Текст книги "Опасное молчание"
Автор книги: Златослава Каменкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Нет, почему же? Я благодарю вас за доверие.
И вдруг он обнял ее и поцеловал в щеку.
Леся вырвалась.
– Я обидел вас.
– Да, – сквозь слезы проговорила девушка и ушла, не позволив себя проводить.
Владимир писал свою дипломную работу, будто чудесную песню, которую посвящал любимой. Ему теперь было стыдно вспомнить тот осенний вечер, когда он так напугал Лесю. Чистая, застенчивая девушка стала для него дороже всех на свете. Слышать ее голос, смотреть на нее было таким огромным счастьем! На заводе, где Владимир проходил практику, или в своей небольшой комнате на пятом этаже, порога которой еще ни разу не переступала Леся, она всюду незримо была с ним.
Прежде Владимир никогда не застилал своей постели. Теперь по утрам он это делал с придирчивой аккуратностью, точно это могла увидеть Леся. И всегда, что бы он не делал, о чем бы ни думал, – рядом с ним была она, любимая…
А Леся? Думала ли она о нем?
В одном из писем к матери девушка робко призналась о своей первой любви.
Мать, бесхитростная и добрая женщина, ответила, что если Владимир хороший человек, то – в добрый час, она посылает им свое материнское благословение. Но тут же и предостерегала: хорошенько приглядись, доченька, а то ведь, как ног у змей, так у плута концов не найдешь… И очень просила растолковать ей, что за специальность есть «конструктора. Сможет ли он с этой специальностью у них в селе работать? Писала, что в колхозе нехватка рабочих рук и что колхозники еще крепко знаются с нуждой, хотя председатель Валидуб всячески старается, чтобы людям жилось лучше.
По дороге к Наташе Леся почему-то вспомнила лыжную тренировку в Зимних Водах. Когда она упала, Владимир поднял Лесю и нес на руках очень долго, переживая, словно не ей было больно, а ему. И как робко он тогда приблизил к ее лицу свое лицо, хотел поцеловать, но сдержался, только долго смотрел в глаза и молчал…
Дверь открыла Наташа.
– Я думала, что ты заболела, – просияла Леся, видя подругу на ногах. – Почему ты не бываешь на занятиях?
Внезапная вспыльчивость, слезы подруги испугали Лесю.
– Да, друзья проверяются в беде, – с горечью проговорила Наташа, глядя в упор на Лесю. – Я думала о тебе лучше…
– Зачем ты говоришь колкости, Наташа? Или ты хочешь быть похожей на Ирину?
– Ирина человечнее тебя! Она никогда бы не позволила себе… А ты…
– О чем ты, Наташа? – растерянно спросила Леся.
– Я люблю Владимира! Слышишь, люблю!.. Я скоро стану матерью его ребенка…
– Леся, любимая моя, – говорил Владимир. – Сколько месяцев ты избегаешь меня. Наташа скрыла перед тобой правду… Когда-то она просто прогнала меня. Я тогда еще не знал тебя… Помнишь, у нас во Львове снимали кинофильм? Ирина познакомила Наташу с одним известным киноартистом. Наташа хотела с ним уехать в Крым.
– Но сын твой… И Наташа тебя любит…
– Леся, ты моя любовь, ты моя жизнь! Если ты меня покинешь…
– Володя, я не оставлю тебя в беде… Но никто никогда не должен назвать тебя подлецом. Ты ведь не такой… Подумай, что будет с ребенком: сирота при живом отце! Ты же рос без отца, ты знаешь…
– Хорошо, если ты хочешь, я дам свою фамилию ребенку.
– У Наташи фамилия не хуже твоей. Ее отец отдал жизнь вот за таких, как мы с тобой, Володя. Ребенку не фамилия нужна, а отец, семья.
Владимир молчал.
– В жизни каждый человек может ошибаться. Но честные, сильные люди всегда умеют исправлять свои ошибки, – девушка посмотрела ему в глаза.
– Значит, моя любовь к тебе – ошибка? – вспылил Владимир. – Жить без тебя – все равно что ослепнуть!
– Не надо больше об этом…
– У тебя нет такой власти, чтобы заставить разлюбить тебя!
– Есть власть, но не у меня…
– У кого же? – растерянно развел руками молодой человек.
