Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА III

Прерванное предложение. – Гонтран делает крупный промах. – Близкая гибель и спасение. – Проделки Леночки. – Граф Фламмарион выказывает недюжинные познания в астрономии. – Елена Михайловна спешит на помощь жениху. – Загадочные слова старого учёного. – Кое-что о неподвижных звёздах. – «Уже пора!» – Таинственное приглашение. – Прощание и отъезд.

Вниматкльно выслушав длинную тираду старого учёного, граф поднялся с своего стула.

– Михаил Васильевич, – серьёзным тоном проговорил он, – позвольте мне сказать вам два слова.

– О, пожалуйста!

– Я до такой степени увлёкся вашей беседой, открывшею мне так много нового, что едва не забыл главной цели своего визита. Михаил Васильевич, я имею честь просить…

– После, после!.. – замахал руками профессор, – мы поговорим об этом особо, после чаю. Ведь, надеюсь, вы не откажетесь выпить у нас стакан – другой?

И, не дожидаясь ответа гостя, Михаил Васильевич сделал знак Леночке. Та вышла и через минуту возвратилась в сопровождении Василия, тащившего кипящий самовар. Налив три чашки ароматного напитка, молодая хозяйка подала одну из них гостю, успев при этом незаметно для отца прошептать:

– Ради Бога, говорите что-нибудь, не сидите молча… Не дожидайтесь, пока папа сам задаст вам какой-нибудь трудный вопрос…

Смущенный Гонтран минуту ломал себе голову, думая, о чем бы таком ему заговорить, и наконец начал:

– Удивляюсь я, дорогой профессор, отчего это все перечисленные вами путешественники мечтали только о Луне и ни один не думал о том, как хорошо было бы посетить и эти звезды, таинственно горящие в синеве неба. Отчего это, в самом деле?!

При этом вопросе, обличавшем в госте наивное невежество, старый ученый презрительно пожал плечами, а Леночка смущенно потупила глаза. Гонтран догадался, что сделал промах.

– Отчего?! – передразнил гостя Михаил Васильевич. – Да оттого, что мы отделены, – не говорю уже от неподвижных звезд, – но даже от других планет солнечной системы такими колоссальными расстояниями, что сначала надо подумать о том, как бы добраться хоть до Луны то, отстоящей от Земли всего на четыреста тысяч верст….

Проклиная себя за глупый вопрос, граф несколько мгновений сидел молча, сконфуженно опустив глаза, по затем быстро оправился и развязно, с вынужденным смехом, проговорил:

– Помилуйте, профессор, ужели вы думаете, что я так мало смыслю в астрономии, что не имею понятия ни о громадных пространствах межзвездных, ни об устройстве солнечной системы. Ужели, вы полагаете, мне неизвестно, что солнце занимает центр этой системы, мощною силою своего притяжения удерживая на определенном расстоянии землю и прочие планетные миры? Эти миры… эти миры… – продолжал с пафосом молодой дипломат и вдруг остановился, не слыша спасительного шёпота Леночки… Напрасно несчастный кидал на молодую девушку умоляющие взгляды, – та молчала…

– Эти миры… миры эти… – пролепетал скороспелый ученый, теряясь под испытующим взором Михаила Васильевича.

– Да что – эти миры? – нетерпеливо произнес последний, в сердце которого начали невольно закрадываться сомнения в научных познаниях своего будущего зятя.

Но граф Фламмарион не мог, что называется, дальше пикнуть ни слова. С ужасом чувствовал он, что готов оскандалиться на веки в глазах отца Леночки, как вдруг истинно дипломатический маневр пришел ему в голову. Как будто пробудившись от глубоких дум, он произнёс:

– Эти миры… Ах, извините, ради Бога, профессор, но я не понимаю сам, что говорю… Моя мысль всецело была занята той чудной картиной, которую я вижу теперь пред главами: звезда красоты притягивается и обращается, вокруг солнца знания…

Старый ученый, глубоко польщенный, и как отец, и как человек науки, благосклонно взглянул на Гонтрана. Леночка же, услышав ловкий комплимент, покраснела, как маков цвет.

