Текст книги "В стране мехов (иллюстрации Риу Эдуарда)"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
и хлев для оленей были гораздо ниже дома, и потому, конечно, совершенно
занесены снегом; возможно, что бедные животные задохлись от
недостатка воздуха. Все в страхе поспешили к животным: кто направился
к псарне, кто устремился к оленям. Ледяная стена, соединявшая северный
угол дома со скалою, послужила защитой обоим зданиям, а снежный покров
около них был не больше метра толщины. Даже отверстия для света
не были занесены снегом. Животных нашли в хорошем виде. Когда отворили
дверь, собаки бросились наружу и с громким радостным лаем принялись
бегать по двору.
Однако холод давал себя чувствовать, и после часовой прогулки
каждый начал подумывать, что хорошо было бы погреться у большой печи
в зале. Да и делать на дворе уже было нечего: занесенные снегом западни
и ловушки не могли пока быть осмотрены. Поэтому колонисты вернулись
в дом, дверь заперли, и все поспешили занять место за столом, так как наступило время обеда.
Главной темой разговора за столом был, конечно, этот внезапный холод, сковавший снег в такую твердую массу. Это неприятное обстоятельство
угрожало безопасности форта.
– Разве нельзя рассчитывать на несколько дней оттепели, когда вся
эта масса снега превратится в воду? – спросила Полина Барнетт.
– Нет,—отвечал ей лейтенант, – в это время года нельзя ожидать оттепели.
Я даже думаю, что температура скоро еще больше понизится.
Остается только жалеть, что мы не расчистили снега, когда он был
рыхлым.
– Как! Вы думаете, что скоро будет еще холоднее?
– Конечно, миледи. Что значит четыре градуса ниже нуля (двадцать
градусов ниже нуля по Цельсию) для такой высокой широты!
– Что же было бы, если бы мы достигли самого полюса? – спросила
Полина Барнетт.
– Весьма возможно, миледи, что полюс не есть самый холодный
пункт земного шара, потому что многие исследователи утверждают, что
море там свободно. Существует даже мнение, что местность с самой
низкой средней температурой лежит на девяносто пятом меридиане и семьдесят
восьмом градусе северной широты, т.-е. на берегах северной Георгии.
Там средняя температура равняется в продолжение года только двум
градусам ниже нуля по Фаренгейту (девятнадцать градусов ниже нуля по
Цельсию). Пункт этот известен под названием „полюса холода". :>8
– Но, мистер Гобсон, – вскричала Полина Барнетт, – ведь мы находимся
в расстоянии восьми градусов от этого страшного места!
– Поэтому-то я и надеюсь, что мы не будем так страдать от холода, как если б мы находились в северной Георгии. Если я упомянул о полюсе
холода, то лишь для того, чтобы вы его не смешивали с полюсом
земного шара, особенно, когда дело касается понижения температуры. Сильные
холода ведь встречаются во многих пунктах земного шара, но они не
бывают там продолжительны.
– А в каких именно местах, мистер Гобсон? – спросила Полина
Барнетт. – Уверяю вас, что меня теперь очень интересует вопрос о холоде.—
Насколько я помню, – ответил лейтенант, – исследователи арктических
стран заметили, что на острове Мельвиль температура понижалась
до шестидесяти одного градуса ниже нуля и до шестидесяти пяти
в порте Феликса.
– Ведь остров Мельвиль и порт Феликс лежат выше мыса Батурст?
– Да, миледи, но в некоторых случаях широта места не имеет значения.
Некоторые климатические условия вызывают сильные холода. Так, если я не ошибаюсь, в 1845 году... Сержант Лонг, вы были в то время
в форте Соединения?
– Да, господин лейтенант, – ответил Лонг.
– Не помните ли вы, что в том году, в январе месяце, был необыкновенный
холод?
– Совершенно верно, – ответил лейтенант, – я отлично помню, что
термометр показывал семьдесят градусов ниже нуля (пятьдесят семь градусов
ниже нуля по Цельсию).
