Текст книги "Опасное молчание"

Автор книги: Златослава Каменкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Часть вторая

Страницы «Крымской тетради»

Белая полна тумана почт рассеялась, когда поезд «Чоп – Москва» остановился на перроне львовского вокзала.

– Ганночка! – первой бросилась Мелана навстречу выходящей из вагона подруге. – Наконец-то выбралась погостить у нас… Как я соскучилась по тебе…

Через минуту Ганну уже окружили все домочадцы.

Объятия, поцелуи… Глаза у всех светятся радостью.

Петро, успев опередить Кремнева, взял у сестры чемодан и понес к выходу.

В одном такси, конечно, всем не уместиться.

– Я с Ганнусей, – заявляет Любаша, и ее темные глаза с бойкими искринками полны решимости.

Наталка, поеживаясь от холода, крепко держится за руку Ганнуси: она уж наверняка будет сидеть рядом.

В первую машину Петро усадил Ганну, Наталку, Любашу и Мелану, во второй поехали Кремневы и он сам.

Ганне кажется, что ничего не изменилось дома за годы разлуки. По-прежнему вся семья по утрам собирается за завтраком в кухне-столовой, все нежны и внимательны друг к другу. Только вот, к ее немалому огорчению, Петро стал много курить.

Зато Мелана совсем бросила курить, еще больше похорошела. В вечерней школе учеба шла успешно, и этим летом она собиралась поступить в мединститут. Каждую свободную минуту она старалась быть с Ганной.

Вот и сейчас, едва прибежала с работы, переоделась и – к Ганночке.

– Разве ты сегодня не в школе? – приветливо улыбается Ганна.

– По средам и субботам мы не учимся. Что ты читаешь?

– Этюды Петрика. Он задумал написать роман о Кремневе. Правда, Петрик говорит, что эта тетрадь, где описывается детство героев его будущего романа, может быть, и не войдет в книгу.

– О, тем более интересно прочитать.

Мелана взяла в руки тетрадь и спросила:

– Как будет называться книга?

– «Светя другим – сгораю…» Но брат не любит, когда «суют нос» в его рукописи, – засмеялась Ганна. – Я тайком.

Мелана, казалось, уже не слушала подругу, приковавшись взглядом к началу этюда.

– Читай вслух, – просила Ганна, присаживаясь на диван и беря в руки вязанье.

Мелана читала:

«Темно-зеленая зубчатая листва была сплошь усыпана каплями росы, однако крапива от этого не меньше обжигала худенькие босые ноги Керимки – восьмилетнего сынишки портового грузчика. С опаской поглядывая на веранду домовладельца Евстахия Савенко, мальчик подкрадывался к колодцу, возле которого на рваной циновке жалобно повизгивали беленькие щенята. И он уже нагнулся, чтобы взять одного из них, как вдруг из-за куста бузины выскочила Пальма, крупная вислоухая дворняжка.

«С цепи сорвалась, – подумал оробевший мальчик, заметив, что вслед за собакой волочилась по траве цепь. – Еще покусает…»

Пальма оскалилась на Керимку, будто он разлучил ее с детенышами, но, увидя щенят живыми и невредимыми, успокоилась и принялась их облизывать.

– Слушай, Пальма, – зашептал Керимка, убежденный, что собака понимает его, – я хочу спасти хоть одного… Вот увидишь, кормить буду… И не урчи на меня. Это хозяйка, толстуха мадам Савенко, наказала Степке выкинуть ко всем чертям щенят… Бросить их с каменного обрыва, куда сваливают мусор… Пальмочка, я возьму одного. Да?

Но разве эта Пальма – собака, как все другие собаки? Настоящая волчица! Глаза ее загорелись, клыки сверкнули, точно лезвия ножей. Злобно рыча, она прыгнула на Керимку.

– Ма-а-а-а! Пошла вон! – в страхе закричал он, вырывая из пасти собаки разодранную на коленке штанину, которая и без того пестрела заплатами.

Угрюмый побрел Керимка прочь от колодца, горько сожалея о том, что поддался на уговоры Мироси, соседской девочки, и не залез вечером в сарай к домовладельцу. От гуда можно было утащить не то что одного щенка, а хоть всех! И зачем только он показал Миросе тайный ход?

Прежде девочка совсем не знала, что в их сарае отодвигается доска и можно без особого труда очутиться в сарае домовладельца. А когда Керимка об этом сказал Миросе, она рассердилась, заявив, что стыдно воровать, и поссорилась с ним.

