Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Жорж Ле Фор
Анри де Графиньи
Путешествие на Луну

* * *

Воспроизводится по изданию:

Жорж Ле-Фор, Анри де Графиньи. Путешествие на Луну. (В неведомых мирах – 1. Путешествие на Луну. Необыкновенные приключения русского ученого), С.-Петербург: издательство П. П. Сойкина, 1891 год. Перевод Владимира Семенова.[1]1
  Текс адаптирован под современную орфографию и частично приведен в соответствие с современными нормами языка. При компоновке данной книги использовались отдельные иллюстрации из электронного издания: Ле Фор, Графинти «В неведомых мирах». Личная библиотека приключений, Leo, 2018 г.
  T.Б.


[Закрыть]

ГЛАВА I

Читатель знакомится с героиней нашего романа. – Прерванные мечты. – Слуга Василий. – Сам главный герой романа является на сцену. – Отчего произошел взрыв. – Еленит. – Идея старого ученого. – Секреты отца и дочери. – История одной любви. – О том, как молодой дипломат превратился в великого ученого. – Почему молчал старый профессор.

На улице шел снег; его белые хлопья, мягко и бесшумно падая, осыпали деревья и дома, устилая улицу пушистым ковром, по которому неслышно скользили сани. Одни только звонки конок, изредка проходивших по этой части Петербурга, нарушали царившую здесь общую тишину. Глубокая тишина царила и в доме, глядевшем на молчаливую улицу своими полуосвещенными окнами. В комнатах слышно было лишь потрескивание огня в топившемся камине, да монотонное тиканье больших часов, висевших на стене, напротив входной двери, в деревянном резном футляре.

В амбразуре окна, выходившего на улицу и завешенного тяжелым драпри, сидела в задумчивой позе молодая девушка, бросив на колени начатое рукоделие. Со своим прекрасным, немного бледным личиком, голубыми глазами, тонким и прямым носиком, алыми губками, роскошными русыми волосами, заплетёнными в две толстые косы, перевязанные лентами, эта девушка могла быть названа типом русской женщины. По тонким плечам, мало развитой груди, тонкой и гибкой талии и нежным рукам можно было бы дать девушке не более шестнадцати-семнадцати лет, но высокий лоб и серьёзное выражение сжатых губ придавали ей вид двадцатилетней.

Среди царившей тишины часы вдруг пробили пять.

Молодая девушка вздрогнула, очнулась от своей задумчивости и прошептала:

– Пять часов… Вероятно, он не придёт… Но Ольга Александровна обещала мне наверное…

Её взгляд упал на окно, сквозь которое виднелись хлопья снега, крутившиеся в воздухе.

– Может быть, его задержала погода, – прибавила девушка, стараясь объяснить себе промедление того, кого она ожидала.

– Но если он меня так сильно любит, как уверяет Ольга Александровна, то снег не должен быть ему помехой… – и девушка надула свои губки.

В это время страшный взрыв потряс весь дом, стены и пол заколебались, несколько стекол в рамах разлетелись вдребезги, стоявший у стены большой шкаф с разными инструментами повалился на пол, книги с грохотом попадали с полок… Затем тотчас воцарилась прежняя тишина, прерываемая лишь монотонным тиканьем часов, уцелевших на своем месте. Удивленная и испуганная, девушка быстро вскочила и несколько мгновений стояла неподвижно, но скоро оправилась от испуга.

– Ах, этот папа, – прошептала она, уже улыбаясь, – он непременно когда-нибудь взорвет и себя, и всех нас со своими опытами.

Затем, вздрогнув от потока холодного воздуха, хлынувшего в комнату через разбитые рамы, она подошла к столу и позвонила. На зов вошел слуга, одетый по-русски, в красную рубашку.

– Василий, – приказала ему молодая девушка, указывая на разбитое окно, – это надо поскорее закрыть.

– Ох, уж мне этот барин! – проворчал слуга сквозь зубы. Потом, увидев валявшиеся на полу осколки, Василий всплеснул руками.