– Как! – воскликнула с удивлением Полина Барнетт. – Семьдесят
градусов, в форте Соединения, на большом Невольничьем озере?
– Да, миледи, – ответил лейтенант, – и всего только на шестидесяти
пятом градусе северной широты, на параллели Христиании и Петербурга.
– Значит, мистер Гобсон, мы должны готовиться ко всему!
– Да, надо всего ожидать, когда зимуешь в северных странах!
29-го и 30-го ноября были все такие же холода; приходилось сильно
топить печи, иначе сырость не замедлила бы превратиться в лед во всех
углах комнат. Запас дров был так велик, что можно было топить сколько
угодно, и, несмотря на сильный холод на дворе, в комнатах было тепло: термометр Фаренгейта не показывал меньше пятидесяти градусов.
Несмотря на довольно сильный холод, Томас Блэк не мог оторваться
от своих астрономических наблюдений, пока, наконец, у него не сошла
вся кожа с пальцев, так как намерзшие металлические инструменты жгли, как огонь. Ему пришлось отказаться от рассматривания звезд в телескоп, но зато природа дала ему возможность любоваться новым зрелищем: сначала
ложной луной, а потом северным сиянием.
Ложная луна, или лунное кольцо, появилась на небе в виде белого
круга, окаймленного бледно-красной полосой. Этот светящийся круг, образующийся
от преломления лунных лучей в призматических ледяных кристалликах, носящихся в воздухе, имел в диаметре около сорока пяти градусов.
Луна ярко блистала в центре этой короны, очень похожей на
бледные, прозрачные дуги лунных радуг.
Пятнадцать часов спустя великолепное северное сияние, описав дугу
более чем в сто астрономических градусов, раскинулось на севере горизонта.
Вершина дуги приходилась почти на магнитном меридиане, и по
некоторой случайности, наблюдавшейся уже не раз, дуга переливалась всеми
цветами радуги, при чем красный цвет выделялся особенно резко. В некоторых
местах звезды точно тонули в крови. Из туманного центра расходились
яркие потоки, из которых некоторые заходили выше зенита и
затмевали бледный свет луны, как бы потонувший в электрических волнах.
Лучи дрожали, точно колеблемые воздухом. Никакое описание не
может передать все великолепие этого чудного зрелища, которое можно
видеть во всем его блеске только на крайнем севере земного шара. Через
полчаса, не потускнев, не уменьшаясь в размере, светящаяся дуга вдруг
исчезла, погасла, точно чья-нибудь рука прервала течение электрического
тока, дававшего ей свет.
Для Томаса Блэка северное сияние погасло как раз во время. Еще
пять минут – и почтенный астроном замерз бы вторично.
XIX. Визит соседей
Со второго декабря стало заметно теплее. Появление ложных лун служит
всегда признаком, значение которого хорошо известно каждому метеорологу.
Оно доказывает присутствие водяных паров в воздухе; действительно, барометр слегка понизился, в то время, как термометр поднялся
до пятнадцати градусов выше нуля (девять градусов ниже нуля по
Цельсию).
Хотя такой холод и мог бы показаться довольно сильным для обитателей
умеренного пояса, но северяне переносили его легко. К тому же, погода стояла тихая, ветра не было. Заметив, что верхний слой снега становится
рыхлым, лейтенант Гобсон приказал расчистить снег с наружной
стороны ограды. Мак-Нап с несколькими солдатами усердно принялись за
дело, и через несколько дней все было исполнено. В то же время освободили
от снега западни и ловушки и снова расставили их. На снегу виднелось
множество следов пушных зверей; можно было надеяться, что, мучимые
голодом, они будут легко попадаться на приманку в ловушки.
По совету охотника Марбра устроили особую западню для оленей, сделанную по методу эскимосов. Западня эта состояла из глубокой ямы
в три метра в ширину и длину и четыре в глубину. Яму покрывала доска, которая могла легко опускаться и подыматься от собственной тяжести.
