Текст книги "Елизавета Алексеевна: Тихая императрица"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Увы, план был составлен в худших традициях австрийцев, всегда разделявших свои армии. Их всегда и бил поодиночке Наполеон.

План был ловушкой, и начальные же боевые действия это показали...

Не объявляя войны, Наполеон переправился со своими войсками через Неман в районе Ковно.

Александр был в это время на балу. Тихонько подошёл к нему министр юстиции Балашов и объявил, что война началась.

Император не ушёл с бала, запретил оглашать эту весть, танцевал ещё около часа и только тогда занялся делами.

К утру вышел Манифест к войскам, где говорилось, что Наполеон предательски нарушил мирный договор, вторгся в Россию, но ни один солдат не будет оставаться на нашей земле, война будет вестись до победного конца.

Увы, до победы было очень далеко. Наполеон шутя разбивал русские войска, они были вынуждены отходить всё дальше и дальше...

Главнокомандующий Барклай-де-Толли настоятельно советовал не принимать генерального сражения, ибо армия будет сразу разбита, и дальше Наполеон легко захватит всё пространство до Москвы и Петербурга.

В Полоцке Александр получил от своих министров – Балашова, Аракчеева и Шишкова – записку. Очень осмотрительно, тактично министры указали императору на неудобство его дальнейшего нахождения в войсках.

Впрочем, он и сам уже понял это. Барклай оглядывался на императора, его приказы составлялись с осторожностью.

Александр покинул армию и уехал в Москву. Пожимая руку Барклаю на прощание, Александр сказал:

– Доверяю вам свою армию. Не забывайте, что другой у меня нет...

Москва встретила государя с невиданным доселе энтузиазмом. Александр не чувствовал себя вправе воспользоваться этим и тихо ночью въехал в город, никем не замеченный.

Но наутро народ повалил на Красную площадь, и едва Александр вышел из дворца в девять утра, как тут же взошло солнце, ярко осветило всю площадь, раздались перезвоны тысяч московских колоколов, а крики «ура» заглушили пушечные выстрелы.

Собрание, назначенное в залах Слободского дворца, так же восторженно встретило Александра.

Император произнёс речь, закончив её словами:

– Настало время для России показать свету её могущество! Я твёрдо решил истощить все средства моей обширной империи прежде, нежели покоримся высокомерному неприятелю. В полной уверенности взываю к вам, вы, подобно предкам вашим, не позволите восторжествовать врагам – этого ожидают от вас отечество и государь!

Такого воодушевления не было со времён Минина и Пожарского.

– Готовы умереть за тебя, государь, – кричал народ, – не покоримся врагу, всё, что имеем, отдаём тебе, государь!

Только за два часа купечество подписалось на полтора миллиона рублей, дворяне стали сходиться в ополчения...

В Петербурге Александр назначил нового командующего войсками. И Екатерина, и Мария Фёдоровна, многие вельможи и сановники, собравшиеся в особом комитете, единодушно решили избрать на эту должность Кутузова. Не по сердцу было это предложение Александру: своё собственное поражение под Аустерлицем не мог он простить старому полководцу, лишь недавно разбившему Турцию и пожалованному за эту победу титулом графа, а потом и князя. Скрепя сердце согласился император с доводами комитета. Но своему адъютанту Комаровскому Александр сказал:

– Публика желала его назначения – я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки...

Публика оказалась права...

Однако и Кутузов велел отступать.

Русской армии было не совладать с полчищами французов, собравших со всей Европы самых лучших солдат...

«Вероятно, все обычные средства связи между Россией и Германией уже прерваны, и, возможно, Вы рискуете, если Вас уличат в переписке с Вашими детьми...

Уверена, в Германии плохо известно, что происходит у нас. Возможно, Вас уже убедили в том, будто мы бежали в Сибирь, тогда как из Петербурга мы и не уезжали. Мы готовы ко всему, кроме переговоров...

Чем успешнее Наполеон станет продвигаться вперёд, тем меньше ему придётся рассчитывать на примирение. Это единодушное мнение императора и всех слоёв населения страны, и, слава богу, в этом отношении существует полнейшая гармония. Наполеон не рассчитывал на это, как и на многие другие вещи. Каждый сделанный им шаг по безбрежной России приближает его к пропасти. Посмотрим, как ему удастся перенести здешнюю зиму...»

Так писала матери Елизавета, вовсе не надеясь, что письмо попадёт в руки адресата.

