Текст книги "В стране мехов (иллюстрации Риу Эдуарда)"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Полина Барнетт и Мэдж продолжали путь и внимательно осматривали

следы.

Через пятьдесят шагов они вновь остановились.

– Вот, смотри, Мэдж,—сказала Полина, останавливая свою подругу,—

и реши теперь, ошибаюсь ли я!

Возле следов ног и другого следа, как бы от падения какого-то тела, на чистом снегу виднелся след человеческой руки.

– След руки женщины или ребенка!—воскликнула Мэдж.

– Да!—ответила Полина,—женщины или ребенка, уставших, страдающих, истощенных, падающих. Потом это несчастное существо поднялось

и продолжало свой путь. Смотри—следы начинаются вновь, а там—

дальше—опять следы падения...

– Но кто, кто это?—спрашивала Мэдж.

– Почем я знаю?—ответила Полина.—Может быть, такой же, как

и мы, несчастный, заточенный, подобно нам, на этом острове в продолжение

трех—четырех месяцев? Или это мореход, выброшенный на берег

во время недавней ужасной бури? Вспомни только крик, о котором нам

говорили сержант Лонг и лейтенант Гобсон... Идем, идем скорее, Мэдж, может быть, нам удастся спасти кого-нибудь.

И Полина Барнетт, опередив свою спутницу, бросилась по следу.

Скоро на снегу она увидала и следы крови.

„Надо спасти погибающего“ ,—решила отважная женщина. В эту минуту

она совершенно забыла, что на острове, на половину подмытом

водою, не было уже ни для кого спасения. Рано или поздно остров с

нею и со всеми должен был погрузиться в бездну океана...

Оставленные на снегу следы вели к мысу Эскимосов. Полина и Мэдж

настойчиво шли по ним. Но вскоре отчетливые следы исчезли. Была

видна лишь неправильная тропинка по снегу. Повидимому, с этого места

неизвестный уже не мог итти на ногах. Он полз, передвигаясь на четвереньках.

Там и сям виднелись куски оторвавшейся одежды. Это были

куски тюленьей шкуры и меха.

– Идем, идем!– повторяла Полина Барнетт, сердце которой сильно

билось, словно собираясь разорваться.

Мэдж бежала следом за ней. Мыс Эскимосов был уже не дальше

пятисот шагов. Он уже ясно обрисовывался на фоне неба. Но на нем

никого не было.

Однако следы, по которым направлялись все время две женщины,

шли прямо к мысу. Полина и Мэдж, почти бегом, проследили их до

конца. И здесь ничего! Но у отвесного берега, которым замыкался самый

мыс, следы вдруг повернули вправо и шли тропинкой по откосу к

морю.

Полина тотчас же бросилась вправо, но в момент, когда она уже

была совершенно готова спуститься к самому берегу, Мэдж, которая, сопровождая ее, все время осматривалась, удержала Полину за руку.

– Стой!—закричала Мэдж.

– Нет, Мэдж, нет!—ответила Полина стремясь вперед, как бы руководимая

каким-то инстинктом.

– Стой же и смотри!– перебила Мэдж, более энергично удерживая

Полину...

В пятидесяти шагах от мыса, на самом берегу, двигалась какая-то

белая масса, испускавшая теперь ужасное рычание.

Это был громаднейших размеров полярный белый медведь.

Обе женщины в безмолвном ужасе остановились. Громадное животное

вертелось вокруг распростертого на снегу мехового свертка, который оно

вдруг подняло и опять бросило в снег. Сверток этот можно было принять

за труп тюленя.

Миссис Полина и Мэдж не знали, что и подумать, и не осмеливались

приблизиться. Вдруг в свертке что-то отвернулось, в роде головного

капюшона, и длинные черные волосы рассыпались по белому снегу.

– Это женщина!—вскричала Полина, намереваясь броситься к несчастной

и удостовериться, жива ли она.

– Остановись!—перебила ее Мэдж, удерживая,—остановись... Зверь

не сделает ей ничего дурного!