– Мать Пресвятая Богородица! – вскричал он, – что-то скажет Михайло Васильевич, когда увидит инструменты в таком виде?.. его телескоп… его стекла… его колбы… все-то, все разбито!

И, став на колени, Василий начал подбирать осколки, предаваясь ламентациям при виде каждой испорченной вещи.

– Василий, – вскричала девушка, – да закрой наконец чем-нибудь сначала окно, – в него страшно дует!..

Слуга поднялся и вышел, чтобы исполнить приказание барышни. Едва успел он выйти, как дверь с шумом отворилась, и новая личность, как бомба, влетела в комнату. Это был низенький старичок лет шестидесяти, весь седой, но чрезвычайно живой, бодрый и энергичный; широкая лысина увеличивала и без того высокий лоб старичка, и только на затылке и висках оставались ещё длинные седые волосы; умные, быстрые глаза пытливо глядели через стекла очков. Одежда старичка и его длинный кожаный передник повсюду были запачканы, проедены и обожжены кислотами и другими химическими продуктами. Руки его до самых локтей были местами также обожжены и в ссадинах. В одной руке он держал стеклянную маску, защищавшую лицо от взрывов во время опасных опытов, а в другой – металлическую трубку, всю закопченную вследствие взрыва.

– Леночка, Лена! – вскричал старый ученый, вбежав в комнату, – что я открыл!?..

И, поцеловав свою дочь, он с торжеством показал ей трубку, во всю длину которой шла широкая трещина.

– Видишь?.. формула найдена… и никто в мире не станет ее оспаривать у меня… Грамм… – слушай внимательно, – только один грамм этого вещества, взорванный искрою, образует десять кубических метров газа… Понимаешь ли, Лена?.. десять кубических метров!.. Если я возьму обыкновенное ружье и вместо патрона заряжу его кусочком этого вещества, величиною с маленькую серебряную монету, то знаешь ли, что произведёт взрыв этого кусочка?.. Он даст платиновому шарику, весом в сто грамм, начальную скорость в две тысячи метров в секунду и полет на расстоянии шестнадцати километров, то есть почти пятнадцати верст…

Молодая девушка открыла рот, чтобы ответить на эту тираду, но отец не дал ей говорить.

– Понимаешь ли ты, – продолжал он с воодушевлением, – какой переворот произведет мое открытие в баллистике?.. Все известные до сих пор взрывчатые вещества будут отброшены, начиная с пороха и кончая динамитом, робуритом и даже мелинитом!.. Несколько фунтов этого, – и старичок указал на трубку, – могут взорвать любой большой город, а сотня пудов его разорвет на куски весь земной шар.

Говоря это, старый учёный, с сияющим лицом и блестящими глазами, шагал по комнате, насколько позволяли ему его коротенькие ножки. Потом он вдруг остановился перед дочерью.

– И знаешь, – вскричал он, – как я назову это вещество? – Я назову его в твою честь Еленитом.

Девушка сделала жест отвращения.

– Чтобы я позволила назвать своим именем столь разрушительное вещество! – воскликнула она, – нет, никогда… никогда… – Потом прибавила с упреком: – И зачем только ты папа, тратишь свой ум и силы на изобретение подобных вещей, гибельных для человечества?

Старичок подпрыгнул на своем месте, задетый за живое упреком дочери.

– Что ты говоришь, Леночка? – проговорил он. – За кого ты считаешь своего отца! Будь спокойна: если я хочу дать твое имя изобретенному мною веществу, то вовсе не имею в виду каких-либо разрушительных целей. У меня есть иная цель, цель более высокая, цель более достойная Михаила Осинова, члена Петербургской академии наук.

Говоря это, старичок выпрямился во весь рост, и благородное воодушевление засветилось в глазах его. Потом вдруг, растрогавшись, он подошел к дочери, обнял ее и, крепко прижав к груди, несколько мгновений не говорил ни слова.

– Дорогая моя, – произнес он наконец, – ты знаешь, что она и ты наполняете все мое существование. Она занимает мой ум, ты всецело владеешь сердцем; и часто ночью, среди занятий, ты представлялась мне, прекрасная и чистая, в таких же лучах, какими сияет она.