Керимка знал: Мирося не любила, если он хотел что-нибудь стянуть во дворе. По разве взять щенка – тоже воровство? Пусть лучше хозяйский племянник Степка их всех – с обрыва? Да?

Тут он увидел Миросю. Она куда-то торопилась.

– Мирося, подожди! – окликнул ее Керимка, позабыв о вчерашней ссоре.

– Некогда мне, – щурясь от солнца, тряхнула топкими косичками синеглазая девочка.

– Куда ты идешь? – подбегая, спросил Керимка.

– Видишь, несу папе кушать. Его опять домой не пустили, заставили всю ночь работать. Мама говорит: но работа, а каторга проклятая!

– Можно, я с тобой пойду?

– Ладно, идем. Он, кто тебе так штаны порвал?

– Пальма, – вздохнул Керимка, а про щенков умолчал.

Мирося шла быстро, так быстро, что Керимка едва поспевал за ней. Но в этом были виноваты старые отцовские штаны, подвязанные веревкой, которые не держались на животе и все время сползали.

На углу Большой Морской улицы и Малоофицерского спуска, обеспокоенная молчанием Керимки, Мирося пообещала:

– Я насобираю у папы в мастерской обрезков кожи, и мы сделаем ошейник с ремешком для нашей маленькой собачки.

– А где возьмем собачку? – хмуро спросил Керимка.

– Попросим у господина Савенко.

– Эх, ты, – покачал стриженой головой загорелый, как негр, Керимка, отчего его серые глаза казались еще светлее и больше. – Сегодня ни одного щепка не останется в живых. Степка побросает их с обрыва.

– Не ври.

– Чтоб меня холера хватила на этом месте, если я вру! Сам слышал, мадам Савенко так велела.

– Вот ведьма! – заволновалась Мирося. – Быстро отнесем папе кушать – и назад! Надо спасти щенят…

Дети почти побежали. По их лицам, одежде и босым ногам замелькали узорчатые тени от листвы. С моря изредка налетал ветерок, тогда верхушки деревьев покачивались, а в просветах зелени голубело небо.

Завернув за угол, они остановились у большого серого дома. Над входом висел полинявший трехцветный флаг. Возле парадного и у ворот стояли навытяжку часовые. Здесь помещался белогвардейский штаб.

Во дворе была сапожная мастерская для господ офицеров, где и работал отец Мироси.

– Пропуск? – глухо спросил часовой.

– Вот, дядя, – Мирося достала из-за пазухи клочок бумаги с печатью и протянула часовому.

– Проходи.

– Ты жди меня, Керимка, – сказала Мирося и вошла во двор.

Керимка перебежал на другую сторону улицы и присел в тени под каштаном.

Мастерская находилась на втором этаже. Туда вела узкая железная лестница, хорошо знакомая Миросе, – ведь вот уже два месяца, как она ежедневно приносит сюда отцу обед.

В самом конце мастерской – тесной комнатке, пропахшей кожей, Мирося увидела отца. Худощавый, белокурый, он что-то выкраивал, склонившись над столом. Лицо его осунулось и потемнело от бессонной ночи.

– А, кормилица пришла… – ласково улыбается Кречет, откладывая на доску нож. – Дак там наша мамка? Лучше ей?

– Уже не стонет, уснула. И Гнатко тоже спит, – невесело ответила девочка. – Вот, кушай суп из кильки. Я сама варила.

– Умница, – похвалил Кречет. – Маму тоже покормила?

– Да.

Мирося жалостливо смотрела, как отец, устало присев на ящик, отстегивал культяпку. Так Кречет шутя называл деревянную ногу, которую надевал во время работы. А вообще-то с тех пор, как на турецком фронте ему снарядом оторвало ногу, он ходил на костылях.

Кречет перелил похлебку из судка в алюминиевую миску и сказал:

– Хлеб забери назад, доню. И поскорее иди домой. Скажи маме, что я сегодня пораньше вернусь.

– Хорошо, папа.

Около двери Мирося нагнулась и поспешно начала собирать с пола кусочки цветной кожи.

В это время, звеня шпорами, вошли трое в черкесках.