С начала войны она вновь прониклась к Александру горячим сочувствием и стремлением помочь ему.

Все свои бриллианты передала она в госпитали. Большего она не могла сделать и часто страдала, слыша, как организует Екатерина Павловна ополчение, одевает и вооружает батальоны своих крестьян. У Елизаветы не было на это средств, иначе она тоже отдала бы всё, что имела...

Сражение под Бородином дало ей наконец возможность выразить всё восхищение русскими людьми.

«Берусь за перо под звуки пушки – мы получили известие о победе, одержанной великой армией под командованием Кутузова. Французской армией предводительствовал Мюрат, но она оказалась полностью разбитой. Захвачены тридцать восемь пушек и почётное знамя, выданное первому полку кирасиров, которое в настоящее время находится в кабинете императора, а также багаж Мюрата, военная касса с четырнадцатью миллионами и пленники, численность которых значительно увеличится, поскольку продолжится их ежедневное преследование...

Наконец-то Бог с нами, и я надеюсь, так будет и дальше, поскольку принесённые нами жертвы должны послужить лишь во благо.

В то время как французская армия, занявшая Москву, грабила, разоряла город, совершая такие мерзости, которые едва ли позволили бы себе даже самые варварские народы, наши казаки заняли все дороги, захватывая французских курьеров, направлявшихся в Париж или едущих из него.

Я видела некоторые из перехваченных писем, милых и трогательных по содержанию, в них есть описания нищеты и лишений, которые вынуждены претерпевать несчастные жертвы кровожадной ярости одного лишь человека...

Льщу себя надеждой, что с Божьей помощью настал момент освобождения Европы, если она того захочет! Неисчислимые жертвы, понесённые русской нацией, её непоколебимая верность, мужество и отвага, охватившие даже крестьян, сформировавших свои отряды и действующих по своему усмотрению, её невыносимые страдания – всё это достойно того, чтобы приобрести славу избавительницы рода человеческого от постигшего его бедствия....

Немного введу Вас в курс происходящих у нас событий. Со времени освобождения Москвы дела приняли благоприятный для нас оборот, критический момент прошёл, на нашей стороне большие преимущества.

Наполеон со своими силами продвинулся на большое расстояние, будучи уверен, что обеспокоенный император подпишет или запросит мира и однажды в оккупированной Москве, своими руинами производящей угнетающее впечатление на всю нацию, почувствует невозможность продолжать войну...

Более того, он рассчитывал даже не некую революцию. Но ничего подобного не произошло – всюду царило единодушное мнение, и оккупация Москвы порождала возмущение и жажду мести...

Наша армия заняла позицию, при которой Москва была блокирована, а коммуникации Наполеона, как я Вам уже писала, ежедневно перерезались, поэтому средства существования становились врагу день ото дня тяжелее благодаря преданности и храбрости нашего великолепного народа, который инстинктивно, без указки, вёл войну.

Казаки – гроза французской армии – вылавливали фуражистов. Все эти действия в сочетании с болезнями, вызванными усталостью и плохим питанием, стоили французской армии таких значительных численных потерь за время пребывания в одной только Москве, что не стану приводить цифр, боясь преувеличить те, которые приводятся.

Наполеон, чувствуя, что в подобной ситуации не сможет продержаться зимой, пытался проникнуть в районы средней полосы, дороги к которым охраняет наша великая армия.

Для этого предпринимались многочисленные отдельные вылазки, но наши войска с невозмутимой твёрдостью перекрывали ему все пути до тех пор, пока после одного серьёзного и жаркого боя французы не оказались полностью отброшенными. Вражеская армия ретировалась по той же дороге, по которой начала наступление, да так, что это можно было назвать скорее бегством, чем отступлением. Побег продолжается до настоящего времени, за прошедший период захвачено огромное количество пленных и пушек...

Можете представить себе состояние этой армии, не находящей себе пропитания. Долгое время ей приходилось питаться кониной, чаще всего мясом погибших лошадей. Есть некоторые доказательства и более ужасному продукту – установлено, что французам приходилось есть человеческое мясо...

Совсем недавно целый кавалерийский корпус из двух тысяч человек, во главе с маршалом Ожеро, сдался без боя, со всем оружием и лошадьми. Офицеры толпами переходят к нам, обращаясь с просьбами.