– У твоего сына. Вчера я была у Наташи, и она через стеклянную дверь показала мне малыша. У него твой такой же большой, открытый лоб… И ямочка на подбородке тоже твоя… Наташа тебя боготворит.
К ним подошла пожилая женщина с корзинкой свежей сирени.
– Не хотите купить цветы?
– Купи, Володя, – попросила Леся. Это была ее первая просьба за все время их знакомства.
– Дайте нам все, – поспешно доставая деньги и смущенно краснея, проговорил Владимир.
– Все не надо, – улыбнулась Леся. – Вот этих хватит, – и она выбрала из корзины только белую сирень.
Когда женщина отошла, Леся сказала:
– Да, да, в этом случае надо дарить только белую сирень… Через час Наташа с ребенком выписывается из больницы. Ты заедешь за ними на такси и отвезешь домой.
– С тобой, Леся, – точно чего-то испугавшись, взял он ее за руку.
– Хорошо, поедем вместе, – согласилась Леся, ласково взглянув на него.
Окончив Львовский государственный университет имени Ивана Франко, Леся приехала работать в Родники.
На том месте, где прежде горбатилась старая школа (одна на три села), теперь возвышалась трехэтажная школа-десятилетка.
Когда-то весной и осенью крутыми, сыпучими тропками, а в зимнюю непогоду в обход (семь километров) приходили сюда в Родники Леся и ее подружки. Набьется детей в двух узких классах, точно зерна в мешок. Особенно душно было зимой, когда окон не открывали. Едва дождешься переменки, чтобы свежего воздуха глотнуть…
Директором новой школы оказался двадцатипятилетний учитель физики Орест Трофимович Орлюк.
«Строгий», как-то сразу окрестила Леся. Они виделись каждый день на работе, а в другое время, казалось, избегали друг друга. Даже на новогоднем вечере в колхозном клубе Орлюк только издали поздоровался с Лесей, а танцевать не пригласил. Но и с другими девушками не танцевал. Может быть, не умел?
Однажды, после веселой воркотни девчат у реки, где они плели венки и бросали в воду, «гадая», с какого берега ждать жениха, к реке спустились родниковские парни. Пришли из заставы пограничники с аккордеоном, и начались танцы.
Леся тоже кружилась в легком гуцульском танце, совсем не замечая, что пришел директор школы.
Вот тогда-то, твердым шагом (но если бы Леся мота догадаться, какое мужество потребовалось Орлюку, чтобы победить свое смущение) директор школы подошел и пригласил Лесю на танец.
Ощутив тепло ее рук на своем плече, запах ее волос, шепот: «Ничего, ничего…», когда Орлюк от неловкости нет-нет да и наступал Лесе на ногу, он уже собирался сказать: «Единственная… самая лучшая на свете… моя первая любовь…» Но кто-то из местных парней, высокий, худощавый, быстрый, как огонь, выхватил Лесю и закружился с ней в водовороте танца, в пестрой россыпи платочков на девичьих плечах. А Леся безмятежно улыбалась парню, позволяла ему касаться лицом ее волос…
Уже третью осень Леся и Орлюк вместе встречали б новой школе, но больше молодой учитель ничем не выдавал своих чувств.
Леся сама зашла как-то к нему в кабинет, чтобы решить, когда лучше с ребятами из исторического кружка поехать на экскурсию в Борислав.
– Я ведь тоже родом из Борислава, – сказал Орлюк, задержав ее руку, когда девушка начала прощаться. – Мой отец еще шестнадцатилетним юношей устроился на озокеритовую шахту. Много лет он простоял за «топляркой» – это такой котел, в котором из горной породы вываривают озокерит. Помню, принесу отцу обед, и пока он ест, стою у котла, помешиваю черпаком кипящую жижу и собираю всплывающие комья расплавленного горного воска. Мне было десять лет, когда отец схватил воспаление легких, слег. Управляющий «сжалился», разрешил мне стать к котлу вместо отца. Разумеется, оплата была наполовину меньше, а работать приходилось по двенадцать-четырнадцать часов…
– Орест Трофимович, вы непременно должны об этом рассказать нашим юным историкам, – попросила Леся. – Если можете, пожалуйста, приходите сегодня в шесть. У нас занятие кружка.
– Не смогу, Лесенька, – впервые осмелился Орлюк промолвить вслух ее имя так, как давно уже в мыслях и мечтах своих называл девушку.