Медведь, осматривая неподвижное тело и вертя его, повидимому, не

собирался терзать его своими громадными когтями. Иногда он отходил

и вновь возвращался. Он, казалось, не знал, что ему делать. В то же

время он совершенно не замечал присутствия двух других женщин, которые

с ужасом наблюдали за ним.

Вдруг раздался ужасный треск. Почва затряслась, как при землетрясении.

Можно было подумать, что мыс Эскимосов весь погружается в

пучину океана. Громадный кусок острова, как огромная ледяная глыба, вдруг оторвался от берега, вследствие перемещения в нем центра тяжести, и теперь уносился в море вместе с женщиною и медведем.

Полина Барнетт вскрикнула и хотела броситься на льдину прежде, чем она совершенно отделилась.

– Подожди, подожди же,—повторяла хладнокровно Мэдж, удерживая

Полину крепко за руку.

Озадаченный произведенным льдиной треском, медведь попятился и

огласил воздух страшным ревом; он бросил бездыханное тело и бросился

к той стороне льдины, которая уже отделилась от острова шагов на

пятьдесят. Как бешеный бегал он, взрывая когтями снег и песок, и, наконец, вновь возвратился к безмолвному трупу.

Затем, к неописуемому удивлению обех женщин, он схватил его за

одежду зубами, поднял, понес к краю льдины, бросился вместе с ношею

в море и поплыл к берегу острова.

Будучи великолепным пловцом, как и все животные севера, медведь

в несколько взмахов своих лап достиг берега. С громадным усилием он

вскарабкался на льдину острова и здесь положил тело, которое он принес.

В этот момент Полина Барнетт уже не смогла больше владеть собою: не думая об опасности очутиться лицом к лицу со страшным врагом, она

вырвалась из рук Мэдж и побежала к берегу.

Увидя Полину, медведь поднялся на задние лапы и пошел прямо на

нее. Однако в десяти шагах он остановился и опустил свою огромную

голову. Затем, как бы вдруг забыв свою природную свирепость, под

наплывом воспоминаний о только что происшедшем грозном явлении природы, он повернулся, издал ужасающий рев и тихо поплелся прочь, даже

не взглянув больше назад.

Полина тотчас же бросилась к распростертому на снегу безмолвному телу.

Невольный крик вырвался из ее уст.

– Мэдж, Мэдж!—звала она.

Мэдж приблизилась к телу. Это было тело молодой эскимоски Ка-

люмах.

IX. Приключения Калюмах

Как могла Калюмах очутиться на пловучем острове, в двухстах милях

от Американского континента? Это было совершенно невероятно!

Но прежде всего—дышит ли еще .она? Можно ли ей возвратить жизнь?

Полина раздела эскимоску; тело ее было еще теплое. Она выслушала

ее сердце. Сердце билось слабо, но билось. Кровь, которую потеряла

бедная девушка, была лишь из пораненной руки, и рана не была опасна.

Мэдж перевязала эту рану своим платком и остановила кровотечение.

Полина, став на колени возле Калюмах и приподняв голову молодой

туземки, влила ей в рот через стиснутые зубы несколько капель водки

и смочила ей лоб и виски холодной водою.

Прошло несколько минут. Ни Полина, ни Мэдж не решались проронить

ни одного слова. Они обе ждали в томительной тревоге; им казалось, что последние признаки жизни, которые еще оставались в эскимоске, могли вдруг совершенно исчезнуть.

Из груди Калюмах вырвался слабый вздох. Руки тихо задвигались, и, прежде чем она открыла глаза и могла узнать, кто подал ей помощь, она прошептала:

– Госпожа Полина, госпожа Полина!

Путешественница была поражена. Почему ее имя было произнесено

при таких совершенно исключительных обстоятельствах? Добровольно ли

Калюмах очутилась на пловучем острове и знала ли она, что встретит

на нем европейскую женщину, доброту которой она не могла забыть? Но

как могла она это узнать и как могла достигнуть ост.рова Виктории, который находился в таком расстоянии от материка? И как, наконец, она могла догадаться, что именно эта льдина уносит так далеко от континента

Полину Барнетт со всеми ее спутниками из форта Надежды?

