Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА V

Сошел ли с ума старый профессор? – Михаил Васильевич угадывает мысли Гонтрана. – Проект старого учёного. – Пушка и «еленит». – Молодой дипломат дает свое согласие. – Объяснение загадочных действий отца Леночки. – Профессор Шарп. – Обратный путь. – Телеграмма. – Кто такой Пализа? – Гонтран соглашается сопровождать Михаила Васильевича в Вену.

Услышав дикий, – как ему казалось, – вопрос Михаила Васильевича, Гонтран окончательно решил, что старик помешался. Зная, что сумасшедшие не терпят возражений, и даже самые тихие из них, встретив противоречие их идеям, впадают в неистовство, – молодой человек без колебания отвечал старому ученому:

– И вы еще спрашиваете меня об этом, дорогой профессор, после всего, что я сказал вам ранее?!.. Вы спрашиваете, последую ли я за Еленой Михайловной на Луну?!.. Не только на Луну, но с радостью готов отправиться даже на солнце.

– На солнце мы будем потом, а сначала следует достигнуть Луны, – сухо ответил отец Леночки. Затем, вперив проницательный взгляд в лицо графа и угадывая его мысли, он продолжал:

– Послушайте граф, ведь вы сейчас, в эту минуту, считаете меня сумасшедшим, – неправда ли? Вы думаете: "Вот рехнулся старик… Но, кроме мании, у него красавица-дочь… Так будем ему поддакивать, чтобы заполучить последнюю"… Так ведь? Признайтесь.

Гонтран хотел протестовать, но Михаил Васильевич не дал ему говорить.

– Нет, любезный граф, – энергично произнёс он, – не сумасшедшего вы видите перед собой… Все, сказанное мною сейчас, совершенно серьёзно. Я нарочно пригласил вас сегодня сюда, чтобы вы убедились собственными глазами, что предполагаемая известной школой астрономов неспособность Луны быть обитаемой, вследствие отсутствия на ней атмосферы, на самом деле не существует… А раз присутствие на Луне атмосферы доказано, что же оставалось мне для полного осуществления задачи, разрешению которой я посвятил всю свою жизнь? – Только найти способ перелететь пространство, отделяющее нас от Луны. После нескольких лет упорного труда я выработал наконец проект гигантской пушки и только что перед вашим приходом сделал последний опыт над изобретённым мною особым порохом, сила которого достаточна, чтобы послать снаряд до самой Луны… Все это я в подробности покажу вам… Итак, Луна способна к обитанию, и я нашел средство достигнуть ее… Что вы на это скажете?

Старый учёный говорил спокойным, уверенным тоном, и нисколько не походил на помешанного. Но Гонтран думал иначе, ему казалось, что это спокойствие – перед бурей, и он решил предотвратить взрыв ярости у своего несчастного собеседника. Поэтому жених Леночки сделал вид, что принимает слова Михаила Васильевича всерьез.

– На вашем месте, уважаемый профессор, – отвечал он, – я не занимался бы так много Луною, телом известным, хорошо изученным… Я обратил бы свои взоры на планету менее известную, но по своим свойствам более похожую на Землю. Почему, например, нам не подумать о путешествии на Марс?

Лицо старого ученого просияло.

– Ах, мой друг, – радостным тоном проговорил он, – я вижу, вы вошли во вкус моего предложения, ваш ум жаждет приключений… Но всему своё время… Сначала следует достигнуть Луны, так как мой порох слишком слаб, чтобы перенести нас за миллионы вёрст на другие планеты.

Михаил Васильевич говорил все это самым натуральным голосом, и только в последних словах его прозвучало сожаление.

– Но в таком случае, – также серьёзно спросил Гонтран, – как мы будем продолжать наше путешествие? Разве мы должны остаться на Луне?

– Зачем? – Да если ваш порох недостаточен, чтобы перенести нас далее… – Тогда мы на самой Луне найдем средства продолжать наше путешествие, – с таинственной улыбкой отвечал отец Леночки.