– Почему же? – охваченная смущением, опустила глаза Леся.
Он дал ей прочесть телеграмму, которая извещала, что мать Орлюка присмерти.
– Я не знала… извините…
– У меня есть просьба к вам, Леся.
– Пожалуйста, я вас слушаю, Орест Трофимович.
– Меня вызывают в Киев, на совещание. Но… – Орлюк показал глазами на телеграмму из Борислава. – Я хочу попросить вас вылететь вместо меня в Киев.
– Охотно, – согласилась Леся.
По дороге в Верхние Родники, заметив, что Леся чем-то расстроена, Ярош пошутил:
– После столицы здесь скучновато?
– В Киеве, конечно, очень хорошо, но здесь мне несравненно лучше, – улыбнулась Леся, поправляя растрепанные ветром волосы.
Как могла она сказать, что несколько дней назад судьба снова свела ее с Владимиром. Это было так неожиданно…
По Крещатику Леся возвращалась к себе в гостиницу. Она любовалась великолепной архитектурой улицы, постояла у цветника, наблюдая гуляющих киевлян, спешащих за город, на стадионы юношей и девушек… Медленно подошла к остановке троллейбуса, и вдруг кто-то окликает ее.
И когда Леся порывисто оглянулась, навстречу ей поспешил Владимир, возмужавший, в превосходно скроенном светлом плаще.
– Леся! Давно ты здесь? Подумай, могли бы и не встретиться!
От неожиданности у Леси сильно и больно заколотилось сердце. Ей казалось, будто эти удары слышит Владимир, который держит ее руку в своей большой и горячей руке.
И Леся сказала неправду.
– Я проездом… через час уезжаю…
– Леся!
– Как Наташа? Как растет Славик?
– Леся, друг мой хороший… Спасибо тебе за все… Наташа консерваторию заканчивает. Говорят, у нее редкий голос. Да ты это и сама знаешь. И сын у нас прелесть.
– Ты счастлив?
– Да, Леся… Мне теперь страшно подумать, что я мог потерять…
Он умолк, смутился. Но, спохватившись, устремил на девушку открытый, честный взгляд, проговорив:
– Что это я все о себе?.. Как ты живешь, Леся? Мы с Наташей часто тебя вспоминаем. Ты ведь тогда уехала и как в воду канула! Иногда мне кажется, Леся… Поверь, меня мучает совесть…
И Леся поспешно сказала:
– Этой осенью я вышла замуж…
На пальце ее нет обручального кольца, и Владимир понимает, что Леся этими словами обязывает его молчать о прошлом…
Оказывается, Левко ошибался
Весна раскинула свои могучие крылья над Карпатами…
Теплый ветер жадно съедает остатки рыхлого снега у подножия молоденьких сосен и высоких берез, которые, подобно белым колоннам, окружили школу. На вершинах деревьев, у больших гнезд, деловито хлопочут грачи. К шумной гурьбе детворы на школьном дворе птицы привыкли и не боятся их, но что-то круглое, серебристое, похожее на громадный цветок, прикрепленный к стволу самой высокой и ветвистой березы, отпугивает грачей.
На большой перемене первым замечает это Левко Валидуб.
– Смотрите, хлопцы! – задрав голову, показывает он товарищам на грачей, опасливо поглядывающих на новенький репродуктор. – А я знаю, что они на своем птичьем языке галдят: «Что такое? Что за новая птица прилетела?» – и Левко залился таким веселым смехом, а за ним и все ребята, что не стало слышно музыки, льющейся из репродуктора.
Вдруг Левко смущенно смолкает и, насупившись, точно грач, бормочет:
– Вот еще… Разве радио для того провели?
В это время в специально оборудованной комсомольцами комнате школьного радиоузла сидела у микрофона Маричка, старшая сестра Левка. Это она говорила:
– Левко Валидуб остался таким же неряхой, каким был в четвертом классе. В тетрадях пишет грязно. Правда, есть некоторые сдвиги. Теперь он уже умывается сам, а раньше его заставляла мама. А еще… не читайте так книги, как читает Левко Валидуб: он уже полгода держит книгу «Васек Трубачев и его товарищи» и никак не может ее прочитать, а в школьной библиотеке книжку спрашивают другие ребята…
– А еще сестра называется… – чуть ли не со слезами вырывается у Левка.