Олень, для приманки которого кладется на один конец доски немного
веток и сухой травы, падает в яму тотчас же, как только ступит на качающуюся
доску. В такую западню можно было поймать не одного, а
нескольких оленей, так как доска, после падения животного в яму, снова
принимала свое прежнее положение. Устраивая западню, Марбр должен
был рыть яму в крепкой промерзшей земле. Каково же было его удивление, да и Джаспера Гобсона тоже, когда на глубине полутора метров
кирка ударилась вдруг о твердый ледяной пласт.
Общими усилиями медведь был вытащен.
– Вероятно, – сказал лейтенант, осмотрев яму, – эта местность подвергалась
в течение многих лет сильнейшим холодам, затем песок и земля
покрыли этот ледяной слой.
– Это, наверное, так, господин лейтенант, но от этого наша западня
не станет хуже. Напротив, прорубленные во льду стенки будут так скользки, что ни один олень не выберется из ямы.
Марбр был прав; вскоре представился случай, подтвердивший его предположение.
Отправившись 5-го декабря вместе с Сабином осмотреть яму, они
услыхали какое-то странное рычание. Они остановились и стали прислушиваться.
– Это не олень, – сказал Марбр, – я даже могу сказать, какой зверь
попал в нашу западню!
– Медведь? – спросил Сабин.
– Да, – ответил Марбр, у которого глаза блестели от удовольствия.
– Что же, мы не в убытке. Мясо медведя не уступит оленине, а в
придачу мы еще получим шкуру. Идем же скорее.
Охотники были вооружены. Они зарядили ружья пулями и подошли
к западне. Доска осталась на месте, но приманка, очевидно, упала вместе
со зверем в яму. Марбр и Сабин, заглянув в глубь ямы, увидали какую-то
неопределенную массу, притаившуюся в углу: это была целая груда белого
меха с двумя блестящими, устремленными на охотников глазами.
Края ямы были исцарапаны когтями; будь она вырыта в земле, медведь, наверное, сумел бы из нее вылезти, но по ледяным стенкам его лапы
только скользили, и хотя он порядочно расширил свою тюрьму, но не
мог из нее выбраться.
Завладеть зверем не представляло трудности. Две пули окончили существование
грозного хищника, оставалось только вытащить его из ямы.
Охотники отправились за помощью в факторию. Взяв с собой человек
десять солдат, они вернулись к западне и общими усилиями медведь был
вытащен из ямы на веревках. Это было громадное животное, весившее
до двухсот сорока кило. Судя по его сплюснутому черепу, удлиненному
туловищу, коротким когтям, тонкой морде и совершенно белому меху, он
принадлежал к породе белых медведей. Что касается съедобных частей
медведя, то они были препровождены к миссис Джолифф, которая не замедлила
приготовить из них превкусное жаркое.
Всю следующую неделю западни и ловушки действовали довольно
успешно. В них попало до двадцати куниц и только две или три лисицы.
Эти хитрые животные понимали значение ловушек и обходили их или
вырывали землю около капкана и уносили приманку. Сабина это выводило
из себя, и он громко бранился, называя такие уловки недостойными
честной лисицы.
Около 10-го декабря подул юго-западный ветер и пошел снег. Снег
был тонкий и несильный, но благодаря морозу он сейчас же леденел.
Так как при этом дул сильный ветер, то пребывание на воздухе оказалось
невозможным. Колонистам пришлось снова запереться в дом и продолжать
прежние работы. Гобсон из предосторожности роздал всем известковые
лепешки и лимонный сок, находя необходимым употреблять эти
противоскорбутные средства в виду продолжительного холода и сырости.
Впрочем, между обитателями форта Надежды не было еще ни одного скорбутного
больного. Благодаря принятым мерам предосторожности, все чувствовали
себя прекрасно.
Была глубокая полярная ночь. Приближалось зимнее солнцестояние—
время, когда дневное светило находится в наибольшем удалении под
горизонтом северного полушария. В полночные сумерки белые равнины
Показались какие-то живые существа.
слышать грозное рычание медведей. Посещения индейских или канадских
охотников тоже можно было не опасаться в это время года.