– Ну-с, однако продолжайте, граф, что вы начали, – проговорил Михаил Васильевич тоном экзаменатора и, положив голову на руки, приготовился слушать.

Гонтран вновь кинул умоляющий взгляд на свою невесту. Тогда плутовка с лукавою улыбкой, на цыпочках, неслышными шагами, подбежала к большой чёрной доске, висевшей за спиною отца, и, взяв кусок мела, нарисовала посредине доски большой кружок с подписью: Солнце. Вблизи от него она поставила маленький кружок с подписью: Меркурий.

Молодой дипломат с восхищением взглянул на ловкий маневр Леночки и очень серьезно начал:

– Да, так в средине нашей системы стоит Солнце. Удаляясь от великого светила, мы прежде всего встречаем планету Меркурий…

– …Которого объем в двадцать раз менее объема Земли, в два с половиною раза больше объема Луны, а расстояние от Солнца равняется 62 миллионам вёрст. Обращается он вокруг Солнца за 88 дней. Так, прекрасно, продолжайте, – проговорил старый учёный, не поднимая головы.

– За Меркурием, – отвечал Гонтран, устремляя глаза на спасительную доску, – мы встречаем Венеру, красавицу Венеру, родную сестру нашей Земли…

– Совершенно верно, – диаметр ее почти равен земному, немного меньше, а объём равняется 0.87 объёма Земли. Год ее продолжается….

– …225 наших дней, – с апломбом сказал молодой дипломат, увидев, что Леночка написала это число на доске крупными цифрами.

– Так-с. Далее!

– Далее идет Земля и Марс со своими двумя спутниками…

– Его диаметр?

– Почти вдвое меньше земного, а год почти вдвое больше земного, – соответствует периоду в 1 год и 321 наш день.

– Прекрасно.

– Потом встречается Юпитер, гигантский, грандиозный Юпитер, этот величавый мир, пред которым ничтожной кажется наша бедная Земля. – Гонтран рассыпался в эпитетах Юпитеру, так как видел, что Леночка начертила, изображая его, кружок значительной величины.

Михаил Васильевич поднял голову, что заставило девушку в одно мгновение отскочить от доски.

– Да, друг мой, – с воодушевлением сказал старый учёный, – вы совершенно правы, называя гигантом эту исполинскую планету, диаметр которой в 11 раз больше, чем диаметр земли, – поверхность которой равна 111 земным площадям, а объём – 1.280 земным объемам. И эта-то гигантская масса, имеющая четырех спутников, из которых два по величине равны Меркурию, вращается вокруг своей оси всего за 10 часов… За десять часов! Подумайте, с какою-же страшной скоростью движется каждая точка поверхности Юпитера?!

Гонтран изобразил на своей физиономии полнейшее сочувствие восторгу своего собеседника.

– Ну-с, продолжайте далее, – проговорил затем Михаил Васильевич тоном строгого экзаменатора.

Но лишённый помощи спасительной доски, граф Фламмарион не проявлял "ни гласа, ни послушания".

К счастью на помощь жениху поспешила Леночка.

– Ведь дальше, папочка, следует Сатурн, окруженный своими космическими кольцами, так?

– Так, дитя мое, но… – Он имеет, кроме того, восемь спутников. Диаметр его в девять раз больше диаметра земли, а объём – в 675 раз… Его год продолжается 29 наших лет и 167 дней…

С этими словами Леночка обняла отца и, горячо поцеловав его, спросила:

– Ну что, папочка, разве я не достойна быть ученицей такого профессора, как ты!

Михаил Васильевич совершенно растаял.

– И вы думаете, граф, – сказал он Гонтрану, – что я могу отдать это милое дитя первому встречному, одной из тех перелетных птиц, которые рыщут с места на место, равнодушные к окружающим нас чудесам неба и светил?! Но это было бы преступлением, милостивый государь, и я скорее соглашусь видеть Леночку старой девой, чем видеть ее замужем за человеком, в знаниях которого я пока не мог еще удостовериться…

Граф Фламмарион невольно вздрогнул при этих словах, произнесенных решительным тоном, и опасение, что счастье ускользнет от него, закралось в сердце молодого дипломата.