Все это было совершенно странно и необъяснимо.

– Она жива, она будет жить,– сказала, наконец, Мэдж, которая почувствовала

под своею рукою теплоту и движение, возвращавшиеся в это

обмершее было тело.

– Бедное дитя!—прошептала с волнением Полина Барнетт. Она была

тронута тем, что в такую минуту на устах эскимоски было ее имя.

Глаза Калюмах, наконец, открылись. Ее блуждающий, неопределенный

и нерешительный взгляд как бы еще не выходил из-под ресниц. Наконец

этот взгляд ожил, остановившись на путешественнице. Один момент, один миг, в который она увидела Полину Барнетт, сделал все. Молодая

туземка тотчас же узнала добрую женщину. Имя ее еще раз сорвалось

с ее губ, и рука, которая мало-по-малу подымалась, вдруг упала в руку

Полины Барнетт.

Заботы обеих женщин скоро привели в чувство юную эскимоску, слабость

которой происходила не только от раны и усталости, но и от голода.

Когда Полина узнала, что Калюмах не ела уже сорок восемь часов, то сейчас же дала ей несколько кусков холодной дичи и водки, которые

возвратили ей силы. Через час ей позволили итти вместе с обеими

женщинами.

В продолжение этого часа, сидя на песке между Мэдж и Полиной, Калюмах высказала им свою благодарность за спасение и рассказала о своих

приключениях. Конечно, она никогда не забывала и не могла забыть

европейских женщин с форта Надежды. Образ Полины Барнетт был всегда

в ее памяти, и, конечно, не простой случай забросил ее полумертвою

на пустынный берег острова Виктории.

Без дальних слов—вот что рассказала Калюмах Полине.

Здесь надо вспомнить о данном молодой эскимоской при первом

посещении форта Надежды обещании возвратиться в него ровно через

год весною. Полярная длинная ночь, наконец, прошла, и наступил прекрасный

месяц май. У Калюмах тогда воскресло желание выполнить обещание.

Она покинула свое селение в Новой Георгии, где зимовала, и в

сопровождении одного из двоюродных братьев отправилась на полуостров

Виктории.

Спустя шесть недель, в половине июня, она прибыла на территорию

Новой Британии, в окрестности мыса Батурст. Она отлично узнала вулканические

горы, вершины которых господствуют над Ливерпульским

заливом, и через двадцать дней прибыла к заливу Моржей, в котором и

она, и ее сородичи так часто охотились на тюленей.

Все было на своем месте, но дальше к северу—ничего! Берег совершенно

прямой линией спускался к юго-востоку. Ни мыса Эскимосов, ни

мыса Батурст уже не было!

Калюмах поняла, что произошло: или вся местность, вдруг сделавшаяся

островом, погрузилась в пучину вод, или он—этот новый остров—

поплыл и был унесен морем!

Не найдя тех, кого она искала, добравшись сюда из далеких мест, Калюмах заплакала.

Но эскимос—ее родственник—нисколько не удивился этой необыкновенной

катастрофе. Что-то в роде передавшейся из рода в род между

кочевниками Северной Америки легенды указывало, что территория мыса

Батурст хотя и присоединилась несколько веков тому назад к материку, но, не составляя с ним одного целого, должна была когда-нибудь при

каком-либо новом и грозном явлении природы вновь отделиться. Отсюда—

удивление эскимосов, когда они впервые увидели, что лейтенант Гобсон

решился выстроить факторию у самой подошвы мыса Батурст. Но в

силу ли простой осторожности, столь присущей их племени, или просто

из неприязни, которую всегда испытывают туземцы к европейцам, занимающим

их земли,—эскимосы не сказали тогда лейтенанту об опасности.

Калюмах не доверяла этому преданию, тем более, что оно не основывалось

ни на чем серьезном, и могло быть лишь одной из бесчисленных

эскимосских легенд. Вот почему обитатели форта Надежды не были ею

своевременно предупреждены о грозившей им на избранном ими месте

опасности.

