Текст книги "Елизавета Алексеевна: Тихая императрица"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Александр уже понял, о чём будет говорить бабушка, и весь внутренне запротестовал. Зачем ему эта тяжкая ноша, он устал уже от ответственности за Елизавету, а тут ещё и трон...

– Ты уже понял, к чему я клоню, – продолжала Екатерина, – я хочу оставить свой трон тебе, как лучшему и умнейшему из людей, милостивому, разумному и честному.

– Я не смогу, я не сумею, – взмолился Александр, – бабушка, милая, не вешай на меня такой груз...

Слова эти вырвались у него помимо воли, но он всей душой признавал их, был уверен, что не сможет, не захочет, не сумеет. Вся его внутренняя робость, смущение перед громадностью задачи, весь его страх и неуверенность в себе сказались в этих словах.

– Ты научишься, – твёрдо произнесла Екатерина, – ты знаешь, как я веду свою политику, я научу тебя всему, что нужно, чтобы царствовать.

– Нет-нет, я не могу, прости меня, милая, добрая бабушка, ты так добра и милостива ко мне, но это выше моих сил. Я просто человек, у меня нет твоей твёрдости и твоего характера, я не приспособлен к такому делу.

– Ах, милый, милый мальчик, – нежно проговорила Екатерина, – как хорошо ты сказал, что ещё неопытен и робок, но ведь ты уже муж. Скоро станешь и отцом и поймёшь, что нужно для семьи, для государства, которое и есть одна большая семья.

Александр ещё продолжал протестовать, но уже увидел, как сдвинулись её седоватые брови, как ласковость в голосе перешла в жёсткость и непримиримость.

– Но как же отец? – наконец привёл он свой последний довод.

– Он не будет обижен, – твёрдо сказала Екатерина, – станет, как и прежде, заниматься своими гатчинскими солдатами. А ты будешь на троне – молодой, красивый, умный. Такой император и нужен России.

– Я не смогу, – снова умоляюще протянул он.

– Сможешь, – ласковым упрекающим тоном сказала она. – И даже не думай, не носи в себе, не кори себя, что ты поступишь дурно, дурно отдать трон твоему отцу – слишком уж деспотичным станет он, тебе же не будет житься легко от его несносного характера. А характер нужен императору совсем другой, такой, как у меня, – весёлый, ласковый, добрый, но и стойкий, непреклонный...

Александр всё ещё продолжал бормотать какие-то слова, когда Екатерина взмахом руки отпустила его, предупредив, чтобы он никому не говорил об этом их диалоге.

Печальный и задумчивый вышел Александр от бабушки. Как же так? Значит, он должен отнять трон у отца только потому, что характер Павла несовместим с императорским саном?

Что же делать, как ему поступить?

Отец есть отец, предать его – значит обречь себя на муку, как же царствовать после этого?

Но бабушка тверда и неуступчива, она не меняет своих решений, значит, будет манифест, значит, она утвердит его на троне.

Как же посмотрит он тогда в глаза своему отцу и своей матери?

Он пошёл на половину Елизаветы. Вот кто подскажет ему, как поступить, он посоветуется лишь со своей женой – больше никому он не должен говорить ни слова...

Елизавета сидела за своим маленьким письменным столом и делала карандашные наброски Царского Села. Она так любила эти места, что теперь по памяти старалась восстановить их на бумаге. Но линии выходили ломкие и кривые, и она сердито затушёвывала их и начинала всё заново.

Александр вошёл быстрыми и громкими шагами, и она, подняв на него глаза, изумилась необыкновенной серьёзности и даже угрюмости его всегда весёлого и приветливого лица.

– Что случилось, Сашенька? – встревожилась она, не обращая внимания на своих статс-дам, наблюдавших её старания за рисунком.

Он мановением руки выслал из кабинета всех её прислужниц, сам запер за ними дверь, потом старательно прошёл ко всем другим дверям и также старательно запер их на задвижки.

