Текст книги "Елизавета Алексеевна: Тихая императрица"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Глава шестая.

После переворота Александр с Елизаветой поселились в Зимнем дворце, и императрица уже реже виделась с Анной Фёдоровной, женой взбалмошного Константина.

Константин с женой перебрались в своё прежнее место пребывания – Мраморный дворец, где свою новую жизнь в браке начинали и Александр с Елизаветой.

Анна Фёдоровна изредка приезжала к Елизавете и снова и снова рассказывала ей, что после всех этих событий Константин словно с цепи сорвался.

Герой италийской кампании, заслуживший самые высокие похвалы Суворова, достигший высшего звания в России – цесаревича, что означало и вступление на престол, если не появится у Александра наследник, он теперь не знал удержу.

Крепкий, коренастый, очень похожий лицом на отца, Павла, такой же курносый и щекастый, с большой дыркой между передними зубами, он тем не менее считал себя бесконечно отважным и элегантным, сыпал грубыми солдатскими шутками, мог оскорбить и унизить кого угодно, зная, что всё ему сойдёт с рук.

Только двух людей в своей жизни боялся Константин до колик в сердце – свою бабку, Екатерину Вторую, и своего отца, Павла Первого.

Но теперь их не было на свете, а Александр слишком любил своего брата, всё спускал ему с рук, и Константину море было по колено.

Брат Александра пустился в самый грубый разгул, окружил себя такими же, как он, развязными солдафонами. Генерал Бауэр, льстец и прилипала, какой-то неизвестно откуда вынырнувший Бухальский, молодые адъютанты и камер-гусары сопровождали теперь Константина во всех его недопустимых забавах.

Генерал Бауэр занял апартаменты рядом с покоями Константина и исполнял все его низменные желания и прихоти, прикрываясь своим положением. Здесь, в его покоях, и собиралась вся шумная компания, решая, куда она направит свои стопы нынешним вечером. Чаще всего решал генерал Бауэр – он всегда знал, у кого намечается бал, где парадно ужинают, у кого роскошный званый обед и конечно же где будут самые знатные красавицы столицы.

Разумеется, Константин получал приглашения на все подобные вечера, но бывало и так, что вся компания вваливалась в незнакомый дом без всякого приглашения, и Константин наслаждался испуганным и изумлённым видом хозяев, удостоившихся такого неожиданного посещения...

Константину стоило лишь мигнуть генералу Бауэру, и та, на которую он бросал мимолётный похотливый взгляд, сразу же оказывалась в комнатах генерала, где её словно бы ненароком встречал Константин.

Ни одна из красавиц, которых он выделял из толпы, не смела и думать о сопротивлении, и Константину уже порядком надоело это слепое и унизительное послушание. Ласки его были кратковременны, но родителям девушки льстило даже такое непродолжительное внимание, потому что Константин был щедр, награждал девушку землями, деньгами, поместьями, должностями.

А мужьям соблазнённых им женщин он затыкал рот страхом.

Но все его связи были мимолётны, быстры, ни одна из красавиц не могла приковать его к себе на значительный срок.

Лишь полька Иоанна Четвертинская овладела его мыслями, но он знал, что к ней доступа нет, потому что её сестрой, Марией Антоновной, всерьёз и надолго увлёкся его старший брат.

Он не мог пойти вразрез с братом, и хоть и страдал по Четвертинской, но скоро забывался в пьяном угаре и краткосрочных связях.

Константин искал всё новых и новых приключений.

У Анны Фёдоровны не было недостатка ни в осведомителях, добровольных и невольных, ни в светских сплетниках, доносивших жене цесаревича о грубых и пошлых связях её мужа.

Анна Фёдоровна сгорала от стыда за своего мужа, словно она сама пустилась во все тяжкие, тяжело переживала все его измены и разгульные оргии, ненавидела генерала Бауэра и всех адъютантов Константина, усвоивших те же привычки, что и их шеф, цесаревич.

