила людей.
Вдруг Валидуб заметил, что стоявшая неподалеку арба с грузом и быками исчезла.
– Марьян! – громко позвал председатель. Но ему никто не ответил. И тут он увидел, как из темного омута вынырнули концы рогов, потом показалась поднятая кверху черная морда быка с широко раскрытыми вздрагивающими ноздрями. Валидуб узнал быка Тарлана. Его напарника Упрямца не было видно.
Словно хватая что-то в воздухе, в воде мелькнула рука подростка и тотчас же исчезла. И прежде чем Данило Валидуб успел опомниться, какая-то женщина кинулась в реку, а вслед за ней бросился и он.
Глаза людей приковались к месту катастрофы: по насыпи бежала Ганна и еще несколько человек с рогачами на плечах.
Бык Тарлан, устало мотая головой, подплывал к берегу, волоча за собой остатки упряжи. Арбу разнесло в щепы.
– Вот они… – стуча зубами, прошептал Левко.
Мелана вынырнула и снова исчезла.
– Марьян не утонул, смотрите! – со вздохом облегчения схватила Наталка за руку Ганну. – Смотрите, там… в реке тетя Мелана…
Мелана с мальчиком, подхваченные течением, приближались к берегу.
У маленького уступа берега, поросшего ивняком, Мелане удалось схватиться за ветку, но ветка тотчас же предательски обломалась. Данило Валидуб, поднырнув, помог женщине вынести мальчика из воды.
– Дети, не надо собираться… отойдите… – командовала Ганна. – Все будет хорошо…
Марьян открыл глаза и увидел над собою лицо Ганны, которая вдруг очень весело сказала:
– Ну, две-три царапины – это же сущий пустяк… А шишка на лбу – до свадьбы заживет!
[Отсутствуют страницы в бумажном оригинале]