– Ну, если так, то прекрасно, – согласился молодой дипломат, думая между тем про себя: – Бедный старичок… Как разумно и логично он говорит… Никто не подумал бы, что этот светлый ум одержим тяжким страданием… Не нужно противоречить ему… – Затем Гонтран продолжал вслух:

– Но скажите пожалуйста, дорогой Михаил Васильевич, почему вы с такой таинственностью пригласили меня сюда? Ведь ваш проект совершенно законен, – о нем можно говорить вслух, никого не опасаясь.

При этом вопросе лицо профессора мгновенно омрачилось, брови нахмурились, и он ответил:

– Люди завистливы, мой дорогой друг… Я уверен, что за мной следят, шпионят, хотят проникнуть в мою тайну… Среди ученых, моих товарищей по науке, есть один, который стремится к тому же, к чему и я. Это – известный вам, вероятно, астроном, профессор Шарп, с которым мы вместе служили в Дерпте. Теперь он читает лекции в Венском университете.

– Как! – воскликнул с удивлением Гонтран, – неужели вы думаете, что он хочет воспользоваться трудами ваших многолетних трудов и усилий?

– О, нет! Избави меня Боже заподозрить в нечестности одного из моих наиболее почтенных товарищей. Но я хочу, чтобы мой проект не был никому известен до его осуществления. Поэтому-то уже несколько лет я бываю в обсерватории только тогда, когда надеюсь здесь не встретить никого, кто помешал бы моим изысканиям и планам. Я хочу, чтобы весть о моём отбытии с земли внезапно поразила весь учёный мир… Только вам одному, как будущему зятю и сотруднику, открыл я свой проект и надеюсь, что ваша любовь к моей дочери обеспечит мне ваше усердие и скромность.

Вместо ответа молодой дипломат горячо пожал руку Михаила Васильевича.

– Ну-с, а теперь пора и домой, – сказал старый ученый, – поедемте опять ко мне: вы у меня переночуете, а я вам расскажу мой план устройства пушки и способ приготовления "еленита", – так я окрестил свой порох.

Граф согласился, и профессор поспешно разложил все вещи в обсерватории по своим местам. Потом он погасил лампу, взял Гонтрана за руку и теми же пароходами вывел его на улицу.

Через минуту иззябшие лошади уже стрелой несли легкие сани в обратный путь. Оба спутника, закутавшись в тёплые шубы, всю дорогу не открывали рта. Наконец приехали к дому Михаила Васильевича.

После нескольких энергичных звонков, двери отворились, и в них показалась недовольная, заспанная фигура Василия со свечой в руке.

– Вот полуночники-то, и уснуть не дадут хорошенько! – ворчал он, снимая шубу с хозяина и гостя.

– Что ты там ворчишь, болван? – спросил старый ученый, раздраженный тем, что подъезд долго не отпирали.

– Ничего, – угрюмым тоном отвечал Василий. – Вам телеграмма, – помолчав, продолжал он.

– Где-же? Подай сейчас!

Слуга подал Михаилу Васильевичу телеграмму, прочитав которую профессор несколько секунд стоял, задумавшись, затем решительно произнес:

– Василий, завтра в час дня мы едем с тобой в Вену. Чтобы все было готово!.. Не хотите ли и вы, граф, прокатиться с нами в Австрию! – спросил затем, обращаясь к гостю, старый ученый.

– Но….

– Без всяких "но"… Смотрите, что пишет Пализа. – И профессор показал Гонтрану телеграмму, в которой стояло:

«Петербург, профессору Осипову».

«Открыл на Луне много нового по вопросу об атмосфере. Продолжаю наблюдать. Приезжайте».

«Пализа».

– Но кто такой этот Пализа?

– Как, вы не знаете Пализа, этого знаменитейшего из современных астрономов?! Не знаете знаменитого "ловца планет"?!.

Гонтран готов был от стыда провалиться сквозь землю….