Она внимательно следила за ним, сама заражаясь его взволнованностью и неестественностью всех этих приготовлений.

Наконец он подошёл к её столику, неловко сел на его край, даже на её черновые рисунки.

– Лизон, – сказал он, – я самый несчастный человек на свете.

Она улыбнулась ему ласково, как понимающая мать, но ничего не ответила. Знала, он выложит всё, попросит её совета... наверное, пустяки, просто кто-то понравился ему, а взаимность не получена.

Но он смотрел на неё взглядом действительно несчастного человека, и она сразу догадалась, что тут дело посерьёзнее увлечений.

– Расскажи, Саша, – опять по-взрослому, по-русски попросила она, – тебе станет легче, если ты расскажешь. Тяжесть упадёт с твоей души.

Он ещё молчал, внимательно глядя на неё. Прелестна, как всегда, свежа и прозрачна её кожа. Готова ли она к тому, чтобы принять часть его тайны, которая может перевернуть весь его мир?..

– Я сейчас от бабушки, – перешёл Александр на французский: ему было легче объясняться на нём, не слишком-то силён был он в русском.

Елизавета встала, без слов обняла его за широкие плечи и увела на дальний конец кабинета, на мягкое канапе, где иногда они сидели рядышком и обсуждали свои нехитрые дела.

Александр послушно, как ребёнок, последовал за ней и только здесь, на канапе, упал лицом в её колени. Слёзы безотчётно посыпались из его глаз.

Она молча гладила его по светлым, уже начинающим темнеть волосам, по стройной высокой шее, по плечам, облачённым в раззолоченный камзол.

– Ах, Лизон, она предложила мне стать императором помимо отца, – глухо проговорил он в её колени.

Как ни тихо сказал он это, она всё расслышала, приподняла его за плечи и отчётливо произнесла:

– Всё расскажи, все слова вспомни.

И он, глядя в её ясные голубые глаза, поведал всё без утайки.

– Но она наказала – ни одной живой душе, никому ни слова, – добавил он глухо.

– Ты и не сказал никому, а муж да жена – одна сатана, – ввернула она русскую поговорку, которую только недавно узнала.

Александр приободрился, сел прямее, положил руку ей на плечо. Она прижалась к нему, и как будто теплее стало на душе у юного мужа.

Он рассказал ей, как не соглашался и как бабушка заметила, чтобы он не торопился дать ей ответ, а всё тщательно продумал.

Речь идёт о России, об отечестве, о народе. Он передавал Елизавете все слова Екатерины и словно бы перекладывал часть тяжести на хрупкие плечики супруги.

Она отодвинулась от него, посмотрела прямо ему в глаза.

– Но ведь это заговор против наследника престола, – сказала она, – и против твоего отца...

Александр потупился – да, она точно определила весь его разговор с Екатериной.

– Что же мне делать? – заметался он.

– Я не знаю, – негромко ответила Елизавета.

Он снова потупился и сидел неподвижно, разбросав на коленях ставшие такими тяжёлыми руки.

– Я просто думаю, как бы поступила я, будь я на твоём месте, – снова тихонько сказала она.

Он с надеждой поднял голову.

– У меня есть дед. Мой отец, сын его от первого брака, наследник баденского престола. И если бы я была мужчиной, могли бы мой дед, мой отец совершить такой переворот, который сделал бы меня владетелем Баденского княжества?

Александр смотрел на неё в упор, ожидая решающих слов, которыми он мог бы руководствоваться.

– Но мой дед не поступил бы так со своим сыном, хотя его дети от второго брака и пользуются его большой любовью, – твёрдо проговорила Елизавета.

– Но моя бабушка предложила мне это, – повторил он.

– Я думаю, что я пошла бы к моему отцу, всё рассказала бы ему и попросила бы у него совета. А потом, принимая во внимание честь и достоинство, отказалась бы от участия в таком заговоре и написала бы деду письмо, отвергнув его выгодное для меня, но бесчестное предложение.

