Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА XVII

В ожидании известий от Гонтрана. – Размышления г-на Сломки. – Телеграмма. – Мысль о сумасшествии старого ученого опять появляется у инженера. – Содержание депеши. – Сборы в дорогу.

Это было 29 января. В два часа пополудни Михаил Васильевич сидел в столовой отеля Руайяль, в Бресте, и курил сигару в обществе Сломки. Елена стояла у окна и рассеянно смотрела на целый лес мачт, поднимавшихся на горизонте; но мысли ее блуждали далеко, за морями, с милым отсутствующим.

– Знаешь ли, папа, – вдруг сказала она, оборачиваясь, – ведь вот уже почти месяц, как граф Фламмарион уехал?

– В самом деле, дочка, уже месяц, – отозвался старый ученый, – вероятно, на этой неделе мы получим от него известия.

Молодая девушка сделала недовольную гримасу.

– Мне кажется, – сказала она, надув губки, – он мог бы уже это сделать! При этих словах Сломка, наклонившийся над картой Атлантического океана, поднял голову.

– Предполагая даже, – проговорил он, – что дорога была совершено без всяких препятствий и непредвиденных затруднений, Гонтран мог приехать к месту только вчера… А ведь нужно же ему время, чтобы произвести сейсмографические опыты и послать телеграмму… Потом, и передача телеграммы требует времени… Короче говоря, если допустить, что он не потерял не только ни одного часа, но даже ни одной минуты, – и то мы можем получить от него известие никак не ранее чем через двое суток.

– Двое суток! Как долго! – прошептала Елена.

– Конечно, – весело добавил молодой инженер, – если Купидон не одолжит ему своих крыльев, чтобы лететь быстрее… Но ведь вы знаете, это бывало только в мифологические времена, а наш прозаический век недостоин, чтобы боги теперь спускались с Олимпа!

Девушка нетерпеливо топнула носком ботинки.

– Ах, господин Сломка! – с досадой сказала она, – вот и видно, что ваша голова не наполнена научными познаниями, как у вашего друга, – вы вечно шутите!

– А скажите пожалуйста, г-н Сломка, – вмешался в разговор старый учёный, – совершенно ли мы готовы к отъезду?

– Ещё вчера вечером все было закончено, дорогой профессор; последние ящики нагружены, и "Елена" стоит под парами, готовая выйти в море через два часа после получения телеграммы от Гонтрана…

"Эх, сколько денег потрачено даром", – думал, говоря это, молодой инженер. – "Лучше бы старик отдал их под хорошие проценты, чем бросать на ветер… Хорошо еще, что комедия, по-видимому, скоро кончится… Гонтран, кажется, понял мой план: он будет телеграфировать старому чудаку, что сейсмограф не дал никакого результата, а Котопахи – совсем потухший вулкан… Осипов, вероятно, обвинит во всем несчастного Кампадора, назовет его кретином, идиотом, а тому и горя будет мало: ведь он давным-давно умер… В конце концов Гонтран, возвратившись, женится на Елене, и это будет ему заслуженным наказанием за потерянное мною по его милости время".

Беседуя таким образом сам с собой, молодой инженер насмешливо посматривал на Михаила Васильевича, который внимательно отмечал на бумаге, что надо было взять с собою в путь.

Восклицание девушки прервало размышления господина Сломки:

– Папа, папа! Вот идёт рассыльный с телеграфа!

Старый ученый, бросив своё дело, в одну секунду подскочил к окну.

– Он зашел в отель! – сказала Елена дрожащим голосом.

– Но мы ведь не одни живем в отеле, – иронично возразил Сломка, хотя, сам не зная почему, и он почувствовал лёгкое волнение.

Через минуту дверь отворилась, и в ней показался лакей.

– Депеша господину Осипову! – сказал он.

Старый учёный, схватив пакет, поспешно распечатал его и с жадностью пробежал содержание телеграммы.