Константин редко наведывался к жене. Она пыталась образумить его, упрекала за не добавлявшие ему достоинства связи, но Константин только молча, больно, с вывертом щипал её руки, грудь, оставляя долго не проходящие синяки, а порой закатывал и пощёчины...

Но натолкнулся наконец и Константин на небывалое ещё сопротивление. И от кого же последовавшее? От жены не слишком богатого торговца, приехавшего в Россию налаживать свои торговые дела.

Госпожа Араужо, вероятно, происходила от какого-то незаконного брака, потому что блистала красотой креолки, сияла белизной кожи и поражала стройностью испанки. Никогда ещё не видел Константин, чтобы танцевали с таким изяществом, чтобы ножка была так узка и ловка, чтобы руки с такой томностью вскидывались к причёске, а уж пене её волос могла бы позавидовать и сама Венера.

Статная и высокая, будто француженка, госпожа Араужо с первого взгляда обращала на себя всеобщее внимание. Муж хоть и торговец, но выдавал жену за аристократку, одевал её с роскошью королевы.

Но только протекция баронессы Моренгейм открыла перед ней двери салонов столицы. Знала давно баронесса госпожу Араужо, представляла всем как виконтессу, лишённую Наполеоном своего титула и вынужденную выйти замуж за посредственного торговца, негоцианта, будто бы тоже изгнанного из Франции Наполеоном.

Госпожу Араужо стали принимать по рекомендации баронессы в знатных и богатых домах Петербурга. Кавалеры толпой вились у ног красавицы, не подозревая о её низком происхождении – слова баронессы было довольно, чтобы ослепить всем глаза.

Очень скоро госпожа Араужо обзавелась горячими и щедрыми поклонниками.

Торговец Араужо не слишком часто появлялся с женой в богатых домах. Он радовался, что она приобретает влияние своей красотой, будто бы высоким происхождением, и от этого торговля его процветает, растёт состояние, и он предоставлял жене полную свободу. За её спиной, ссылаясь на неё, продавал он свои изделия, антикварные украшения, и, хотя это были безделушки, ничего не стоившие во Франции, где всему знали цену, здесь их покупали богатые бездельники за огромные деньги.

Константин обратил внимание на госпожу Араужо, когда появился в одном знатном доме со всей своей многочисленной свитой на предновогоднем балу. Она резко выделялась среди толпы разряженных дам, и Константин был очарован с первого взгляда. Он подлетел к ней, чтобы пригласить на очередной танец, но красавица смерила его ледяным взглядом и с холодной вежливостью отказала, сославшись на то, что все её танцы давно расписаны.

Константин был ошарашен. Ещё никто не смел так говорить с ним, ещё никто не осмеливался отказать ему ни в чём.

Снова и снова подсылал он своих адъютантов приглашать красавицу, но снова и снова с той же изысканной вежливостью отказывала ему госпожа Араужо.

Верно, не знала она всей силы и влияния цесаревича, никто не посвятил её в то, что это младший брат императора.

Однако, услышав это, госпожа Араужо лишь усмехнулась: у неё уже был богатый и знатный поклонник, и она не сомневалась, что он сможет защитить её.

Госпожа Араужо явно старалась отделаться от назойливого кавалера, и Константин почувствовал это. На другой день он послал ей огромный букет роз из царскосельских оранжерей, свою карточку и присовокупил к ним изящную бриллиантовую брошь. Розы красавица поставила в вазу, а карточку и брошь вернула Константину с вежливой запиской, что не может принять в подарок такую дорогую вещь...

И, что бы ни предпринимал Константин, ничто не могло склонить гордую красавицу к повиновению.

Его приглашения оставались без ответа, только иногда в её записках содержались холодные вежливые отказы, а все его баснословно дорогие подарки возвращались к нему обратно.

Красавица Араужо ускользала от него, как маленькая чудная рыбка от пасти неповоротливой громадной щуки.

Константин терялся в догадках, сконфуженно молчали все его приближённые. Госпожа Араужо выходила победительницей из приключения...

Выход из неловкого положения нашёл ловкий и пронырливый генерал Бауэр.

