Текст книги "Елизавета Алексеевна: Тихая императрица"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Прошу тебя, – всё так же вяло сказал Александр, – хоть ты не затевай скандалов, хватит с тебя...

– Нет-нет, – заторопился Константин, – никаких скандалов, никто из нашего дома ни о чём не знает и знать не будет...

– Тебе должно быть достаточно скандала с той, как её...

– Я ничего не говорил тебе, государь, брат мой, никто и не скажет тебе ничего плохого обо мне...

И верно, на этот раз никто ничего не заподозрил...

Константин призвал к себе своего верного слугу, грека Куруту, дослужившегося при Константине до генеральского чина, но так и не освоившего русский язык: с ним Константин говорил только по-гречески.

Куруту приставила к Константину ещё Екатерина Вторая, когда прочила своему младшему внуку царство Константинопольское, – с тех пор тот верой и правдой служил своему господину, выполняя все его приказы беспрекословно.

Греческий разговор имел немалые последствия. Кавалергард Алексей Охотников выходил однажды вечером из театра, и на него бросился с кинжалом какой-то оборванец.

Он вонзил в спину Охотникову клинок и быстро скрылся. Никто из сопровождавших Охотникова друзей не успел даже заметить, кто был этот оборванец, как сумел он заколоть ловкого и быстрого кавалергарда...

Никто ничего не смог сказать, сколько ни искали убийцу. Никто ничего не мог сказать и о причинах преступления...

Елизавета была уже на последнем месяце беременности. Теперь она больше не обращала внимания на мелкие унижения и уколы Александра, не завидовала положению фаворитки, которой тоже оставалось всего ничего до родов. Всё чаще Елизавета прислушивалась к тому, кто должен был скоро появиться на свет, радостно вскрикивала, едва чувствовала толчки внутри. Там было живое существо, которое уже сейчас любила она всем сердцем, боготворила его и молилась, чтобы у неё хватило сил выносить и родить это долгожданное дитя. Со своими фрейлинами она не переставала обсуждать своего ещё не рождённого ребёнка, вышивала голубые и розовые чепчики, украшая их всевозможными узорами. Голубые чепчики предназначались для мальчика, розовые – для девочки.

Впрочем, ей было всё равно, кто появится. Конечно, предпочтительнее мальчик, – он стал бы главой императорского дома, конечно, если бы это был наследник, она была бы счастлива вдвойне.

Но если бы родилась девочка, казалось Елизавете, она была бы счастлива по-иному. Девочка принадлежала бы лишь ей одной, тогда как мальчик, наследник, принадлежал бы всей семье, а не только Александру и Елизавете.

Александр, словно чувствуя какую-то свою вину, иногда забегал к ней, равнодушно расспрашивал о здоровье, и, когда она начинала радостно рассказывать о своих ощущениях, он немедленно поднимался и ссылался на всякие неотложные дела.

Фаворитку он выслушивал о том же самом с огромным вниманием и напряжённым интересом...

До родов оставался месяц, и Елизавета всё подготовила заранее, она знала, где будет рожать, кто примет ребёнка, – она позаботилась обо всём. Ей не хотелось, чтобы всё происходило впопыхах, как в прошлый раз: даже родила она не дома, в Зимнем, а в Павловске, у свекрови...

Княжна Шаховская приехала к ней как раз тогда, когда Елизавета устроила сама себе маленький праздник: сегодня её ребёнку исполнялось восемь месяцев. Ещё лишь один месяц, и он появится на свет...

– Ваше величество, – бледная и дрожащая предстала перед ней княжна, – простите, что нарушаю ваш праздник. Кто-то заколол господина Охотникова...

– Кого, кого? – откликнулась, всё ещё блестя глазами, Елизавета.

Все эти месяцы она не видела Алексея, да и не стремилась видеть его – рядом был Александр, а разговаривать об Охотникове она могла только тогда, когда рядом не было мужа...

– Вы не помните его? – изумилась княжна Шаховская.