– Ура! – закричал он, окончив чтение. – Ура! Котопахи!.. Ура! Гонтран Фламмарион!..

Затем, потрясенный волнением, старик упал в кресло, бледный, с посиневшими губами и полузакрытыми глазами.

– Папа! – беспокойно воскликнула Елена, подбегая к отцу.

Что касается Сломки, то он стоял неподвижно, сильно взволнованный этим зрелищем.

"Бедный человек! – думал он. – Падение всех надежд мгновенно сделало его помешанным… Чёрт возьми, если бы дело можно было переделать, то лучше бы Гонтран в самом деле испробовал сейсмограф, – авось он и дал бы какие-нибудь результаты…"

С этими мыслями, нисколько не сомневаясь, что он видит пред собою сумасшедшего, молодой инженер подошел к профессору.

– Бедный! – прошептал он, пожимая руку Михаила Васильевича.

Старый ученый глубоко вздохнул, открыл глаза, потом вдруг быстро вскочил и снова закричал:

– Ура! ура!.. Гонтран Фламмарион!..

– Однако! – подумал про себя Сломка. – Пароксизмы уже начинаются…

– Друг мой, – с живостью обратился к нему профессор, – будьте добры, бегите скорее в гавань сказать капитану "Елены", что через два часа мы снимаемся с якоря… А я тем временем застегну ремни у наших чемоданов и расплачусь по счету гостинцы.

Инженер сделал отчаянный жест: решительно старик помешался… Многозначительным взглядом Сломка подозвал к себе Елену.

– Мне кажется, m-lle, что ваш папа в ненормальном состоянии, – прошептал он.

Молодая девушка содрогнулась.

– Что вы хотите сказать? – испуганно спросила она, кидая взгляд на отца, который лихорадочно собирал разбросанные по столу бумаги.

– Эта телеграмма должна была нанести вашему папа жестокий удар, и я опасаюсь… Во всяком случае об этом нужно подумать…

– О чем подумать?

– Я право не знаю… Во всяком случае Михаила Васильевича нельзя оставлять в таком положении…

Елена Михайловна недоумевающе посмотрела на своего собеседника: что он хотел сказать? В это мгновение старый ученый обернулся и, заметив молодого инженера и дочь стоящими друг около друга, закричал:

– Ну, что же вы там стоите, как истуканы?!.. Господин Сломка, я ведь вас просил поехать в гавань, а ты, Елена, лучше бы помогла мне немного… Да что наконец с вами? О чем вы говорили?

– Это о телеграмме, папочка, – отвечала девушка, – ты нам ее не показал, и я опасаюсь, не скрываешь ли ты что-то от нас… Может быть, граф болен… ранен…

Михаил Васильевич живо вытащил депешу из своего портфеля и, подавая дочери, проговорил:

– На, прочти и разуверься.

Леночка быстро пробежала несколько строк, из которых состояла телеграмма, и, передавая ее инженеру, заметила:

– Я решительно не понимаю, что вы хотели сказать. Это известие могло только обрадовать папа.

Быстро прочитав депешу, Сломка энергично протер себе глаза.

– У меня мерещится в глазах, – прошептал он, – или я не так прочел, или Гонтран сошёл с ума…

И он в третий раз прочел следующие слова:

«Предсказание Мартинса Кампадор совершенно верно. Сейсмограф указывает на близость извержения. Приезжайте скорее. Г. Фламмарион».

– Да, верно, – прошептал инженер, ломая голову, почему Гонтран поступил таким образом. – Во всяком случае, раз дело начато, его бросать нельзя: нужно ехать, – и поедем.

– Ну, что же вы? – нетерпеливо крикнул профессор.