– А надо последить за нею, – кинул он как-то. Константин ухватился за предложенную мысль. Знать, когда, куда и зачем ездит красавица, где можно её перехватить, как завлечь в Мраморный дворец, – приключение показалось ему остроумным и не лишённым прелести новизны.

Всего неделя потребовалась генералу Бауэру, чтобы во всех подробностях сообщить Константину обо всех передвижениях красавицы Араужо.

Её камеристка склонилась к подаркам и комплиментам одного из адъютантов Константина и открыла секрет неприступности своей хозяйки.

Оказалось, что сердце госпожи Араужо уже завоёвано одним очень знатным и богатым аристократом, жившим на Невском проспекте в старинном родовом дворце.

К нему она отправлялась после того, как выпивала утреннюю чашечку кофе с баронессой Моренгейм, к ней же возвращалась после свидания и, снова выпив чашечку кофе, отправлялась домой.

Когда генерал Бауэр открыл Константину секрет красавицы, с тем чуть не сделался удар. Константин пришёл в ярость, тут же кинулся искать способы отомстить обидчику и сопернику, искать кнута на князя, но хитрый Бауэр предложил другой план.

Раз уж госпожа Араужо всё равно не верна своему мужу, что мешает великому князю использовать этот шанс – вместо дворца на Невском привезти её в Мраморный дворец, удовлетворить своё настойчивое желание, а потом отвезти её обратно...

Ярость Константина утихла, план показался ему удачным: теперь уже важно было не только заполучить гордую красавицу, но и наказать её по достоинству за вероломство и его досаду. Как предпочесть ему, наследнику российского престола, какого-то князя, его, Константина, отважного солдата, героя итальянской кампании, променять на простого штафирку[23]23
  Штафирка — презрительное название военными штатского человека.


[Закрыть]?

– Пусть будет так, – согласился он.

Когда госпожа Араужо, как обычно, села в наёмную карету и поехала на очередное свидание, она даже не подозревала, куда её везут. И записка от князя была подделана, и слуги подкуплены...

Константин ждал её в комнатах генерала Бауэра. Слуги внесли бьющуюся женщину и поставили её прямо перед наследником российского престола.

Бледная и взволнованная, уже догадавшаяся, что её привезли вовсе не туда, куда нужно, пытавшаяся вырваться, слегка растрёпанная, встала красавица перед ним.

Константин махнул рукой, и все выскочили в соседнее помещение.

– Итак, вы здесь, – сказал он на изящном французском языке, – и вам, как ни пытайтесь, не удастся уйти от меня. Вам придётся раздеться, и самой, без служанок и камеристок.

Она дерзко смотрела на него.

– Вы, однако, дурно поступили, обманом заманив меня сюда, – сказала она, опять приняв холодный вид, – даже ваш титул не даёт вам права повелевать такими людьми, как я...

Константин усмехнулся:

– Раздевайтесь, раздевайтесь, иначе вас разденут мои адъютанты. Я покажу вам, каков я любовник...

– Тогда и вам придётся раздеться, – усмехнулась и она, – и я увижу ваши кривые, лысые и стоптанные ноги...

Кровь бросилась в голову Константину. Только теперь понял он, каким был в ярости его отец, как мучительно искажалось его лицо, становилось уродливым и страшным.

Никто и никогда не бросал ему в лицо таких оскорбительных слов, никто и никогда так не унижал его.

Он знал, что некрасив, но чтобы ноги были кривые да ещё стоптанные?

Вся его страсть, всё его вожделение пропали мгновенно. Лицо налилось кровью, кулаки сжались, и, если бы не её холодная дерзкая улыбка, он бросил бы на землю это красивое изящное тело и стал бы топтать его ногами.

В голове был лишь сумбур, клокочущая ярость и страстное желание отомстить.

Он выскочил в соседнюю комнату, где его полупьяные адъютанты громко переговаривались, представляя подробности этой сцены.

– Возьмите её все, кто только захочет! – проревел Константин, стремительно перебежал помещение и скрылся в своих покоях.