Она тоже была в курсе всех петербургских сплетен, и ей уже многие рассказывали о связи императрицы с кавалергардом Охотниковым как о деле, давно известном...

– Прости, вспоминаю, это высокий молодо!! человек, так умно рассуждавший о военной тактике. Он помог мне разобраться в военных действиях перед Аустерлицем...

– Ваше величество, его закололи...

– Как, почему, за что? – вскинулась императрица.

– Не знаю... Говорят, он выходил из театра и какой-то оборванец, бандит кинулся на него с ножом...

– И он умер? – ужаснулась Елизавета.

Княжна Шаховская удовлетворённо улыбнулась: наконец-то императрица проявила хоть какое-то внимание к свершившемуся...

– О нет, – сказала она, – он лежит у себя в квартире, говорят, что жить ему осталось недолго...

– Боже мой, – встрепенулась Елизавета, – это ужасно. Нужно навестить больного...

– Что вы, ваше величество, вам нельзя, вы будете волноваться, а ребёнку это вредно...

– Да-да, моему дитяти это вредно, – успокоилась Елизавета, – но мне кажется, нехорошо бросать в беде людей, если они были твоими друзьями в самое тяжёлое время. Я буду просто бессердечна и жестока, если не постараюсь проведать больного...

И она посетила умирающего кавалергарда Охотникова. Это дало новую пищу сплетне: сама императрица плакала у изголовья своего любовника.

Вернувшись домой, Елизавета сделала для умирающего, что могла: послала своего врача, фрукты, сладости, лекарства, которые нужны были кавалергарду. И снова заходили по петербургским гостиным слухи. А этот жест был не более и не менее, как обычный жест Елизаветы. Всем своим больным друзьям наносила она визиты, помогала, чем могла...

Но уж если сплетня затронула самое высокое, что было в государстве, то она не остановится ни перед чем. Громко обсуждали во всех гостиных разврат в царском доме: у императора фаворитка, а жена тоже завела себе любовника, обе беременны. Смаковали каждую деталь, вцепились в визит императрицы к постели умирающего Охотникова...

Алексей Охотников умер, несмотря на самый лучший уход, который обеспечило ему высокое покровительство, лучших врачей и лучшие лекарства – кинжал задел жизненно важные органы.

Елизавета была огорчена, мало – убита этой смертью.

Все, кто с ней соприкасается, получают несчастья, она приносит всем только боль и утраты...

Она заказала памятник на могилу человека, бывшего её другом и наперсником в течение нескольких месяцев. Прекрасная муза в траурной накидке склонилась в изголовье могилы.

Сама Елизавета не была на похоронах, но её траурная коляска следовала до самого кладбища. Но никто в Петербурге не озаботился узнать, сколько таких памятников было поставлено императрицей, скольких друзей оплакала эта одинокая женщина!

Сплетня кралась за ней по следам, сторожила каждый её шаг, и он тотчас делался известен Марии Фёдоровне – так мстила она невестке за «старую толстую немку», она, ставшая у власти вместо сына...

Теперь все чиновники и вельможи ездили к Марии Фёдоровне, чтобы просить милостей, и она распределяла должности в столице. Лучший друг её мужа, генерал от кавалерии, Аракчеев, становился самым значительным лицом. Ему всё больше и больше доверял Александр, поручал все самые сложные дела. А Аракчеев был креатурой[24]24
  Креатура — ставленник кого-либо, тот, кто выдвинулся благодаря чьей-либо протекции.


[Закрыть] Марии Фёдоровны.

Постепенно удалила она от Александра его верных и преданных друзей, заменив своими. Знала всё вдовствующая императрица, дёргала нити всей государственной политики...

Отдав дань памяти Алексею Охотникову, всё больше и больше радовалась теперь Елизавета, что скоро на свет появится её дитя.

Раньше разрешилась от бремени фаворитка – родила девочку.

Через несколько дней и у Елизаветы появилась девочка. Обе были на одно лицо – это было лицо самого Александра.

Нарышкина получила всё, что только могла получить любимая женщина, – деньги, бриллианты, цветы, поместья, а больше всего – самого Александра, который просиживал у её постели долгие часы, любуясь своей дочерью.