Однако произошло событие, доказавшее, что эта местность вовсе
не была так безлюдна, как предполагали колонисты. В окрестностях бродили
люди, занимаясь охотой на моржей и устраивая себе жилище под
снегом. Они принадлежали к племени „едоков живой рыбы", 00 кочующих
по Северной Америке, от Баффинова моря до Берингова пролива.
едва светлели. Какой-то глубокой тоской веяло от этого окутанного мраком
края.
Прошло несколько дней. Гобсон не так боялся нападения диких зверей
с тех пор, как ограда была освобождена от снега, хотя часто приходилось
Утром, 14-го декабря, вернее сказать, в девять часов утра, сержант
Лонг, возвратившись с экскурсии, закончил свой доклад лейтенанту рассказом
о виденном им каком-то племени, расположившемся в четырех
милях от форта, около небольшого выступа.
Тотчас же лейтенант Гобсон, Полина Барнетт, Мэдж и еще несколько
человек отправились посмотреть на неожиданных гостей. Одевшись как
можно теплее и взяв с собою ружья, они отправились пешком к тому
месту, где сержант Лонг видел хижины.
Находившаяся в последней четверти луна бросала слабый свет на ледяное
поле. Шли уже целый час, а никакого человеческого жилья еще
не было видно.
Вдруг сержант Лонг указал своему начальнику на поднимавшийся над
небольшим холмиком сероватый дымок и спокойно проговорил:
– А вот и дым!
В эту минуту показались какие-то живые существа, которые точно
поползли по снегу. Это были эскимосы, но были ли это мужчины или
женщины, разобрать не было возможности, так как они все одинаково
одеты.
Их было шестеро—четверо взрослых и двое детей. Все они были
широкоплечие, короткие, с приплюснутыми носами, с пухлыми веками, нависшими над маленькими глазами. У всех были большие рты, толстые
губы, длинные, черные, жесткие волосы на голове, но ни у кого не было
заметно ни усов, ни бороды. Одежда их состояла из круглой куртки из
кожи моржа, шапки, сапог и таких же рукавиц.
Эскимосы подошли к европейцам и принялись молча их разглядывать.
– Никто не говорит по-эскимосски?—спросил Джаспер Гобсон у своих
спутников.
Никто не знал этого языка; но тотчас же со стороны эскимосов
послышалось радостное приветствие на английском языке:
– Щекоте! Привет!
Это говорила эскимоска, которая подошла к Полине Барнетт и
сделала ей приветственный знак рукою.
Удивленная путешественница сказала в ответ несколько слов, которые
эскимоска легко поняла. Тогда со стороны колонистов последовало приглашение
посетить их форт, и эскимосы, после некоторого раздумья,
тесной группой последовали за лейтенантом и его спутниками.
Эскимоска, подойдя к ограде и увидя дом, о существовании которого
она не подозревала, воскликнула с удивлением:
– Дом! Снеговой дом?
Она спрашивала, был ли этот дом сделан из снега, и она имела
полное основание так думать, так как все здание было совершенно покрыто
снегом. Ей объяснили, что дом был деревянный. Тогда эскимоска сказала
несколько слов своим спутникам, которые, повидимому, согласились с ней.
Все вошли затем в ворота и через минуту уже были в большой зале.
Когда эскимосы сняли свои шапки, колонисты сейчас же отличили
мужчин от женщин. Мужчин было двое, оба они были лет сорока—сорока
пяти, с красновато-желтым цветом лица, острыми зубами и выдающимися
скулами. Женщины были обе молодые; заплетенные в косы волосы были
разукрашены зубами и когтями полярных медведей; с ними было двое
детей с живыми, смышлеными личиками и широко раскрытыми удивленными
глазами.
– Эскимосы, говорят, всегда голодны,—сказал Гобсон,—и я думаю, что никто из них не откажется от куска мяса.
По приказанию лейтенанта, капрал Джолифф принес эскимосам несколько
кусков оленины, которые они съели с большим аппетитом. Молодая
эскимоска, говорившая по-английски, все время не спускала глаз
с Полины Барнетт и других женщин. Заметив ребенка, которого миссис
Мак-Нап держала на руках, она подбежала к нему и начала его ласкать, что-то нежно приговаривая.