– Папочка… – прошептала в смущении девушка.

– Ах, Леночка, – продолжал между тем старый учёный, – как я счастлив сегодня! Я хочу и с тобою поделиться своею радостью…

Тут, внезапно охваченный какой-то мыслью, профессор подошел к окну и, наклонив голову, стал задумчиво смотреть на улицу, шепча что-то про себя. Наступило молчание. – Леночка, – заговорил вдруг старый учёный, – Леночка, я хочу тебе кое-что сообщить.

– Мне, папа? – смущенно спросила девушка.

– Да, дочка, – ты уже взрослая, и я хочу познакомить тебя с проектом, над которым давно ломаю голову.

Смущение молодой девушки возрастало, на щеках вспыхнул стыдливый румянец, и голубые глазки потупились. Потом вдруг с решительным видом она зажала ручкой рот отца, уже собиравшегося начать речь.

– И я тоже, папочка, – проговорила она, – хочу тебе кое-что сказать.

Михаил Васильевич Осипов с изумлением взглянул на дочь.

– И у тебя секрет? – спросил он. Леночка утвердительно кивнула головой.

– Какой-же?

Молодая девушка, не отвечая, взобралась на колени отца, обняла руками его шею, спрятала на груди старичка свою голову и чуть слышно сказала: "Я люблю".

Это одно слово заставило Михаила Васильевича в удивлении вскочить со своего места.

– Ты любишь? – переспросил он. – Что ты хочешь этим сказать?

Тогда девушка, робко потупив глаза, начала признание.

– Ты знаешь, папочка, что я каждое воскресенье бываю за обедней в Казанском соборе. И вот однажды, это было месяца два тому назад, – когда народ выходил из церкви, я оступилась в дверях и, наверное, была бы смята теснившеюся толпою, если бы мне не помог подняться на ноги и выйти один молодой человек…

Леночка остановилась на мгновение, чтобы услышать, что скажет отец, по тот молчал, и она продолжала:

– Потом я каждое воскресенье видела этого молодого человека в Казанском соборе, стоящим около входных дверей. Все время службы он не спускал с меня своих глаз, смотря на меня с уважением и… и… ну, как бы это сказать?.. одним словом, взгляд его и стеснял меня, и вместе был приятен…

Молодая девушка снова бросила вопросительный взгляд на отца, но лицо последнего было равнодушно и не выражало ни одобрения, ни порицания.

– Несколько дней спустя, когда мы возвращались домой от обедни вместе с Марьей Петровной, она сказала мне, что какой-то человек следит за нами от самого собора. Я не обернулась, но почувствовала, что это он… Когда Василий отпер нам дверь, я, однако не утерпела и бросила взгляд назад, – он действительно стоял на углу улицы, шагах в пятнадцати, и не спускал с меня глаз… Это было в воскресенье, а на другой день был назначен вечер у Ольги Александровны Колосовой; ты не мог, папочка, меня сопровождать, так как в этот вечер было назначено собрание в обсерватории для рассуждения об эклипсе… эклипсе… ну, я не знаю, каком эклипсе. Оловом, я отправилась одна к Колосовым, и вот, когда я входила в гостиную, первым лицом, кого я увидела, был он… он стоял у окна и с улыбкой глядел на меня…

Елена Михайловна, вся трепеща, остановилась и ждала, что наконец скажет отец, но старый ученый по-прежнему упорно молчал, и она продолжала.

– Через несколько минут мадам Колосова представила мне его, как отличного вальсера, и я танцевала с ним… Потом я не пропускала ни одного понедельника у Колосовых и каждый раз встречала там его. Он мне все более и более нравился… Однако я крайне удивилась, когда Ольга Александровна передала мне, что он меня любит и просил ее узнать, может ли он питать надежду… Тогда, папочка, я обняла добрую Ольгу Александровну… Она все поняла и обещала прислать его к нам сегодня с официальным предложением…

После короткой паузы девушка прибавила:

– Он небогат… служит при здешнем французском посольстве… имя его Гонтран де Фламмарион.