Известно, что мужчины любят детей любимой женщины и холодны, невнимательны и скудны на подарки детям нелюбимых жён. Это в полной мере испытала на себе Елизавета.

Александр прислал ей дежурное поздравление с благополучным разрешением от бремени, положенную сумму денег. Сам он не заходил к Елизавете...

Мария Фёдоровна говорила не кому-нибудь, а секретарю Елизаветы:

– Мой сын был слишком холоден к тому ребёнку. Я всё недоумевала и удивлялась, почему так? Но он сам мне всё объяснил. Это был не его ребёнок. Но мой сын был настолько великодушен, что простил своей жене этот грех...

Зачем бы императрице, пусть и вдовствующей, оставлять для потомков это чернившее Елизавету обстоятельство? Она знала, что ещё один комок грязи, пущенный в невестку, окончательно скомпрометирует её в глазах не только современников, но и потомков.

Она многое предвидела, эта вдовствующая императрица...

А Елизавета ничего этого не знала – она была счастлива появлением на свет дочери, назвала её Лизонькой, поскольку никто в семье не выразил желания дать ребёнку имя. Ни Александр, ни свекровь даже не зашли к ней поглядеть на это дитя, как две капли воды похожее на Александра...

Никто не осмелился рассказать ей о сплетне, гуляющей по петербургским гостиным, никто не намекнул на усилия Марии Фёдоровны, желавшей раз и навсегда опорочить имя своей невестки.

Полтора года, брошенная мужем, в окружении лишь своих фрейлин да нянек и мамок Лизоньки, наслаждалась Елизавета счастьем материнства.

Сама шила ей кофточки и чепчики, вышивала фартучки и внимательно изучала все её пелёнки.

Полтора года она была в мире и ладу с самой собой, в мире и ладу со всем миром...

Даже отнявшая у неё мужа фаворитка теперь не была ей опасна и страшна – у неё было дитя, рождённое от мужа, у неё была великая княжна Елизавета.

Девочка росла крепкой и здоровой. Ничто не предвещало беды, ничто не вызывало беспокойства. И вдруг, в течение всего одной недели, цветущий толстый ребёнок стал хиреть и чахнуть.

Через полтора года Лизонька умерла...

Страшные мысли зароились в голове у Елизаветы. Разве возможно такое, если доктора уверили её, что всё в порядке, что девочка вырастет здоровой и прелестной, не находили у неё никаких отклонений, даже зубки прорезались без больших осложнений?

Значит, кому-то надо было, чтобы она, эта девочка, не жила? Но ведь она и не могла претендовать на трон, ещё Павел особым указом воспретил женщинам всходить на российский престол!

Кому и зачем потребовалась смерть её крошки, её ненаглядной Лизоньки?

И глаза Елизаветы обратились не к мужу – он не был способен ни на какую подлость, твёрдо верила она.

Значит, это всё тот же Константин, цесаревич, титул которого давал ему право быть царём после Александра. Она убедилась в этом, когда узнала, что дочь Александра от Нарышкиной не только жива, но и растёт крепкой и здоровой...

Она желала ей лишь добра. Со временем, когда Мария Нарышкина изменила Александру, сама отказалась от незаконного брака с ним, отказалась даже от дочери, прижитой с ним, Елизавета от всей души привязалась к этой девочке, Сонюшке, начала считать её своим родным ребёнком. Но, видно, наследственность у Александра была очень плохой – четырнадцати лет от роду Сонюшка тоже умерла.

А теперь, сейчас, когда Елизавета увидела в гробу лицо своей второй дочери, она замкнулась в своём горе, стала ещё более одинокой, чем была во время беременности, родов и первых месяцев жизни Лизоньки.

Чем обидела она Господа, за что он так наказывает её, почему вся её судьба усеяна только потерями?

Единственный раз возмутилась она открыто, лишь один раз пришла к Александру с упрёками и словами увещевания.