Если бы Кречет мог знать, что вошедшие не просто офицеры, а головорезы из контрразведки, возможно, он сумел бы взглядом или словом дать понять Миросе, как предупредить мать о нависшей над ними опасности. По сюда заходило так много офицеров, чтобы заказать себе сапоги, что Кречет преспокойно продолжал хлебать рыбный суп и даже не очень почтительно сказал:

– У меня перерыв на обед, господа!

Мирося выскользнула за дверь, быстро спустилась по лестнице вниз, пробежала через двор и очутилась на улице.

– Возьми, – сунула она Керимке в руки горсть разных обрезков кожи. – И скорее бежим домой…

На набережной, возле лайбы с арбузами, Мирося и Керимка невольно остановились, слушая, как с разными прибаутками зазывает покупателей старый грек.

– Хо-хо! Куплять арбузы пришли жених и невеста? – неожиданно услышали Мирося и Керимка за своей спиной.

Дети оглянулись. Перед ними стоял Степка, племянник мадам Савенко. Грозное лицо его, рыжее от веснушек, не предвещало ничего хорошего.

Широко расставив ноги и подперев кулаками бока, он ждал ответа.

– Чего тебе? – насупив черные брови, посмотрел на него Керимка.

– Давай сюда деньги, татарчонок. Ну, что я тебе говорю? – И Степка щелкнул Керимку по носу.

– Не смей, – строго сказала Мирося, – он тебя не трогает!

Степка презрительно смерил ее взглядом и перевел глаза на судок, который Мирося держала в руке.

– Что там? Дай попробовать.

Девочка могла бы сказать, что у них дома больше ничего нет, кроме куска хлеба, который отец не стал кушать, и она несет этот хлеб больной матери, что Миросе самой так бы хотелось съесть хотя бы кусочек… Но стоит ли унижаться перед Степкой?

– Дай, раз человек просит! – нахально запустил руку в судок Степка, но в это время кто-то неожиданно и больно ударил его по плечу. Степка быстро оглянулся и увидел чернявого мальчишку, чуть постарше себя. Мальчишка был без рубахи, в парусиновых, когда-то белых штанах и босой. В левой руке он держал пачку газет.

– Чего к ним пристал? А? – сердито спросил он.

Степка явно струсил, потом вдруг нашелся.

– А тебе-то что? – крикнул он и дерзко сплюнул. – Смотри, а то ка-ак дам!

– Иди, иди, пока самому не попало, – пригрозил маленький газетчик.

Степка оглядел его, худенького, но мускулистого, и, решив, что тот сильнее, пробурчал:

– Неохота с тобой связываться, а то… Вот придешь в купалку, я тебя там разделаю. А вам, сопляки, добавочные банки будут, – посулил он Керимке и Миросе.

Тряхнув кудрявой головой и еще раз сплюнув сквозь зубы, Степка сунул руки в карманы и важно зашагал вдоль набережной.

– Тебя как зовут? Ты кто? – спросила Мирося, с благодарностью глядя на храброго защитника.

– Женька я. А ты?

– Мироська. А он – Керим. Мы в одном дворе живем. И этот Степка тоже там живет.

– Куда идете?

– Домой. У меня мама больна.

Женька сказал:

– Не бойтесь. Буду за вас заступаться. На какой улице вы живете?

– В Греческом переулке, возле фонтана.

– Ага, знаю…

Несколько минут дети шли молча. И вдруг все в Миросе возмутилось против их защитника. Она вспомнила, что отец еще вчера утром швырнул на пол газету «Крымский вестник», которую сейчас продавал мальчишка. Отец сказал: «Грязный, продажный белогвардейский листок!»

Мирося запальчиво крикнула:

– Ты зачем продаешь грязный, продажный белогвардейский листок?

– Тише ты, дура! – схватил ее за руку Женька, а сам с опаской оглянулся.

И не успела Мирося рта раскрыть, как Женька схватил ее и Керимку в охапку и оттащил в сторону. Только этим он спас детей от того, что они не попали под копыта лошадей.

Мимо промчалась линейка с тремя офицерами в черкесках. Кто-то четвертый, без ноги, лежал лицом вниз со скрученными назад руками.

– Папа! – крикнула Мирося, и крепко сжатый кулачок ее поднялся, словно этого было достаточно, чтобы злодеи остановились. Но линейка удалялась, и помимо воли девочки кулачок разжался, рука закрыла глаза, и Мирося залилась горькими слезами.