– Сейчас, сейчас, – отвечал Сломка, поспешно бросился к двери, – я мигом добегу до гавани, и когда вы приедете, пароход будет готов…

ГЛАВА XVIII

Путешествие в Америку. – Зарево. – Страшная буря. – Причина загадочного феномена. – Отчаяние Михаила Васильевича. – Разбитое сердце. – Г-н Сломка теряет свое обычное хладнокровие. – Что стало с Гонтраном? – Отчаяние наших героев. – Спасение. – План инженера.

Через пятнадцать дней после получения телеграммы Гонтрана, пароход «Елена», зафрахтованный Михаилом Васильевичем для перевозки в Америку вагона-гранаты, прибыл в Аспинваль. Все необходимые для небесного путешествия предметы, тщательно запакованные в громадные ящики, были сданы на товарный поезд Панамской железной дороги.

По другую сторону перешейка, в гавани Панамы, они были перегружены на «Сальвадор-Уркизу», каботажное судно в 500 тонн, отправлявшееся в Такаму, расположенную в устье реки Эсмеральды. Здесь речной пароход должен был взять к себе на палубу наших героев с их багажом и доставить в Квито, в самый центр Андов, менее удалённый от Котопахи, чем приморский Гваяквиль.

Итак, 24 февраля, в 8 часов вечера, Сломка, сидел на палубе "Сальвадор-Уркизы", курил великолепную гавану, мечтательно следя глазами за белыми гребнями волн Тихого океана… Вдруг странный свет показался на горизонте и отразился в волнах кровавым заревом пожара. Через секунду все стало красным: горизонт, небо, море… даже корабль принял кровавый цвет… Затем странное зарево исчезло, и вокруг парохода сделалось еще темнее, чем прежде.

В одно мгновение инженер вскочил со своего места и, подбежав ко входу в каюту, торопливо позвал:

– Михаил Васильевич! Профессор!

Но, без сомнения, старый ученый еще раньше заметил странное явление, так как он уже летел по лестнице, перескакивая разом через четыре ступеньки; за ним поднималась Елена, за нею капитан парохода и несколько матросов.

– Что случилось! – в один голос вскричали все.

– Там! Там! – отвечал инженер, протягивая руку к горизонту…

Едва он успел произнести эти слова, как ужасающий шум, подобный залпу сотни батарей, раздался в воздухе. В то же время страшный шквал налетел на пароход, мгновенно разорвав в клочки все его паруса. Гигантские валы заходили по спокойной дотоле бездне океана, то вздымая несчастное судно на громадную высоту, то низвергая его в бездну… А между тем небо оставалось по-прежнему ясным и безоблачным; по-прежнему кротко мерцали в его лазури мириады звезд…

Затем вдруг, как бы по мановению волшебного жезла, разъярённые стихии упокоились: ветер спал, волны утихли, атмосфера сделалась по-прежнему спокойной, и пароход вновь очутился на сонной глади вод… Михаил Васильевич, никогда не терявший хладнокровия, особенно во время научных наблюдений, посмотрел на часы, – оказалось, что странный ураган продолжался всего две минуты.

На палубе все молчали. Пассажиры и матросы, под свежим впечатлением грозного явления, в ужасе смотрели друг на друга. Сломка первый пришел в себя.

– Ей-Богу! – воскликнул он, – если бы мне сказали, что это – отражение вулканического удара, то я нисколько бы не удивился!

Отчаянный стон был ответом инженеру:

– Котопахи! – И Михаил Васильевич с отчаянием схватил себя за голову.

Леночка поспешно подбежала к отцу.

– Папа! папочка! – проговорила она, вся дрожа от тяжелого предчувствия, давившего ей сердце, – что ты хочешь сказать?

– Я говорю, – мрачно отвечал старый учёный, – что опасения г-на Сломки совершенно верны: свет и шум, поразившие нас, произведены извержением Котопахи, которой отстоит от нас всего на несколько сотен километров…

Тронутый горестью старика, инженер напрасно пытался его успокоить.

– Но может быть, причина бури была иная, – говорил он, – я ведь высказал свое предположение наобум, под первым впечатлением…

Михаил Васильевич безнадежно покачал головою.