На другой день ему донесли, что госпожа Араужо скончалась в своём доме, в своей постели, а муж, торговец Араужо, потребовал от императора суда и расправы над людьми, изнасиловавшими его жену...

Молва быстро облетела весь Санкт-Петербург. Ни сам господин Араужо, ни его слуги не жалели слов и красок, чтобы очернить великого князя Константина, считая его зачинщиком грязного дела.

Во всех гостиных и приёмных богатых и знатных домов перешёптывались, качали головами и жадно прислушивались к слухам и сплетням.

Скоро узнала обо всём и Анна Фёдоровна. Слуги и служанки, камер-фрейлины и дворовые девушки любили эту весёлую и добрую госпожу, знали всю подноготную о её нелёгкой жизни с развратным и бесшабашным Константином, жалели её.

Но никто из них не решился рассказать ей о том, что произошло в её собственном доме, Мраморном дворце, о чём гудит весь город, поражаясь поведению великого князя и цесаревича Константина.

И лишь одна из знатных дам, решившая посмотреть, как будет реагировать на слухи жена Константина, желавшая насладиться бесплатным спектаклем, стала расспрашивать Анну Фёдоровну о происшедшем, крайне изумилась, что та ничего не знает о проделке мужа, и выложила ей всё.

Анна Фёдоровна вымученно улыбнулась, сказала, что нисколько не верит слухам и сплетням, быстро выпроводила гостью, наскоро собралась и поехала к Елизавете.

Кому ещё она могла поплакаться в жилетку, с кем ещё можно было обсудить создавшееся положение?

Едва войдя, она спрятала на груди Елизаветы своё полненькое круглое лицо и вымученным голосом произнесла:

– Всё, Элиза, настало и моё время выполнять обещания.

– Ты о чём? – изумилась Елизавета.

Краем уха и она слышала о сплетнях, и ей уже доложили о гнусной проделке Константина, но она всё ещё не верила, всё ещё думала, что молва, как всегда, преувеличивает то, что было...

– В этом человеке, – начала Анна Фёдоровна, садясь рядом с Елизаветой на коротенькое канапе и глядя на неё сухими запавшими глазами, – нет ни капли чести. Он кинул во всю императорскую семью комок грязи, и вы все, если хотите, можете терпеть это пятно всю жизнь, а я не стану. С меня хватит. Я уеду обратно, я уеду домой.

– Подожди, Аннет, – начала, как всегда, успокаивать её Елизавета, – может быть, всё это неправда, может быть, как всегда, преувеличивают наши вздорные кумушки...

Анна Фёдоровна грустно усмехнулась.

– О нет, перед тем как приехать к тебе, я пошла к Константину и прямо спросила его, виноват ли он в этой истории с госпожой Араужо. Он закричал, что даже если он и виноват, то никто не смеет спрашивать у него отчёта, а тем более жена. Я повторила ему то, что сказала тебе только что: уеду домой, в Кобург, не хочу больше связывать жизнь с таким недостойным человеком. А он усмехнулся и сказал: «Скатертью дорога, и я, а не ты, буду требовать развода, у меня уже есть на примете хорошенькая девочка...»

– Вероятно, он имел в виду Иоанну Антоновну Четвертинскую, – грустно улыбнулась Елизавета, – все давно знают, что он в неё влюблён...

– Как его брат в её сестру, – безжалостно проговорила Анна Фёдоровна.

– Это неправда, – горячо заступилась за мужа Елизавета, – это она навязывается ему со своими чувствами и бесстыдно высказывает их. Впрочем, что я о своём, давай подумаем, как быть тебе.

– Ты всё время уговаривала меня терпеть: дескать, муж дан Богом, перед небом вы связаны... Но если он такое животное, если я несчастлива с ним, если Бог, наконец, совершил ошибку?

– Не надо богохульствовать, Аннет, значит, за что-то наказывает тебя Господь...

– Нет, больше я не стану терпеть. Я уеду в Кобург, пусть даже придётся бежать...

– Ты решила это твёрдо? – только и спросила Елизавета.