Когда заплаканная Мирося и запыхавшийся Керимка, как-будто спасаясь от погони, вбежали в комнату, мать сидела на кровати и кормила грудью ребенка. Ее мягкие, густые, цвета воронова крыла, волосы были заплетены в две тугие косы, еще больше оттеняя бледное до прозрачности лицо.

– Папу арестовали… Связанного куда-то повезли… – всхлипывая, едва выговорила Мирося.

У Галины Остаповны холодной росой покрылся лоб. Хотела встать, положить задремавшего младенца в люльку, но тело, словно чужое, не повиновалось ей. И снова, в какой уже раз, жгучая боль в пояснице заставила стиснуть губы, чтобы не закричать.

– Мирося… возьми его, положи тут, – наконец смогла она выговорить.

Девочка поспешно взяла из рук матери братишку и осторожно уложила на подушку.

– Керим… – Галина Остаповна подняла на мальчика полные слез глаза. – Ступай домой…

– Тетя, я…

– Ступай же! – нервно крикнула Галина Остаповна, охваченная страхом, что вот-вот лишится сознания от нового приступа сильной боли и не успеет сказать Миросе самого главного.

Губы Керимки задрожали от обиды.

Он ждал, что Мирося, которая, по мнению Керимки, сейчас особенно нуждалась в его помощи, все объяснит матери, заступится за него.

Но Мирося, еще сама толком не понимая, зачем мама прогоняет Керимку, растерянно глянула на друга и сказала:

– Уходи, тебе говорят… Уходи, слышишь?

– Я с тобой больше не играю! – вспыхнул Керимка и побежал во двор.

– Ушел?..

Мирося молча кивнула головой.

– В люльке… под матрасиком сумка… – прошептала мать. – Достань… Вот… заверни в платок…

– Что в сумке, мама?

– Не знаю… Но ее никто не должен видеть… Сбегай в сарай и спрячь. Не забудь, сарай запри…

– Так я… я же потеряла ключ, – всхлипнула Мирося. – А скорее всего… Степка из замка вытащил.

– Боже мой… – простонала мать, – этот разбойник… последние дровишки покрадет… продаст…

– Ой, мамочка! – Мирося отпрянула от окна с сумкой в руках. – Казаки! Идут сюда…

– Беги через кухню!

Мирося едва успела выпрыгнуть из окна, как в коридоре послышались громкие шаги и звон шпор.

– Разрешите войти? – вежливо спросил офицер.

– Входите, – простонала Галина, не открывая глаз, только ноздри ее беспокойно вздрагивали.

Но молодой офицер, краснощекий, стройный брюнет, с опаской застыл у порога. Он хотел было спросить, не тифом ли больна женщина, однако заплакавший младенец рассеял его опасения.

– Вы жена Кречета?

– Да.

– Разрешите сесть?

– Пожалуйста.

– Ай-яй-яй, как это опрометчиво со стороны вашего супруга! Имея такую молодую жену и младенца… Это у вас единственный ребенок?

– Есть еще дочка.

– Вашего мужа арестовали. Вы знаете?

– За что, господин офицер? – по бледным щекам женщины покатились слезы.

– Пройдите в коридор, – приказал офицер, казакам. – Закройте дверь.

Оставшись наедине с Галиной, офицер доверительно сказал:

– Видите ли, мадам Кречет, ваш муж еще не совсем арестован. Он задержан. Его превосходительство обещали, если Кречет во всем чистосердечно признается, освободить его из-под стражи. Благодарите бога, мадам, ваши дети не останутся сиротами. Кречет во всем признался. Он прислал меня за кожаной сумкой. Кречет сказал, вы знаете, где она спрятана. Как только я доставлю сумку, ваш муж будет на свободе.

– Какая сумка? Я ничего не знаю…

– Подумайте, мадам, это решает судьбу вашей семьи.

Галина слишком хорошо знала своего мужа, чтобы попасться в расставленную ловушку. И пока она силилась что-то сказать, в памяти ярко представился тот вечер, когда муж впервые принес домой небольшую кожаную черную сумку и попросил спрятать ее. При этом он сказал, точно поклялся: «Что бы ни случилось, Галя, запомни: даже смерть не может заставить предать товарищей, изменить нашему правому делу…»

– Мой муж честный человек, – приподняв голову, горячо заявила женщина. – Кто-то хочет его, невинного, погубить…

Офицер порывисто встал. От его изысканной вежливости не осталось и следа. Ударом ноги он распахнул дверь и крикнул казакам:

– Обыскать!