Когда Калюмах убедилась в исчезновении мыса Батурст, она продолжала

свои исследования за Васбурнский залив, но не нашла и там никаких

следов тех, кого искала, и ей осталось лишь возвратиться на запад, на рыбные ловли Русской Америки.

В первых числах июля ее двоюродный брат и она покинули, наконец, залив Моржей. Они направились берегом и к концу июля, после безрезультатного

путешествия, вновь возвращались в поселение на Новой Георгии.

Никогда больше уже не надеялась Калюмах встретиться ни с Полиной

Барнетт, ни с ее друзьями из форта Надежды. Она считала их всех

уже погибшими в страшных водах Ледовитого океана.

Когда Калюмах возвратилась в свой дом, к семье, она принялась за

обычные занятия: работала на рыбных ловлях у Ледяного мыса, который

расположен на семидесятой параллели, почти в шестистах милях от мыса

Батурст.

В продолжение первой половины августа месяца не произошло ничего

особенного. Но к концу месяца разразилась та ужасная буря, которая

так обеспокоила Гобсона и которая, по его предположению, распространилась

на все полярные страны, вероятно, даже за Берингов пролив.

Буря была одинаково сильна и разрушительна, как у Ледяного мыса, так и на острове Виктории, и пловучий остров в это время находился

от Ледяного мыса не дальше двухсот миль, как это тогда же было вычислено

лейтенантом.

Полина Барнетт, слушая Калюмах, тотчас же связала мысленной нитью

ряд обстоятельств, и ей стало вполне понятно прибытие молодой эскимоски

на остров, положение которого ей было отлично известно.

В первые дни ужасной бури эскимосы Ледяного мыса скрывались в

своих юртах. Они не только не осмеливались ловить рыбу, но боялись

даже выходить из юрт. Однако, в ночь с 31-го августа на 1-е сентября

Калюмах решилась выйти на берег. Она пошла, пренебрегая ветром и

дождем, которые свирепствовали вокруг, и осматривала своими зоркими

глазами море, в темноте которого подымались, словно исполинские горы, громадные волны.

После полуночи ей показалось, что какая-то масса двигалась мимо, параллельно берегу. Ее глаза, одаренные необыкновенной остротой зрения, как у всех туземцев, обитающих в полярных странах, где большую

часть года стоит темнота, не могли обмануть ее. Громадная масса проплыла

мимо, в двух милях от берега, и это не могло быть ни льдиной, ни судном, ни даже китом в это время года.

Калюмах не имела времени для размышлений. Она просто решила,

что необходимо дать знать этим невольным пловцам, что твердая земля

близко от них. Она побежала в юрту, схватила один из тех смоляных

факелов, которыми эскимосы освещают свои рыбные ловли ночью, зажгла

его и начала махать им на берегу во мраке Ледяного мыса.

Это и был тот огонь, который заметили во время бури Джаспер Гобсон

и сержант Лонг близ мыса Михаила в ночь с 31-го августа.

Какую радость испытала молодая эскимоска, когда увидела ответный

сигнал в виде зажженных лейтенантом еловых ветвей, бросавших свой

отсвет до самого Американского берега, о такой близости которого лейтенант

даже и не помышлял.

Но огонь вскоре погас. Тишина продолжалась лишь несколько минут, и страшная буря вновь разразилась с прежнею силою.

Калюмах поняла, что ее „добыча"—она так назвала найденный ею

остров,—вновь ускользала от нее. Она уже видела, как этот пловучий

остров вновь исчезал во мраке, увлекаемый бушующим океаном.

Это был для молодой туземки ужасный момент. Она говорила себе, что надо во что бы то ни стало немедленно предупредить ее друзей об

их положении и что каждый потерянный час грозит им гибелью.

Она больше не колебалась. Здесь была ее легонькая лодочка, на

которой она уже перенесла в океане столько страшных бурь. Она спустила

лодку на волны, оделась в шкуру тюленя, которую нашла здесь

же в лодке, и пустилась в мрак бурной ночи.