– Ты думаешь, что моя бабушка бесчестна? – сурово спросил он, тут же поднявшись на защиту любимой бабки, милостивой к нему без меры русской государыни.

– У вас другие условия, – мягко сказала она, – у нас всё устоялось веками, сын наследует трон, старший сын, – это наши традиции, наши вековые обычаи. В России всё по-иному. Я очень люблю твою бабушку, она добра ко мне, она приняла меня, как истинная мать, но есть такие вещи, которые меня невольно заставляют думать...

– Что она отняла трон у моих деда и отца, – тихо подтвердил Александр.

– Но, опять же повторю, Россия не Баден, тут всё другое, тебе придётся всё самому решать. Во-первых, ты глава семьи, я могу лишь подчиняться тебе и почитать тебя, а во-вторых, твой отец и так, по-моему, несчастный человек, я тоже очень люблю его, он нежно отнёсся ко мне, и я не в состоянии судить беспристрастно.

– Я поеду в Гатчину, – негромко произнёс он, – я всё расскажу отцу, и пусть всё будет как будет.

– Но императрица запретила тебе говорить об этом, – напомнила Елизавета Александру.

– Что ж, я нарушу её запрет, и пусть меня ждёт суровое наказание, но совесть моя будет спокойна. Я не сяду на трон в таких условиях, – решительно поднялся он.

– Что бы ни случилось, я с тобой, – встала и она, поцеловала его в узкие нервные губы и перекрестила.

– Ах, Лизон, Лизон, что-то будет, – тоскливо сказал он и быстро вышел из её кабинета.

Верхом, словно бы совершая прогулку, Александр доскакал до Гатчины, когда уже смеркалось, и только стаи ворон ещё оглашали всю округу своими резкими криками.

Павел широкими шагами мерил плац, небольшой участок земли, отведённый им под парады и смотры его небольшого, всего в два батальона, гарнизона.

Его сопровождали граф Растопчин, Аракчеев, недавно вошедший в милость великого князя, да несколько слуг. Павел вымерял расстояние, сам отмечал мелом на земле линии, где должны были стоять солдаты на очередном параде.

Увидев сына, он коротко бросил:

– Проведай мать и брата, а потом придёшь ко мне.

Александр нашёл Марию Фёдоровну в угловой маленькой гостиной. Она сидела у окна, занимая своё свободное время резьбой по камню: ей хотелось овладеть огранкой камней, чтобы по своему вкусу отделывать те самородки, что нередко привозили ей с далёкого Урала.

Увидев Александра, она сразу поняла, что Екатерина тоже говорила с ним.

– Отцу ни слова, – сказала она по-немецки.

Он молча пожал плечами. Они так и сидели до полной темноты, пока слуги не внесли свечи и маленькая гостиная из совсем тёмной превратилась в полутёмную.

Только уже когда совсем стемнело, пришли к Александру звать его.

Павел был оживлён, шутил и смеялся со своими приближёнными – ему казалось, что весь сегодняшний день прошёл у него плодотворно: размечен плац, намечены все места батальонов, размещены и две пушки, состоящие при гарнизоне.

– Отец, ваше императорское высочество, – тихо сказал Александр, – я прошу у вас позволения поговорить с вами с глазу на глаз...

Павел изумился: он обычно не скрывал ничего от своих приближённых, а уж сыну-то и вовсе нечего было таить.

– Как тебе угодно, сын мой, – ответил он и отослал всех своих людей, хотя ему хотелось ещё обсудить, как будут выглядеть новые ленточки на мундирах солдат.

– Отец, – напряжённо начал Александр, когда они остались одни, – моя честь и совесть требуют, чтобы я всё рассказал вам, чтобы ничего не стояло между нами...

Павел изумился ещё больше. Никогда его сын, которого он считал немножко шалопаем и разгильдяем, потому что тот не разделял его увлечения всем военным, не говорил с ним в таком тоне.