– Увы! к несчастью, это больше, чем вероятно… Очевидно, извержение, предсказанное Кампадором в следующем месяце, совершилось сейчас… Прощай, моя заветная мечта!..

Страшный крик Леночки прервал слова старого учёного; истерически рыдая, молодая девушка упала на руки отца…

– Леночка, дорогая, что с тобой? Зачем эти слезы? – испуганно спросил Михаил Васильевич.

Вместо ответа Елена зарыдала еще сильнее.

Профессор и его спутник недоумевающе смотрели на плачущую, не догадываясь о причине ее слез.

– Да скажи же, дорогая моя, отчего ты рыдаешь? – переспросил старый ученый.

– Котопахи!.. Гонтран!.. О, мой милый Гонтран!.. – проговорила сквозь слёзы девушка.

– Что это значит? – спросил Михаил Васильевич Сломку.

Молодой инженер на мгновение задумался. Потом вдруг лицо его побледнело от ужаса под влиянием какой-то страшной мысли.

– Гонтран! – воскликнул он. – Ах, несчастный!!.. – и он опустил руки с видом полного отчаяния. Затем, видя на себе вопросительный взгляд старого учёного, Сломка проговорил:

– Неужели вы не понимаете, что, если произошло извержение Котопахи, то Гонтран должен был погибнуть в потоках лавы… В своем эгоизме ученого вы смотрите на эту катастрофу лишь как на гибель ваших проектов; между тем она стоила вашей дочери жениха, а мне – лучшего друга… Вы послали его на смерть, – с горечью добавил молодой человек, – он пал жертвой вашего безумия, и вы даже не сожалеете о нем!

Сломка отвернулся и закрыл лицо руками, чтобы скрыть крупные слезы, катившиеся по его щекам.

Михаил Васильевич был поражен. В первый момент он действительно подумал только о своем проекте, и мысль о Гонтране не приходила ему в голову. Но теперь он почувствовал мучительную боль при сознании, что этот цветущий юноша, которого он успел полюбить, как сына, погиб, и какой ужасной смертью!.. Да, инженер был прав: это он был причиной смерти графа, он разбил навсегда сердце обожаемой дочери… И подавленный угрызениями совести, старик упал на колени пред Еленой, бессвязно шепча:

– Дитя мое, прости меня… Я – безумец, я – дурной отец, так как допустил науке иссушить моё сердце, которое должно бы быть полно привязанности к тебе…

При этих словах слезы Елены удвоились. Что касается Сломки, то, потрясённый отчаянием старика и уже сожалея о жестокости своих слов, он подошел к профессору и поднял его.

– Нет, Михаил Васильевич, – сказал он, – нет, вы не безумец и не дурной отец… M-lle Елена должна простить вашим сединам потерю жениха, как я прощаю вам смерть своего друга.

Старый ученый растроганно посмотрел на инженера и прошептал:

– Правда ли это?

– Вот моя рука, – просто отвечал молодой человек.

Михаил Васильевич сильно пожал протянутую ему руку, затем обратился к плачущей девушке:

– А ты, Леночка, – робко спросил он, – простишь ли ты меня?

Вместо ответа Елена бросилась на шею отцу, и слезы старого ученого смешались с рыданиями его дочери. Взрыв радостного хохота вдруг прервал эту трогательную сцену.

– Ха-ха-ха! Чёрт побери! Вот так опростоволосились мы с вами, профессор! – воскликнул Сломка.

Михаил Васильевич и Леночка с изумлением взглянули на своего спутника.

– Что такое? – спросил старый ученый.

– Да очень просто: виденное нами явление вовсе не было извержением Котопахи!

– Не может быть! – задыхаясь от радостной надежды, вскричала девушка.