– А ты помнишь наш разговор? Я с тех пор лишь и живу надеждой, что мне удастся уйти от этой жизни, что я когда-нибудь попаду в Кобург. И матушка дала мне своё благословение в этом деле, – потупив свои прекрасные карие глаза, твёрдо произнесла Анна Фёдоровна.

– Хорошо, – отвердел голос и у Елизаветы. – Чем тебе помочь?

Анна посмотрела на Елизавету. Как похожи их судьбы, как переплелись их интересы, какие потрясения уже испытали они здесь, хотя и были ещё совсем молодыми: Елизавете только что исполнилось двадцать три, Анне сравнялся двадцать один...

– Я прошу тебя, Элиза, поговори с императором, – жёстко сказала Анна. – Боюсь, его любезная улыбка, обходительность и галантность не позволят мне найти слова. Я боюсь, что смешаюсь, что не смогу выразить те чувства, которые обуревают меня...

– Разве я смогу? – удивилась Елизавета. – Неужели ты думаешь, что император послушает меня, а не тебя?

– Ты не знаешь, как он уважает тебя, твоё мнение, как хорошо отзывается он о тебе. Ты жена его, ты императрица, ты коронована вместе с ним – разве твои слова не смогут помочь мне? Пойми, я не могу и не хочу больше оставаться в России, я не могу и не хочу больше жить с Константином. Неужели всю жизнь я должна быть под страхом ещё более грязных поступков этого человека?

Елизавета молча смотрела на Анну. Вот и ещё один родной человек оставит её, вот и ещё одного друга она лишится. Но она уже привыкла быть для Анны как будто старшей сестрой, и она, пожалуй, отвечала и за её судьбу...

– Хорошо, – кивнула она, – я передам тебе всё, что скажет император.

– Благодарю тебя, Элиза, – бросилась ей на шею Анна.

И только тут они дали волю своим слезам...

Тем же вечером Елизавета отправилась в кабинет к Александру.

Теперь она редко бывала здесь – тут всегда толпился народ, сновали адъютанты и вельможи, у Александра всегда было много дел.

«Мне хотелось бы поговорить с тобой», – написала она коротенькую записку и положила её перед императором. Он всё больше глохнул, а она не хотела говорить громко...

– По поводу? – коротко спросил он, подняв на неё свои яркие голубые глаза.

«По поводу Константина», – снова черкнула она на бумажке.

Александр нахмурился. Он уже давно знал, что вокруг Константина собралась буйная толпа негодяев, сколь опасна и ненадёжна эта его свита. Знал он даже о словах посла в Англии графа Семёна Романовича Воронцова, писанные им в депеше:

«Императору следует наблюдать за своим семейством, потому что если Константин не будет следовать примеру брата и не удалит тех негодяев, которые окружают цесаревича, то в государстве будут две партии – одна из людей хороших, а другая из людей безнравственных, а так как эти последние будут более деятельны, то они ниспровергнут и государя, и государство...»

Впрочем, Александр только усмехнулся: слишком хорошо знал он цену таким словам, словно бы специально предназначавшимся для глаз императора.

Перлюстрация, вроде бы отменённая в государстве, продолжала тайно процветать, и императору докладывали обо всех сомнительных выдержках из писем. Поэтому он знал даже о том письме, которое тот же Семён Романович направил одному из советников государя – Новосильцеву:

«Лица, окружившие государя, предоставили Константину инспекцию, то есть начальство над южной армией, составляющей две трети всего российского войска. И для того, чтобы в случае нужды противопоставить его брату. Они хотят господствовать над старшим братом, пугая его возмущением младшего. Одним словом, я полагаю, что государство в опасности».

Может быть, отчасти такие высказывания и повлияли на Александра, но его скрытная натура и достаточно развитое двоедушие уже давно поставили Константина вне государственных дел.

Ни словом не обмолвился он Константину и о тех преобразованиях, которые хотел провести в России, и о таинственной конституции, которую вырабатывал Новосильцев и поддерживали молодые друзья Александра – Чарторыйский, Кочубей, Строганов.