– Притом же, таинственным тоном проговорил старый ученый, – уже несколько лет я лелею в своей голове один проект, для осуществления которого мне нужна помощь зятя, – ведь это почти сын, и я могу ему вполне довериться. Между тем иностранец обманет меня… обкрадёт меня, и я рискую потерять то, на что потратил свою жизнь и силы. Всем этим воспользуется какой-нибудь проходимец, который присвоит себе не только честь успеха, но и честь первой идеи.

В последних словах отца Леночки звучало столько непритворной горести, что Гонтрану стало жаль старика. Встав со своего места, он подошёл к нему, крепко пожал его руку и задушевным голосом проговорил:

– Дорогой Михаил Васильевич, будьте уверены, что, если вы, быть может, и не найдете во мне полезного и сотрудника, тем не менее вы всегда встретите во мне почтительного и любящего сына.

– Спасибо, спасибо, друг мой, – пробормотал старый профессор, тщетно стараясь подавить слезы, дрожавшие у него на ресницах.

Тем временем Леночка, пользуясь случаем, снова взяла мел и нарисовала на доске всю солнечную систему.

Заметив это и сгорая желанием поразить будущего своего тестя познаниями в астрономии, Гонтран воскликнул:

– И когда подумаешь, что за гигантскими Юпитером и Сатурном есть другие миры, затем еще и еще… что в бесконечных мировых пространствах обращаются, вслед за Сатурном, Уран и Нептун, отстоящие на миллиарды верст от Солнца, – то невольно придёшь к мысли, что эти миры, столь отдаленные от источника света и тепла, должны быть безжизненны и мертвы…

Заслышав излюбленные имена планет, Михаил Васильевич мигом позабыл свою печаль.

– Позвольте, позвольте, – остановил он Гонтрана, – но что значат эти миллиарды верст, составляющие орбиту планеты Нептун, в сравнении с теми неизмеримыми величинами, которыми отделены от нас неподвижные звезды? Эти расстояния так велики, что от ближайших к нам звезд свет идет до земли четыре года, – свет, пробегающий в секунду, как нам известно, 280 тысяч верст! Сообразите, как же велики эти пространства!

Гонтран казался пораженным.

– Значит, – проговорил он, – сейчас мы видим на небе, быть может, много таких светил, которые давным-давно уже погасли, но продолжают казаться нам светящими, так как свету нужно много времени, чтобы дойти до нас?

– Конечно, и мы будем видеть такие звезды ещё десятки, сотни и тысячи лет. Четыре года – ведь это время, которое нужно для света ближайших звезд, а есть звезды, настолько отдалённые от нашей планеты, что их свету нужны тысячи лет, чтобы пройти отделяющие их пространства великой небесной пустоши.

– Сколько же понадобится времени поезду, идущему со скоростью 50 верст в час, чтобы достигнуть даже ближайших звезд?! – воскликнул молодой дипломат.

– А вот считайте: ваш поезд будет, значит, идти в 20 миллионов раз медленнее света, – значит, ему придется идти четырежды 20 миллионов лет, итого 80 миллионов лет!

В это время взгляд Михаила Васильевича упал на часы.

– Уже девять! – пробормотал ом. – Пора! Ну-с, дорогой граф, раскланяйтесь с хозяйкой.

– Ах, папочка, – надув губки проговорила молодая девушка, – останься дома в этот вечер.

– Нельзя, нельзя, дитя мое, долг прежде всего…

– Но сделай на сегодня исключение хоть для нашего гостя, – продолжала упрашивать Леночка.

– Граф едет со мной… Да, граф, – обратился к Гонтрану старый учёный, – надеюсь, вы не откажетесь проводить меня! Мне не хотелось бы откладывать в долгий ящик разговора с вами, а сегодня как раз нам удобно будет поговорить с вами на свободе…

– С большим удовольствием, – отвечал молодой человек, – но могу я узнать, куда мы поедем!

– Это я скажу вам, когда мы останемся одни. Ну-с, так отправимся!