– Нет, очень может, и вот почему: если я не ошибаюсь, сейчас мы плывём между 83° и 84° западной долготы и под 4° северной широты… Ну, следовательно, Котопахи по отношению к нам должен лежать на юго-востоке, а явление мы наблюдали на западе… Кордильеры не там…

Не успел он докончить этих слов, как Михаил Васильевич порывисто бросился к нему на шею.

– Ах, друг мой, сын мой!.. – бормотал он, душа в объятиях растерявшегося от такой нежности Сломку. – Вы вернули меня к жизни!

– А мне вы возвратили Гонтрана! – проговорила Леночка, вытирая слезы и с радостным видом пожимая руки инженера.

– Но тогда, – спросил профессор, – чем же объяснить это явление?

– Может быть, подводный вулкан…

– Или падение в море громадного болида…

– Или какая-нибудь необыкновенная молния…

Каждый высказывал своё предположение, но старый учёный в ответ только качал головой.

– Я вижу только один способ узнать причину загадочного феномена, – проговорил Сломка.

– И это средство, мой друг? – спросил Михаил Васильевич, начавший ласковее отпроситься к молодому инженеру.

– Поехать туда и посмотреть. Пусть пароход на всех парах поплывет к западу, – авось, что-нибудь и встретим.

ГЛАВА XIX

«Земля по левую сторону!» – Остров Мальпело. – Высадка наших героев. – Что увидели на острове Михаил Васильевич и его спутник. – «Человек!» – Неожиданная встреча с Джонатаном Фаренгейтом. – Страшная катастрофа. – Обморок. – Загадочный феномен объясняется. – Проделка Теодора Шарпа. – Ночная беседа. – Отчаяние и надежда.

Исполняя просьбу Михаила Васильевича, капитан немедленно изменил курс парохода, и «Сальвадор-Уркиза» двинулся на запад, удаляясь от материка.

Однако в течении всей ночи не удалось ничего заметить на горизонте, кроме безграничных волн моря. На заре Сломка, всё время не покидавший палубы, первый отказался от своего плана и стал уже просить капитана вернуть судно на прежний курс, как вдруг со стеньги послышался голос матроса:

– Земля по левую сторону!

Все взволновались. Молодой инженер немедленно приставил к глазам огромный морской бинокль и долго смотрел по указанному направлению.

– Да, – сказал он наконец, передавая бинокль капитану, – я как будто вижу далеко на горизонте маленькую черную точку, но решительно не могу различить, что это такое, – судно, земля или облако.

Опытный моряк в свою очередь взглянул в бинокль и тотчас же опустил его.

– Матрос прав, – уверенно произнес он, – это несомненно земля. Что же теперь мы будем делать?

– Поедемте туда на всех парах, – авось что-нибудь и узнаем! – в один голос вскричали старый ученый и его товарищ.

Раздалась громкая команда, и пароход, прибавив ход, повернул направо.

– Однако я решительно не знаю, какая может быть земля в этой части Тихого океана, – заметил Михаил Васильевич.

Капитан, смотревший на карту, ответил:

– Единственно можно предположить, что это остров Мальпело, бесплодная и необитаемая скала, принадлежащая Колумбии и представляющая, по всей вероятности, вершину подводного вулкана.

Через два часа в зрительную трубу можно было уже легко различить низкую полосу земли, на которой не было видно ни малейшего следа растительности. Здесь капитан остановил пароход, опасаясь посадить его на подводные скалы.

– Ну, что же, господа? – обратился он к своим пассажирам, – вы намерены продолжать свои исследования?

– Конечно, чёрт возьми! – отозвался Вячеслав, – мы непременно хотим высадиться.

Через несколько минут шлюпка с четырьмя гребцами уже качалась на волнах. Инженер и Михаил Васильевич молча спустились по верёвочной лестнице. Гребцы дружно ударили веслами, и шлюпка, как стрела, полетела по направлению к видневшейся полосе земли.

По мере приближения к берегу, наши герои могли различить на последнем кусты, деревья и даже трупы животных. Сломке даже показалось, что в одном месте он видит сильно изувеченный труп человека.