– Я внимательно тебя слушаю, сын мой, – ласково произнёс он.

Путаясь в словах, холодея от риска быть неправильно понятым, Александр рассказал отцу о лестном предложении, сделанном ему Екатериной.

И сразу увидел, как наливается гневной багровой кровью лицо отца. И понял – грозы не миновать...

Но неимоверными усилиями Павел сдержал себя и глухо проговорил:

– Я благодарю тебя, сын, за то, что ты так веришь отцу. Но ты сам должен решить, как тебе поступить в этом случае. Я не стану напоминать тебе ни о чём, что сделала твоя бабка. Она мне мать, и я обязан почитать её и слепо покоряться ей, как своей государыне. Ты сам, только сам должен решить, как поступишь в данном случае... – повторил он.

– Я напишу государыне благодарственное письмо за честь, почитая себя быть обязанным ей доверием, но никогда такой ценой не встану на трон, – твёрдо ответил Александр.

– Спасибо, сын, – мягко сказал Павел.

Признаки его гнева как будто прошли, лицо опять приняло своё обычное выражение.

Александр откланялся и так же верхом ускакал в Петербург.

Буря разыгралась вечером, когда Павел прошёл в опочивальню Марии Фёдоровны.

Брызгая слюной, он кричал, что его мать отняла трон у его отца, а теперь хочет отнять и у него, у своего сына, что даже легкомысленного мальчишку настроила она против его отца.

Он бегал вокруг кровати, где лежала его пышная, дебелая жена, и сыпал ругательными словами, а Мария Фёдоровна замирала в ужасе, что он может узнать и о её разговоре с императрицей.

В душе она бранила Александра: пусть бы написал письмо с отказом от столь лестного предложения, но зачем же рассказывать об этом и без того нервному, душевно истощённому отцу?

Александр написал Екатерине холодное письмо с отказом от её предложения, всячески избегая слов, способных причинить ей боль, напирая на свою пока неспособность и молодость.

Екатерина не обиделась, она знала, что всё будет так, как она захотела...

Глава шестая

Впрочем, про себя Екатерина ругалась самыми последними словами.

Мальчишка, болван, дурак, скрежетала она зубами, сжимала в нитку тонкие губы. Да если бы ей выпала такая доля – такое лестное предложение трона, да ещё без всякой борьбы и без всяких усилий!

Ах, у него, видите ли, чувство чести да и любовь к отцу! А что отец сделал для его воспитания? Сразу же, едва Александр родился, она, бабушка, отняла его у родителей, сама воспитывала, сама назначала воспитателей, сама применила свои методы – теперь он закалён физически, грех обижаться на его красоту и здоровье, спит всегда при открытом окне на жёстком тонком матраце из кожи, укрывается одной лишь военной шинелью, зато и вырос здоровяком, не то что Павел, из которого Елизавета, её царственная тётка по мужу, сделала неженку и хиляка, от малейшего ветерка исходящего соплями, закутывала ребёнка в меха и вату, укрывая от малейшего дуновения воздуха.

Нет, со своими любимыми внуками Екатерина поступала совсем по-другому, даже порки розгами они не избежали. Потому и выросли на удивление всей царской семьи – крепкими, сильными и красивыми.

Александр и Константин – родные братья, младший только на два года позже родился, и ходят они всегда вместе, даже забавы развесёлые вместе устраивают – задирают на ночных улицах прохожих, пугают обывателей дикими выходками.

Правда, во всех тех затеях Константин – первый заводила, и уже не раз приходилось царственной бабке грозить младшему внуку арестом, а то и хлебом с водой. Пугался Константин ненадолго, а потом являлся, ползал на коленях, испрашивая прощения, и конечно же получал его.

Сперва Екатерина не скрывала своего презрения к младшему внуку, он выдался в отца, Павла, особенно его крохотный курносый нос смешно повторял уродство отца, и бабка должна была строже следить за его воспитанием.