Гонтран был глубоко заинтересован таинственным приглашением, но опасался, что Михаил Васильевич будет наедине экзаменовать его и, конечно, убедится в полном невежестве своего будущего зятя. Как бы то ни было, отказываться было немыслимо.

Через минуту старый профессор, закутанный в тёплую шубу, нахлобучив шляпу до ушей, уже стоял в передней, нетерпеливо дожидаясь своего молодого спутника.

Гонтран между тем прощался со своей невестой. Взяв миниатюрную ручку Леночки, он поцеловал ее с галантностью кавалеров XVIII века. Эта любезность заставила молодую девушку вспыхнуть до ушей. Не отнимая руки, она проговорила:

– Будьте благоразумны, граф, наше счастье зависит от тех ответов, какие вы будете давать на вопросы папа…

– Увы, – отвечал молодой дипломат, – весьма возможно, что, не видя пред собой путеводной звезды, я собьюсь с истинной дороги…

Скоро легкие сани, запряженные парой резвых лошадей, уже мчали профессора и его гостя по улицам Петербурга. Оба спутника сидели молча, закутавшись с носами в пушистые воротники шуб. Гонтран думал о своей невесте и о предстоящем ему страшном разговоре; старый учёный, изредка поглядывая на графа, спрашивал себя, можно ли вверить молодому человеку свою тайну и счастье любимой дочери.

Тем временем быстрые рысаки пронеслись Загородный и Забалканский проспекты и свернули на Московское шоссе. Достигнув Пулкова, уже спавшего мирным сном, они остановились у странного здания, одиноко возвышавшегося па самой вершине Пулковской горы. Это здание было погружено в мрак и тишину.

ГЛАВА IV

Таинственное здание. – «Пушка!» – Знаменитый Фламмарион еще раз выручает нашего героя. – Телескоп. – Гонтран наблюдает Луну. – Прохождение Марса. – Михаил Васильевич в восторге. – Вопрос о том, есть ли на Луне атмосфера, решен. – Объяснение. – Старый профессор предлагает будущему зятю свои условия. – Честное слово Гонтрана. – Не рехнулся ли отец Леночки.

Выйдя из саней, профессор и граф подошли к маленькой калитке, едва заметной в темноте. Михаил Васильевич вынул из кармана ключ, вложил его в замочную скважину, и дверь без шума отворилась. Затем, пропустив вперед Гонтрана, старый ученый вошел сам и тщательно запер калитку. Оба спутника очутились в непроглядной тьме.

– Не бойтесь, дайте вашу руку и смело идите вперед, – проговорил отец Леночки.

Эти слова глухо отдались вдали и замерли, – отсюда молодой человек заключил, что он находится в каком-то длинном подвальном коридоре со сводами.

Но что это за коридор? Куда ведет он? Что это за таинственное здание? – вот вопросы, которые невольно задавал себе граф Фламмарион под влиянием загадочного поведения своего спутника. Ему начало казаться, уж не идут ли они на какое-нибудь тайное собрание заговорщиков…

Между тем как подобные думы не на шутку тревожили Гонтрана, Михаил Васильевич уверенным шагом шел по темным переходам и лестницам, – видимо, всё это было ему хорошо знакомо. Наконец, миновав несколько длинных коридоров, поднявшись и спустившись по целому десятку лестниц, оба спутника очутились в обширном помещении, погруженном, подобно прочим, в темноту. Но среди этой темноты, глаз молодого человека мог заметить какие-то странные предметы, смутно вырисовывавшиеся во мраке…

– Ну, вот, мы и пришли, – проговорил старый ученый, оставляя руку Гонтрана, – погодите, я зажгу свет. – С этими словами профессор подошел к стене таинственного помещения, нащупал на ней кнопку электрической лампы и подавил на нее… Яркий свет заставил молодого человека зажмурить глаза, привыкшие к темноте…

Когда граф осмотрелся, он увидел себя в высокой круглой зале с куполообразным потолком. Посредине ее, на высоком железном пьедестале, возвышалась громадная труба в 15 метров длины и 2 метра в поперечнике, приводимая в движение целым рядом машин…

– Пушка! – вполголоса проговорил Гонтран, увидев этот грозный снаряд.