Ребята смеются, и Левку кажется, что даже грачи смеются, прыгая на ветках.
Когда закончились уроки, в шестой класс зашла вожатая отряда – семиклассница, отличница учебы комсомолка Маричка Валидуб. Она принесла целую пачку писем.
– Кто прислал? Откуда письма? – радостно зашумели пионеры, окружив свою вожатую.
– Друзья нам из Грузии пишут, – улыбнулась Маричка, бережно раскладывая письма на столе. – На этот раз пишут уже новые ребята.
Дружба комсомольцев и пионеров села Родники с учащимися средней школы города Мцхети началась с тех пор, как приехала Леся Мироновна. А летом пятеро комсомольцев поехали гостить в Грузию.
Много хороших подарков повезли они своим друзьям. Здесь были красивые вышивки, сделанные руками самых искусных рукодельниц школы, рисунки, шкатулки и шахматы с гуцульской резьбой…
Ехали по родной украинской земле. Города, города, города! Перед глазами открывались необозримые степи, реки, покоренные человеком, земля Донбасса, богатая залежами угля и руды, огромные колхозные стада, виноградники и чудесные мичуринские сады…
Как родных, встречали грузинские комсомольцы друзей с Украины. И хотя они были знакомы только по письмам, среди сотен встречающих на перроне школьников Маричка почему-то сразу узнала смуглолицую Мери Курошвили и расцеловала ее, как сестру. А Ивась Марчук прижал к груди темнокудрого, черноглазого Ченгиза Мачарадзе.
После отдыха грузинские друзья повели гуцулов осматривать древнюю столицу Грузии Мцхети, взволнованно рассказывая о ее героическом прошлом.
На другой день по красивой горной дороге на машине гостей повезли в село Сагурамо, в дом-музей основоположника современной грузинской литературы Ильи Чавчавадзе, которым очень гордится грузинский народ.
С грустью постояли молодые люди у родинка, где в 1907 году был убит царскими агентами Илья Чавчавадзе.
Пока гости осматривали дом-музей, весть об их приезде разнеслась далеко вокруг.
В одиннадцати километрах от села Сагурамо, на живописном берегу Куры, находился пионерский лагерь, где отдыхали дети железнодорожников. Узнав от колхозников, которые возили на машинах виноград в город, где сейчас находятся гости из Закарпатья, пионеры совершили марш и еще успели застать гостей в доме-музее.
Это была трогательная встреча. Долго звучали слова дружбы и привета на русском, украинском, грузинском, азербайджанском и армянском языках – в пионерском лагере были дети различных национальностей. Но всех их роднил русский язык, который все они знали. И над рекой мощно звенела дружная, знакомая всем песня «Широка страна моя родная…»
Дважды побывали гости в Тбилиси. Они осмотрели Авлабарскую подпольную типографию, когда-то организованную революционерами-большевиками, поднимались на плато, откуда как на ладони был виден весь красавец Тбилиси. В музее искусств они осмотрели богатейшую картинную галерею, а во Дворце пионеров, который находился в одном из самых великолепных зданий города, гости ходили по залам, лабораториям, где пионеры и школьники учатся строить, вышивать, лепить, рисовать, выращивать мичуринские сорта цитрусовых растений…
– Так вот, ребята, – сказала вожатая, – сейчас я прочту первое письмо, оно, как и другие, безадресное, и мы решим, кому его передать.
«Привет из Грузии! – читала Маричка. – Дорогой незнакомый мой друг! Разреши мне передать тебе пламенный пионерский привет!
Когда я узнал, что старшие ученики нашей школы переписываются с вашими, решил и я познакомиться с тобой.
Я люблю Украину. В кино нам показывали, какая она красивая и какие там хорошие люди живут. Когда я буду в старшем классе, непременно приеду к вам в гости.
Учусь я на «четыре» и «пять».
Дорогой друг, напиши, как учишься ты. Какие ты любишь читать книги и какие любишь кинокартины? И есть ли у вас в школе хороший сад? Какие прислать тебе семена цветов? Отвечай мне поскорей.
Твой незнакомый друг Гурам Аркиелидзе».
– Ребята, кому же мы отдадим это письмо? – спросила Маричка.
– Гале, Гале! Она отличница! – разом крикнуло несколько голосов.