В данный момент положение французской армии таково, что она может оказаться вынужденной полностью сдаться. Даже сам Наполеон может попасть в плен, я, правда, в это не верю, поскольку тем или иным способом он найдёт способ спасти свою бесценную личность...

Кремль взлетел на воздух, за исключением соборов, которые по действительно необычной и даже, я говорю, чудесной случайности оказались неповреждёнными...»

Теперь, в это страшное время войны, Елизавета снова была с Александром, вновь поддерживала и укрепляла его дух, помогала ему, чем могла. Что значили её муки ревности, её горести по сравнению с тем, что нависло над страной, отныне уже любимой Россией?!

Глава десятая

Неужели она едет туда, куда рвалась душой в течение всех этих двадцати двух лет, неужели увидит она свою бесценную матушку, к которой писано тысячи писем, увидит своих сестёр, обнимет даже Карла, младшего брата, на которого до сих пор сердита за то, что он не сумел противостоять напору Наполеона, женился на племяннице его первой жены Жозефины, Стефани, в надежде, что беды обойдут Баден, что великий родственник пощадит владения Бадена-Дурлаха, что не станет платить гросс-герцогский стол такую высокую контрибуцию, которую платили завоевателю все страны Европы...

Надежды Карла не сбылись: даже родственникам не прощал Наполеон ни единого сантима, даже с родственников требовал уплаты, и всем, чем угодно, – драбантами[26]26
  Драбант — телохранитель, состоящий при важной особе.


[Закрыть], конями, провиантом...

«Среди прочих войск (название которых я услышала впервые), — писала Елизавета матери, – были и из Бадена, в их обязанность входило сопровождение пленных, видимо, по приказу свыше, их отряд был обстрелян. Такова ещё одна из деталей дьявольского комбинирования этого монстра. Я склонна думать, что на войска из Бадена такая миссия возложена не случайно. Говорят, будто немецкие войска полностью деморализованы, не уступая в жестокости французским.

В Полоцке баварцы вломились в один дом, где пожилая дама содержала пансион для маленьких девочек. Бедной женщине переломали руки и ноги, после чего она умерла, а когда дети бросились к ней, эти чудовища обрушили на них сабельные удары, убив несколько детей.

Откуда такая беспощадная, злоба? Видел ли кто-либо дикарей, убивающих детей и женщин?..»

Как горько было ей сознавать, что её земляки, подданные её брата, состязались друг с другом в жестокости и насилии и что её собственный брат, родной ей по крови, расстилался перед Наполеоном, забыв наследственную гордость и предоставляя всё, что только можно, для продолжения войны с её новой родиной, Россией.

Она всё ещё не забыла, как настаивала императрица-мать на войне со Швецией лишь потому, что не могла забыть унижения со стороны Густава Четвёртого, отвергшего её дочь Александрину.

Наполеон науськивал Александра, но эта несчастная война из-за амбиций не дала ничего ни России, ни Швеции. Только в результате месть Марии Фёдоровны оказалась удовлетворённой.

Фридерика стала шведской королевой. С этим выбором императрица-мать так и не могла смириться и в душе бесконечно упрекала невестку за то, что она будто бы расстроила русский брак шведского короля.

А головы сложили совершенно непричастные к интригам царей и королей русские и шведские солдаты. Фридерика была вынуждена бежать к матери, в Баден.

Так и здесь. Карл плёл интриги, крутился и лебезил перед победителем Европы, выклянчивал своё жалкое положение владетельного принца, даже женился на слишком отдалённой родственнице Наполеона, сколько ни умоляла его Елизавета не покрывать себя таким позором.

И что же теперь?

Страна разорена, французы прошлись по ней ураганом, жалкая ничтожная Стефани уже народила Карлу детей, а русские войска смели и эту бурю с лица Бадена, штаб-квартира находится неподалёку от Дурлаха, и Карл через матушку Елизаветы ищет пути к Александру, чтобы опять вилять, преклоняться, только бы вымолить сохранение своих крохотных земель...

Елизавета сознавала, что, конечно же, Александр, как всегда, будет великодушен, изумляя Европу, пуская ей пыль в глаза, что, конечно же, он сохранит трон Карлу, всей Европе рассказывая о том, какой он добрый, великодушный победитель.

Странно, думалось иногда Елизавете, как много в нём черт бабушки Екатерины, стремления создать соответствующее впечатление, похвастать тем, чего на самом деле нет.