Брошенная вместе с лодкой на гребень громадной волны, Калюмах

тотчас же поняла, что страшный ветер, будучи попутным, помогал ей

приблизиться к острову. И она направила руль к движущейся массе

острова.

Удары волн обдавали ее всю водою, но ее маленький челнок скользил

по их гребням, как легкая соломинка. Много раз он чуть не опрокидывался, но каждый раз удар весел эскимоски вновь выпрямлял его.

Наконец, после часа неимоверных усилий, Калюмах увидела пловучий

остров. Она уже больше не сомневалась, что достигнет своей цели, так

как остров был уже не дальше четверти мили. Тут-то она и издала торжествующий

крик, который тогда услышали Джаспер Гобсон и сержант

Лонг.

Но в это же время Калюмах почувствовала, что, помимо ее воли, какое-то сильное течение начало увлекать ее к западу гораздо сильнее, чем оно влекло остров Виктории. Ее легкое суденышко мчалось по течению, как стрела. Она снова вскрикнула, но этого крика уже не услышали

на острове, так как течение отнесло ее далеко. Когда утренний

рассвет позволил разглядеть ей окружающее, земля Новой Георгии, от

которой она плыла, и пловучий остров, который она догоняла, представились

ей уже неясными массами, еле обрисовывавшимися на горизонте.

Пришла ли, однако, в отчаяние молодая туземка? Нет. Возвратиться

на Американский берег ей было уже невозможно, так как северный

ветер все еще дул от берега, и в продолжение тридцати шести часов отнес

и остров, и ее на целые двести миль в открытое море.

Для Калюмах оставалось одно только средство спасения—догнать

пловучий остров, держась одного с ним течения.

Но силы уже изменяли несчастной девушке. Безнадежность ее положения, усталость и голод,—все это действовало так, что весла невольно

выскальзывали из ее рук. Она боролась еще несколько часов, и ей казалось, что она все же приблизилась к острову. Но с острова ее уже не

могли заметить, так как она была лишь точкой на обширной поверхности

моря и его волн. Она боролась и тогда, когда ее надорванные руки и

окровавленные ладони почти отказывались уже служить ей. Она боролась

до последнего истощения сил и потери сознания,—и, наконец, ее утлый

челн сделался игрушкой ветра и волн...

Что произошло тогда? Сколько времени ее носило, как солом чку по

.морю? Всего этого она уже не знала. Очнулась она лишь тог да, ее челнок был выброшен волнами вместе с нею на берег и разбился под

нею.Очутившись в холодной воде, она очнулась, а следующей волной ее, полуживую, подхватило и выбросило на песчаный берег.

Челнок скользил, как легкая соломинка.

Это произошло предшествовавшей ночью, на заре, т.-е. между двумя

и тремя часами утра. Следовательно, с момента отплытия и до момента

крушения лодки прошло не меньше семи– десяти часов.

Спасенная от волн, молодая туземка совершенно не знала, на какой

берег ее выбросила буря. Была ли она принесена волнами вновь на Американский

материк, или она очутилась, по воле волн, на цловучем острове, к которому так стремилась? На последнее она и надеялась, так как те-

чение и ветер должны были ее гнать именно в эту сторону.

Эта мысль оживила ее. Она поднялась и, вся разбитая, поплелась по

берегу.

Она, конечно, и не подозревала, что была выброшена именно на ту

часть острова Виктории, которая раньше составляла территорию залива

Моржей. Но в новом его положении она и не могла узнать этой раньше

знакомой ей земли, подвергшейся теперь резким переменам и совершенно

размытой водою.

Калюмах шла, уставала, останавливалась и опять шла, набираясь нового

мужества. Дорога становилась все запутаннее, так как ей приходилось

обходить залитые водою места. Бредя таким образом, падая и подымаясь, она очутилась, наконец, в той поросли, где в это время отдыхали

Полина и Мэдж. Уже известно, что именно здесь они увидели на снегу

следы ног, шедшие по направлению мыса Эскимосов, и большой след на

том месте, где Калюмах упала в последний раз. С этого последнего

следа Калюмах двигалась уже ползком.

Здесь надежда впервые вновь явилась в сердце молодой туземки.