– А еще сестра, – чуть не плача от обиды, сказал Левко. – Я ж твой родной брат…
– Не только свету в очах, что брат, – огорченно отозвалась Маричка. – Вот исправь свою дисциплину и двойку по арифметике, тогда тебе ребята разрешат написать письмо в Грузию.
Конечно, Левку было очень обидно, но он понимал, что сестра права. Пока ему и вправду нечем похвалиться.
Левко заглянул в школьный физический кабинет и, увидев там Маричку, что-то мастерившую с товарищами, попросил у Ореста Трофимовича разрешения войти.
В кабинете было свыше семисот наглядных пособий по физике и математике, сделанных руками учащихся. В углу у большого окна комсомольцы испытывали свой новый макет действующей электростанции.
– Молодцы, отлично! – похвалил их учитель. – Ну-ка, Левко, сейчас мы проверим, как починили ребята наш электрорадиопатефон, – сказал учитель, приподнимая крышку патефона. – О, да! Молодцы, хорошие хозяева…
Левко нечаянно громко вздохнул. Он невольно вспомнил, как его «прославили» по радио на всю школу, поднял голову и прямо, как обычно смотрят все Валидубы, поглядел в молодое, энергичное лицо учителя.
– Я тоже смогу, если захочу, учиться на «пять», – твердо сказал мальчик.
– Вот ты и захоти, – одними глазами улыбнулся Орест Трофимович.
– Я уже захотел. Пока все задачи и примеры не решу, даже не посмотрю на лыжи. Вот увидите. Это из-за них я двойку схватил.
– Ты на лыжи, Левко, не пеняй, виновата твоя лень, – отозвалась Маричка.
– Не буду тебя ждать! – вспыхнул обидой Левко. – Пойду задачи решать, вот… Нехай тебя провожает домой Богдан.
Маричка едва не сгорела со стыда.
Но Богдан Журба, улыбаясь, сказал:
– Во, во, с самых трудных задачек и начинай. За сестру не беспокойся, провожу ее.
Когда Левко вышел из школы, вокруг уже было темным-темно, как только бывает в горах поздним беззвездным вечером.
Вбежав к себе во двор, Левко через окно увидел учительницу Лесю Мироновну.
«Пришла жаловаться маме», – напустил на себя хмурости Левко и, войдя, глянул на учительницу исподлобья.
Оказывается, Левко ошибался. Леся Мироновна не только промолчала о том, что на уроке истории Левко ничего не мог рассказать о славном герое древнего мира – Спартаке, а еще принесла ему новый учебник «История древнего мира» и большую книгу в золотистом переплете под названием «Спартак».
Значит, Леся Мироновна уже знала, что Левко не из-за лени краснел на уроке. Там, на реке, он и сам едва не утонул, когда спасал двух колхозных овец, а вода, конечно, унесла холщевую сумку с его учебниками…
И вряд ли когда-нибудь мальчик сможет объяснить, какой переворот в его душе вызвал подарок учительницы.
Вернулись отец и Маричка.
Ольга Валидуб стала просить учительницу:
– Леся, милая, повечеряй с нами.
– Спасибо, тетя Оля, уже поздно. Побегу скорее, лягу, завтра мне нужно рано вставать.
И все же не отпустили, заставили поужинать.
– Я вас провожу, Леся Мироновна, – надевает Левко киптар. – Ведь на дворе так темно, а вам идти далеко, до самой фермы.
– Кавалер, – усмехнулся Валидуб, тоже накидывая на плечи киптар. – Пошли, проводим нашу учительницу.
Снова Гондий
Надийка нагрянула в хату, как неожиданная весенняя гроза, и, обняв мать, что-то стряпавшую на ужин у печки, закружилась с ней, напевая:
– Звеньевая! Звеньевая! Звеньевая!
– Доню, что ты делаешь? – усмехнулась, отбиваясь, мать. – Пусти. Стара я до танцев.
– Кто вам сказал, что вы стары? Неправда!
И, чувствуя, что мать еще ни о чем не догадывается, Надийка усадила ее на табурет, крепко прижала к груди и, радостно взволнованная, прошептала:
– Так, я теперь звеньевая, мамо!
– А справишься, Надюню? – с тревогой глянула Олена в глаза дочке. – Сама знаешь, видно, прогневили бога, не родит земля наша кукурузу. Прошлый год урожай какой был?