Казаки приступили к обыску квартиры.

Тем временем Мирося стояла посреди сарая, озабоченная тем, куда бы лучше запрятать сумку.

Во дворе было душно, как перед грозой, а в сарае царил прохладный сумрак. У двери, проникнув сквозь щели, легли тоненькие полоски света, и в них кружились пылинки.

«А вдруг они станут искать в сарае? – обожгла Миросю догадка. Беспокойный взгляд девочки метался от ржавой выварки к невысокому штабелю дров, от связки рогожи к груде разного хлама под стеной. – Куда спрятать? Куда?..»

Мирося с сердцем, преисполненным тревоги, держала в руках сумку, когда за дверью послышались чьи-то крадущиеся шаги.

Не отдавая себе отчета, девочка вдруг приподняла доску и опустила сумку в чужой сарай.

Полоса света ворвалась через открывшуюся дверь. В сарай заглянул домовладелец.

– Ты что здесь делаешь? – сердито пробасил Савенко, тогда как быстрые глаза его, похожие на два черных жука, забегали вокруг. – Марш домой!

Вбежав в комнату, Мирося чуть было не упала, споткнувшись о люльку, которая валялась перевернутая у самой двери.

Мать в одной рубашке сидела на голом полу, прижимая к груди надрывно кричащего младенца. Мирося бросилась к ней.

Тут и вошел Савенко. Он метнул на жену Кречета взгляд, горящий лютой ненавистью, а затем любезно сказал офицеру:

– Ваше благородие, девчонка что-то прятала в сарае.

За всю жизнь никогда еще ни один человек не вызывал у Мироси такой ненависти. Ей хотелось, чтобы он грохнулся на пол и сразу умер, как внезапно умер толстый хозяин бакалейной лавки, о котором рассказывала мама.

Казаки перерыли сарай Кречета. Но по их хмурым, злым лицам не трудно было догадаться, что уйти им пришлось ни с чем.

Мирося не отходила от окна, выжидая, когда с веранды уберется ненавистный Савенко. А тот в свою очередь зорко следил за квартирой Кречета. Смекнув, почему девчонка торчит в окне, домовладелец вошел в комнату и, притаившись за ставней, наблюдал оттуда.

Мирося только успела поменять воду канарейкам, весело порхавшим в клетке, как увидела Степку, торопившегося в сторону сарая. Ничего не сказав матери, девочка спрыгнула с подоконника, выбежала на крыльцо и бросилась вслед за мальчишкой.

– Тебе что? – недружелюбно покосился тот, отмыкая замок. – А ну, брысь отсюдова!

Мирося безмолвно, широко открытыми глазами уставилась на мальчика.

– Лунатичка ты что ли? – хихикнул Степка, распахивая дверь.

Из темноты донесся дразнящий запах яблок.

– Степка! – усилием воли подавила страх Мирося, входя за ним в сарай. – Хочешь наших канареек?

– Продаете? – сразу заинтересовался Степка: он уже давно мечтал завести птиц в клетке.

– Нет… Знаешь что?.. Я только возьму тут у вас нашу сумку…

– Какая сумка? Ты что, сдурела?

Между тем, глаза Мироси привыкли к полумраку, и она совершенно отчетливо увидела, что под досчатой стеной, где должна была лежать сумка, завернутая в платок, ничего нет.

– Степка, ради бога, отдай сумку, – взмолилась девочка.

– И что ты прицепилась до меня, как банный лист? Пошла к черту! – оттолкнул ее Степка.

– Отдай! Слышь, отдай! – кинулась на него с кулаками Мирося.

Вбежал Савенко.

– Вор! Вор! Отдай сумку! – ничего не видя, исступленно кричала Мирося, колотя по груди онемевшего от возмущения Степку.

– Ах ты, паскуда! Вон из сарая! – Савенко ухватил девочку за косички и вытолкал во двор.

До слуха плачущей Мироси донесся повелительный голос домовладельца:

– Где сумка, которую отнял у девочки?

– Тю! – рассвирепел Степка. – Говорю, что не видел я никакой сумки…

– Не бреши, плут! – огрел его по уху Савенко.

– Вот вам святой крест, не видел, – заревел Степка.

– Выходит, сумка таинственно исчезла? Черти ее забрали? Так? Давай сюда! Я тебе говорю, слышишь?!