В нескольких шагах от берега она, наконец, узнала мыс Эскимосов, у

подножия которого стояло их кочевье в прошедшем году. Она вспомнила, что отсюда было уже не больше восьми миль до фактории и что ей остается

лишь итти по тропинке, по которой она так часто ходила, посещая своих

друзей из форта Надежды.

Эти мысли поддерживали ее теперь. Но, достигнув берега и не имея

больше сил, она вновь упала на снег и окончательно потеряла сознание.

Если бы не внезапное появление Полины, Калюмах умерла бы!

Полина, в свою очередь, рассказала молодой туземке, как оторвалась

льдина, на которой лежала Калюмах, что с ней делал медведь, и все последующие

события, и, улыбаясь, прибавила:

– Это вовсе не я спасла тебя, мое милое дитя; тебя спас великодушный

зверь! Без него ты погибла бы. Если бы медведь этот когда-

нибудь вновь появился в наших местах, его следовало бы чествовать, как

твоего спасителя!

Пока велся этот разговор, Калюмах была накормлена и обласкана, и силы ее восстановились. Полина предложила возвратиться поскорее назад

в форт, чтобы не удлинять своего и без того уже долгого отсутствия.

Эскимоска тотчас же поднялась, готовая следовать в путь за

своими друзьями.

Полине хотелось теперь поскорее рассказать Гобсону о приключениях

сегодняшнего утра и о том, что произошло в бурную ночь, когда остров

приближался к Американскому берегу. Но прежде всего путешественница

наказала Калюмах хранить молчание об этих событиях, а также и о положении

самого острова. Ее нынешнее посещение должно было быть

объяснено, как простое выполнение данного раньше обещания посетить

своих друзей в благоприятное время года. Она должна была сказать, что прибыла берегом. А это, в свою очередь, должно было уверить обитателей

форта, что никаких перемен в окрестностях мыса Батурст не

произошло, если бы подобная мысль и могла уже зародиться у кого-либо

из обитателей форта.

Было три часа пополудни, когда Полина Барнетт, с опиравшейся на

ее руку Калюмах и Мэдж, отправились в путь на запад и через два часа, наконец, прибыли в форт Надежды.

X. Камчатское течение

Легко представить себе прием, который сделали обитатели форта молодой

Калюмах. Для них ее появление было как бы возобновлением

сношений с остальным миром. Миссис Нап, Райе и Джолифф осыпали

ее ласками. Заметив маленького ребенка, Калюмах тотчас же подбежала

к нему и осыпала поцелуями.

Молодая эскимоска была положительно растрогана гостеприимством

своих европейских друзей. Встреча с ними для нее была праздником. Все

были обрадованы, узнав, что она проведет в фактории всю зиму, так

как позднее время года, будто бы, уже лишало ее возможности возвратиться

тотчас же в Новую Георгию.

Но если обитатели форта Надежды были приятно изумлены прибытием

молодой туземки, то что же мог подумать Гобсон, когда он вдруг

увидал Калюмах под руку с Полиной Барнетт? Вероятно, он просто не

поверил своим глазам. Внезапная мысль, как светлый луч надежды, на

одно мгновенье появилась было в его мозгу—мысль, что остров Виктории

совершенно для него незаметно вновь пристал к Американскому

материку.

Полина тотчас же прочла в глазах лейтенанта эту его невероятную

гипотезу и отрицательно покачала головою.

Гобсон тоже понял, что положение нисколько не изменилось, и стал

ожидать объяснений от Полины.

Несколько позднее Джаспер и Полина прогуливались у подошвы мыса

Батурст, и ему пришлось с удивлением выслушать рассказ о приключениях

молодой Калюмах.

Таким образом, все предположения Джаспера Гобсона оказались совершенно

верными. Во время бури двигавшийся с северо-востока ураган

действительно отбросил остров в опасное северное течение океана и в

страшную ночь с 30-го на 31-е августа приблизил его, на расстояние

не больше одной мили, к Американскому материку. И не огонь с судна, не крик бедствовавших моряков видел и слышал тогда Джаспер Гобсон.