Но Екатерина хоть писала обо всём своим корреспондентам в Европе, рассказывала о всех новостях в семье и стране, а Александр блистал теперь силой русских солдат, наслаждаясь своей славой. Да, ныне он был победителем, и это она, Елизавета, указала ему на всемирную славу – освободить Европу от Наполеона, спасти десятки крохотных государств – даже не земли, не людей, а лишь троны.

Ей был дорог Баден, и она знала, что тщеславие подвигнет императора на следующие неисчислимые жертвы.

И как ни доказывал Кутузов, что войска устали, что России нет дела до Европы, что пусть сами европейцы справляются со своим чудовищем, что Наполеон больше не сунется в Россию, – нет, не послушался Александр советов Кутузова. Он и раньше не любил его за Аустерлиц, теперь же возненавидел за победу над Наполеоном.

Во что бы то ни стало решил он затмить его победу, освободить всю Европу.

Александру была нужна эта слава, как всякому, кто чувствует в душе убийственный комплекс неполноценности. Только Елизавета знала об этом, только она слишком хорошо понимала его характер и. вопреки советам Кутузова склоняла мужа идти в Европу, снова устилать её трупами русских солдат.

Кто их считал, этих русских?

«Прошу Вас, дорогая мама, не думайте, что хоть малейшая озлобленность примешивается к тому, что я пишу Вам о немецких войсках. Мне искренне жаль их, оказавшихся инструментом в руках чудовища, болью отзывается во мне деградация прекрасного народа, которому могу только пожелать изменения порядков, царящих в Германии. И поверьте, что здесь принято добром воздавать за зло. Обращение с немецкими пленными очень хорошее, даже Каролина, сестра моя, просила Амалию передать благодарность императору за отношение к баварцам, высказанную ими самими. Это не то, что пришлось испытать русским в 1805 году при их переходе в Баварию. Тем лучше! Единственно допустимая, на мой взгляд, месть – поразить добрыми деяниями тех, кто сделал тебе зло...»

Так она писала, но в душе мучилась сомнениями: поймут ли это добро те, кто делал зло, поймёт ли Карл свои ошибки, свою нестойкость и подхалимство?..

Нет, она не собиралась упрекать его: что сделано, то сделано.

Знала, что её младший брат ищет подходы к штаб-квартире императора Александра, подсылает к нему от имени матушки с письмами, полными униженных поклонов и приветов, а более всего рассчитывает на родство, на неё, Елизавету.

И, движимая чувством жалости к своей семье, она первая просила Александра о сострадании. Прекрасно понимала, что в войну он не смог руководить своим собственным народом – помимо его воли и желания сам народ встал на защиту родины от иноземцев, народ спас императора и его наследственные права на престол.

Теперь он должен был доказать свою состоятельность, показать, что и вождь этого народа известен и блистателен.

Дело было сделано самим народом, продолжить славу русского народа должен был он, император.

И он выступил с войском за пределы границ России.

Наполеон отступал, его хвалёная армия в 600 тысяч солдат разных наций Европы была уничтожена, он набирал всё новую и новую и снова и снова бросал в бой безусых юнцов...

Александр шёл по следу Наполеона, сам руководил боевыми действиями. Города падали под напором русской армии. А Елизавета в это время в глубоком уединении осмысливала результаты войны, саму эпоху, в которую жила, все её последствия.

«Если нынешняя обстановка омрачена вызванными ею всеобщими страданиями и личными несчастиями, то в ней наблюдается и нечто высокое, поскольку эпохи, подобные той, которую мы переживаем сейчас, случаются редко.

Без всякого преувеличения следует сказать о патриотизме, героической преданности и отваге, которую мы ежедневно наблюдаем среди военного и гражданского населения.

Ах, эта славная страна на деле демонстрирует, что собой представляет, несмотря на упорные попытки представить её как варварскую.

Варвары Севера и ханжи Юга Европы не перестают доставлять неприятности этой в полном смысле слова цивилизованной нации.

Как только Наполеон вторгся в наши пределы, будто электрическая искра прошла по всей России. И если бы её безграничные просторы позволили, то эта искра в единый момент возгорелась бы во всех уголках империи, сопровождаемая столь мощным криком возмущения, что услышать его можно было бы и на краю Вселенной».

Она знала обо всём, что совершается в Европе, лишь по отрывочным сведениям из газет да из строк писем своей матери.