Но с годами Константин выправился, сильно вырос, и хоть и отставал в росте от Александра, но всё больше начал походить на мать-немку, Марию Фёдоровну, чудесным цветом лица, бело-розового, почти прозрачного, с едва видными голубыми прожилками под глазами, и с такими яркими выпуклыми голубыми глазами, что и она, императрица, порой засматривалась на их глубину и бездонность.

Вот как распоряжается природа: очень похожи друг на друга братья, но один красавец, а другой почти урод, хоть и повторяет чертами старшего.

Оженила Екатерина старшего, Александра, а ему минуло всего шестнадцать, и вот теперь получила это благодарственное, но очень холодное письмо, в котором старший внук отказывался от престола...

Она вспоминала, как много выдержала мук, чтобы добиться трона, и не понимала, как можно отвергать то, что само плывёт в руки.

Ей понадобился переворот, война против собственного мужа, нечаянное его убийство, чтобы воссесть на российском троне, а тут... Нет, она решительно не понимала этого отсутствия честолюбия.

«Что ж, отложим до поры до времени, – решила царица, – придёт час, сам Александр захочет стать самодержцем, теперь же молод ещё, не остепенился, игры и прятки принимает за жизнь, ещё не провидит будущего».

Приготовит ему бабка завещание, манифест о восшествии его на престол вместо отца, и пусть полежит пока этот документ. Благо, своим указом от двадцать второго года царь Пётр возвестил, что император назначает своим преемником того, кого захочет.

Отменил все дедовские законы, да и европейские тоже, по которым наследником короны был только старший в роду мужеского пола отрок. И потому восседала на троне и Елизавета, дочь Петра от шведской прачки, и Анна, дочь полубезумного царя Ивана, затем и герцогиня Мекленбургская, Анна Леопольдовна, а теперь вот и она, Екатерина, и вовсе немка, не имеющая ничего общего с русской династией...

Что ж, дал Пётр право сажать на престол кого угодно, оттого и сотрясали весь восемнадцатый век дворцовые перевороты, оттого и вышли в царицы женщины из царского рода.

Может, потому и издал он такой указ, что не было у него наследника мужского пола. Последний сын, на которого надеялся уже больной Пётр, от княгини Кантемир, был задушен акушером, подкупленным Екатериной Первой, уже при самом рождении.

И остался Пётр без наследников, и потому Первая Екатерина правила почти два года, что сам он короновал её, обвенчался с нею законным браком и признал законными двух её дочерей...

Всё это Екатерина хорошо знала, копалась в архивных бумагах, лезла и дальше в историю державы, писала даже какие-то отрывки из давней и седой старины, пытаясь проникнуть в дух и сознание страны, которую любила и понимала, которой старалась править добросовестно...

Впрочем, любила она её потому, что лишь эта страна и давала ей возможность снискать себе всемирную славу. Эту свою славу она поддерживала неустанно, войнами и заигрываниями с философами, обольщёнными подарками и пенсиями.

Без устали писала всем, кому только могла, чтобы из-под её пера выходило всё, что можно узнать о России. И была славна и льстиво восхваляема – сами философы, которым она писала и посылала деньги и драгоценности, называли её и Северной Семирамидой, и просвещённой монархиней, воспевали её в стихах и прозе, хоть и побаивались знакомиться с ней близко, чтобы не испортить впечатления от этой государыни.

Чем ближе, тем дальше, а чем дальше, тем ближе, усмехалась Екатерина, читая о себе льстивые и обольстительные слова в книгах и печатных изданиях, которыми наполнена была вся Европа.

Она сидела на троне, она правила страной, она нравилась целой Европе, а вот внук её не захотел переступить через права отца.

И она снова горько усмехалась и слёзно жаловалась Платону Зубову на неблагодарность внука, но твёрдо решила, что он всё равно станет императором, сколько бы ни противился, – всё у него есть для этого, а паче всего чудесная умница жена, достойная сана императрицы...