При этом имени старый профессор вскочил и, сжав руки дочери, воскликнул:

– Фламмарион?! Ты говоришь, Фламмарион?!

– Да, папочка, – решительно отвечала молодая девушка, – его фамилия Фламмарион, я люблю его, и он должен сегодня явиться к тебе сам просить моей руки.

Михаил Васильевич в волнении бегал по комнате и повторял:

– Фламмарион будет здесь! Он любит тебя и желает быть моим зятем… О, я не надеялся на такое счастье…

Леночка широко раскрыла глаза:

– Разве ты, папочка, знаешь его?.. – спросила она.

– Знаю ли я его?! Кто же из лиц, хотя немного знакомых с астрономией, не знает Фламмариона, этого французского ученого, открытия которого так сильно подвинули вперёд науку! В моей библиотеке есть все его труды, и я читаю и перечитываю их… Я ношу их в своей голове… О, это удивительный человек!.. замечательный!..

Молодая девушка удивленно смотрела на отца.

– Вероятно, – прошептала она, – это только однофамилец. Ведь Гонтран дипломат и ничего не смыслит в науках, особенно в астрономии.

Тут Леночке стало понятно упорное молчание отца; очевидно, он не слышал ни одного слова из ее признаний, будучи занят какой-нибудь астрономической проблемой, и только имя Фламмариона, последнее слово, произнесенное девушкой, привлекло его внимание.

ГЛАВА II

«Это он». – Еще один новый герой является пред читателем. – Михаил Васильевич с восторгом приветствует своего знаменитого собрата. – Разочарование старого ученого. – Женская дипломатия. – Гонтран в осадном положении. – Разговор о том, обитаема ли Луна, можно ли туда добраться, и может ли там жить земной человек.

Едва Елена Михайловна приготовилась открыть отцу его ошибку, как раздавшийся звонок возвестил о прибытии гостя.

– Это он! – прошептала молодая девушка, смущенно краснея.

– Это он! – повторил за нею профессор. Потом, бросив взгляд на свой запачканный рабочий костюм, он прибавил:

– Я не могу в таком виде принять нашего гостя. Займи его, дитя моё, пока я переоденусь.

И, не дожидаясь ответа дочери, Михаил Васильевич вышел. В тот же момент входная дверь отворилась, и Василий, показавшись на пороге, громко произнёс:

– Господин граф Фламмарион!

В комнату вошёл элегкнтно одетый молодой человек, лет двадцати пяти. Самоуверенно поднятая голова, живые чёрные глаза, высокий умный лоб, правильное лицо, украшенное румянцем мороза, благородная и статная фигура, изящные манеры – все это делало посетителя весьма привлекательным, и симпатичным.

– M-llе, – сказал граф Леночке, низко кланяясь и бросив на девушку полный любви взгляд, – к сожалению, Ольга Александровна почувствовала внезапное недомогание и не смогла меня сопровождать. Тем не менее, горя нетерпением поскорее узнать судьбу свою, я решился один явиться к вам, в надежде, что вы будете добры представить меня вашему батюшке. Тогда, несмотря на довольно странный характер моего позднего визита…

Елена Михайлова улыбнулась и, слегка покраснев, отвечала: – Действительно, визит ваш не… не… особенно дипломатичен… Но ведь настоящий случай слишком исключителен. Извините пожалуйста папу, – прибавила затем девушка, – он ушёл переменить свой рабочий костюм на более приличный.

В эту минуту сам Михаил Васильевич стремительно влетел в комнату.

Он был одет в старомодный черный фрак, из-под которого виднелась грязная, засаленная и смятая сорочка; весь измятый галстук, как веревка, висел на шее. Подбежав к гостю, он с жаром стал жать его руку.

– Простите меня, профессор, – сказал граф Фламмарион, – что я прервал ученые труды человека, которому Россия и весь мир обязаны столь ценными научными открытиями.

– Помилуйте, – воскликнул старый учёный, – напротив, я считаю для себя особенной честью пожать руку автора "Небесных миров" и "Курса астрономии".