– Как пушка? – Телескоп! – с изумлением посмотрел на своего спутника профессор.

Молодой дипломат прикусил губы, проклиная себя за сказанную глупость. Надо было как-нибудь исправлять свой промах.

– Помилуйте, дорогой Михаил Васильевич, – сказал он, снисходительно улыбаясь, как-будто профессор не понял смысла его слов, – неужели вы думаете, что я не в состоянии отличить телескопа от пушки?! Я только повторяю эпитет, который дал этому чудному аппарату мой знаменитый однофамилец.

Старый учёный вопросительно взглянул на своего собеседника.

– Да, – с серьезной миной подтвердил Гонтран, – профессор Фламмарион, объясняя однажды мне и некоторым другим лицам устройство большого рефрактора Парижской обсерватории, сравнил телескоп с пушкой, которая переносит к звездам ум астронома.

Михаил Васильевич сочувственно кивнул головою.

– Справедливо, – проговорил он, – весьма справедливо и остроумно.

Но если бы Гонтран имел более тонкий слух, он расслышал бы, что его собеседник прибавил шепотом:

– Фламмарион думает только о полете мысли, а я…

Потом, обратившись к графу, старый ученый проговорил громко:

– Из ваших слов я заключаю, что вы угадали, где мы находимся?

– О, конечно. – тоном совершенной самоуверенности отвечал жених Леночки, – это обсерватория.

– Да, мой друг, мы находимся в Пулковской обсерватории, куда я имею свободный доступ во всякое время дня и ночи, даже не беспокоя сторожей. А этот инструмент, который ваш славный соотечественник так остроумно сравнил с пушкой, – это наш новый телескоп, один из наилучших, наисильнейших и самых больших на всём свете.

Гонтран ходил вокруг гигантской трубы с жестами, выражавшими изумление.

– Да, – продолжал Михаил Васильевич, – стоит подивиться на это чудо современной техники. Один объектив его потребовал десятилетних трудов, зато шлифовка его вышла безупречной… Не говорю об оправе и двигательном механизме, которые также стоили больших денег.

С этими словами старый профессор подошел к столу, на котором лежал открытым том огромных размеров; быстро перелистав его, Михаил Васильевич открыл желаемую страницу и стал пробегать ее, бормоча про себя:

– Прохождение кометы Беля… эклипсы спутников Сатурна… ах, вот – прохождение Марса!..

Прочитав, что нужно, старый учёный подошел к телескопу, зажег маленькую лампочку, освещавшую меридиональный круг, и стал уставлять трубу. Повинуясь простому давлению одного пальца, благодаря своему мощному механизму, огромный инструмент стал легко подниматься в вертикальной плоскости, как будто весил всего несколько граммов.

Установив трубу под нужным углом к плоскости горизонта, Михаил Васильевич стал нажимать на другой рычаг, который заставил телескоп вращаться по горизонтальному кругу. Наконец профессор закрепил гигантскую трубу в желаемом направлении.

После того старый учёный, приведя в движение сложный механизм, заставил вращаться все помещение, в котором стоял телескоп. Сделав все это, он дёрнул за проволоку, шедшую к куполу, – и в последнем открылось круглое окно как раз напротив объективного стекла телескопа.

Гонтран не пропустил ни одного из действий профессора; но он настолько владел собой, что не показывал и вида удивления, как будто все эти операции были для него хорошо знакомы.

– Ну, теперь смотрите, – сказал ему Михаил Васильевич, указывая рукой на телескоп.

Молодой человек взглянул в окуляр и попятился назад, поражённый невиданным зрелищем: казалось, он находится всего в нескольких верстах от нового, чудесного мира. Высокие горы поднимали пред его глазами свои гордые вершины, бросая длинные тени на блестящую поверхность равнин. Пики, один выше другого, гигантские кратеры, цирки – все это было видно, как на ладони… Невыразимое волнение охватило Гонтрана при созерцании этого грандиозного, хаотического пейзажа, как будто застывшего в своём грозном, но мёртвом и холодном величии. И граф употреблял все усилия, чтобы скрыть своё чувство от старого учёного.