Быстро уразумел Платон эту мысль стареющей Екатерины и потому безотвязно преследовал Елизавету, норовя остаться с нею наедине, целуя её прекрасные белые руки и говоря ей слова любви. Он был мастер по части льстивых и любезных слов и видел перспективу – перелечь из постели одной государыни в постель другой, чтобы не потерять ни своего места при дворе, ни своего богатства и влияния...

Елизавета терялась от его слов, быстро отнимала руку, которой он старался завладеть, краснела от его любовных слов и однажды всё-таки сказала Александру, что Платон преследует её своей любезностью.

Александру приходилось бояться Платона: он был всесилен, мог и самого наследника престола загнать в угол, – и потому великий князь лишь делал попытки помешать уединению Платона с Елизаветой.

Вместе с Константином он бежал к аллее, где прогуливалась Елизавета со своими женщинами и где увивался возле неё Зубов, придумывал на ходу предлог для разговора с женой, уводил её от страстных взоров Платона, но прямо сказать бабушке об этой странности Зубова не решался – высмеет, да ещё и накажет за донос...

Целый год продолжалась эта странная и нелепая ситуация, пока кто-то осторожно не намекнул Екатерине на любезности Платона с Елизаветой.

Головомойка, которую устроила императрица своему любовнику, отбила у Зубова охоту ухаживать за женой наследника престола.

С тех пор он боялся даже заговаривать с Елизаветой, но прошедший год остался в памяти девочки-жены как самый мучительный...

Она старалась не замечать мелочных проявлений характера Александра, писала матери о том, как любит его, но и держала в памяти слова своей статс-дамы, рыхлой и дородной Шуваловой, при всяком удобном и даже неудобном случае пытающейся очернить мальчика-мужа Елизаветы.

Подходила к Елизавете, нашёптывала коварные слова, подвергала самой жестокой оценке все его действия, по-мальчишески безоглядные и безудержные. Только много позже узнала Елизавета, что Шувалова старалась очернить в её глазах Александра всего лишь потому, что тот не обратил внимания на её красавицу дочь, которую Шувалова старательно пыталась пристроить ему в фаворитки...

В то же время Шувалова доносила Екатерине обо всех словах и поступках молодой жены Александра, старалась хоть чем-то обидеть её и более всего язвительно добавляла, что до сих пор она не принесла трону желанного наследника, не то вообще бесплодна, не то слишком холодна с мужем, не то ещё какой порок в этом красивом теле.

Екатерина благосклонно принимала наветы Шуваловой, но в душе усмехалась: хорошо знала все её интриги, была отлично осведомлена о кознях статс-дамы Елизаветы, но делала вид, что верит, ахала, когда надо, и Шувалова чернила Елизавету перед Екатериной, а Александра обливала грязью в глазах Елизаветы, пытаясь посеять между ними рознь.

Но сколько бы ни старалась Шувалова нашёптывать про Александра, никогда ни единым словом Елизавета не откликнулась на её наветы.

И Шуваловой нечего было сказать Екатерине. «Умна девочка», – улыбалась про себя Екатерина, и оттого её расположение к баденской принцессе всё возрастало.

Чаще всего она призывала Елизавету к себе во время чесания волос.

До сих пор её волосы были густы и длинны, она знала эту красоту за собой, чесание волос стало у неё традицией, когда она приглашала самых милых ей людей.

– Скоро у тебя подружка будет, – вскользь сказала она Елизавете, когда та снова и снова удивлялась густоте и красоте волос Екатерины.

Елизавета удивлённо взглянула на бабушку мужа.

– Приискала в Кобурге невесту, не знаю только, которую из трёх выберет Константин, – весело посмеялась императрица. – Ну да для них прогулка в нашу столицу будет временем памятным, а что всех трёх приглашаю, так будет о чём поговорить тебе с ними, да и всё веселее станет.

И Елизавета с нетерпением ждала приезда кобургских принцесс. Одно лишь обстоятельство огорчало её: эти принцессы едут втроём да ещё и с матерью, а она, как сирота какая, приехала с младшей сестрой, а теперь и вообще одна как перст.

