Текст книги "Елизавета Алексеевна: Тихая императрица"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Екатерина была всё ещё красива – её полная шея гордо держала надменную голову с высокой и сложной причёской, простое платье в русском стиле делало её фигуру стройной и моложавой, хотя в её руке была толстая палка с бронзовым набалдашником и она опиралась на неё полной изящной белой рукой.

Странно, но Луиза сразу поняла, что это императрица. А когда перевела глаза на её субтильного спутника, взволнованного не менее принцессы, то прочла по его губам: «Вот императрица!»

Он подсказывал ей, он беспокоился за неё!

Но она и без подсказки фаворита Зубова, без его безмолвно шевелящихся губ узнала Екатерину. Слишком уж много портретов великой императрицы ходило по рукам в Европе, были эти портреты и в далёком теперь, недоступном Дурлахе.

Неизъяснимое волнение овладело Луизой. Она видела спокойное лицо, величавое и простое, незнакомый покрой русского платья, бриллианты, окружающие открытую грудь императрицы, почти не замечала стоявшую рядом красавицу в фижмах и с очень открытой грудью, видела юного красавца в генеральском мундире с золотым шитьём – и не видела ничего, кроме голубых, сияющих добротой и сочувствием глаз Екатерины.

В глубоком реверансе склонилась она перед императрицей, подняла голову и только хотела что-то произнести, как Екатерина протянула ей полную белую руку, и Луиза поняла, что ей протягивают эту руку для поцелуя. Она обеими дрожащими руками взялась за пальцы руки, свободной от колец и перстней, и коснулась губами душистой кожи.

Екатерина улыбнулась, и улыбка обнажила её немного попорченные временем зубы.

– Добро пожаловать в нашу страну, добро пожаловать в столицу русской империи, – по-немецки сказала императрица и пристально вгляделась немного близорукими глазами в девочку, вспыхнувшую от возбуждения и радости.

– Как я счастлива, – дрожащим от волнения голосом произнесла трепещущая Луиза, – что вижу великую императрицу, удивительную женщину, покорившую весь мир своей красотой и отвагой...

Эти слова пришли ей на ум невольно. Эту фразу она заготовила ещё там, в Дурлахе, когда мать говорила ей, как нужно вести себя с будущей бабушкой.

Но тон её голоса, непередаваемое ощущение важности минуты сделали её заготовленную речь искренней и правдивой.

– И я рада видеть в моём городе такую красавицу, – приятным, немного хрипловатым голосом сказала императрица. – Надеюсь, вы оставили матушку и отца в добром здравии?

– Когда я покидала их, они жалели лишь об одном: что не увидят вас, – уже несколько окрепшим, чистым и ясным голосом ответила Луиза. – Увидеть вас – такая большая честь и радость...

– Однако же вы наверняка устали с дороги, – опять улыбнулась Екатерина и обратилась к графине Шуваловой, тяжело вплывшей в зал за двумя принцессами: – Как доехали, Екатерина Петровна?

Звуки русского языка поразили Луизу. Он так красиво звучал, этот голос и эти незнакомые слова...

К руке Екатерины подошла и Фридерика. Она вовсе не волновалась, её возраст ещё не позволял ей сознавать значительность момента.

– Как хороша ваша сестра, – снова обратилась к Луизе по-немецки Екатерина, и Луиза невольно уловила в её словах нечто архаичное.

Так, пожалуй, говорили в прошлом веке, такие слова вычитывала она в старинных немецких книгах и отважно решила испытать свой французский.

– Вы так добры и любезны, – произнесла она.

Екатерина подхватила французский – видно было, что им она пользуется чаще, чем немецким, а может, даже и русским.

– Отдыхайте, – приятно улыбаясь, заговорила она. – А завтра я с самого утра постараюсь прислать к вам своего куафёра. Ваши парижские моды зашли уж очень далеко, а мы по-русски живём, в отдалении от Парижа, и причёсываемся по-русски...

Луиза несколько смешалась. Ей самой не приходило в голову, что её взбитые локоны выглядят старомодно, и Екатерина легко, нисколько не обидным тоном показала ей это.