– Вы без сомнения узнаете, неправда ли, цирк Триснеккера и его окрестности, расположенные в экваториальном поясе Луны? – спросил последний.

– О, да, конечно, – ответил Гонтран. Тогда Михаил Васильевич стал вращать трубу телескопа, и вся поверхность Луны, точно волшебная панорама, стала медленно проходить пред глазами очарованного зрителя. Наконец показался и край диска. Тут изумленный крик вырвался из груди молодого человека.

– Что там такое? – спросил его старый ученый.

– Звезда! – воскликнул Фламмарион, – звезда, которая, по-видимому, хочет пройти сзади Луны.

– Это не звезда, это планета Марс, – поправил Михаил Васильевич.

Потом, ухватив за руку молодого человека, он с заметным волнением проговорил:

– Смотрите дальше, смотрите внимательнее и говорите мне, что увидите.

– Конечно! – наивно вскричал молодой дипломат, не отрывая глаз от окуляра. – Сейчас я вижу небольшой красноватый кружок, который медленно подвигается вперед и который можно прекрасно разглядеть… Ах, что это?.. Он немного побледнел!.. Но я все-таки вижу его очень хорошо…

Профессор, всё время смотревший на звездные часы и считавший про себя секунды, живо заметил:

– Ну, нет, уже пятнадцать секунд, как он скрылся за Луну, а это просто его отражение.

– Да, – согласился Гонтран, – теперь его совсем не видно. – С этими словами граф отошел было от телескопа, но старый учёный, схватив его за руку, потащил назад.

– На место, на место! – вскричал он, слегка поворачивая трубу, – продолжайте наблюдать, не переставая!

Жених Леночки повиновался.

– Ах, вот любопытно! – сказал он через некоторое время, – я опять вижу планету, но по другую, конечно, сторону Луны.

– И, однако она еще не показалась на горизонте, – заметил ученый, смотря на часы. Несколько секунд оба молчали.

– Вот… вот, – повторил Гонтран, – она видима на две трети… Но что это? Край Луны стал совершенно темным с той стороны, откуда выходит планета.

Без сомнения, этого только и дожидался старый учёный. Он испустил крик, но крик радости, крик торжества, и, отрывая Гонтрана от телескопа, воскликнул, ликуя:

– Вы видели?.. Хорошо видели?! Браво!..

С этими словами Михаил Васильевич вперил в молодого человека пристальный взгляд, в котором горел странный огонь. Затем, пригласив графа сесть, он проговорил тихо:

– Благословен случай, позволивший мне доставить вам возможность наблюдать это сегодня.

Ничего не понимая, граф Фламмарион с удивлением смотрел на старого учёного, который продолжал:

– Сейчас вы видели своими глазами ясное доказательство того, что считающие Луну мертвой звездою, необитаемой и неспособной к обитанию, – жестоко заблуждаются. Эти господа утверждают, что Луна не имеет атмосферы! На чем они основывают такой вывод, позвольте спросить? – На том якобы, что поверхность лунного диска никогда не представляет и следов облачности и всегда кажется нам в одном и том-же виде. На том, далее, что при атмосфере на Луне непременно были бы сумерки, между тем как на самом деле освещенная и темная часть нашего спутника всегда бывают резко, без всяких переходов, разграничены. Некоторые в доказательство отсутствия атмосферы на Луне ссылаются также на тот факт, что, наблюдая прохождение звезд позади Луны, мы не замечаем никакого изменения в цвете звездных лучей… Наконец последние указывают на данные спектрального анализа: так как, – говорят они, – лунные лучи суть ничто иное, как отраженные солнечные лучи, то, при условии существования па Луне атмосферы, спектр ее равнялся бы спектру солнца плюс лучи поглощения… Между тем спектр лунных лучей ничем не отличается от спектра солнечного, значит Луна отражает солнечные лучи лишь как зеркало, нисколько не изменяя последних посредством своей атмосферы, – ergo на Луне атмосферы нет.