«Не будь Вас, — писала она снова, – я ничего не знала бы о том, что происходит вокруг Бадена. Император не известил меня, что Карл посылал к нему кого-то, с кем Вы передали ему просьбу о встрече. В понедельник через курьера он сообщил только: «Вот письмо от вашей матушки», – а сегодня я получила от Вас пакет, на котором его рукой написан только адрес...

Очень хочу, чтобы император смог назначить Вам встречу, о чём Вы просите его, и хочется думать, что он отведёт на это несколько часов.

Но почему он, а не я? Я, которая любит Вас до обожания, готовая жизнь отдать за Вас, вынуждена засыхать в этой столице, в этом дворце, где моё присутствие мало что значит, тем более что всем заправляет здесь императрица-мать...

Покорность и терпение!

Другим людям стоит лишь захотеть, и сбываются самые невообразимые вещи, а у меня на роду написано, чтобы естественные и законные желания не осуществлялись. Возможно, это необходимо для моего спасения, тогда я подчиняюсь...»

И вот теперь Елизавета ехала в Карлсруэ. Всю дорогу вставали перед ней картины её счастливого детства, её дородный, такой величественный и родной дед, которого уже нет на свете, её матушка – свежая, красивая, её сестры, такие маленькие и живые, Карл, которого она не представляла себе взрослым.

Виделась ей и прекрасная аллея от Дурлахского дворца до Бадена, обсаженная в два ряда высоченными пирамидальными тополями, и панорама с аккуратными виноградниками по округлым бокам холмов, и величественные горы на юге, и светлая прозрачная вода реки, островерхие красные крыши домов, гранитные угрюмые стены баденских дворцов. Пробегали перед её мысленным взором эти картины, но только мельком, а она снова и снова возвращалась к тем событиям, что пронеслись, как во сне, в эти несколько месяцев 1814 года.

Александр вернулся из Европы лишь на два коротких месяца, но сколько втиснулось в них, пока он опять не уехал в Европу!

Похороны Георга Ольденбургского, мужа Екатерины Павловны. Строгая пышная церемония.

Недолго оставался в России этот племянник Марии Фёдоровны, за которого выдала она свою любимую дочь.

Деятельный, рачительный, он старался оправдать то доверие, которое возложили на него и мать-императрица, и энергичная честолюбивая Катишь, и сам брат-император.

Не уставал он объезжать свои владения, немного превышающие территорию любого из немецких княжеств, инспектировал водные пути.

В одном из госпиталей подхватил злокачественную лихорадку, в несколько дней сгорел.

Екатерина Павловна была безутешна, сам Александр примчался из Европы, чтобы утешить любимую сестру, а Мария Фёдоровна вновь озаботилась подысканием приличной партии для молодой дочери-вдовы.

Но горе императора заслонилось другим.

Мария Антоновна Нарышкина сбежала из России в Италию, обманом заполучив документы на проезд.

Уехала вместе с князем Гагариным, связь с которым продолжалась уже немало лет под самым оком государя императора.

И тут уж пришлось Елизавете утешать своего мужа.

Тогда вспомнил Александр намёки Паррота, которому не поверил в своё время, не принял во внимание и его советы...

Как странно, думалось Елизавете, не будь этой коварной измены, не сбеги Нарышкина от надоевшего любовника-императора, оставив дочь на произвол судьбы, не пришёл бы к ней её муж искать утешения.

Он пришёл, ничего не говорил, почти ничего не слышал – глухота уже отделяла его от мира слов – просто молчал, сидя с ней один на один.

И она ничего не говорила, молчала, только сочувственно смотрела ему в глаза. И он видел её сочувствие, снова и снова удивлялся её великодушию, понимал разницу в уровнях их душ, осознавал, насколько более сильной и доброй была она.

Лишь теперь, после этих душевных потрясений, после того, как сам понял глубину страданий от предательства любимого человека, вновь оценил он её преданность и верность и разрешил ей поездку на родину.

Когда-то она думала навсегда поселиться в Бадене, когда-то, обиженная и оскорблённая в своих лучших чувствах, надеялась она, как и Анна Фёдоровна, найти утешение в родных стенах, остаться там, где прошло её детство, под крылом матери.

Теперь она ехала только повидаться...

«Великий Боже! Чем я заслужила такое счастье? – я восклицаю всё сегодняшнее утро. Боюсь с ума сойти от радости – я увижусь с Вами! Увижу сестёр! Карлсруэ! Дорогие моему сердцу места... Просто боюсь умереть от радости!..