– Не глухой, слышу, – дерзко пробурчал Степка. – Только не брал я никакой вашей проклятой сумки!

«Куда же могла эта сумка запропаститься?» – думала Мирося. Втянув голову в плечи, давясь слезами, она стояла около своего сарая, боясь вернуться домой с пустыми руками. Ощущение уже ничем не поправимого горя навалилось на девочку, когда вдруг словно кто-то подсказал ей: «Крысы могли утащить за ящики… Нет, сумка не должна пропасть, она там, где-то в сарае…»

…Унося в мешке щенят, Степка, всхлипывая, пробежал мимо Мироси, посулив ей каменюкой проломить голову.

Измученная переживаниями страшного дня, Мирося спала. В распахнутом настежь окне квартиры Кречетов тускло мерцал огонек; словно с надеждой вглядывался в черный сумрак двора. Припав головой к подоконнику, Галина задыхалась от нестерпимой духоты. Поясница ныла, словно от ударов, но женщина не решалась прилечь: надо дождаться, когда от хозяев уйдут гости, потушат свет и Савенки улягутся спать. Тогда она сама проберется к ним в сарай и отыщет сумку.

Как задремала, сама не заметила. Но, едва сомкнув глаза, очутилась во власти жутких видений, надвигавшихся на нее со всех сторон.

«Боже, почему мой муж окровавлен?.. Почему у него скручены руки?.. Кто эти люди со злобными лицами, толкающие Бориса прикладами в спину?.. Железный фонарный столб… Нет, это виселица! – Галина застонала во сне. – Боже, палач в белой черкеске накинул на шею Бориса петлю!..» Еще миг – и навсегда оборвется жизнь дорогого человека, отца ее детей…

Из груди обезумевшей от горя Галины вырвался душераздирающий крик:

– Нет! Нет! Нет!

– Мамочка! Не кричи так, не кричи, я боюсь… – испугавшись спросонья, вскочила с кровати Мирося.

Мать очнулась, открыла глаза.

– Спи, Мирося, спи, доня, – проговорила она, утирая ладонью холодный пот со лба.

Взглянула в окно. Весь дом был окутан темнотой. Ни в одном окне не светилось.

– Мама, – с надеждой в голосе прошептала Мирося. – Ведь сумку казаки не нашли, значит, папу отпустят. Да, мама?

Желая успокоить дочку, Галина утвердительно кивнула головой.

Внезапно обе вздрогнули и насторожились.

– Кажется, кто-то постучал в окно…

– Да, мама, там, на кухне… – похолодев от страха, девочка сделала большие глаза.

Как на зло заплакал Гнатко.

– Подойди, доченька, спроси кто, – давая грудь ребенку, промолвила мать.

Стук повторился.

– Может быть, вернулся папа? – Мирося схватила лампу и, вся дрожа от волнения, побежала в кухню.

– Это ты, папа?

– Туши лампу и открой окно, – тихо прозвучало в ответ.

Голос показался знакомым. Но стекло блестело, и Мирося видела в нем только свое отражение: тоненькую, испуганную девчонку с растрепанными косичками.

Мирося распахнула окно. На подоконник легли две худые руки, и перед ней появилось лицо маленького газетчика.

– Ты? – едва вымолвила пораженная Мирося.

– Тихо, нас могут подслушать, – таинственно шепнул Женька.

Он быстро вскарабкался на подоконник, мягко, словно кошка, спрыгнул на пол и тут же задул лампу.

– Где твоя мама?

– Там… в комнате. А тебе она зачем?

– Дело есть важное.

Мирося проводила Женьку в комнату.

– За домом следят, и ходить к вам, тетя, опасно, – сказал маленький газетчик. – Я по поручению…

– Какое еще там поручение? – прозвучал холодный, недоверчивый голос жены Кречета. – Кто это тебя по ночам в чужие дома посылает людей будить? Может, ты вор, я почем знаю?

– Он не вор, мама, он хороший. Это тот самый маленький газетчик, что заступился…

– Я понимаю, тетя, вы боитесь, не доверяете, – со сдержанностью взрослого проговорил Женька. – Только я – свой, меня не надо бояться. – И еще тише добавил: – Меня прислал человек с «Альбатроса».

Это был пароль. Так о себе давал знать Александр Кремнев. Но Галина и этому не поверила, зная коварство врагов. Ведь кто-то уже предал Бориса… Иначе… откуда контрразведчикам известно о сумке?..