Михаил Васильевич сделал небольшую паузу и потом продолжал, пожав плечами:

– Все это правдоподобно, но… неправдиво. Вы сами, граф, видели доказательства противного: думаете ли вы, например, что могли бы видеть планету Марс даже и тогда, когда она скрылась за луною, если бы лучи ее не преломлялись? А если они преломлялись, то в какой же среде, позвольте узнать, кроме лунной атмосферы? Достаточно ли вам этого неопровержимого доказательства?!

Гонтран с жаром заявил, что существование атмосферы на Луне, по его мнению, также несомненно, как дважды два – четыре.

– Что касается сумерек, – продолжал старый учёный с возрастающим одушевлением, – то ведь не дурак же был Шретер, а он не только указал на существование их, но и определил, что дуга их, измеряемая по направлению касательных солнечных лучей, равняется 2 градусам и 34 минутам, а слои атмосферы, которые освещают конечную точку этой дуги, должны иметь 352 метра высоты. Далее, Эри, на основании 295 прохождений, – двухсот девяноста пяти! – это немало, – нашел, что лунный полудиаметр бывает уменьшен на 2" при скрытии звезд за неосвещенною стороною Луны и на 2.4", – при их появлении оттуда. Что же, я вас спрашиваю, может обусловить такое уменьшение, как не горизонтальная рефракция лунной атмосферы!

– О, конечно, – серьезным тоном подтвердил граф.

– Вообще, – продолжал Михаил Васильевич, – если бы я стал перечислять все разнообразные доказательства, какие приводились учёными разных эпох в пользу существования на Луне атмосферы, то на подобное перечисление потребовалось бы по меньшей мере несколько часов… Что касается лично меня, то я не могу себе иначе объяснить явлений, имеющих место при прохождении некоторых звезд, иначе, как только присутствием атмосферы на той стороне Луны, которую мы не видим, – атмосферы, которая время от времени, вследствие движения Луны вокруг своей оси, приближается к ее краю.

Говоря это, ученый взглянул на Гонтрана, ожидая его мнения. Молодой человек поспешил согласиться.

– Разумеется, таково и мое мнение… то есть, лучше сказать, мнение моего знаменитого однофамильца.

Отец Леночки изобразил на своем лице полнейшее самодовольство.

– Впрочем, – прибавил Гонтран с видом знатока, – очень может быть, что лунная атмосфера несколько отличается от нашей.

Михаил Васильевич с чувством пожал руку своего собеседника.

– Ах! – сказал он, – сразу видно, что вы, граф, близко знакомы с воззрениями автора «Небесных миров», который именно и полагает, что лунная атмосфера не только заключает в себе кислород и азот в иной пропорции, чем наша, но что она содержит еще и другие газы…

– А хотя бы и так, – воскликнул молодой дипломат, – не всё ли равно, какой состав атмосферы на Луне, лишь бы только она там существовала.

Затем граф, горя нетерпением узнать решение своей судьбы, резко переменил разговор.

– Позвольте узнать, дорогой профессор, – обратился он к своему собеседнику, – ужели вы с такой таинственностью пригласили меня сюда только для разговора о Луне?

– Ах, нет, нет, – с живостью воскликнул старый учёный, думая все про свое, – ведь я уже сказал вам, что, по-моему, Луна – только первая станция для путешественника по небу, – и я сегодня хотел обозреть с вами подробно не только Луну, но и другие миры планетного и звездного пространства.

Молодой дипломат слегка улыбнулся:

– Вы не поняли меня, уважаемый Михаил Васильевич, я хотел спросить вас, не сообщите ли вы мне что-нибудь по другому вопросу, столь-же интересному?..

– По другому вопросу, столь-же интересному? – проговорил собеседник графа с недоумением, – но что же может быть интереснее вопроса о Луне?

– Ах, профессор, – с нетерпением вскричал Гонтран, – конечно, астрономия – вещь прекрасная… но и любовь тоже. Вы знаете, что я люблю вашу дочь и явился сегодня к вам просить её руки.