Россия объявила войну Швеции, её дорогой сестре Фридерике. Вот тут ясно увидела она руку Марии Фёдоровны, так и не простившей Густаву Четвёртому неудачного сватовства к своей старшей дочери Александрине, упрекавшей невестку в том, что она расстроила эту свадьбу, выдав замуж за шведского короля свою сестру. Как бы хотела теперь Елизавета, чтобы это было правдой, чтобы не приходилось хотя бы зря страдать, просто из-за подлых наветов и наговоров...

Она почти ворвалась в кабинет к Александру. Там были его адъютанты, там был Константин.

Бледная и взволнованная, она резко сказала:

– Государь, я хотела бы переговорить с вами с глазу на глаз...

Смущённые адъютанты быстро ретировались, вышел и Константин, с любопытством глядевший на Елизавету. Александр пожал плечами.

– Вероятно, из-за Швеции, – вздохнул он.

– Да, конечно, – смутилась Елизавета, не ожидавшая такого признания.

– Уже всё решено, – печально сказал Александр, – я сопротивлялся, как мог, но мои советники и матушка – все за эту войну. Что мог сделать я один против всех?

– Прости, государь, – подошла она к нему, – я понимаю, тебе так трудно, Сашенька, но и ты пойми: там Фридерика, там её дети... И потом – зачем тебе эта голая безлюдная страна? Это Наполеон натравил Густава, ты же прекрасно понимаешь это, ему вовсе невыгодно видеть тебя в мире, ты же сможешь подготовиться и, когда придёт время, дать ему отпор. Ведь война с ним рано или поздно грянет, зачем же тебе ослаблять себя в этом предвидении...

– Да, – вздохнул Александр, – я всё хорошо понимаю, но и Густаву надо дать понять, что бомбить наши корабли ему нельзя, что занимать наши острова и грозить самой столице тоже нельзя. Он расхрабрился, получив французские субсидии, задрал нос, пора его проучить.

Елизавета вышла от мужа, сочувствуя ему, стараясь понять его. Ни одного слова возмущения не сорвалось с её губ, ни одного упрёка – стоило ему всего-навсего показать ей, как он несчастен, и она бросалась жалеть его...

Война со Швецией растянулась на два долгих года. Шведы не выходили на открытый бой с русскими войсками. Безлюдная территория её северных провинций была сплошным болотом, усеянным лишь валунами да поросшим низким кустарником.

Но за каждым камнем, за каждым кустом сидели охотники, подстреливая отставших. И без боевых действий армия теряла ежедневно десятки солдат...

Тогда русские командиры уяснили себе шведскую тактику – заманить как можно далее на север русские войска, оставив их без припасов, без оружия, бить их поодиночке.

Они предложили Александру простой и ясный план – не занимать шведские территории, а пройти прямо к Стокгольму, захватить его. Пройти можно было только по льду Ботнического залива, зимой. Но залив замерзал не всегда, и надо было ждать жестоких морозов...

Этой зимой удача сопутствовала русским. По льду залива они вышли прямо к передовым постам у Стокгольма.

В панике бежали шведы. Но русские не хотели брать столицу, подчинять себе эту северную страну, они предложили шведам мир.

Упрямый и своенравный Густав не шёл ни на какие уступки. Произошла революция, Густава свергли, а новый король – Карл Зюдерманландский – быстро подписал мирный договор.

Фридерика с детьми бежала в Баден, а развенчанный Густав долго скитался по миру простым полковником...

Елизавета долго плакала при этом известии. Она так любила свою сестру, она любила её ещё больше из-за четверых детей...

Глава восьмая

Господи, сколько приготовлений, сколько суеты, сколько ненужных и мелких разговоров, пересудов, обсуждений нарядов! И всё это в подготовке к свадьбе любимой сестры Александра, Екатерины. Словно бы пышностью этой свадьбы хотел Александр удивить всю Европу и даже Наполеону показать, что его сестра может выйти замуж только за родовитого, пусть и небогатого принца, а не за какого-то корсиканца, выскочку, хоть и возложившего на себя корону, но тем не менее не славного старинным родом...