«А ещё капитан говорил, что остров необитаем, – думал про себя молодой инженер. – Что-то не похоже на это!»

Михаил Васильевич все время был молчалив и мрачен. По его наморщенному лбу, однако нетрудно было догадаться, что мозг ученого сильно занят какой-то мыслью.

Наконец шлюпка причалила к каменистому берегу, носившему на себе многочисленные следы недавней катастрофы.

"Ну, конечно, – решил мысленно Сломка при виде этих следов, – Мальпело есть ничто иное, как вершина вулкана, и мы вчера видели его извержение… Дай только Бог, чтобы оно не повторилось сейчас снова."

Оставив лодку на попечении матросов, старый ученый и его спутник отправились в глубь острова. Чем дальше они подвигались, тем более удивлялся молодой инженер, как мог жить человек на этой сожжённой солнцем, бесплодной скале, затерянной среди волн океана. Что остров обитаем, – в этом Сломка не сомневался.

Михаил Васильевич продолжал хранить полнейшее молчание. Вдруг он остановился, поднял опущенную голову и задумчиво спросил своего спутника:

– Послушайте, друг мой, ведь, кажется, сегодня двадцать пятое февраля?

– Да… – удивленно отвечал Сломка, – но к чему же?..

– Вы знаете, что через три дня Луна пройдет через зенит и в это время будет в перигелии, точке, ближайшей к Земле?

– Да, знаю, но не понимаю, – к чему этот вопрос?

Старик хотел было ответить, но остановился, и нахмурив брови пошел веред, еще более мрачный и молчаливый, чем прежде.

Молча шагая, оба спутника поднялись на невысокий холм, с вершины которого можно было окинуть взглядом большую часть поверхности острова. Сломка первый взобрался на этот холм.

– Человек!.. человек!.. – вдруг закричал он, осмотревшись кругом.

– Мёртвый? – спросил Михаил Васильевич.

– Нет, живой… он со всех ног бежит к нам.

Действительно, навстречу нашим героям поспешно бежал, словно спасаясь от ужасающей опасности, какой-то человек, с непокрытой головою, в лохмотьях, с лицом, искаженным от ужаса.

– Спасите! спасите! – кричал он по-английски и, подбежав к месту, где стояли оба спутника, упал к их ногам, диким голосом повторяя ту же мольбу о спасении.

Старый учёный участливо взглянул на покрытое кровью и пылью лицо несчастного и – едва не упал от неожиданности.

– Фаренгейт! – воскликнул он. – Джонатан Фаренгейт!..

Эти слова произвели видимое впечатление на спасшегося: он медленно поднялся, провел по лицу дрожащими руками, как бы желая рассеять охвативший его ужас, затем более осмысленно взглянул на Михаила Васильевича и его спутника.

– Джонатан Фаренгейт! – прошептал он. – Это я… Да, меня так зовут… Но каким образом вы знаете мое имя, и кто такие вы сами?

Старый ученый положил ему на плечо свою руку.

– А помните вы собрание в Ниццкой обсерватории? – спросил он, смотря американцу прямо в глава. – Я – Михаил Осипов.

При этом имени несчастный дико вскрикнул и, схватив руку старика, сказал:

– Ах! Само Провидение послало вас! А это чудовище!.. разбойник!.. мошенник!..

– Кто такой? О ком вы говорите? – в один голос спросили Сломка и его спутник.

– Пойдёмте, пойдемте!.. Вы увидите сами!.. – проговорил вместо ответа американец и, взяв Михаила Васильевича за руку, потащил его к тому месту, где, казалось, землетрясение причинило наибольшие разрушения.

Невольный крик ужаса вырвался у наших героев при виде той ужасной картины, какая представилась их взорам: среди груды обломков, обожженных бревен и досок, изогнутых кусков железа, лежало около сорока страшно изуродованных трупов; оторванные руки, разбитые ноги, размозжённые головы – плавали в целом море крови… После нескольких секунд тяжелого молчания, молодой инженер первый возвратил себе хладнокровие.