Полина Барнетт, разговаривавшая с эскимоской, старалась выражаться
с помощью лишь самых употребительных слов и узнала, между прочим, что эскимоска находилась целый год в услужении у датского губернатора
в Упернавике, у которого жена была англичанка. Потом эскимоска
покинула Гренландию и присоединилась к своим родным. Двое мужчин
были ее братья, другая женщина– ее невестка и мать обоих детей. Они
все возвращались с острова Мельбурна, направляясь на запад к мысу
Барроу, где жило их семейство, и были крайне удивлены, найдя факторию
у мыса Батурст. Оба эскимоса как-то неодобрительно качали головой, увидя в таком месте здание. Может быть, они находили место неудачно
выбранным для постройки форта. Но как лейтенант ни старался, он не мог
заставить их объясниться, или, может быть, он не понимал, что они ему
отвечали.
Молодой эскимоске, называвшейся Калюмах, очень понравилась Полина
Барнетт. Несмотря на то, что она ознакомилась с жизнью цивилизованных
людей, она покинула без сожаления дом губернатора в Упернавике, так как
была очень привязана к своим родным.
Насытившись и разделив между собою полпинты водки, которую дали
даже и детям, эскимосы собрались уходить; тогда Калюмах стала просить
Полину Барнетт посетить их снежную хижину. Путешественница обещала
притти на другой же день, если только не помешает погода.
На следующий день Полина Барнетт, в сопровождении лейтенанта, Мэдж и нескольких солдат с ружьями, взятыми на случай встречи с медведями, отправились к мысу Эскимосов, как они назвали выступ, у которого
расположились туземцы.
Калюмах выбежала навстречу к своей новой знакомой и с довольным
видом указала ей на свою снеговую хижину. Это был широкий конус из
снега; на вершине его было сделано узкое отверстие для выхода дыма
от находящегося внутри жилища очага. Эскимосы умеют удивительно
быстро устраивать свои временные жилища из снега. Хижины эти замечательно
приспособлены к климату, и их обитатели чувствуют себя в них
прекрасно даже в сорокаградусный мороз. Летом эскимосы живут в палатках, сделанных из оленьих или тюленьих кож.
Проникнуть в такую хижину—дело далеко нелегкое. В ней имеется
только одно входное отверстие, выкопанное на уровне земли. Чтобы пробраться
в хижину, надо было ползти через узкий коридор в метр длины,
так как такой именно толщины сделаны стены хижины. Подобное затруднение
не могло, конечно, остановить опытную путешественницу и Полина
Барнетт храбро поползла в узкий проход за молодой эскимоской. Что
касается лейтенанта Гобсона и его солдат, то они не сочли удобным
вход в хижину.
Проникнув в хижину, Полина Барнетт нашла, что оставаться в ней
было гораздо труднее, чем лезть в нее. Весь воздух был пропитан запахом
жира, моржовых костей, горевших на очаге, испарениями от кожи и мяса
моржей. Дышать было положительно нечем. Мэдж не могла выдержать
и выползла скорее вон. Полина Барнетт, чтобы не огорчить девушку, пробыла в хижине целых пять минут—пять веков. Кроме Калюмах, в хижине
находились дети и их мать, мужчин же не было дома; они отправились
,, охотиться на моржей за четыре или пять тысяч "миль от лагеря.
Полина Барнетт, выйдя из хижины, с наслаждением вдыхала свежий
воздух, вернувший краску на ее побледневшее лицо.
– Понравились вам эскимосские дома, милэди?—спросил ее Гобсон.
– Ничего,—ответила путешественница,—только вентиляция плоховата.
Эта интересная семья эскимосов прожила на выбранном ими месте
целую неделю. Оба эскимоса проводили половину суток на охоте за моржами, выжидая с необыкновенным терпением, когда моржи выйдут из
проделанных ими во льду отверстий, чтобы подышать свежим воздухом.