Впрочем, он по-прежнему был любезен и ласков с братом, дал ему возможность по-своему вести обучение порученных ему войск, но не приглашал на заседания Государственного совета, не требовал вникать в дела внешней политики...

И вот теперь предоставлялся удобный случай положить конец и таким письмам, что писал Семён Романович Воронцов, и затеям буйной свиты Константина.

Александру сразу доложили о господине Араужо, объятом ужасом, и он был вынужден принять этого торговца. Как мог, он успокоил его, сказал, что создаст следственную комиссию, которая во всём разберётся, что, если окажутся виновные, он накажет их по всей строгости российских законов.

И действительно, император уже назначил расследование дела, поручив его самым преданным и всё понимающим исполнителям, и потому был удивлён, что и Елизавета хотела говорить с ним о Константине, как будто не хватало ему комиссии и самого господина Араужо...

– Хорошо, – устало поднялся он из-за письменного стола, – пройдём в опочивальню, там мы сможем поговорить без помех...

Она молча последовала за ним.

– Я уже всё знаю, – предупредил он её высказывания, – я уже назначил следственную комиссию, она во всём разберётся, и, если найдёт, что Константин виновен, я накажу его по всей строгости закона, невзирая на то, что он мой брат, великий князь и цесаревич. Чересчур много выходок сходило ему с рук.

Всё это он проговаривал торопливо, словно бы предупреждая все её слова.

– Я не о том с тобой хотела говорить, Сашенька, – мягко произнесла Елизавета. – Тут другое... Анна хочет уехать, насовсем...

Александр не ждал удара с этой стороны. Он поник головой, лицо его сразу осунулось и постарело.

– Она всегда была несчастлива в этом браке, – осторожно подбирая слова, чтобы не сильно ранить самолюбие императора, опять тихо и мягко, но так, чтобы он расслышал здоровым ухом, сказала она. – Ты всё знаешь сам. Детей у них нет, ради чего можно было бы стараться уговорить её вытерпеть ещё и эту грязь, которую бросил в нашу фамилию Константин. Но теперь, ты же понимаешь, как возмущена она, какой след оставит всё это в её душе...

– Нет-нет, матушка не позволит, – вскинул он голову, – такое и после того, что случилось. Всё истолкуют это так, что хуже некуда.

Елизавета молча покачала головой, прижала его голову к своей груди.

– Тебе трудно, я это понимаю, – вновь мягким, ласковым голосом заговорила она, – и матушка будет против – для неё это большой удар, и я это тоже понимаю очень хорошо, но мы все вместе должны понять и Анну. Главное, что у них нет детей, а возможно, и никогда не будет. Анна очень несчастлива, брак этот слишком неудачен, и ты сам всё знаешь. Пусть хоть она будет покойна и не станет краснеть из-за Константина.

Она всё уговаривала и уговаривала его, но уже понимала, что не он будет решать – всё решит только Мария Фёдоровна, что сразу после этой беседы он поедет в Павловск и будет морщиться и краснеть, когда её свекровь снова затеет свои разговоры...

– С честью Кобургского дома, старинного и богатого своей родословной, нельзя так поступать, – в конце осторожно сказала Елизавета, – да и Константин никогда не любил Анну, даже не уважал и не жалел её. Ей будет трудно примирить свою древнюю честь с таким человеком, как Константин. Я знаю, он неплохой, он отважен, храбр, смел, он прекрасный солдат, но обращению с женщинами ему бы надо поучиться у тебя, всегда любезного, всегда обходительного. Женщины боготворят тебя, и это справедливо.

Она нарочно говорила ему эти слова – знала, как падок он на лесть, но в принципе она ни капельки не лгала: он действительно отличался рыцарским отношением к женщинам – она нисколько не преувеличивала.

– Ладно, – поднялся Александр, – я поеду к матушке, её будет весьма трудно убедить, но я постараюсь.

– Желаю тебе успеха, – поцеловала она его в лоб, чистый, белый, высокий, с ранними залысинами.