И все же Галина схватила мальчика за плечо:

– Говори, говори!.. Что с ним?

– Ваш муж в контрразведке, тетя… Это все, что я знаю… – сказал Женька и, еще больше понизив голос, почти продышал ей в лицо: – Дядя Кремнев просил, чтобы вы дали мне кожаную сумку.

– Ох, эта злосчастная сумка! – в отчаянии схватилась за голову Галина. – Вот уже верно: беда беду родит, а третья – сама бежит… Сумка куда-то девалась…

– Знаешь, Женька… – виновато обронила Мирося. – Я… – сконфуженно умолкла, боясь вызвать у Женьки осуждающие упреки.

С горечью выслушал мальчик малоутешительный рассказ жены Кречета. Он всем сердцем сочувствовал ей и вместе с тем досадовал и злился на глупую Мироську, не сумевшую как следует спрятать сумку, несомненно очень важную, раз дядя так беспокоится.

– Вы мне покажите, где этот сарай, – наконец заговорил Женька. – Надо еще поискать. Верно, тетя?

– Мирося, доченька, если Гнатко заплачет, покачай люльку. Идем, хлопчик.

Галину знобило. Она отыскала в темноте платок и набросила на плечи. Взяла Женьку за руку, вывела его во двор, и, прячась за стволами акаций, они начали подбираться к сараю.

– Смотри! Видишь свет? – вдруг в ужасе прошептала женщина, удерживая мальчика за плечо.

– Где?

– В нашем сарае.

Теперь и мальчик увидел желтоватые нити, протянувшиеся по земле.

– Боже, кто же это может быть? Неужели… – и Галина, не договорив, прислушалась.

«Да, это грубоватый с сипотой голос нашего домовладельца, – убедилась она. – Тут не спутаешь, хрипит, точно недорезанный… Но с кем он? Этот голос тоже, кажется, знаком… Да, да, чуть картавый… – старалась вспомнить Галина, прильнув ухом к досчатой двери сарая. – Картавый досадует, что зря они морочат себе голову…»

– Ах, батя, если контрразведчики перевернули здесь все вверх дном и не нашли, видно, проклятая девчонка спрятала в другом месте! Надо… – Картавый почему-то внезапно умолк. А тут, совсем некстати, залаяла Пальма. Откуда-то издалека долетел приглушенный расстоянием ответный лай собаки…

И в следующее мгновенье, будто сговорившись, женщина и ее маленький спутник юркнули в открытую дверь сарая, принадлежавшего Савенко. Они успели вовремя спрятаться, потому что домовладелец высунул голову во двор.

– Э-э, то тебе, сынку, почудилось! – чертыхнулся Савенко. – Холеры цикады трещат, погибели на них нету!

«Олекса Савенко! – внезапно озарила Галину догадка. – Да, он…»

Сквозь узкую щель в досчатой перегородке при скупом свете лампы Галина увидела склонившегося над старой корзиной молодого человека. У него было красивое смуглое лицо. На две головы выше отца, стройный, подтянутый, он внешне решительно ничем не походил на приземистого, тучного Савенко.

«Но как Олекса очутился здесь? – тревожно застучало в висках Галины. – Не он ли называл своего отца хищной акулой, корыстным, алчным негодяем, который разбогател, обманывая и грабя безграмотных, доверчивых рыбаков? Не он ли рассказывал, как его отец заграбастал большой рыбный магазин и три дома, запутав их владельцев в темные дела, где не обошлось без убийства, а потом донес на своих компаньонов в полицию? Двух убийц схватили, осудили, заковали в кандалы и угнали в Сибирь. Олекса поклялся, что навсегда порвал с отцом. При красных он работал в ревкоме. Неужели он не ушел с нашими?..»

– Я этого знаю, – радостно проговорил Галине на ухо Женька. – Он свой человек… – но тут же с досадой прикусил язык – болтнул лишнее.

«Да, да, Олекса Савенко ищет сумку… Он здесь по заданию организации!» – И Галина уже готова была ухватиться за эту надежду, как за якорь спасения, но вдруг иная мысль осенила ее: «Тогда почему же Олекса доверился своему отцу, зная, как тот ненавидит красных?..»

Жадно ловила Галина каждое слово, доносящееся к ней из сарая.

– Сынку, а может, обойдется как-нибудь? – это был голос старика Савенко.