Земля была там, и так близко, что если бы благоприятный ветер дул

еще с час, остров Виктории благополучно пристал бы к берегу Русской

Америки. Но роковой ветер переменился и отбросил остров от берега.

В то же время ужасное северное течение подхватило его, и с этой минуты

с необычайной быстротой, которой уже ничто не могло умерить,

остров помчался до опаснейшей точки встречи двух арктических течений, из которых каждое легко могло теперь унести свою часть злосчастного

острова.

В сотый раз лейтенант совещался с Полиною Барнетт обо всех этих

серьезных обстоятельствах и, наконец, спросил, не произошло ли каких-

либо крупных перемен между мысом Батурст и заливом Моржей?

Полина Барнетт ответила, что в некоторых местах уровень берега как

бы понизился и что волны теперь уже плещут там, где прежде берег был

для них совершенно недоступен. Она рассказала также и о мысе Эскимосов

и о том разрыве, который здесь произошел.

Все это было далеко не утешительно! Становилось совершенно ясно, что нижняя, состоявшая изо льда часть острова постепенно таяла, омываемая

более теплым течением, и все то, что уже произошло с мысом

Эскимосов, могло каждую минуту случиться и с мысом Батурст. Дом

фактории ежечасно, днем и ночью, мог вдруг провалиться в пучину. Единственным

спасением для них была бы теперь зима с ее стужами, но она

медлила.

На другой день, 4-го сентября, новое вычисление лейтенанта показало, что положение острова нисколько не изменилось. Он стоял совершенно

неподвижно в точке встречи двух противоположных течений. Это, в конце

концов, было для них самым благоприятным выходом из всех, какие

только можно было придумать в их положении.

– Пусть только настанут морозы и нас окружит сплошной лед,—сказал

лейтенант.—Замерзнет море вокруг нас—и наше спасение обеспечено!

Мы не дальше двухсот миль от берега. По льду легко можно достигнуть

или берегов Америки, или берега Азии. Но зима, зима нам нужна во что бы

то ни стало!

Последние приготовления к зимовке уже оканчивались по приказанию

лейтенанта. Для домашних животных на всю длинную полярную ночь

была заготовлена пища. Все собаки были в отличном состоянии и хорошо

поправились. Это было необходимо, в виду тех больших переходов, которые

им предстояли впереди, когда, покинув форт Надежды, придется

пуститься в путь через необозримое ледяное поле к берегу. Было необходимо

пока поддерживать их здоровье и силы. Поэтому свежее мясо, по

преимуществу мясо оленей, которых убивали в окрестностях фактории, служило им ежедневной пищей.

Благоденствовали и домашние олени. Их помещения были очень

удобны, и в магазинах форта были заготовлены и сложены для них большие

запасы мха. Оленьи самки давали много молока, которое шло на

надобности кухни, по распоряжениям миссис Джолифф. Капрал со своею

женою возобновили даже обычные посевы, которые отлично удались

в теплое время года. Еще до снега земля была обработана для посадки

драгоценнейших средств против цынги: щавеля, ложечника и лабрадорского

чая.

Что касается дров, они наполняли сарай по самую крышу. Суровая и

морозная зима могла теперь являться в любое время, и даже ртуть могла

спокойно замерзать в термометрах—на этот раз обитателям форта уж не

пришлось бы жечь мебель, как это было в последние жестокие морозы.

Плотник Мак-Нап и его работники приняли свои меры, и теперь даже

обрубки от постройки судна пошли в запас топлива.

Около этого же времени было поймано несколько уже одевшихся зимним

мехом пушных зверей куниц, голубых лисиц, горностаев и соболей.

Марбр и Сабин получили от лейтенанта позволение поставить несколько

западней и ловушек. Гобсон, боясь возбудить недоверие, не мог отказать

в этом позволении; к тому же он не мог найти никакого серьезного предлога

для этого, хотя отлично знал, что продолжение истребления этих

беззащитных животных с целью добычи драгоценных мехов уже не

принесет никому никакой пользы. Впрочем, мясо этих зверей шло собакам, и, таким образом, сберегалась оленина.