Елизавета лишь усмехалась. Конечно, все в семье обожали Катишь за красоту, острый, иногда чересчур язвительный язычок, за её прямые и смелые суждения.

Однако поиски жениха по всей Европе не привели к достойным результатам.

Ах, как хотела Мария Фёдоровна, да и сама Катишь породниться с австрийским императорским домом! Пусть стар, плешив и безобразен император Франц, но зато какова древняя империя, самая влиятельная и блестящая во всей Европе! А Катишь представляла себя только в качестве царствующей владетельной особы.

Для того чтобы прозондировать почву, в Вену был отправлен в качестве человека с особой миссией Александр Борисович Куракин. Мария Фёдоровна не случайно избрала его для этой цели. Князь воспитывался вместе с мужем Марии Фёдоровны, Павлом, потому что приходился племянником воспитателю наследника русского престола Никите Ивановичу Панину. Да и родом он мог похвастаться – он был правнуком князя Бориса Ивановича Куракина, приходившегося свояком Петру Первому: князь Борис и Пётр были женаты на сёстрах Лопухиных...

Товарищ детских игр и занятий, князь Александр Борисович Куракин навсегда сохранил самые тёплые дружеские отношения с Павлом и его женой, не раз выручал их в трудные дни, закладывая даже свои поместья, когда надо было достать денег для малого двора Павла: Екатерина Великая была крайне скупа на малый двор, так как считала, много трат – много баловства.

А тратить много приходилось потому, что нужно было много помогать беспутным братьям, многочисленным родственникам Марии Фёдоровны. Сама Екатерина не приваживала своих бедных немецких родственников, а Мария Фёдоровна не стеснялась транжирить государственные деньги на родичей.

Проездом в Мемеле встретился Александр Борисович с Александром и писал об этом Марии Фёдоровне:

«Из немногих слов, сказанных государем, ясно вижу, что он не находит предполагаемое положение приличным для её высочества своей сестры. Он думает, что личность человека, с которым ей предстоит соединиться, довольно неприятна, что человек этот никак не может ей понравиться и сделать её счастливой, но государь добавил при этом, что оставляет семейные дела полностью на усмотрение вашего величества...»

Австрия была несчастливой страной для невест из царских домов. Только недавно умерла здесь Александрина, выданная за брата императора Франца, эрцгерцога Иосифа, палатина Венгерского. А ещё прежде умерла тоже после родов прелестная сестра Марии Фёдоровны, жена самого императора Франца – Елизавета.

Сам Франц был туповат, нерешителен, мелочен и скуп до невероятности, а уж внешностью никак не подходил статной, прелестной Екатерине.

Некрасивый, плешивый, тщедушный, безвольный, лишённый всякой энергии, Франц легко поддавался влиянию женщин и монахов.

Труслив он был до того, что страшился ездить верхом и велел водить свою лошадь на поводу.

Екатерина же была отличной наездницей, ничего и никого не боялась.

Кроме того, Александр опасался, что родственные отношения будут мешать ему в политических раскладах, потому что Австрия уже давно показала себя лицемерным и невыгодным союзником.

Но мать и дочь считали такой брак блестящим и жаждали скорейшего ответа от князя Куракина.

Между тем император Франц дал согласие на брак с другой принцессой, и проект этого замужества был оставлен.

Хотелось Марии Фёдоровне заполучить пусть даже принца младшего поколения, второй или даже третьей ветви, но из австрийского дома.

Ни одному из принцев Австрии не дали разрешения поселиться в России, хотя Мария Фёдоровна и сулила множество всяческих благ...

Словом, поиски женихов за границей не увенчались успехом. Пришлось удовольствоваться принцем Ольденбургским, двоюродным братом Екатерины.

Он был сыном сестры Марии Фёдоровны, выданной замуж в Ольденбург, а по отцу принадлежал к младшей линии гольштейнского рода, откуда происходил и муж Екатерины Второй – Пётр Третий.