– Нет, надо найти, во что бы то ни стало найти! С контрразведкой шутки плохи, того гляди, и меня укокошат. Да и камня на камне от нашего хозяйства не оставят.

– Упаси бог, что ты говоришь, сынку!

– Будь я проклят, если эта хитрая тварь не прячет у себя под подушкой сумку, – зло ругнулся Олекса Савенко, убирая с лица паутину. – Но ничего, этой ночью ни один из них…

– Тетя, это он про кого? – шепнул Женька, помешав Галине расслышать, что должно было случиться этой ночью.

– Тетя…

– Молчи… Тсс… – Галина едва успела закрыть ладонью рот мальчика.

Грузные шаги послышались уже почти рядом. Галину обдало отвратительным водочным перегаром.

Женщина и мальчик замерли, боясь выдать себя. Однако в сарай никто не вошел: дверь захлопнулась, стукнул засов, и дважды повернулся в замке ключ.

– Больше сарай им не понадобится… Утром выброшу Кречетову из квартиры, – сказал домовладелец.

Женька не расслышал этих слов. А Галина прижалась лицом к шершавым доскам и до боли в глазах всматривалась сквозь щели, шепча:

– Господи, какой ужас… какой ужас!..

– Почему вы так испугались, тетя?.. – ее волнение невольно передалось и мальчику. – Это же не страшно, что они нас здесь замкнули!.. Мирося сказала, где лаз, выйдем отсюда… А там…

– Слава богу, они пошли к себе… Стоят на веранде… Потушили лампу…

Женька, давно уже тискавший в руках самодельную зажигалку, крутонул колесико. Из гильзы патрона шустро выпрыгнул огонек.

– С ума ты сошел! Погаси, увидят….

Женька быстро задул огонек. Ему показалось, что теперь в сарае еще темнее, чем было.

– Как же в потемках искать? – спросил он.

– Нет, нет… И минуты нельзя нам сейчас упустить! Беги к товарищу Кремневу… Скажи… Ох, как же они могли довериться Олексе Савенко?! Сердцем чую, предатель он, иуда! Только он один и мог донести в контрразведку на Бориса… Скажи, что сумку эти мерзавцы искали, только не нашли… Думается мне, Степка ее утащил и где-нибудь прячет в саду. Но главное… ты скажи товарищу Кремневу: Олекса Савенко, видно, заночует у отца… Ты скажи… он похвалился, будто этой ночью… Одним словом, скажи: замышляется какое-то черное дело…

Галина, настороженно озираясь, вышла во двор, чтобы в случае расставленной ловушки предоставить мальчику возможность скрыться.

Сдерживая дыхание, Женька притаился за открытой дверью сарая, с тревожным нетерпением ожидая сигнала, который должна была подать Миросина мама.

Тихий кашель сообщал, что опасности нет. Но, зная, как хитры враги, Женька чуточку помедлил выходить из своего укрытия.

Зов повторился. И на этот раз, как мальчику показалось, он был громче и настойчивее.

– Скорее! – едва дыша, вымолвила Галина и, почти втолкнув Женьку в темный узкий коридор, быстро заперла дверь на ключ.

Уходить маленькому газетчику пришлось тем же путем, каким он сюда пробрался, – через окно в кухне, затем в глухом тупичке штурмовать довольно высокую стену, выложенную из плит ноздреватого камня, а дальше бежать по такому узкому переулку, где лишь с трудом могла проехать арба.

Что-то посильнее страха заставляло Женьку мчать с быстротою гепарда. Яростное ожесточение бушевало в его сердце.

«Так вот ты какой, Олекса Савенко! – гневно сжимались кулаки у мальчика. – Быть может, гадина, это ты выдал белякам Филькиного отца, кочегара с миноносца «Дерзкий»?»

Кочегара Акименко белогвардейцы повесили возле Графской пристани, чтобы спущенные на берег матросы видели, какой конец ждет каждого большевика.

Острой занозой вонзилась в память мальчика надпись на куске фанеры, что болталась на груди у повешенного кочегара: «Я – большевик, хотел гибели России!»

Проходили мимо русские матросы с хмурыми, потемневшими лицами, почтительно снимая бескозырки, а «союзнички», жадным вороньем слетевшиеся в Крым помогать барону Врангелю «спасайт святая Русслянд», толпились под фонарем, где трое суток раскачивалось на ветру безжизненное тело матроса, и, коверкая русские слова, скалили зубы, хохотали, точно в цирке…