– Что же такое здесь случилось? – спросил он Фаренгейта. – Какая страшная катастрофа погубила этих несчастных?

– Сначала уйдемте отсюда, – проговорил американец, лихорадочно увлекая за собою наших друзей, – я не могу выносить… – и, не докончив своих слов, несчастный зашатался.

К счастью, Сломка вовремя поддержал его, не дав упасть.

– Это обморок, – заметил старый ученый, смотря на побледневшее лицо Фаренгейта и его закрытые глаза.

– Не перенести ли нам его в лодку? – предложил инженер, – там мы быстро сможем оказать ему помощь… Притом же мы потеряли почти сутки, и нам необходимо их наверстать.

Михаил Васильевич взял Фаренгейта за ноги, Сломка поднял его за плечи, и оба тяжелым шагом направились по изрытой земле, к тому месту, где осталась лодка и гребцы. Через час "Сальвадор-Уркиза" уже летел на всех парах по прежнему курсу, а Джонатан Фаренгейт, заботливо уложенный в постель профессора, спал крепким сном.

Старый учёный ни на миг не отходил от спящего. Сгорая от желания узнать подробности о произошедшей катастрофе, он хотел первым расспросить про неё у американца, как только мозг последнего придет в нормальное состояние. Вдруг в полночь, когда Михаил Васильевич, спокойно устроившись в кресле, стал было засыпать под укачивание корабля, больной зашевелился, и с его губ слетело одно несвязное слово. Его было, однако вполне достаточно, чтобы заставить профессора беспокойно вскочить со своего места.

– Шарп! – пробормотал Фаренгейт; затем, чрез минуту, прибавил: – Шарп!.. ах, разбойник!.. ах, мерзавец!..

Михаил Васильевич наклонился над кроватью: было очевидно, что спящий бредит, находясь под влиянием ужасного кошмара. Профессор толкнул его, но американец даже не пошевелился. Тогда старый ученый бросился в каюту Сломки и влетел в неё так порывисто, что инженер мгновенно вскочил с постели в сильном испуге.

– Что такое? Что случилось? – спросил он, протирая глаза. – Пожар? Мы тонем?

– Ни то, ни другое, но Фаренгейт…

– Умер? – закричал Сломка.

– Нет… но во сне он произнес одно имя…

– Ну?

– Ну, одевайтесь и идите ко мне, – я не люблю быть один.

Заинтригованный странным видом своего спутника, инженер наскоро оделся и побежал в каюту профессора. Фаренгейт продолжал спать. Сломка подошел к его постели, взял руку спящего и, вынув часы, стал считать пульс.

– Лихорадка прошла, – прошептал он чрез минуту.

Затем, вынув из кармана маленькую дорожную аптечку, импровизированный доктор взял оттуда одну склянку и влил часть ее содержимого в рот Фаренгейта. Спящий еще несколько минут оставался неподвижным. Потом вдруг он сделал глубокий вздох, открыл мутные глаза и с видимым удивлением осмотрелся кругом.

– Спасители мои! – прошептал он, увидев обоих спутников.

Сломка поспешно поднял американца и усадил его на кровати. Несколько мгновений тот сидел молча, как будто припоминая все случившееся, затем пробормотал задыхающимся голосом:

– О, как это ужасно!.. как ужасно!

– Что? – дрожащим голосом спросил его старый ученый, – расскажите нам, что случилось с вами!

– Ах, да!.. припоминаю… Вчера, когда вы спасли меня, я хотел вам рассказать об этом, но не успел… Я не помню, что со мной случилось…

– Вы были немного больны, – ответил инженер, – но теперь вам лучше.