Единственное, что угнетает и разжигает это нетерпение, – необходимость проехать такое количество стран, прежде чем доберусь до того пункта, куда стремлюсь всей душой...»

Александр опять ускакал в Европу – добивать Наполеона, блистать на европейском небосклоне яркой звездой.

Ему так нужно было это теперь, когда он почувствовал себя униженным и оскорблённым!

Елизавета снова и снова вспоминала всё, что промелькнуло за эти два летних месяца, не останавливаясь памятью на деталях: всё заслоняла огромная радость.

А перед глазами воочию мелькали сожжённые деревни, разбитые лафеты от пушек по сторонам дороги, толпы нищих, которых старательно разгоняли её блестящие кавалергарды, сопровождавшие царский поезд, ещё оставшиеся кое-где трупы на полях да пепелища на месте былых строений.

Разжиревшее воронье тучами носилось над равнинами и усеивало голые ветки деревьев, громким карканьем заглушало ржание лошадей и топот подкованных копыт, скрип рессор кареты и мягкие шлепки земли о её переднюю стенку.

Она ехала со всеми удобствами – в карете можно было поспать, вытянуть ноги, распахнуть дверцы и вдохнуть свежего ветерка, и всё-таки это было утомительное для неё путешествие.

Шелушились отвратительные пятна на щеках, постоянное покашливание изводило её, а непрестанный лёгкий жар теснил грудь и заставлял пылать виски.

Она не жаловалась – ей казалось, что радость взбодрила её, что теперь уж она избавится от вечной небольшой лихорадки, от изнурительного кашля, что воды Бадена исцелят её, воздух родины напоит её новой силой и свежестью...

Елизавета упивалась предощущением встречи с матерью и сёстрами, наслаждалась одним только ожиданием и потому с бесконечным терпением относилась к изнурительным ночёвкам в странных домах, определённых для её привалов, не удивлялась насекомым, заползавшим в её жёсткую постель, не различала вкуса еды, которую наскоро готовили её повара.

Она не замечала ничего, она вся была впереди, в Карлсруэ, на груди матери, а мыслями всё уходила и уходила назад, в оставленную, такую, как ей казалось, постылую столицу, в своё Царское Село, где скучала она в тени просторных аллей и бродила среди статуй, поставленных ещё Екатериной Великой, среди вековых лип, одно лишь ощущение аромата которых навевало ей грустные и тревожные сны.

Елизавета была и там, и здесь...

Там – торжественное погребение победителя Наполеона в России – фельдмаршала Кутузова. Вместе с Александром вся императорская семья стояла над гробом – Кутузова отпевали и захоронили в Казанском соборе. И видела Елизавета, что и после смерти славного полководца, тихо угасшего в силезском городке Бунцлау, ревнует Александр к его славе и во что бы то ни стало старается превзойти великого военачальника.

Там – Александр создаёт новую коалицию против Наполеона: Калишский трактат подписан между Пруссией и Россией, скоро и Австрия присоединится к этому союзу.

Но Дрезденская битва снова показала силу Наполеона, и только в битве народов у Ватерлоо соединённые войска трёх государств нанесли покорителю Европы такой удар, от которого он не сумел оправиться...

Здесь – обгоняют карету Елизаветы возки братьев императора, Николая и Михаила, спешащих к окончанию войны, в радужном настроении готовых воевать вместе с братом.

Александр задерживает их в Берлине...

Здесь – пышная процессия из карет и возков с Екатериной Павловной, едущей в Европу развеяться после горя, вызванного смертью любимого мужа.

И всё – мимо, мимо Елизаветы. Её поезд неспешен, ей торопиться некуда, её конечный пункт – Карлсруэ... Здесь – русские войска вступают в Париж, война окончена, но долго ещё бушуют страсти по всей Европе: как перекроится карта, за кем будет первенство, что сделается с мелкими княжествами и герцогствами.

Елизавете нет до всего этого никакого дела – она спешит к матери, хоть и приказал Александр ехать удобно.

Теперь ему вздумалось заботиться о здоровье жены...

Но вот и въехал её поезд в знаменитую аллею пирамидальных тополей. Но где они? Срубленные, оставшиеся поверженными...

Пни открывают взгляду лишь открытое пространство холмов с голыми чёрными лозами винограда, тоже почти везде вырубленного и выкорчеванного, изрытые воронками от взрывов поля зияют, словно свежие раны...