Приехал в Россию и ещё один принц – Саксен-Кобургский, родственник Анны Фёдоровны, жены цесаревича Константина. Но он был восьмым в семье, слишком беден, хотя и отличался приятной внешностью.

Екатерина выбрала Георга Ольденбургского, несмотря на то что он был мал ростом, некрасив, худ, весь в прыщах, заикался и страшно стеснялся своей невнятной речи.

Но Екатерина сознательно выбрала своего двоюродного брата и, пожалуй, никогда потом не пожалела о своём выборе...

Георг получил блестящее образование в Лейпцигском университете, прекрасно знал и любил немецкую литературу, увлекался Шиллером и даже сам писал стихи.

Придворным кругам все эти подробности не были известны, и в столице перешёптывались, что Екатерина должна была быстрее выйти замуж, так как ей исполнилось уже двадцать лет, а в России такие девушки считались перестарками...

Как бы то ни было, но брак с Георгом Ольденбургским был решён, и потому приготовления к пышной блестящей свадьбе заняли все умы и кошельки знатной элиты Петербурга.

Ах, сколько денег тратилось на золотую бахрому, парчовую ткань, на аксамит[25]25
  Аксамит — вид старинного плотного узорного бархата.


[Закрыть] и белый атлас! Словно с ума сошла столица – так хотелось всем выделиться из нарядной толпы, обратить на себя внимание императора, всей его семьи...

Впрочем, одно событие едва не затмило саму свадьбу. Александр пригласил на празднества в Петербурге дорогих его сердцу людей – короля Фридриха-Вильгельма и королеву Луизу.

Эти две царственные особы только что пережили страшное унижение от Наполеона. На заключение мира поехала даже королева Луиза, чтобы своей красотой смягчить сердце корсиканца. Наполеон рассыпался в комплиментах королеве, по ни одного клочка земли не удалось ей выторговать у хитрого и ловкого французского императора, уже захватившего почти всю Пруссию. Им, королю Вильгельму и королеве Луизе, отвёл он крохотный кусок от их прежних владений, и королевской чете пришлось в крайней скудости, почти в бедности, поселиться в захолустном Мемеле и ждать подачек от Наполеона.

Это был почти вызов французскому императору – Александр пригласил королевскую чету на бракосочетание своей сестры и устроил гостям такие почести, что даже сама свадьба словно бы стушевалась в сиянии королевы Луизы.

На всех домах в столице горели вензеля из инициалов прусского короля и королевы, везде висели флаги с их гербом. Только один французский посол в знак протеста выставил на своём дворце вензель самой Екатерины, царской дочери и невесты.

Елизавета отмечала всё это в своём сердце. Слишком уж оказывал Александр пушечной пальбой и воинскими почестями предпочтение королеве Луизе, хотя она, Елизавета, хорошо знала ей цену.

Ещё граф Никита Петрович Панин писал о ней:

«Подданные единодушно обожают свою королеву, но иметь значения она неспособна. Думая о том, как бы понравиться, она бывает пресчастлива, когда король позволит ей украситься бриллиантами, купить наряды и поразить остальных женщин блеском своей красоты...»

А граф Семён Романович Воронцов, увидевшись с королевской четой проездом из Лондона, отмечал:

«Король, кроме солдат, ничем не занимается, предоставляя дела министрам, которых он редко видит. Королева действительно прекрасна, но без всякого выражения и благородства в чертах. Умом она весьма недалёка. Влюблённая в самое себя, она не умеет скрыть сознания своей красоты, и хотя поведение её безупречно, но она страх как любит со всеми любезничать. Она обожает наряжаться, восхищается собою, и беседовать с ней почти не о чем: разговор всегда сводится к тому, чтобы восхвалять её красоту».

Теперь Елизавета с горькой усмешкой ждала, как встретятся две такие красавицы, занявшие её законное место в сердце российского императора, – королева Луиза и статс-дама Марии Фёдоровны Мария Антоновна Нарышкина, уже давно покорившая Александра своей красотой, подарившая ему двух дочерей, из которых одна ещё была жива, хоть и отличалась слабым здоровьем...