– Действительно, – согласился Фаренгейт. – Ну, так послушайте… Конечно вы помните, господа, наше свидание в Нице? Тогда я сообщил вам, что в Америке образовалось общество для эксплуатации минеральных сокровищ Луны, и что я был избран этим обществом в президенты исполнительного комитета.

– Да, да, – в один голос отвечали старый учёный и Сломка, – но какое отношение это имеет к постигшему вас несчастью?

– Огромное. Наше общество купило планы одного австрийского астронома, Шарпа, и я с несколькими членами комитета должен был сопровождать этого Шарпа в его путешествии на Луну для предварительных изысканий…

– Ну, и что же? – весь дрожа, как в лихорадке, спросил старый учёный.

– Ну, и этот мерзавец нагло обманул нас… Он должен был взять нас пассажирами в гранату, которую мы соорудили на свой счет, а вместо этого отправился один, даже не простившись с нами… Виденное вами разрушение – это следы взрыва, унёсшего гранату в небесные пространства. При выстреле гигантской пушки, все наши постройки разметало, работников перебило… один я спасся каким-то чудом, потому что в это время находился на другой стороне острова…

– Так Шарп улетел!? – дико вскрикнул старый ученый.

– Да, – отвечал Фаренгейт, – улетел на Луну!

– Ах, я побежден! – в отчаянии прошептал несчастный старик, бессильно опускаясь в кресло.

Напротив, к американцу, при воспоминании о подлой проделке Шарпа, возвратилась вся его энергия.

– А я, – закричал он, потрясая мощными кулаками, – я не брошу этого, я буду преследовать проклятого Шарпа даже на Луне!.. Он увидит у меня, как шутить с сыном свободной Америки!.. Нет, я не прощу этого никогда, я скорее погибну, чем позволю негодяю восторжествовать!

Между тем Михаил Васильевич, взявшись руками за голову, с отчаянием повторял:

– Улетел! Он улетел!.. Ах, подлец!.. вор!..

– Послушайте, господин Осипов, – обратился к нему Фаренгейт, – ведь не одно же это средство полететь на Луну; не может быть, чтобы какой-нибудь гениальный человек не нашел способа более быстрого… Ну-ка, подумайте, поломайте голову… Дайте мне только возможность отомстить негодяю, – и все мои доллары в вашем распоряжении.

– Это средство найдено, господин Фаренгейт, – вмешался Сломка, – и мы по дороге к его выполнению.

– Это средство?

– Извержение Котопахи.

Американец так и подпрыгнул на кровати.

– Ура! – закричал он. – Ура! Котопахи!

Молодой инженер покачал головою.

– К сожалению, – проговорил он, – это извержение произойдет лишь 28 марта, а Луна будет находиться в перигелии, т. е. как раз на самом близком расстоянии от Земли, – около 84.000 лье, – послезавтра, затем она станет удаляться, и к 28 марта удалится от Земли на весьма значительное расстояние.

Энергичное проклятие сорвалось с языка американца. В это время Михаил Васильевич, сидевший в кресле с видом глубокого раздумья, вдруг встал со своего места. Прежнего отчаяния не было и в помине. Его лицо сияло, глаза блестели…

– А зачем, – проговорил он, – нам дожидаться 28 марта? Мы отправимся раньше.

– Что вы говорите?! – в изумлении воскликнул Сломка.

– Эх, друг мой!.. Один из ваших соотечественников сказал однажды с кафедры: "Смелости, смелости, и ещё смелости!" Ну, мы и исполним его совет. Так как природа не совсем согласуется с нашими планами, то мы заставим ее… Одним словом мы сделаем так, что кратер Котопахи бросит нас на Луну, когда нам будет угодно!..

Громовое ура! Фаренгейта заглушило последние слова Михаила Васильевича. Что касается Сломки, то он смотрел на своего спутника с удивлением, смешанным с восторгом, и ворчал про себя:

– Ах, чёрт побери, ведь мы и в самом деле, пожалуй, попадём-таки на Луну.