Она долго всматривалась в изуродованную панораму своего детства.

Где эта зелень, мягким пухом покрывавшая округлые холмы, где эта чистая прозрачная вода реки? Понимала, что уже осень, что трава пожухла и пожелтела, что чёрные воды несут в себе капельку наступающей зимы, – и не могла опомниться. Это ли страна её детства, тот рай, из которого уехала она двадцать два года назад, это ли её мечта, к которой возвращалась она все эти годы?

Обветшавшие крыши, некогда красные и островерхие, сожжённые и ещё не восстановленные деревни, остатки разбитых повозок – унылая картина всеобщего разрушения.

Только серые гранитные стены дворцов в Дурлахе да прибранные подъезды к ним ещё оставляли какое-то ощущение прежнего.

Высыпавшие ей навстречу сестры с детьми, маленькая старушка мать, больной и вечно угрюмый младший брат, которого она помнила совсем карапузом, жадные взгляды на её дорогие подарки, руки, без разбора хватающие её дары, – как всё это не сочеталось с её мечтами и картинами её воображения!

И на второй же день пребывания в родных местах она вдруг затосковала.

Но не потому, что в Царском Селе не было разрушений, и не потому, что недороги были ей беседы с матерью и сёстрами.

Она неожиданно ощутила, что этот мир, который она старательно выстраивала в своём воображении, стал ей чужд, что эта постоянная немецкая речь угнетает её и напоминает об императрице-матери, что эти округлые холмы кажутся ей нарочитыми, словно декорации в театре.

Что с ней, откуда эти чувства, почему реальная действительность разрушила её сладостные воспоминания?

Потому ли, что она повзрослела, что всё вокруг изменилось со времён её детства и привычки её стали другими?

Она всё искала, на чём бы остановить взгляд, какую-то деталь, которая вернула бы её в детство, выискивала черты прежней любви в лицах матери и сестёр.

И не находила ничего, что вызывало бы в её душе отклик...

«Нельзя вернуться в детство, – думала она, – нельзя увидеть то, что рисуешь себе в воображении».

И с тоской ждала возвращения домой...

Лечилась водами Бадена, известными во всём мире своими целебными свойствами, слушала пространные рассуждения Фрик о былой славе, ласкала её детей, рассуждала с матерью о новинках литературы и ни во что не вникала душой и сердцем.

Сердцем и душой она была у себя, в России, в любимом Царском Селе, на Каменном острове, видела золотые купола православных церквей, такие непохожие на островерхие крыши протестантских кирок, различала просторную перспективу Невского.

Воображение подводило её, мыслями и чувствами она была не здесь, а там, в родной ей стране. Она немало дивилась этому преображению, размышляла и размышляла и догадалась только под конец своего пребывания в Бадене.

Она стала русской, она стала православной, и отныне родина её – Россия.

Что бы ни случилось с ней на её новой родине, теперь корни её глубоко в этой стране, теперь её уже нельзя назвать немкой, хоть она и была ею по рождению.

И снова вспомнила она свою великую бабку по мужу, Екатерину Вторую, поняла слова, которые та говорила ей, тогда ещё глупой незрелой девочке: «Проживёшь в России двадцать лет, и ни следа не останется в тебе немецкого, станешь русской...»

Как и Екатерина, Елизавета стала русской...

Александр приглашал её в Париж. Ему нужно было, чтобы она, всегда так трезво оценивавшая его, видела его триумф, тот блеск и поклонение, которым удостаивали его отныне все дворы Европы, народ, видевший в нём спасителя всего мира.

Ему нужен был и её восторг, и её благоговение, ему было необходимо подтверждение со стороны, чтобы утвердиться и в глазах единственной женщины, знавшей его так, как никто...

Елизавета не поехала. Отнекивалась, прекрасно понимая его мысли.

«Я была бы счастлива встретиться там только с членами французской королевской семьи и теми, кто всегда оставался им преданным. А я окажусь в очень пёстром обществе, среди людей, которых презираю и не могу этого скрыть...

К тому же опасаюсь предстать с моим лицом перед такой разношёрстной публикой, к тому же ещё слишком любопытной...»

Отговорки. Она не хотела, не могла видеть Александра таким вознесённым, самым обольстительным мужчиной в Европе.

Как она понимала, это был только миг в истории, и через короткое время он вернётся к самому себе – измученному страданиями души, тоскующему неизвестно почему, раненному в сердце...