Как только показывался морж, ему сейчас же накидывали петлю, охватывавшую
все его туловище под ластами, и тогда оба эскимоса вытаскивали
его, иногда с большим трудом, и убивали ударами топора. Это походило
скорее на рыбную ловлю, чем на охоту. Убив моржа охотники пили его
горячую дымящуюся кровь, которую эскимосы очень любят.
Ежедневно, несмотря на низкую температуру, Калюмах приходила
в форт Надежды. Ей доставляло большое удовольствие обходить все
комнаты, смотреть, как шьют, и следить за всеми кулинарными манипуляциями
миссис Джолифф. Она распрашивала, как назывались по-английски
разные вещи и целыми часами разговаривала с Полиной Барнетт, если
можно назвать разговором подыскивание понятных друг для друга слов.
Когда путешественница читала вслух, Калюмах слушала чтение с величайшим
вниманием, хотя, наверное, ничего не понимала.
Калюмах иногда пела своим мягким голосом песни, холодные, мелан-
холичнью, какого-то странного размера. Полина Барнетт имела терпение
перевести одну из этих „саг“ , любопытный образчик северной поэзии, которому грустный, прерываемый паузами напев придавал какой-то особенный
оттенок. Вот слова этой песенки, списанные с альбома путешественницы:
„Небо черно, и солнце еле светит. Моя душа полна тоски. Белокурое
дитя смеется над моими песнями, и зима наполняет ее сердце
льдинами. Мой друг, я опьянен твоей любовью, я не побоялся мороза, лишь бы мне быть с тобою. Но, увы, от моих жарких поцелуев не растаял
снег в твоем сердце! Ах, если б завтра твоя душа слилась с моею, и ты бы
вложила любовно свою руку в мою! Ярко засветит солнце на небе, и от
любви настанет оттепель и в твоем сердце!“
20-го декабря эскимосы пришли прощаться с обитателями форта Надежды.
Калюмах очень привязалась к путешественнице. Миссис Барнетт охотно
оставила бы ее у себя, но молодая эскимоска не хотела покинуть свою
семью. Она, впрочем, обещала вернуться летом в форт Надежды.
Ее прощанье было очень трогательно. Она подарила миссис Полине
Барнетт маленькое медное колечко и получила взамен нитку бус, которые
сейчас же надела на себя. Джаспер Гобсон распорядился, чтобы эскимосам
был дан на дорогу хороший запас провизии, которую они сложили на свои
сани. После нескольких слов благодарности, сказанных Калюмах, эскимосская
семья направилась к западу и вскоре исчезла в тумане, которым
было окутано все побережье.
XX. Даже ртуть замерзает
Сухая тихая погода продолжалась еще несколько дней. Но охотники
боялись уходить далеко от форта, да к тому же обилие дичи давало им
возможность охотиться на довольно ограниченном пространстве. Лейтенант
Гобсон мог быть вполне доволен, что выстроил форт на этом пункте
материка. В западни попадалось очень много пушных зверей разных пород.
Сабин и Марбр убили большое количество зайцев. Выстрелами из ружей
было убито до десятка волков. Эти хищники бродили целыми стаями
вокруг форта, оглашая окрестности своим хриплым лаем. Между снежными
холмами стали часто появляться медведи, за приближением которых охотники
следили всегда с большим вниманием.
С 25-го декабря пришлось опять отказаться от всяких охотничьих
экскурсий. Ветер подул с севера, и наступил сильный холод. Нельзя было
оставаться на воздухе, не рискуя замерзнуть. Термометр Фаренгейта показывал
восемнадцать градусов ниже нуля (двадцать восемь градусов ниже
нуля по Цельсию). Ветер выл, напоминая свист картечи во время стрельбы.
Гобсон, прежде чем запереться в доме, позаботился, чтобы собакам и
оленям было положено корму на несколько недель.
25-го декабря, вечером, на столе, среди стаканов, запылал пунш. Лампы
были потушены, и зала, освещенная лишь синеватым пламенем спирта, приняла фантастический вид. Добродушные лица солдат, освещенные
дрожащим отблеском пламени, принимали все более и более оживленное
выражение.