– Сами виноваты! Ни удобрений, ни междурядной обработки! А, да что говорить! – с досадой махнула рукой девушка. – Теперь так не будет, нет!
– Что скажу тебе, доню, – с любовью глядя на свою красавицу Надийку, промолвила Олена Курпита. – Раз чувствуешь в себе силу, господь с тобой, берись.
– Со мною, мамусю, девять девчат! Так что на господа бога надеяться не придется, – залилась смехом Надийка. – У нас звено комсомольско-молодежное.
– Не гневи бога, – вдова испуганно закрестилась на образа. – Мы жалкие грешники перед десницей всевышнего.
– Мамусю, вы меня завтра чуть свет разбудите, добре? – прихорашиваясь перед зеркалом, попросила Надийка. – Председатель наш Осип Романович повезет зерно до соседей в Родники менять на сортовую кукурузу. Там звеньевая Ольга Валидуб, жена ихнего председателя, будет делиться с нами своим опытом. В прошлом году они собрали урожай кукурузы по тридцать центнеров с каждого гектара. А земля у них разве лучше нашей?
– Все в руках божьих, – промолвила вдова. – Никак не возьму в толк, зачем это нужно заместо овса кукурузу?..
– Мамусю, я ж погибаю с голоду! Ставьте скорее на стол, что вы наварили.
Ела торопливо, улыбаясь каким-то своим девичьим мыслям.
– Куда ж ты опять, коза?
– В клуб. У нас репетиция хорового кружка.
– Вот так и Леся: побыла часок-другой, получайте, мамуся, подарки – платок, чулки, и опять назад, к себе, в Родники, – вздохнула Олена.
Утром горы затянуло туманом. Но постепенно ветер рассеял туман, и машина выехала из села.
Девушки ехали в кузове новой грузовой машины. Осип Романович, пожилой председатель колхоза, потерявший на войне ногу, сидел в кабине, а в кузове на мешках с семенами ячменя похрапывал лесной обходчик. Попросил подвезти его. На прошлой неделе он привез Надийкиной матери деньги за охотничье ружье отца. Хвалил золотые руки гуцула: ведь как искусно разукрасил он резьбой все, что было в хате: кровать, посудный шкаф, стулья. Вот и на стволе оставил след: орел несет в лапах зайца.
– Бондарем был… мастерил кадки для брынзы, – утирала Олена набежавшие слезы.
Не ведала Олена, что гость знает все о ее жизни, круто замешанной на горести и бедах, что он, как паук, плел густую паутину, чтобы опутать ею мать Леси и Надийки.
Еще когда отец только захворал, Надийка остро воспринимала материнские упреки: «Здоровье отцу отказало из-за тебя, безбожница…» А в день его похорон сказала: «Стрела всевышнего поразила отца за то, что ты сдружилась с Евкой Кинаш…»
Ева… Эта девушка вставала с зарей, и, казалось, блеск зари никогда не потухал в ее светло-серых больших глазах. Рослая смуглянка с обветренными руками, такая независимая, полная деятельности и сил, она – секретарь комсомольской организации колхоза, заведующая сельским клубом и член комсомольско-молодежного звена.
Ева сидит в кузове машины рядышком с Надийкой. Чем-то она опечалена.
Эмилия, подружка Надийки, озорно подмигнула девушкам: мол, все ясно, – и запела:
Болыть моя головонька, Йванку, за тобою!..
Ева поняла намек, усмехнулась, отмахнулась, не поддерживая песни.
– А как соседи не обменяют наш ячмень на семена «Бессарабки»? – тревожится тонколицая Анастасия.
– Уже договорились, – успокаивает Надийка.
– Не стыдно, тащимся в чужой колхоз? – недовольно бурчит Эмилия, смахивая с носа дождевую каплю. – Наш председатель сам агроном, научил бы, как сажать кукурузу!
– Учиться нигде и никогда не стыдно, – возражает ей Ева, поправляя на голове платок, сбившийся от ветра на затылок. – А нам есть чему поучиться у соседей.
За два километра от Родников их спутник постучал шоферу, чтобы тот притормозил. Когда машина остановилась, лесной обходчик спрыгнул на землю и по косогору начал подниматься к домику лесника.