Нет, в сердце Елизаветы не было злобы. Она словно бы с высоты своего положения лишь отмечала, как будут соперничать между собой эти две женщины, признанные красавицы Европы.

Она не желала быть третьей, она просто занимала своё царственное место. Она и не стремилась поразить светский мир столицы роскошными нарядами, бриллиантами – как можно более скромной хотелось ей быть на этом празднике роскоши и блеска.

К церковной службе она думала надеть платье из белого крепа с розочками впереди, окаймлённое серебряными кручёными нитками. На её прелестные, всё ещё не утратившие золотистого блеска волосы возложили большую диадему из бриллиантов, а из украшений она выбрала свою всегдашнюю двойную нитку крупных жемчугов и такие же серьги.

Андреевская лента пересекала наискось это одеяние, и Елизавета понимала, насколько груба голубая лента на её лёгком платье. Но это была форма парадной одежды, одеяние императрицы, и в нём она казалась выше, стройнее и величественнее.

А на бал, где должны были встретиться её соперницы, она оделась попроще: полутуника из белого крепа была перехвачена на груди бантами и обвита крупными бриллиантами. Изумрудный венец на рыжевато-белокурых волосах оттенял их природную красоту, такие же изумрудные подвески оттягивали мочки ушей, а двойная нить жемчугов вокруг стройной и всё ещё белой и гладкой шеи была словно чашечка, из которой вырастал стебель лотоса.

Этот наряд казался ей простым, зато позволял держать себя приветливо и величественно одновременно...

Обручение Георга и Екатерины происходило в Зимнем дворце – сначала торжественная церемония в домовой церкви, а потом сразу роскошный бал, на который собралась вся знать города.

Боже, какая это была блестящая толпа!

Парадные мундиры всех цветов, всех родов войск лишь редкими пятнами темнили разнородную яркость женских нарядов. Какого цвета тут только не было – от старушечьих тёмно-зелёных до небесно-голубых и сиренево-лиловатых! Каждая дама старалась выделиться – целые состояния были потрачены на наряды.

Все ждали выхода короля и королевы Пруссии...

Луиза ослепила всех пышностью бриллиантов и яркостью своего почти пунцового платья. С нежностью поцеловал ей руку Александр, несколько приветливых слов сказала Елизавета, на которые Луиза, наверное, даже не обратила внимания, потому что она была женщиной и конечно же много слышала о прославленной красоте Марии Антоновны, фаворитки русского императора.

Самоуверенность и напыщенность Луизы поразили Елизавету – не такой представляла она себе прусскую королеву, тем более теперь, в её отчаянном положении.

Королева смотрела на всех небрежно, каким-то отдалённым взглядом, ей казались жалкими и смешными все эти блестящие придворные, хотя она и видела, что её бриллианты по сравнению с самыми скромными на дамах света ничтожны: бриллиантовое колье на шее, подвески в ушах да гребень в волосах, украшенный мелкими алмазами...

И всё-таки Луиза с волнением ждала Нарышкину – даже эта женщина, о которой ей так много говорили, волновала её, потому что Луизе хотелось сравнить её красоту со своей.

Мария Фёдоровна представляла своих статс-дам королю и королеве, и, когда дошла до Марии Антоновны, Луиза так и впилась глазами в красавицу, присевшую в низком реверансе перед ней, королевой...

Белое, простое по покрою платье, венок из живых незабудок, ярких, голубых, как огоньки, в пене тёмных локонов, у пояса букетик таких же цветов...

Луиза вспыхнула – в одно мгновение поняла она, как дерзка и нагла эта женщина. Она действительно была великолепна и словно бросала вызов самой королеве. Луиза очень хорошо поняла этот намёк: красота Нарышкиной не нуждалась в дополнительных украшениях, она была прекрасна, как прекрасна сама природа.

Но уже в следующее мгновение радость пронизала Луизу – всё-таки она была женщиной до кончиков ногтей: у этой фаворитки императора нет даже простой нитки бриллиантов, – и она ответила на реверанс величественным и холодным кивком головы.