– Мы будем во всём подчиняться русским обычаям, – любезностью на любезность ответила она.

– Прощайте, покойной вам ночи, – кивнула головой Екатерина и пошла к двери, опираясь на палку. – Кстати, – уже готовая выйти из комнаты, повернулась она к девочкам, – этот дом в вашем распоряжении, а любезная графиня Екатерина Петровна поможет вам во всём. Все ваши распоряжения будут тотчас исполняться всеми слугами...

– Вы так добры, – присела в прощальном реверансе Луиза, – даже не найти слов благодарности...

– Ну-ну, – снова улыбнулась Екатерина, – не стоит слов благодарности, это просто русское гостеприимство.

Она выплыла из комнаты, а за ней поспешно вышла и княгиня Браницкая, сопровождавшая императрицу в этих смотринах.

Платон Зубов остановился на мгновение, пристально рассматривая мраморно-белое, овальное личико Луизы, и едва слышно, одними губами, сказал:

– Как вы прекрасны!

Луиза приняла этот комплимент за обыкновенную вежливость и склонила голову:

– Благодарю вас, вы очень любезны!

Запах императрицы, аромат роскоши и довольства всё ещё оставался в комнате, когда все трое ушли, и Луиза с Фридерикой бегло осмотрели огромный зал, в котором им предстояло провести эту ночь.

Большие поленья тихо потрескивали в громадном камине, свечи в семидольных шандалах медленно оплывали, а девочки рассматривали мягкие диваны и выгнутые лебедями канапе, кресла и стулья, обитые темно-красным Дамаском, штофные обои стен и несколько огромных старинных картин с пейзажами, две внушительных размеров кровати под балдахинами в альковах, затянутых прозрачными пологами, большие и маленькие столы, резные, блестяще отполированные.

Скромный багаж принцесс был внесён и размещён в громадных резных шкафах, у кроватей их ожидали мягкие халаты и вышитые туфли на войлочной подошве, а на покрывалах были разложены тончайшие батистовые рубашки.

Серебряные тазы с такими же кувшинами содержали тёплую воду, а за ширмами были скрыты потайные местечки с узорчатыми ночными вазами.

Однако вместо восторга перед всей этой роскошной обстановкой девочки невольно взялись за руки, отошли к огромному, задрапированному окну, схватились в кольцо объятий и неслышно, безмолвно заплакали.

Сказалось всё – и волнение после приёма императрицы, и усталость после почти полуторамесячной дороги, и страх перед тем, что будет теперь, как развернётся страница их жизни здесь, где всё было ослепительно, незнакомо и чуждо...

– Я пришлю служанок, – открыто зевнула толстая Шувалова, перед тем как удалиться.

– Пожалуйста, пришлите Гретхен, – тихонько попросила Луиза.

– Только сегодня, – предупредила Екатерина Петровна, – теперь у вас будет по две горничных, и они помогут вам совершить вечерний туалет.

Она выплыла из комнаты, и сразу же бесшумно, низко кланяясь и улыбаясь, вошли четыре молоденькие девушки в белых накрахмаленных чепцах и шуршащих передниках. Подчиняясь их быстрым и ловким рукам, Луиза и Фридерика совершили вечерний туалет, проглотили принесённую еду и молча забрались каждая под лёгкий пуховик.

И лишь когда удалились горничные, влетела Гретхен и с ходу принялась тараторить о том, какую роскошную комнату отвели ей, как тут всё хорошо и какие непонятливые женщины в доме. Сёстры едва отвечали ей, на все её быстрые и восторженные слова только грустно улыбались...

Луизе долго не спалось. Она всё вспоминала ласковые слова императрицы, решила, что не ударила в грязь лицом, не посрамила чести и достоинства Дурлахского дома, и уснула лишь тогда, когда появилось перед нею заплаканное и счастливое лицо матери, середина лестницы, где они обнялись в последний раз.

Она глубоко вздохнула и поняла, что это только сон, первый и такой мучительный в чуждой стране, в чуждой комнате и чуждой постели...