Кроме Христины Царь, двоюродной сестры Гондия, никто не знает, что на вид такой кроткий лесной обходчик Синица – он же Гондий – бывший бандеровский атаман. Это он убил семью секретаря райкома Яроша.
Но еще раньше, в конце сорок пятого года, сменив в Мюнхене хозяев, Гондий узкою тропкою, сквозь чащу леса, в густой ночи, когда не видно ни земли, ни неба, прокрался в Закарпатье с особым заданием. В секте «свидетелей Иеговы», крайне законспирированной, которая существовала здесь давно, Гондий сменил «старшего брата». Старик уже одряхлел, а заокеанскому центру в Бруклине требовался «человек решительный, энергичный, который не остановится ни перед чем…»
В селе Родники поля еще под снегом. Девчата говорливой стайкой окружили невысокую женщину в шерстяном цветастом шалике и сапожках. Ветер яростно треплет выбившуюся из-под платка прядку темных волос, тронутых сединой. В больших темных глазах Ольги Валидуб светится желание передать этим девушкам все свое умение, накопленное упорным практическим трудом, а порой ценой горьких, как полынь, неудач и огорчений, которых уже не должны пережить эти молодые труженицы.
Сначала все шло хорошо: звено Надийки работало дружно. Но за два дня до начала сева, точно гром с ясного неба, неожиданно обрушилась беда.
Утром на обычном месте, где собирались подруги, разыгралась такая сцена:
– Я, Терезия и Анастасия, уходим на работу в лесхоз, – заявила Эмилия. – Нас выделили от колхоза.
– Когда же это было, девчата? – принимая эти слова за шутку, засмеялась Надийка. – Вас назначили, когда у нас и звена еще не было.
– Не будем мы на кукурузе работать, – резко и холодно сказала Эмилия. – От этой «королевы» на нашей земле скорее станешь горбатой, чем богатой!
– Так, так… – поддакнула Терезия.
И Надийка поняла, что они не шутят.
– Девчата, нам же отвели самый лучший участок, – начала горячо уговаривать Надийка. – Со дня на день начнем сеять…
– У нас своя кукуруза в лесу, – засмеялась Терезия. – Лесхоз сразу деньги за работу платит, не то, что в колхозе. Пошли, девчата!
Надийка отступила, удивленная, встревоженная, обиженная. Стояла как громом пораженная, не зная, что сказать, что сделать. Потом вдруг сорвалась с места, преградила дорогу уходящим подругам и опять начала взволнованно уговаривать, убеждать их.
– Не смей унижаться! – резко оттолкнула в сторону звеньевую подбежавшая Ева. – Испугались трудностей и бегут! Ничего! Еще просить будут… И не смей плакать, Надийка, утри слезы, чуешь?
Шестеро оставшихся девчат направились к зерноскладу, чтобы перед посевом прогреть семена кукурузы на солнце.
В колхозе впервые осваивали квадратно-гнездовой способ сева кукурузы. Надийка и Ева сами накануне выхода в поле возили семена в контрольно-семенную лабораторию МТС, где провели анализ на всхожесть.
– Девяносто девять процентов всхожести, – радостно сообщили они.
– В добрый час! Начинайте сев! – по-отцовски ласково сказал Осип Романович.
Но в полдень, придя на участок, где трудились девчата, он услышал жалобу юной звеньевой.
– Никак не получается у нас правильный квадрат! Что делать Осип Романович?
– Сейчас разберемся, – спокойно проговорил председатель. – Ну, так и есть. У вас, девчата, неправильно провешена контрольная линия.
И он помог им наладить дело.
Сразу же после сева полили дожди, но тревога Надийки и ее звена не оправдалась. Кукуруза все же взошла густо и дружно.
Это уже было в середине мая. По дороге на поле девчата повстречали секретаря райкома.
Да, он за тем и приехал, чтобы посмотреть участок комсомольско-молодежного звена.
– Правда, у нас густая кукуруза, Любомир Ярославович? – похвалилась Ева.
– Сейчас мы это проверим, – многозначительно улыбнулся Ярош.
Он отсчитал в одном рядке сто лунок и, обнаружив четыре пустые, усмехнулся:
– Густая, да не совсем! Давайте подсчитаем, сколько вы недоберете кукурузы. В одной лунке два стебля, допустим, на каждом будет по два початка. Думаю, весом в сто пятьдесят-двести граммов. Вот вам на каждой пустой лунке по шестьсот, а то и по восемьсот граммов потери. А на всех ваших семи гектарах, если подсчитать?