Намёк Нарышкиной поняла и Елизавета и впервые одобрила свою соперницу: есть вкус у Марии Антоновны, – и её колкость по отношению к королеве стала ясна, как день.

Впрочем, все отметили эту странную дуэль, и первой среди всех была Катишь, Екатерина, царская сестра.

Она вспыхнула от удовольствия, увидев на лице Луизы мимолётный румянец, проступивший даже сквозь слой пудры и румян. Она была очень умненькой, эта царская сестра, пожалуй, потому и осталась в России. Здесь, она знала, ждёт её блестящее положение здесь ей не дадут умереть от родов, как умирали на чужбине русские принцессы.

И Катишь с удовольствием проводила взглядом Нарышкину, дорогую ей женщину. Она уже давно привечала её, одобряла связь своего брата, она понимала, что его брак был устроен ради политики, а не ради семейного счастья, понимала, что в свои шестнадцать лет Александр ещё ничего не смыслил в любви и только теперь, когда чувства его повзрослели и развились, может он выбрать себе подругу по сердцу.

И Мария Антоновна была её протеже – Катишь заботилась о ней, даже противоречила матери, когда та пыталась наставить сына на правильный путь.

Мария Фёдоровна не одобряла выбор Александра и лишь под влиянием Екатерины сделалась приветливой с Марией Антоновной...

За это и любил Александр свою сестру Екатерину, которая была моложе его на одиннадцать лет.

Зато холодные отношения установились у неё с невесткой, Елизаветой Алексеевной.

Где могла и как могла порицала Катишь Елизавету, любой её шаг выставляла на посмешище. А уж её острый язычок был известен всем, и нередко плакала Елизавета от её замечаний, и хоть не показывала вида, но всё равно страдала от враждебного отношения Екатерины...

Пожалуй, только один Александр ничего не заметил, хотя лишь ради него старалась Мария Антоновна. Только когда Катишь сказала ему о дуэли красавиц, он улыбнулся и произнёс свою обычную фразу, что женщины умеют делать из пустяков проблемы...

Ревнивая и злопамятная Мария Антоновна отметила этот промах императора, в душе у неё навсегда остался неприятный осадок, и с тех пор она стала намного холоднее к Александру.

Он даже узнал о её измене, о её новой любовной связи и был потрясён предательством так любимой им женщины.

Но это случилось много позже, а пока он был увлечён Луизой, на всех балах видел только её, танцевал только с ней, усаживал её на всех обедах по левую руку от себя, а его комплименты никогда не были столь изящны по отношению к другим женщинам...

Луиза могла быть довольна – то, что испытала она во взаимоотношениях с французским императором, с лихвой было возмещено императором российским. Она чувствовала себя на вершине славы...

Свадьбу своей сестры Александр обставил с такой пышностью и роскошью, что о всех празднествах в её честь долго вспоминала вся российская Столица.

А французы, в частности посол Коленкур, которого так обидела резким отказом Мария Фёдоровна, скрупулёзно подсчитывали стоимость приданого Екатерины Павловны. Оно было действительно богатейшим. Бриллианты, посуда, всё остальное Коленкур оценивал в 2 миллиона 600 тысяч франков, а её ежегодной ренте в 200 тысяч рублей и ренте супруга в 100 тысяч рублей откровенно завидовал. Подсчитывал он и стоимость и меблированного дворца в Петербурге, и дворца в Твери, куда после свадьбы должны были переехать молодые...

Сама Елизавета Алексеевна на свои нужды получала лишь 100 тысяч рублей в год, Марии Фёдоровне эта сумма утраивалась...

Елизавета прекрасно понимала, какую мощную поддержку получила теперь Мария Фёдоровна. Екатерина пользовалась любовью брата, чтобы вмешиваться в государственные дела, и Тверь, ставшая её местопребыванием, скоро стала как бы ещё одним двором, где собирались и блестящие вельможи, и те немногие друзья Елизаветы, общество которых занимало и развлекало её.