Она любила даже этот белый лоб, даже эту раннюю лысину, она очень его любила. Для неё он был единственным мужчиной на свете, хотя она и знала все его недостатки, прощала ему их и опять любила.

Разговор с матерью, как всегда, был трудным.

Александр не слышал многих слов, сказанных ею: она не снисходила до его глухоты, а словно бы старалась ещё подчеркнуть её...

– Никогда, никогда не соглашусь я на этот разъезд, – твердила Мария Фёдоровна, – что сказал бы отец, что сказал бы наш любезный покойный император? Что распадается семья, что нельзя устраивать такие вещи в то время, когда ещё не все наши дочери устроены, что это произведёт скандал в Европе, и кто же теперь станет родниться с нашим домом?

У неё были свои заботы: ещё трёх дочерей надо было выдать замуж.

– Матушка, – глухо повторял Александр, – боюсь, что мне всё-таки придётся разрешить поездку Анны в Кобург. Мы не будем говорить об окончательном разъезде, пусть она просто отправится в Кобург в гости...

– В гости, чтобы никогда больше не вернуться? – язвительно ответила она. – И что за пример подаст вся наша семья своим подданным, что скажут в Европе, что скажут о нас государи?

Они спорили нескончаемо, Александр уже устал повторять одни и те же слова, когда вдруг Мария Фёдоровна тихо спросила:

– Он действительно участвовал в этом деле – Араужо?

Александр молча кивнул головой.

Тогда Мария Фёдоровна потупилась, долго рассматривала носки своих модных туфелек с квадратными бриллиантовыми пряжками, высовывающиеся из-под края траурного платья, и задумчиво сказала:

– Нельзя прямо объявить, что он виноват. Надо заткнуть рот этому Араужо.

И сын, обрадованный переменой в ходе её мыслей, подхватил:

– Матушка, я всё сделаю, чтобы даже тени на нашу фамилию не упало.

– Надеюсь на тебя, сын мой, – встала Мария Фёдоровна, – но ах как рассердился бы покойный император...

Она прижала сына к сердцу – вот и ещё льготы выторговала она себе, согласившись на этот позор – разъезд двух не сошедшихся людей. Но в душе она обвиняла Анну: как же не смогла она влюбить в себя Константина, он же такой нежный мальчик...

И для себя Мария Фёдоровна решила: даже если Анна станет требовать развода – никогда не будет этого, если же Константин захочет вновь жениться, – и ему не даст она согласия.

Императорская фамилия должна быть примером своим подданным, и она действительно не давала развода Константину ровно двадцать лет.

Только после разговора с матерью Александр вызвал Константина в Зимний – до этого брат сидел под домашним арестом.

– Доигрался, – тихо и зловеще произнёс Александр, когда они остались одни в его кабинете, – какое пятно бросил на всю семью, матушка в неистовстве...

– Прости, государь, – повалился ему в ноги Константин, – суди, виноват, всё стерплю...

Александр молчал, глядя на валяющегося у него в ногах брата. Все проделки они совершали вместе, всегда вместе, с самого детства, и всегда заводилой был Константин, хоть и моложе на два года. Отважен, безрассуден, смел – Александру ли судить брата?

– Сядь, – сурово сказал он, – судить тебя, как подлеца и негодяя, не могу. Да ты и сам понимаешь, что это значит – бросить грязь на весь наш род. И что с тобой делать – ума не приложу...

– Я виноват, – сквозь пробивающиеся слёзы бормотал Константин, – мне и ответ держать. Бес меня попутал, дурака...

– Хоть взял ты её? – осторожно, с просыпающимся любопытством спросил император. – Что, хороша?

– Нет, брат, – тихо и серьёзно ответил Константин, – вся моя страсть исчезла, когда услышал её дерзкие и грубые слова. Кровь в голову бросилась, в ярость пришёл, убежал, чтобы не убить...

– И что же она сказала? – снова полюбопытствовал Александр.

– Что у меня кривые, лысые и стоптанные ноги, – понурился Константин.

Александр вдруг захохотал.