А с утра всё завертелось с калейдоскопической быстротой. И Луиза, и Фрик больше не принадлежали себе, они были словно куклы, которых одевали, кормили, предписывали, куда идти, где сделать первый шаг, что сказать. Им оставалось лишь одно – покоряться обстоятельствам, мило улыбаться в ответ на все заботы и предоставить в распоряжение окружающих свои лица, тела и помыслы.

Явился после обильного мясного завтрака придворный куафёр, долго колдовал над причёсками принцесс.

Повернувшись к сестре, сидевшей у другого зеркала и покорно принимающей и запах горелых волос от горячих щипцов, и несносный аромат сладковатой, удушливой пудры, Луиза не узнала Фрик.

Детское личико сестры неузнаваемо изменилось от высокой замысловатой причёски, уложенной на макушке и украшенной костяными коралловыми гребнями, оно как будто потерялось под башней волос, напудренных и ставших такими неестественными. Фрик вдруг словно бы повзрослела, и из своих одиннадцати лет сразу перескочила в возраст девушки, минуя неуклюжий подростковый!

– Неужели и я так изменилась? – ахнула Луиза и снова всмотрелась в своё отражение в высоком трюмо.

Да, на неё смотрела красавица с пышной короной белокурых, слегка рыжеватых волос, для которых и пудры потребовалось меньше, чем для каштановых завитков сестры. А когда ещё чуть притёрли её брови сурьмяным карандашом, да наложили румяна на бледные, почти прозрачные щёки, да прошлись краской по тонким, едва ли не синеватым губам, она и вовсе не могла налюбоваться на эту чужую ей, но ставшую ею самой придворную красавицу.

Массивная пена взбитых волос заставляла её держать шею выпрямленной, и всё ещё помнила Луиза наставления матери – всегда держаться прямо, ни в коем случае не сгибать спину. Она ещё помнила шлепки и подзатыльники матери, которая следила за осанкой своих детей в самом раннем детстве...

А когда потом внесли роскошные, тяжёлые и неудобные одежды, расшитые золотом и серебром, – русские, как сразу определила Луиза, – сестры и вовсе стали совсем не похожи на тех девочек, что предстали вчера перед императрицей и графиней Браницкой, перед фаворитом Платоном Зубовым.

«А что, если я не понравлюсь великому князю в этих тяжёлых и неудобных одеждах, в этих румянах и с этой пудрой на голове?» – вдруг со страхом подумала Луиза.

И вслед за этой мыслью пришла другая: и пусть, пусть не понравится она, пусть её отвергнут, тогда она уедет в свой милый Дурлах, и не надо будет прилагать никаких усилий, чтобы задержаться в этой странной, такой ослепительной и такой чуждой жизни.

– Боже, помоги мне, – прошептала Луиза, – сделай так, чтобы великий князь Александр, за которого прочит меня великая императрица, не обратил на меня ни малейшего внимания, чтобы он остался холоден и равнодушен ко мне, бедной германской принцессе из захолустного уголка Европы, из милого моему сердцу Бадена, из любимого гранитного замка в Дурлахе!

Но где-то подспудно понимала она, что разобьёт сердце матери, мечтавшей о прекрасной доле для своих дочерей, заставит и отца взглянуть на неё другими глазами, не теми, полными любви и заботы, какими он всегда смотрел на неё и Фрик, на старших дочерей, на маленького Карла, баловня всей семьи.

Она должна, обязана оправдать доверие матери, своего и неприступного для других деда, а для неё самого ласкового из всех дедов в мире.

Как странно, что для неё, четырнадцатилетней девочки, стали вдруг самыми проникновенными эти слова – «долг», «обязанности». Она словно бы ощутила их тяжесть, словно бы поняла, что только ей самой принадлежит теперь решимость и удача. Она должна, она просто обязана выполнить все предписания матери, она должна понравиться великому князю, которого знала лишь по портретам детства, где он был изображён прелестным кудрявым мальчиком, она должна с немецкой тщательностью и пунктуальностью сделать всё, от неё зависящее, чтобы этот брак состоялся...

И от зеркала встала она уже взрослой женщиной, знающей, что такое служебный долг, она встала, твёрдо решив выполнить свою службу в России с блеском...