– А, вы вот о чем! – догадался старый ученый, – Ну-с, так на это я вам скажу, что между моей дочерью и луной вовсе не такое большое расстояние, как вы полагаете, и вопросы о той и другой очень близки между собою. – С этими словами Михаил Васильевич бросил на графа загадочный взгляд.

– Конечно, – с улыбкой согласился Гонтран, вспомнив кое-что из разговора, состоявшегося раньше, – это расстояние всего 400 тысяч верст. Для астронома оно ничтожно, но для влюбленных… – и глубокий вздох прервал речь молодого дипломата.

Михаил Васильевич стоял несколько мгновений молча, погруженный в глубокие думы, затем заговорил торжественным тоном:

– Скажите мне, граф, по совести, действительно ли вы сильно любите мою дочь?

– Больше, чем самого себя.

– Но подумали ли вы, что, раз моя дочь выйдет замуж, я остаюсь совершенно одиноким. Ведь и у нас, ученых, есть сердце…

Гонтран горячо пожал руку отца Леночки.

– Если я вас понимаю, вы опасаетесь, что, с выходом замуж Елены Михайловны, вы останетесь одиноким?

– Да, и мне хотелось бы, чтобы будущий зять мой предварительно дал мне слово никогда не покидать меня.

– Так вот вам честное слово дворянина, – взволнованно произнес граф.

Старый учёный взглянул на Гонтрана.

– Смотрите, – произнес он, – обдумайте прежде мое условие, чтобы потом не каяться. Я люблю, например, путешествия, и фантазия может увлечь меня далеко…

Молодой человек не дал ему говорить далее.

– Ах, Михаил Васильевич! – вскричал он, – вы обижаете меня, думая, что какие-нибудь расстояния могут меня устрашить… Повторяю вам, я всей душою люблю m-lle Елену и готов ради неё идти хоть на край света, если бы это понадобилось.

– Даже на Луну? – спросил старый учёный, смотря на своего собеседника взглядом, в котором горел странный огонь.

Если бы Гонтран заметил загадочную перемену, происшедшую во всем виде профессора Осинова при этом вопросе, он обратил бы более серьезное внимание на его слова. Но, всецело занятый мыслью о Леночке, молодой человек пропустил их мимо ушей и воскликнул, поднимая руки к небу:

– Найдется ли где-нибудь человек достаточно отважный, чтобы победить эти безграничные пространства, проникнуть в эти неведомые миры?! Если бы рука Елены была наградою мне, я пошел бы к этому человеку и просил бы его взять меня своим спутником… Я доказал бы, что миллионы, биллионы, триллионы верст ничего не значат для моей любви!..

Произнося эти одушевленные слова, граф Фламмарион, со своим гордым видом, мужественной осанкой, блестящим взором – был действительно прекрасен.

Старый ученый не вытерпел, бросился к нему на шею и едва не задушил в своих объятиях.

Удивленный Гонтран не знал, чему приписать такое бурное излияние чувств со стороны своего будущего тестя.

– Михаил Васильевич, – проговорил он, когда старый ученый перестал наконец его обнимать, – могу ли узнать…

– Как! – воскликнул профессор, – не сказали ли вы сейчас, что за рукой Елены отправитесь хоть на Луну?

– Да, но ведь для этого надобно, чтобы m-lle Елена была на Луне…

Тогда, скрестив руки на груди и вперив в Гонтрана пылающий взгляд, старый ученый произнес:

– А что вы скажете, если этот смелый человек, о котором вы сейчас упомянули, найдётся… Если он готов взяться за выполнение трудной задачи – проникнуть, в неведомые миры?..

Молодой дипломат испуганно посмотрел на Михаила Васильевича, думая, не рехнулся ли старик, увлеченный страстью к астрономии.

– Да, – продолжал последний, – если бы, после двадцатилетнего упорного труда, непрерывных научных занятий, целого ряда опытов и наблюдений, я убедился бы в возможности на деле осуществить то чудесное путешествие, о котором мечтали столько философов и поэтов… если бы я сказал: "я отправляюсь в путешествие по звездной пустыне; кто любит мою дочь, последует за мной", – что бы вы мне на это ответили?