Затем пламя стало постепенно угасать и, вспыхивая синеватыми язычками
вокруг традиционного пирога, наконец, потухло.
И вдруг—что же?.. Хотя лампы не были зажжены, в зале было совершенно
светло. В окна проникал яркий красноватый отблеск огня, никем
до сих пор не замеченный.
Все вскочили со своих мест, смотря с удивлением друг на друга.
– Пожар!—закричали некоторые.
Но раз не горел самый дом, то какой же мог быть пожар в окрест^
ностях мыса Батурст?
Лейтенант бросился к окну и тотчас же понял, в чем дело. Это было
извержение вулкана.
За утесами, по другую сторону бухты Моржей, весь горизонт был
озарен пламенем. Вершин огнедышащих холмов, находящихся за тридцать
миль от мыса Батурст, не было видно, но огненный сноп, поднявшийся
страшно высоко, освещал всю местность своим красным отблеском.
– Это еще красивее северного сияния!—воскликнула Полина Барнетт.
Томас Блэк не согласился с таким определением. Разве можно сравнить
красоту земных явлений с небесными! Но никто не захотел спорить
с астрономом по этому предмету, так как, несмотря на сильный холод
и ветер, все спешили выйти из дома, чтобы полюбоваться великолепным
зрелищем.
Если б Гобсон и его спутники небыли так укутаны с головою в мех, они слышали бы шум, происходивший от извержения, и могли бы делиться
впечатлениями, вызванными этим чудным зрелищем. Но их рот и уши были
закутаны в мех. Им оставалось только молча любоваться великолепной
картиной, которую никакая кисть, никакое перо не в силах описать. Среди
глубокого мрака этой полуночной страны, покрытой сплошь белым снегом, блеск вулканического пламени давал необыкновенные световые эффекты.
Зарево расходилось по небу все выше и выше, затмевая постепенно звезды.
Снег отливал золотом. Ледяные горы сверкали, как громадные зеркала.
Блестящие снопы преломлялись на всех углах, и наклонные плоскости
отражали световые лучи со всевозможными оттенками. Эта игра света
производила впечатление великолепной декорации в феерии.
Сильный холод все же заставил колонистов оторваться от этой очаровательной
картины и вернуться домой.
В следующие дни холод еще больше усилился. Можно было опасаться, что ртутный термометр не будет в состоянии показывать градусы, и придется
его заменить спиртовым. В ночь с 28-го на 29-е декабря ртуть
опустилась до тридцати двух градусов ниже нуля (тридцать семь градусов
ниже нуля по Цельсию).
Печи топили, не переставая, но, несмотря на это, температуру в комнатах
не могли довести выше двадцати градусов (семь градусов ниже нуля
по Цельсию). В расстоянии десяти шагов от печки уже было нестерпимо холодно.
Поэтому лучшее место, возле печки, было предоставлено ребенку, колыбель которого качал по очереди каждый, подходивший погреться к
печке. Было строго запрещено отворять окна и двери, потому что врывавшийся
в комнаты холодный пар превращался в снег. Уже в сенях
дыхание людей превращалось в лед. Со всех сторон раздавался какой-то
сухой треск, который удивил бы людей, незнакомых с особенностями этого
климата; это трещали от сильного холода стволы деревьев, из которых
был сколочен дом.
Все спиртные напитки, находившиеся на чердаке, были перенесены
в залу; алкоголь сгустился, и весь спирт сконцентрировался на дне бутылок
в виде ореха. Сделанное из еловых шишек пиво замерзло и разломало
бочки. Все твердые тела точно окаменели и не поддавались действию
тепла. Дрова плохо горели, и Гобсон должен был пожертвовать некоторым
количеством моржевого жира, чтобы увеличить огонь. Благодаря хорошей
тяге в комнате не было ни малейшей копоти.