Гонтран с изумлением, во все глаза взглянул на отца Елены. Его удивление стало еще больше, когда, посмотрев на свою невесту, он увидел, что Леночка приложила пальчик к губам.

Михаил Васильевич заметил удивленный вид гостя,

– Вы удивляетесь? – спросил он. – Но, дорогой коллега, Россия не совсем дикая страна: мы следим за успехами в науке других народов, и вот вам доказательство…

С этими словами он взял графа за руку и подвел к одному из огромных шкафов с книгами, стоявших около стены.

– Вот посмотрите, что у меня стоит на почетном месте, – сказал старый профессор, указывая на огромные тома, переплетённые в кожу, с золотыми надписями на корешках.

Взглянув на указанные фолианты. Гонтран понял причину заблуждения, жертвой которого был Михаил Васильевич: он прочел на корешках заглавия – "Небесные миры", "Курс астрономии", "Земная атмосфера" и фамилию автора, известного французского ученого Фламмариона. Отец Елены воображал, что имеет дело с самим автором этих замечательных трудов. Между тем на самом деле пред ним стоял Гонтран Фламмарион, граф по рождению, дипломат по службе, ненавидевший все, что хоть немного пахло наукой. Одни научные термины, вроде "полинома", "биссектрисы", "уравнения первой степени", – вызывали у него мигрень. И вот кого спутал старый профессор с одним из самых выдающихся современных астрономов. Поистине, случай необыкновенный.

Сообразив это, Гонтран увидел, что его планы готовы разрушиться: нельзя было сомневаться, что отец Елены с большим удовольствием отдаст руку дочери такому же ученому, как он сам, витающему в безграничных пространствах, живущему более на звездах, чем на земле, интересующемуся более лунными вулканами и солнечными пятнами, чем жизнью нашей бедной планеты.

Мечта старого ученого

Однако, по своему прямодушию, молодой человек не мог долее оставлять профессора и заблуждении и, скрепя сердце, сказал ему:

– Простите меня, многоуважаемый Михаил Васильевич, но кажется, вы принимаете меня за моего знаменитого соотечественника, астронома Фламмариона, – это ошибка.

Восторг отца Елены быстро исчез.

– Что же ты мне сказала? – проворчал он недовольным тоном, обращаясь к дочери. – Но ты ли передала мне, что фамилия нашего гостя Фламмарион?

– Это правда, папочка, – отвечала девушка, – но ведь я не говорила тебе, что он – тот учёный, за которого ты его принял.

– В таком случае, – сухо обратился к графу профессор, – что же вам угодно, молодой человек?

Гонтран взглянул на Елену Михайловну.

– Я полагал, – пробормотал он, растерявшись, – что ваша дочь уже сказала вам…

Молодая девушка выручила его из замешательства.

– Я уже сказала тебе, папочка, – обратилась она к отцу, – что граф любит меня и должен был сегодня явиться просить моей руки.

Затем, видя, что отец продолжает хмуриться и враждебно смотреть на гостя, она прибавила:

– Наконец мы с Ольгой Александровной сами поощрили графа к этому, так как нашли в нем огромное сходство с тобою, папочка, в убеждениях.

При этих словах лицо профессора немного прояснилось, зато Гонтран выразил на своём глубокое удивление…

– Да, – продолжала Леночка, кидая на жениха многозначительный взгляд, – наш гость – искренний друг науки; он пламенный поклонник знаний, живо интересующийся всем, что касается научного прогресса, и хотя вынужден был вступить на дипломатическое поприще, но до сих пор не оставил занятий астрономией, химией, физикой и другими науками…

– Гонтран кинул на девушку испуганный взгляд. Напротив, Михаил Васильевич окончательно сбросил свою суровость и, благосклонно смотря на гостя, сказал:

– О, в таком случае добро пожаловать, вы для нас желанный гость, – присядьте пожалуйста.

И указав молодому человеку стул, профессор уселся в своем кресле, между тем как Леночка ловким маневром поместилась как раз напротив Гонтрана. Пользуясь полумраком, царившим в комнате, она подвинулась немного к графу и быстро прошептала:

– Не бойтесь ничего. Пусть папа говорит, – вы только смотрите на меня.