– Так мы подсадим, – тревога зазвенела в голосе Надийки. – Мы понимаем, не все в колхозе верят в кукурузу, но мы докажем. Верно, девчата?
– Конечно!
– Я на вас крепко надеюсь, – сказал Ярош.
И хотя лето было неблагоприятное, дождливое, звено Надийки провело три поперечно-продольных глубоких рыхления междурядий, и кукуруза поднялась, как молодой густой лес. Каждый стебель был отягощен двумя-тремя массивными початками.
И вот в один осенний день, перед уборкой урожая, к Надийке подошла одна из тех, которые покинули весной звено.
– Я хоть на уборке буду вам помогать… Можно? – смущенно попросила Анастасия.
– А где Терезия и Эмилия? – спросила Ева.
– Они… – Анастасия махнула рукой. – Совсем бросили работу. Какие-то тайны у них завелись, куда-то по ночам бегают…
Открыться бы Надийке перед Лесей, что к матери зачастил тот самый лесной обходчик, который купил отцовское ружье. Он даже иногда почует у них… А вот язык не поворачивается…
Ахнула Надийка, когда вошла в дом и, пораженная, увидела, что исчезли образа.
– Теперь у меня бог в сердце, – тихо и кротко отозвалась мать.
Образа сперва лежали в низенькой, пахнущей деревом повитке, а потом незаметно от людей мать и вовсе куда-то убрала их…
Уже в какой раз, словно выбирая самые ненастные ночи, мать уходит куда-то… Возвращается на рассвете. Думает, Надийка спит, не видит, как мать подкрадывается к сундуку… Отомкнет сундук, что-то спрячет туда и снова закроет. Еще раз проверит, хорошо ли замкнула… Потом шнурочек с ключом на шею себе повесит…
Девушка не узнавала свою добрую, трудолюбивую мать, вдруг ставшую похожей на часы без маятника.
Бывало прежде по утрам мать хлопочет у печки и возле досчатого навеса, под которым лежат нарубленные дрова. «Нет, нет, доню, садись за стол, мне помогать не надо»… И до ухода на работу они славно так позавтракают, да и с собой еду захватят. Теперь матери не до мирских сует. Закутавшись в шаль, сидит над библией и шепчет:
«И прогневался Моисей на военачальников, тысяченачальников, стоначальников, пришедших с войны, и сказал им Моисей: для чего оставили в живых всех женщин?.. Убейте всех детей мужского пола и всех женщин, познавших мужа на мужском ложе, убейте, а всех детей женского пола, которые не познали мужского ложа, оставьте в живых для себя…»
А то вдруг Надийка испуганно проснется, думая, что мать опять канула куда-то в черный омут беззвездной ночи, но нет, сидит она у догорающей лампы и, похудевшая, обессиленная, будто кого-то поджидая, шевелит губами, шепчет разные там истории, пугающие Надийку какой-то бессмысленной жестокостью.
Все это было так страшно, что девушке хотелось убежать и никогда больше не возвращаться домой…
Переживания гложут Надийку, как ржа железо. Доярки повстречаются с ней, без огня варят: когда ж мама на ферму выйдет? Жаль на ее коров глядеть…
– Мама хворают, – опуская глаза, чтобы не выдать себя, краснеет до слез звеньевая.
– Мамо, так дальше нельзя, – забежав в хату, плачет Надийка. – Людям стыдно в очи глядеть… Я ж комсомолка.
– У нас с тобой разные боги, – отрешенно промолвила мать. – Хочешь быть со мной одной веры – кидай сатанистов…
Воскресенье. Но Надийка и ее подруги еще ранним утром, до восхода солнца, ушли в поле. Конечно, хотелось бы, возвращаясь назад, прошмыгнуть незамеченными: смущались своего будничного вида, да что поделаешь, другой дороги нет, надо пройти мимо церкви, где под высокими соснами стоят парни в длинных полотняных рубашках, вышитых шелком и бисером. На каждом широкий пояс, разукрашенный медными узорами. Хоть и жаркий день, а гордость гуцула – расшитый яркой цветной шерстью киптар накинут на плечи.