Замечательно следующее обстоятельство: во время морозов всех мучила
страшная жажда. Чтобы утолить эту жажду, приходилось постоянно оттаивать
жидкости на огне, так как в замерзшем виде они не достигали бы
цели. Затем колонистов одолевала дремота, против которой все тщетно
боролись, несмотря на увещания лейтенанта Гобсона, который старался
личным примером поддержать более слабых. Полина Барнетт, всегда энергичная, деятельная, тоже помогала лейтенанту, воодушевляя всех своими
советами и веселыми разговорами. Она или читала вслух, или пела песню, которую все хором повторяли за нею. Пение это будило дремавших
которые, в свою очередь, присоединялись к хору. Так проходили долгие
дни затворнической жизни. Лейтенант, наблюдая за термометром, с ужасом
замечал, что мороз все увеличивается. 31-го декабря ртуть совершенно
замерзла в термометре.
Это означало, что было больше сорока четырех градусов ниже нуля.
На следующий день, 1-го января, лейтенант поздравил миссис Полину
Барнетт с новым годом и выразил свое восхищение перед мужеством
и всегда хорошим расположением духа, с каким она переносила все трудности
и лишения зимовки. То же самое он высказал и астроному, который
в этой смене 1859-го года 1860-м видел только, что наступил год, в который
должно произойти ожидаемое им затмение. Все обитатели форта
обменялись взаимными приветствиями и пожеланиями.
Но пока еще особенно радоваться было нечему! Зима должна была
продолжиться еще несколько месяцев. Правда, солнце скоро должно было
появиться над горизонтом, но ничто не доказывало, что мороз станет
слабее: обыкновенно самые сильные морозы в холодном поясе бывают
именно в феврале. Во всяком случае, в первые дни нового года погода
не стала теплее, и 6-го января спиртовой термометр, прикрепленный
к наружному окну коридора, показывал шестьдесят шесть градусов ниже
нуля (пятьдесят два градуса ниже нуля по Цельсию). Еще несколько
градусов—и будет достигнут минимум температуры, бывший в 1835-м году
в форте Соединения, а, может быть, будет и еще холоднее!
Эти упорные морозы начинали сильно тревожить Гобсона. Он боялся, что пушные звери переселятся на юг и расстроят его планы относительно
весенней охоты. Кроме того, время от времени раздавались глухие подземные
раскаты, имевшие, конечно, связь с вулканическими извержениями.
Не было ли опасно это соседство действующего вулкана для новой фактории?
Все это не раз приходило на мысль лейтенанту, когда он прислушивался
к подземному гулу. Но своих опасений он никому не высказывал.
Понятно, что в такой холод никто и не думал выходить из дома. Собаки
и олени были снабжены кормом, которого должно было хватить на долгое
время, к тому же эти животные привыкли к зимним голодовкам и не требуют
никакого ухода со стороны своих хозяев. Таким образом, колонисты
не имели надобности подвергать себя опасности замерзнуть. Довольно
и того, что приходилось мерзнуть в комнатах, которых не могли нагреть, несмотря на усиленную топку печей, хотя, кроме дров, туда прибавляли
большое количество моржового жира. Несмотря на все предосторожности, сырость проникала в дом, образуя все большие и большие слои льда
на стенах. Конденсаторы оказались забитыми, и один из них даже лопнул
под давлением оледеневшей воды.
При таких условиях нельзя было и думать о сбережении топлива; напротив, топили усиленно, чтобы поддержать в комнатах тепло. Температура
в них падала иногда до пятнадцати градусов по Фаренгейту (девять градусов
ниже нуля по Цельсию). По приказанию лейтенанта, люди, исполнявшие
обязанности истопников, сменялись каждый час и не отходили от
печи, поддерживая все время сильный огонь.
– У нас скоро не будет больше дров,—сказал однажды сержант Лонг.
– Не будет дров?—удивился Джаспер Гобсон.
– Я хочу сказать,—что у нас вышли почти все дрова, которые были
запасены в доме, и придется ходить за дровами в сарай. А выйти на
воздух в такой мороз—ведь это значит рисковать жизнью.
– Да!—ответил лейтенант,—мы сделали большую ошибку, построив
сарай не рядом с домом и не соединив его крытой постройкой. Я упустил
из виду, что мы будем зимовать за семидесятой параллелью! Но