Молодой человек, мало ободренный этими словами, однако решился держаться твердо и как можно лучше отражать нападение со стороны профессора.

– Вы без сомнения родственник автору "Небесных миров"? – спросил его после минутного молчания Михаил Васильевич.

Гонтран, думавший совсем о другом, механически отвечал:

– Да, профессор, родственник.

Этот ответ крайне заинтересовал отца Елены, который придвинулся со своим креслом ближе к месту, где сидел гость.

– И вероятно вы часто виделись с ним?

– Да, насколько это было возможно, – отвечал Гонтран, решивший держать ухо востро, чтобы не проговориться. Лицо старого учёного просияло.

– В таком случае, – сказал он, – вы должны быть знакомы с его сокровенными взглядами и убеждениями.

– Не смею совершенно утверждать этого, – отвечал претендент на руку Леночки, боясь попасть в просак, – но действительно, знаменитый ученый не раз делился со мною своими мыслями.

Говоря это, молодой человек думал про себя:

– Чёрт меня побери совсем, если я знаю хоть капельку из того, что думает мой почтеннейший тезка!

Между тем хозяин с удовольствием потирал руками, предвкушая удовольствие побеседовать с человеком, близко знакомым с воззрениями знаменитого ученого.

– Ну, скажите, граф, например, – спросил он Гонтрана, – что вы думаете относительно Луны?

Молодой человек несколько мгновений сидел истуканом, тщетно напрягая свой ум, чтобы найти удовлетворительный ответ на вопрос отца Елены, который продолжал:

– Я поясню свой вопрос. Думаете ли вы, как большинство астрономов, основывающихся на мысли, что Луна не имеет своей атмосферы, – думаете ли вы, что наш спутник есть мертвый мир, тело, совершено лишенное всякого вида жизни, как растительной, так и животной, или нет?

– Конечно, – осторожно отвечал граф, опасаясь провраться, – я не могу утверждать или отрицать наверное, но с другой стороны весьма естественное соображение заставляет меня предполагать…

– Что Луна обитаема, и вы совершенно правы, – докончил старый учёный. Затем, полагая, что молодой человек говорит со слов знаменитого Фламмариона, он прибавил: – Я всегда предполагал, что и Фламмарион думает так же, – это можно читать между строками его сочинений. Так вы, любезнейший граф, значит, сторонник теории множественности обитаемых миров?

– Да, только это учение и отвечает моим глубочайшим убеждениям, – отвечал впервые услышавший о такой теории Гонтран, заметив, что Леночка утвердительно кивнула головкой.

Михаил Васильевич встал, сделал несколько шагов по комнате, думая о чём-то, наконец, остановившись пред графом, сказал:

– Моя дочь вполне верно заметила, что вы, мой друг, имеете со мною много общего. Да, я вижу теперь, что вы любитель великой науки о мировых телах и здраво судите по глубоко интересующему меня вопросу о жизни на Луне… Что касается Луны, то я открыто заявляю, что рано или поздно, а она будет одной из наших небесных колоний…

– Но… – хотел возразить Гонтран.

– Вы хотите, вероятно, сказать, – продолжал профессор, перебивая его, – что эту колонию будет трудно основать, так как наука до сих пор не знает никакого средства перелететь то пространство, какое отделяет земной шар от его спутника?

– Да, – отвечал молодой человек, собирая все силы, чтобы подавить просившуюся на его губы предательскую улыбку.

– Затем вы думаете, что Луну невозможно будет заселить и потому, что ее поверхность – голая печальная пустыня, усеянная скалами, как это показывает нам телескоп? На это я вам отвечу, вместе с Эри и другими астрономами, что нельзя делать таких заключений только на основании того, что мы видим в наши еще несовершенные инструменты. Вспомните, что ведь в самый сильный телескоп мы видим поверхность Луны так же, как видели бы ее простым глазом с аэростата, отстоящего от нее на 416 верст!

Говоря это, старый учёный с презрительным сожалением пожал плечами.