– Так едемте, а? Всего несколько дней, – ну-с?! В дороге поговорим и о моей пушке, и об "елените"…. Согласны? – нетерпеливо спрашивал старый учёный.

Молодой дипломат подумал немного, вспомнил о Леночке и согласился….

Вид поверхности Луны в телескоп (по фотографии)

ГЛАВА VI

Поездка в Вену. – В Кракове. – Ночная прогулка старого ученого. – «Кто идет?!» – Михаил Васильевич арестован, как шпион. – Утро барона Кнурбергера. – О том, как профессор Шарп стал доносчиком. – Генерал Котеншвейн. – Арест Гонтрана. – Наших героев под конвоем везут в Вену. – Начальник сыскной полиции и его собеседник.

Внезапная поездка Михаила Васильевича за границу не удивила никого из его домашних, так как подобные поездки случались и раньше. Вечер следующего дня уже застал наших героев в курьерском поезде Варшавской железной дороги, а через день они переехали границу и остановились переночевать в Кракове. Всю дорогу старый профессор посвящал Гонтрана в тайны своего смелого замысла…

Приехав в Краков, молодой человек, утомлённый переездом, немедленно улегся спать в гостинце. Но Михаилу Васильевичу не спалось: мысль о путешествии в неведомые небесные миры всецело поглощала его ум. После нескольких тщетных попыток заснуть, старый ученый встал, оделся и вышел на улицу. Ночь была прекрасная. Полная Луна стояла на безоблачном небосклоне и обливала уснувший город своим серебристым сиянием…

Отдавшись любимой мечте, профессор шел, куда глядят глаза. По временам та или другая мысль приходила ему в голову, он вынимал свою неразлучную записную книжку, всю наполненную планами, чертежами, астрономическими и химическими формулами, и вносил туда новую заметку.

Бродя таким образом, Михаил Васильевич незаметно вышел за город и очутился вблизи каких-то стен… С книжкой в руке, он направился вдоль последних, любуясь кротким сиянием Луны и мириадами ясных звезд, усыпавших все небо…

– Кто идет? – грубый немецкий оклик вдруг достиг ушей старого мечтателя.

Это кричал с бастиона часовой, – старый ученый, оказалось, забрёл к самым веркам Краковской крепости.

– Кто идет? Стой, или буду стрелять! – вторично раздался оклик часового.

Михаил Васильевич в замешательстве остановился… Часовой дал сигнал, по которому из караульни форта выбежало несколько австрийских солдат и окружило русского ученого. Увидев в руке его книжку, исписанную чертежами и цифрами, солдаты заподозрили в отце Леночки шпиона, хотевшего снять планы укреплений, и арестовали его. Напрасны были все оправдания злосчастного профессора, – узнав, что он русский, начальник патруля, венгерский офицер, еще более утвердился и своем подозрении… Эту ночь Михаилу Васильевичу пришлось провести в душном каземате крепостной гауптвахты…

Оставив наших героев, – одного мирно спящим в номере гостиницы "Полония", а другого – арестованным в Краковской гауптвахте, – перенесёмся за несколько часов до приезда обоих спутников на Австрийскую территорию, в столицу Австро-Венгерской империи, в то здание, где помещается центральное управление знаменитой Венской сыскной полиции.

С самого утра этого дня барон Кнурбергера, начальник полиции, находился в страшно раздражённом состоянии: на утреннем докладе министр задал ему сильную головомойку за неловкость и нерадение его подчинённых; сыскные агенты доносили барону, что в Галиции крестьяне открыто заявляют о своих симпатиях к России, однако никаких агитаторов они открыть не могли; наконец в это же самое утро баронесса Кнурбергер устроила своему супругу сильную сцену по поводу найденных в его кабинете писем некой фройлейн Лампе, балерины.

Под влиянием всех этих причин барон, приехав на службу, что называется, рвал и метал. Гневный крик его постоянно слышался из кабинета, и окончивший доклад агенты, выходя оттуда, имели вид недавно вышедших из бани.