Она уже достаточно хорошо знала русский язык и все пословицы и поговорки, что слышала от своих русских прислужниц, давно выучила и пользовалась ими даже в мыслях.

Какие они, интересно, так же ли воспитанны и образованы, как она, а может, и лучше, красивее и разумнее, чем она?

Не спрашивала совета у родителей Екатерина, давно привыкла обо всём, что касается внуков, решать сама – знала, что ни Павел, ни Мария Фёдоровна возражать не будут, если уж она скажет своё слово.

Прекрасную жену выбрала она Александру, а теперь пора и Константина женить, чтобы хоть немного остепенился да отстал от своих строптивых и зловредных привычек: нигде не мог появиться, чтобы не обругать хозяев дома самыми скверными словами, нагрубить их молоденьким дочерям, поднять на смех самых важных сановников Екатерины.

И сколько ни наставляла, сколько ни стращала, Константин оставался всё таким же несдержанным на язык, а рукам и вовсе давал волю – щипал и шлёпал даже своих родных сестёр, а уж девушки из хороших семейств и думать не могли о том, чтобы остаться один на один с этим принцем.

Женить поскорее на красавице и умнице из бедного дома, чтобы не возмечтала много о себе, но чтобы и Константина сумела укротить.

Впрочем, дерзкий и своенравный характер Константина не могла усмирить даже она, всесильная самодержица.

Графу Салтыкову она написала раздражённое письмо – граф отвечал за воспитание её царственных внуков, но слишком, видно, потакал грубому младшему:

«Я сегодня хотела говорить с моим сыном и рассказывать ему всё дурное поведение Константина Павловича, дабы, всем родом сделать общее противу вертопраха и его унять, понеже поношение нанести всему роду, буде не уймётся, и я при первом случае говорить сбираюсь и уверена, что великий князь со мною согласен будет. Я Константину, конечно, потакать никак не намерена. А как великий князь (Павел. – Прим. авт.) уехал в Павловское и нужно унять Константина как возможно скорее, то скажите ему от моего имени, чтоб он впредь воздержался от злословия, сквернословия и беспутства, буде он не захочет до того довести, чтоб я над ним сделала пример.

Мне известно бесчинное, бесчестное и непристойное поведение его в доме генерал-прокурора, где он не оставил ни мужчину, ни женщину без позорного ругательства, даже обнаружил и к вам неблагодарность, понося вас и жену вашу, что столь нагло и постыдно и бессовестно им произнесено было – что не токмо многие наши, но даже и шведы без содрогания, соблазна и омерзения слышать не могли.

Сверх того, он со всякою подлостью везде, даже и по улицам, обращается с такой непристойной фамильярностью, что я того и смотрю, что его где прибьют к стыду и крайней неприятности. Я не понимаю, откудова в нём вселился такой подлый санкюлотизм, перед всеми унижающий!

Повторите ему, чтобы исправил своё поведение и во всём поступал прилично роду и сану своему, дабы в противном случае, есть ли ещё посрамит оное, я б не нашлась в необходимости взять противу того строгие меры...»

Граф Салтыков конечно же понимал, что вину за такое воспитание Екатерина возложила именно на него, графа, однако она ни словом не упомянула об этом, грозила же только Константину.

Такова была её метода – взыскать с виновного, даже не упоминая о его вине...

Впрочем, Константин действительно допёк царственную бабку – на первый случай она посадила его под домашний арест на хлеб и воду, и он как будто поуспокоился, несколько поостыл в грубостях и ругательствах.

И теперь хлопотала она, чтобы этого разбойника, как она его называла, укротить с помощью брака.

Конечно же она сама была виновата в том, что Константин так распустился – сколько корон прочила она ему с самого рождения!

Византийская корона была мечтой и мыслью Потёмкина, и потому с самого рождения звали Константина императором византийским и приставили к нему греков – кормилиц и дядек.