– Что можно, скажите пожалуйста, увидеть на таком расстоянии? – продолжал он. – Ведь даже египетские пирамиды, если их перенести на Луну, не будут видимы в лучшие наши телескопы! И несмотря на это, находятся люди, способные утверждать, что Луна мертва, необитаема и неспособна быть обитаемою, только на том основании, что мы за дальностью не можем различить ни ее городов, ни растений, ни животных, ни людей. Разве можно думать так здравомыслящему человеку?!

– Это правда, – пытался возражать молодой дипломат, – однако…

Михаил Васильевич опять не дал ему договорить.

– О, я вижу, вы хотите сказать, – с горячностью прервал он, – что, если Луна может быть обитаема существами, способными обходиться и без воды, и без облаков, то она еще не может служить местом жительства для людей, подобных нам, словом, что, если бы вас перенести туда, то вы со своими свойствами, приспособленными для житья на земле, не могли бы жить там, если бы только ваша природа, по редкой случайности, не оказалась бы соответствующею природе Луны?!

Гонтран хотел ответить, но, почувствовав, что его слегка тронули сзади, понял, что Леночка приказывает ему молчать, и удержался.

– На это, – с воодушевлением продолжал старый учёный, – я скажу вам вместе с Ганзеном, что Луна имеет форму глаза, меньшая поверхность которого смотрит на Землю, и центр тяжести которого помещается в шестидесяти километрах от центральной точки ее невидимого для нас полушария; и вот, если атмосфера и влага есть на нашем спутнике, то я глубоко убеждён, что они должны находиться именно на этом последнем полушарии, не распространяясь на видимую для нас половину планеты вследствие земного притяжения и вышеуказанного положения центра тяжести.

Сказав это, профессор остановился, победоносно смотря на молодого человека и ожидая от последнего одобрения.

– Вы правы! – с жаром воскликнул молодой дипломат, ничего не понявший из последней тирады своего собеседника. – Да, дорогой учитель, ваши доказательства безусловно убедительны, и слыша их, я ещё более проникаюсь мыслью, что, вопреки общему мнению, на Луне есть обитатели; очень возможно, что и земные люди могли бы там акклиматизироваться, но, – улыбаясь, прибавил Гонтран, – ведь никто не станет делать такого опыта…

– Вы думаете?! – саркастически спросил старый ученый, скрестив на груди руки и вызывающе смотря на жениха Елены. – Это почему-же? – позвольте спросить. Уж будто расстояние, отделяющее нас от Луны, так велико! Да что значат эти жалкие четыреста тысяч верст в сравнении с миллионами верст, которые составляют поперечник солнечной системы?! Правда, и эти четыреста тысяч вёрст пока составляют для нас непреодолимое препятствие, но проследите историю развития человеческого рода, историю еще очень недлинную, прочитайте летопись успехов современной науки, – и вы признаете, что настанет некогда день, когда не только Луна, которая будет наводнена миллионами эмигрантов, – но и вся Солнечная система будет доступна обитателям земли… И этот день, – таинственным тоном прибавил профессор, – этот день, говорю я вам, настанет скорее, чем все думают.

Михаил Васильевич бегом бросился к одному из шкафов с книгами и показал рукой на несколько переплетенных в кожу томов.

– Вот, – сказал он, – здесь собраны у меня все, начиная с древнейших, описания вымышленных путешествий по небу и звездам. Кажется, что Луна всегда служила любимым местом для этих псевдо-путешественников… Вот, например, "Истинная история" Лукиана Самосатского, написанная за пятьсот лет до начала нашей эры; вот "Видимая сторона луны" Плутарха; вот "Лунный человек" Гудвина, англичанина, который описал вымышленное путешествие на Луну при помощи лебедей… Из более современных нам произведений укажу на "Историю лунных и солнечных государств" – вашего соотечественника Сирано де Бержерака, "Открытия на Луне" – американца Локка, "Путешествие на Луну" – Эдгара По и многие другие, которые перечислять бесполезно. Каждый автор, по своему вымыслу, выводит на сцену особый род передвижения, но надо сознаться, что все они мало согласны с наукой.