– Остроумно, хоть и грубо, – подытожил он. – Хороший способ защиты, сработало... Но ведь это не так, у тебя ноги вовсе не кривые, не лысые и уж тем более не стоптанные... Надо же так – стоптанные логи. Это лишь башмаки могут быть стоптанные... Представляю, как ты разозлился...

– Прости, брат, – снова потупился Константин, при первых же звуках хохота воспрянувший духом, – виноват, мне и отвечать...

– Значит, ты не был, когда её... – Александр не закончил.

– Нет, выскочил как ошпаренный, не помню уж, что и кричал...

– А значит, во всей этой истории виноват вовсе не ты, а твои прилипалы. Однако какие же сволочи...

– Мои адъютанты, мне и отвечать, – вновь понурился Константин.

– Каждый в ответе сам за себя, – сурово проговорил император. – Ты невиновен в её смерти, твои люди виновны. Всех в крепость, потом на каторгу, в Сибирь...

– Прости, государь, – опять бухнулся ему в ноги младший брат.

– Тебе – месяц домашнего ареста. А потом в Стрельну поедешь, будешь муштровкой заниматься. Снял с души тяжесть, я думал, ты виноват, а ты людей распустил...

Растерянно мигал Константин белесоватыми ресницами, глядя на брата. И уже распрямлялась грудь, уже свободнее было дыхание – месяц домашнего ареста, подумаешь, а там снова к войскам, снова в любимое дело, снова в родную стихию...

– Благодарю, государь. – Константин поклонился до земли. – Ввек не забуду, что простил, не отторгнул от себя...

– Что ты, что ты, брат, – едва не прослезился Александр, – мы с тобой в каких переделках только не бывали, а всё – братья.

– Брат мой любимый, государь мой благословенный, будь ты здоров и счастлив всегда, – припал к его плечу Константин.

– Да, и ещё новость для тебя: Анна, жена твоя, уезжает. В Кобург. Упросила меня Лизонька, говорит, не сможет больше и видеть тебя. Сперва в гости, матушку умолил, потом, видно, не вернётся. Содержание ей дал, как великой княгине. Пусть живёт себе в своём Кобурге...

Константин встретил новость со странным равнодушием.

– Пусть едет, – сказал он хмуро, – что ей тут делать…

Через некоторое время в «Ведомостях» было напечатано пространное монаршее объявление:

«В Санкт-Петербурге, 30 марта 1802 года.

До сведения государя императора дошли разнообразные слухи, разнёсшиеся здесь, по городу, по случаю скоропостижной смерти жены купца Араужо, причинённой якобы насильственными, неистовыми, наглыми и непозволительными поступками генерал-лейтенанта Бауэра с несколькими сообщниками из офицеров.

Его императорское величество, желая обнаружить истину, открыть преступление и в защиту человечества предать виновных, безо всякого лицеприятия, суду по законам, высочайше повелеть соизволил полиции произвести строжайшее о том расследование. Во исполнение чего учинены были обстоятельные допросы всем причастным и могущим иметь какое-либо о сём приключении сведение, по коим открылось следующее:

Жена бывшего акушера, вдова баронесса Моренгейм, показала, что госпожа Араужо 10 марта, пополудни в шестом часу, приехала к ней в то самое время, когда находился у неё коллежский советник Торси, и, пробыв с четверть часа, сказала, что имеет исполнить ещё какую-то комиссию и возвратится позже, к чаю. И так уехала.

Около восьми часов вечера, когда госпожа Моренгейм, с собравшимися к ней гостями, пила чай, вызвана она была девкою своею в другую комнату, где нашла госпожу Араужо, лежавшую в обмороке. Употребив различные средства, достигли до того, что возвратили ей полное чувство. Но говорить она могла токмо с великим трудом и отрывистыми словами, требуя, чтобы её раздели, чтобы дали чистое бельё, чтобы послали за доктором Бутацем, за её каретою и девкою. Всё сие было исполнено, и потом, по требованию доктора, повезена она была домой, куда он сам её проводил.