Павел Петрович и Мария Фёдоровна приехали из Гатчины в тот же шепелевский дом, где назначено было проживание немецким принцессам. Им даже не пришлось выходить никуда из дома, только перейти несколько комнат и представиться будущим родственникам.

Луиза увидела маленького, странно курносого и дурного лицом человека в тёмно-зелёном мундире с красными отворотами, в ботфортах выше колен, неподвижно стоявшего у самой стены.

Совершенно белый, напудренный парик скрывал его лысую голову, по сторонам щёк вились три круглые букли, а сзади торчала короткая косица, лежавшая на большом воротнике мундира. Большой палаш оттягивал его широкий пояс и топорщился между фалдами мундира.

Рядом возвышалась его супруга – дородная и статная Мария Фёдоровна – в необъятных фижмах, скрывавших её снова начавшее полнеть от очередной беременности тело, тоже в высокой причёске и заливших полную белую шею трёх нитках блестящего драгоценного жемчуга.

Теснились поодаль люди из свиты великого князя Павла и фрейлины его жены, но Луиза сразу угадала, что вот этот низенький и дурной лицом человек в простом военном мундире без всяких знаков различия и есть отец её будущего мужа – Александра. Потому и первый свой реверанс, глубокий поклон, предназначила она ему...

Подняв голову, Луиза изумилась странному взгляду, который устремил на неё Павел Петрович. И если бы она могла читать мысли, то прочла бы трепетание, восторг и вместе с тем неподдельный ужас.

Она не знала, что напомнила ему Наталью Алексеевну, его первую любовь и первую жену.

Первым побуждением Павла было шагнуть к ней, схватить в объятия, расцеловать, вторым – холодное пробуждение от страха, что это только призрак, только загробное привидение, третьим – нельзя показать всем, что им владеют восторг и ужас.

Он уже давно знал, несмотря на все убеждения и доказательства, что мать подослала акушерку, отравившую плод в теле его жены, что умерла Наталья Алексеевна не своей смертью, знал, что письма её к Андрею Разумовскому подложны, но никогда не показал и виду, что знает об этом.

Павел всё ещё хорошо помнил тот липкий страх, охвативший его, когда Екатерина холодным тоном сообщила ему, что ей известно о заговоре, что душа этого заговора его жена, недовольная положением мужа, что стоит ей лишь сообщить об обстоятельствах рождения его самого, как его признают незаконнорождённым и отправят в Сибирь.

Он так испугался тогда, что сразу написал и принёс ей весь список заинтересованных людей. Он оговорил всех, даже самых незначительных, и был безмерно удивлён великодушием матери: она бросила его бумагу в камин, даже не взглянув на неё.

Да, мать извела свою невестку, но теперь, рассматривая этот ужасный эпизод в его жизни, он понял, что второй его брак вполне счастлив, что его жена озабочена только тем, чтобы принести стране и трону наследников, что у неё в голове нет и мысли о заговоре, что она лишена отваги и честолюбия его первой жены. Его первой любви, его Вильгельмины.

И вот она стоит перед ним, и все его мысли, вся его душа встрепенулась, словно весточка от неё. То же бледное и прозрачное лицо, те же слегка рыжеватые даже под пудрой роскошные волосы, те же тонкие изящные руки с длинными пальчиками. Та же самая Вильгельмина, которую увидел он в Берлине, выехав на первую встречу со своей невестой...

Но Павел не позволил своему лицу дрогнуть, даже улыбка только слабо растянула его толстые губы. Он сделал шаг к Луизе, поцеловал её в высокую башню волос и почти бесшумно прошептал:

– Вы прелестны, дитя моё, я обещаю, что буду любить вас, как родную дочь...

И снова его поведение поразило Луизу. Вопреки этикету этот странный человек слишком много души вложил в свой шёпот. Видно, от волнения у него пресёкся голос.

И вновь не позволила она ни одному чувству просочиться на своё нарумяненное и будто ставшее чужим лицо. И слова её были вполне в духе самого строгого этикета:

– Благодарю вас, вы очень добры...