Все готовились к зимовке, словно форт Надежды был построен на

твердой земле материка. Солдаты работали со старанием, которого они, разумеется, не имели бы, если бы догадались о тайне своего безотрадного

положения.

Сделанные с возможной точностью наблюдения над положением

острова вновь показали, что оно нисколько не изменилось за последние

несколько дней. У Гобсона, при виде этой неподвижности острова Виктории, явилась надежда на благополучный исход. Если зима с ее морозами

все еще не приходила, и термометр показывал лишь сорок девять градусов

по Фаренгейту (девять градусов ниже нуля), то все же было замечено, что лебеди уже начали свой отлет в более теплый край. То же

делали и другие не боящиеся перелетов через море птицы, мало-по-малу

покидая берега острова. Они отлично знали, что Американский и Азиатский

континенты, с их более мягким климатом и более гостеприимными

во всех отношениях землями, находились недалеко, и что их крылья

достаточно могучи, чтобы перенести их туда. Множество этих птиц было

поймано. По совету Полины Барнетт, лейтенант повесил им на шеи билетики

из клеенки с сообщением о положении острова, судьбе его обитателей

и с перечнем имен. Затем птицы были выпущены. С тайной

завистью смотрели на них Полина с товарищами, когда они улетали на юг.

Конечно, все это было сделано в тайне от других обитателей форта, не посвященных в жуткую правду о положении острова.

Что касается находившихся на острове четвероногих животных, то

они уже не могли себе искать лучших убежищ в более теплых местах, как это они всегда прежде делали к зиме. Обыкновенно в это время

года, в первых числах сентября, лисицы, полярные зайцы, даже волки—

и те уже покидали окрестности мыса Батурст и направлялись в окрестности

Большого Медвежьего и Невольничьего озер, лежащих гораздо ниже

полярного круга. Но на этот раз море ставило им непреодолимую преграду, и приходилось ждать, когда оно застынет от морозов, чтобы по

льду уже искать более гостеприимных мест. Несомненно, все эти животные, движимые инстинктом, уже не раз пытались пробраться к югу, но

открытое море заставляло их каждый раз вновь возвращаться к форту

Надежды, поближе к людям, заключенным, как и они, к этим охотникам—

когда-то их злейшим врагам.

Произведенные 5-го, 6-го, 7-го, 8-го и 9-го сентября наблюдения не

обнаружили никакой перемены в положении острова. Он удерживался на

одном месте благодаря большому пространству, находившемуся между

двумя течениями. Еще две, три недели такого же положения—и лейтенант

мог считать всех спасенными.

Однако неудача продолжала преследовать обитателей форта. Им

предстояло еще много тяжелых испытаний. 10-го сентября наблюдения

показали начавшееся опять передвижение острова Виктории, и притом

по направлению к северу.

Гобсон был в отчаянии! Остров плыл теперь по Камчатскому течению, направляясь в неведомые страны, где все покрыто льдом. Он стремился

в недосягаемые пустыни Северного океана, откуда нет возврата.

Лейтенант не скрыл опасности от тех, кто был посвящен в его тайну.

Этот новый удар судьбы был мужественно принят всеми.

– А может быть,—сказала путешественница,– остров остановится еще

раз наконец, может быть, он будет подвигаться очень медленно. Не

будем терять надежды... и подождем! Зима близка, мы сами идем ей

навстречу.

11-го и 12-го сентября движение к северу стало еще заметнее. Остров

Виктории плыл со скоростью двенадцати—тринадцати миль в день, все

больше и больше удаляясь от земли. Он должен был вскоре пройти

семидесятую параллель, пересекавшую прежде крайнюю оконечность мыса

Батурст.

Нанося ежедневно положение острова на карту, лейтенант видел, в какую ужасную пропасть неслось их пристанище. Единственным утешением

была высказанная миссис Барнетт мысль, что они шли навстречу

зиме.

Плывя таким образом, можно было скорее встретить холод и лед, который должен был остановить движение острова. Но если можно было