Он даже принимал в малолетстве депутацию греков, прибегавших к Екатерине с просьбой освободить их от ненавистных турок, бойко отвечал на греческом.

Потом были и другие короны, но Потёмкин умер, не успев покорить Оттоманскую Порту, а сербы и словаки почему-то не явились под крыло Екатерины.

Привык Константин с самого рождения, что он всесилен и никто над ним не властен. Его грубый и развращённый нрав никто не мог обуздать, даже бабка с её могуществом. Но её он боялся, страшился Петропавловской крепости и на время смирял свой нрав.

С жалостью думала Елизавета о той, которая попадёт в руки Константину, заранее обещала ей покровительство и дружбу, хоть и в глаза её ещё не видела.

Александр в последнее время несколько отошёл от Константина, и тот дулся на Елизавету, отдалившую его от брата.

Все выходки и затеи всегда исходили от Константина, Александр лишь послушно следовал за младшим братом, но как будто повзрослел, став женатым человеком.

Может быть, и на Константина также подействует его женитьба.

Конечно, Елизавета не знала всех подробностей переговоров, которые вела Екатерина по поводу брака Константина, как не знала и подробностей об устройстве своего собственного.

А та уже озаботилась подысканием невесты Константину, когда ему было всего десять лет.

Глядела вперёд, видела далеко.

Русский посланник в Неаполе граф Мартын Павлович Скавронский, родственник Екатерины Первой из бедной шведской семьи, завёл об этом разговор в своих донесениях из Неаполя.

Бурбоны, сидевшие на этом троне, король Фердинанд Четвёртый и его жена, дочь австрийской императрицы Марии-Терезии, Каролина-Мария, пытались пристроить своих многочисленных дочерей в царствующие дома.

Но им нужен был самостоятельный удел царского сына, и потому Екатерина с презрением отвергла это предложение:

«Из письма графа Разумовского (ставшего посланником в Неаполе после Скавронского. – Прим. авт.) следует заключить, что неаполитанскому двору пришла охота весьма некстати наградить нас одним из своих уродцев. Я говорю «уродцев», потому что все дети их дряблые, подвержены падучей болезни, безобразные и плохо воспитанные.

Этот двор не дождался ответа на свой первый зазыв через графа Скавронского, и вот снова маркиз Галль убедил графа Разумовского сделать мне это предложение как весьма хорошее и полезное и будто им самим придуманное...»

Перегибала палку великая императрица – конечно же дети Бурбонов не были плохо воспитаны, конечно же не были больны падучей, но они хотели самостоятельного удела Константину. Родственники Бурбоны быстро убедили бы Константина восстановить правоту отца, Павла, да ещё и войска призвать для свержения её, Екатерины, с трона.

Чуяла опасность для себя Екатерина.

А что может бедная немецкая принцесса, не обладающая ни сильными политическими связями, ни богатыми родственниками, ни армией – ничем, кроме красоты да пустого кармана!

Потому и приискивала Екатерина для внуков безопасную для себя возможность женить их на бедных немецких принцессах, у которых не было бы никаких политических видов.

А уж если и взбунтуется которая, вроде Натальи Алексеевны, то тут найдётся на неё управа в виде то ли яда, то ли полного безденежья...

Владения Саксен-Заафельд-Кобургов были самые незначительные в Европе, даже Баден по сравнению с ними был большим и влиятельным домом.

Но родословием кобургские принцессы превосходили почти все династии – начало знаменитому Саксонскому дому положил Витекинд, предводитель саксов-язычников.

Упорно сопротивлялся он Карлу Великому, франкскому королю, вешавшему язычников на всех деревьях своей обширной империи.

Витекинд выстоял, дал начало новой ветви немецких князей, и представители этой нищей ветви Саксонского дома могли претендовать на три королевских престола – бельгийский, великобританский и португальский.

И фамилия эта считалась в Европе завидной своим родословием и блестящими перспективами.