На Фридерику Павел едва ли обратил внимание.

Но если великий князь почти безмолвно произнёс слова приветствия, то его дородная и высокая супруга завалила Луизу целым ворохом ничего не значащих, но любезных слов. От вопросов про дорогу, про тяжёлое путешествие Мария Фёдоровна сразу перешла к тому, что вполне разделяет чувства Луизы и её сестры, потому что и сама когда-то совершила такое же путешествие из Вюртембурга в Россию, о чём ни капельки не жалеет, потому что нашла здесь тепло и радость материнства, высокую любовь великого князя и супруга, что она страдает только от того, что радость знакомства с Россией туманит расставание дочерей с матерью и отцом, но они скоро утешатся, потому что узнают тепло сердца великой императрицы и всю любовь великих князей к ним, чужестранкам.

Луиза не успевала отвечать на вопросы великой княгини Марии Фёдоровны, но та и не ждала ответов. Она говорила быстро, торопливо, наслаждаясь звуками своей немецкой речи, и тараторила, тараторила, словно боясь, что у неё скоро отнимут собеседницу.

И тут Луиза украдкой бросила взгляд в сторону лиц, окружавших великого князя и великую княгиню. Утомительная болтовня Марии Фёдоровны дала ей возможность присмотреться к окружающим.

Она сразу выделила из этой толпы два лица – высокого тонкого молодого вельможу, одетого с изысканной роскошью двора, и стоявшего рядом низенького мальчика с таким же, как у Павла, курносым носом, хоть и белой кожей лица и большими голубыми глазами.

«Верно, это и есть великий князь Александр, – тут же подумала она, – а возле его брат».

Насколько позволяли приличия, настолько и был пристален её взгляд. Это за него прочили её, это к нему наставляла её мать относиться особенно ласково.

Но колючий, враждебный взгляд Александра заставил замереть её сердце. Он не подошёл к ней, не поздравил её с прибытием, он не сказал ей ни слова, внимательно смотрел холодными голубыми глазами.

Она, подстрекаемая его взглядом, тоже сделалась равнодушна и сурова, только следила за собой, отвечая на вопросы, улыбалась тепло и заставляла себя вслушиваться в слова его матери.

«Я не понравилась ему, – молнией пронеслось у неё в голове, – вот и хорошо, вот и отлично, я скоро уеду домой, и мне будут смешны все эти старики, словно разряженные чучела, проходящие по гостиной и внимательно наблюдающие за мной и сестрой».

Она тихонько шепнула Фрик между двумя вопросами Марии Фёдоровны:

– Ты прекрасна для меня, а все эти господа – смешны.

Фридерика удивлённо взглянула на сестру, и слова старшей вдруг развеселили её. Холодная маска достоинства слетела с её лица, и оно оживилось той непринуждённой весёлостью, что всегда отличала Фрик.

Долгий экзаменующий смотр окончился не так скоро, как хотели бы сестры. Но всё на свете кончается. Уплыли в раскрытые двери Павел Петрович и его высокая дородная супруга, скользнули вслед за ними оба молодых великих князя, и сестры получили коротенькую передышку в виде сытного обеда.

И только после него их позвали к Екатерине...

Великая императрица уже сидела в своей обычной бриллиантовой комнате за обычной партией в бостон. Партнёры её, нахохлившись, ждали её очередного хода, когда в открытую дверь вошли сестры и остановились на пороге.

Екатерина поманила их жестом руки и, когда они несмело подошли к ней, расцеловала девочек: прикоснулась широким ртом к щеке Луизы, а Фрик поцеловала в макушку головы.

– Молодёжь пускай веселится в своё удовольствие, – сказала она придворным, – круглый стол давно не слышал звонкого смеха и шуток.

Луизу и Фридерику усадили за этим огромным круглым столом, стоявшим поодаль от игрального стола императрицы.

Были тут какие-то молодые дамы и вельможи, смущённо жавшиеся к дальним краям стола.

Сёстрам отвели места в центре, как им показалось, и они уселись, смущённые величиной кринолинов. Девочки впервые появились в фижмах – при европейских дворах они уже давно перестали быть в моде, а екатерининский двор всё ещё следовал ветхозаветному елизаветинскому веку...

Вошли и оба молодых князя. Высокие неудобные стулья для них отодвинули прямо напротив Луизы и Фридерики, и оба, непривычно смущаясь и оттого стараясь казаться непринуждёнными и развязными, сразу же обменялись парой незначащих реплик, относящихся вовсе не к играм, в которые они собирались играть, а к лошадям, которые уносили их сегодня на прогулку.

Немного шумная фрейлина предложила играть в почту, а потом в фанты, и Луиза всё время старалась поближе рассмотреть великого князя. Он казался испуганным, стеснительным, не поднимал на неё глаз и ни о чём не спрашивал.

Младший брат был более развязан, но спросил только, какие выезды имеет Дурлахский дом – чёрные или белые.

Луиза сначала не поняла, что он имеет в виду, и, лишь когда Константин разъяснил, что он подразумевает окраску, масть лошадей, слегка улыбнулась.

– Все наши лошади, – легко сказала она, – не чёрные и не белые, а такие, как ваша ленточка на камзоле.

Константин наклонил голову и удивлённо поглядел на коричневый шнур на мундире.

– А я и не знал, – с улыбкой произнёс он, – что мой шнур коричневый.

Все заулыбались, и начало общему разговору было положено.

Весь вечер Луиза провела как на иголках. Она старалась быть остроумной и весёлой и сбить спесь с этих двух молодых господ.

Александр не сказал за весь вечер ни слова, его как будто заменял живой и развязный Константин...

У себя в комнате Луиза упала лицом в подушку и горько разрыдалась: она должна была выполнить свой долг, она должна была начать свою службу в России женой этого неуклюжего и холодного принца, но она не знала, какие слова сказать ему, что сделать, чтобы он обратил на неё внимание.

И в то же время реальная опасность быть отвергнутой была ей в радость и тайное желание.

Ах, если бы случилось то, что могло рассеять честолюбивые планы матери и отца, но наполнило бы её душу восторгом! Ах, если бы Александр сообщил своей бабке, что Луиза ему не нравится...

Но Александр уже не мог противиться своей любимой бабушке.

Он уже дважды отвергал невест, привозимых ему из-за границы, и конечно же Екатерина не потерпела бы его отказа в третий раз...

И 12 ноября 1792 года Луиза написала своей матери письмо:

«Мало-помалу Александр смягчился в отношениях со мной. Игры в Эрмитаже, при малом количестве людей, вечера, проводимые вместе за круглым столом, когда мы играли в почту или разглядывали картинки, – всё это потихоньку подвело нас к сближению вплоть до того момента, когда однажды, вечером (чуть более шести недель после моего приезда), сидя за круглым столом бриллиантовой комнаты, где мы рисовали вместе с другими членами общества, великий князь Александр придвинул ко мне письмо (в форме объяснения), написанное им тут же. В нём говорилось, что с разрешения своих родителей он хотел бы сказать, что любит меня, и спрашивает, согласна ли я принять признание в его чувствах и ответить на них, а также он надеется, что, выйдя за него замуж, я обрету счастье.

Я ответила: если счастье моё находится в его руках, то счастье его навеки. Я буду его любить, он станет лучшим другом моим на всю жизнь, иначе меня ждёт наказание Господне».

Никто не подсказывал Луизе этих слов, она писала Александру искренне, уверенная в том, что и он писал от всей души.

Она была умненькой девочкой и облегчённо вздохнула, когда поняла, что свой долг и свою задачу выполнила хорошо.

А как долго пришлось уговаривать Александра, чтобы он написал эти нежные слова!

Все – мать, отец, Екатерина, Платон Зубов – твердили ему со всех сторон, что лучшей жены он не найдёт: умна, красноречива, искренна и непосредственна, а уж красотой Бог её одарил такой, какая и не снится ни одной другой принцессе на свете, – чудесный овал лица, большие голубые глаза, чудесные волосы чудесного оттенка, а уж как легка и величественна её поступь, как строен её стан...

После многих месяцев уговоров Александр сдался.