Прием только что кончился, как вошедший в кабинет начальника секретарь подал барону пакет с надписью: «весьма важное».

– Что еще там? – недовольным голосом спросил Кнурбергер.

– От профессора Шарпа, ваше превосходительство, – почтительным тоном отвечал секретарь.

– Какой профессор? Что ему нужно? – и, не дожидаясь ответа, начальник полиции нетерпеливо взяв пакет, сломал печать и стал читать про себя представленную бумагу. Вот что заключала последняя:

«Господину Начальнику сыскной полиции в Вене».

«Имею честь уведомить вас, г. Начальник, что один из опаснейших вождей панславизма, Петербургский профессор Осипов, по полученным мною сведениям, должен сегодня вечером прибыть из России в Краков для агитации среди сельского населения Галиции и Буковины. Арест и обыск его необходимы. Подробности можете получить лично от меня».

«Теодор Шарп, профессор астрономии Венского университета».

– Гм… Один из вождей панславизма… – повторил вслух барон. – Да, тут нужны энергичные меры… Послушайте вы, – обратился он затем к секретарю, в раболепной позе стоявшему у дверей, – пригласить завтра ко мне господина Шарпа для личного объяснения!

– Будет исполнено, ваше превосходительство.

– А сейчас немедленно отправить в Краков коменданту следующую телеграмму! Садитесь и пишите:

«Краков, Коменданту крепости, генералу Котеншвейн».

«Прошу вас, немедленно по приезде в Краков русского профессора Осипова, арестовать его и его спутников, а затем в скорейшем времени препроводить их в Вену вместе с их вещами».

«Барон Кнурбергер».

* * *

Генерал Котоншвейн, комендант Кракова, грубый и недалёкий солдат, прочитав эту телеграмму утром следующего дня, только что хотел отдать приказ, как вошедший с докладом дежурный офицер отрапортовал ему о поимке шпиона, снимавшего план укреплений и называющего себя русским профессором Осиповым, из Петербурга.

– Осипов?! – обрадовался комендант. – Его-то нам и нужно. Немедленно опечатать все его вещи, арестовать его спутников и вместе с ним отправить, как можно скорее, под надежным конвоем, в Вену!

– Слушаюсь, генерал.

Офицер вышел и, взяв несколько жандармов, отравился в гостиницу, где остановились наши герои. Утомленный путешествием, Гонтран спал еще крепким сном юности, как жандармы разбудили его и объявили, что он арестован. Напрасно молодой дипломат показывал свой вид, уверяя, что приказ об его аресте – ошибка, напрасно грозил возмездием за оскорбление представителя Франции, – офицер твёрдо заявил ему, что он должен исполнить волю начальства…

Через час Михаил Васильевич, Гонтран и их верный слуга, Василий, уже неслись по направлению к Вене, находясь в запертом вагоне, в обществе пятерых австрийских жандармов.

Незадолго до приезда арестованных в столицу Австро-Венгрии, барон Кнурбергер сидел в своём кабинете и оживлённо разговаривал с господином довольно странной наружности.

То был человек высокого роста, одетый в длиннополый чёрный редингот, наглухо застегнутый спереди. Огромные сапоги на толстых подошвах неуклюже сидели на его тощих ногах. Все изрытое оспою лицо, волосы, несмотря на все усилия, торчавшие вихрами, и длинная козлиная борода делали наружность этого господина не особенно представительной. Но проницательные, живые глаза, глубоко сидевшие в глазницах и зорко выглядывавшие из-под нависших густых бровей, показывали в нём человека с недюжинным умом и железной волею.

Это был Теодор Шарп, доктор астрономии и профессор Венского университета.

Его суровая, аскетическая фигура представляла резкий контраст с поношенной, нахальной наружностью начальника полиции. Ровным, сухим тоном он давал свои объяснения, не обращая никакого внимания на льстивые любезности, расточаемые ему бароном.

Только когда вошедший агент заявил, что арестованные прибыли, и барон пригласил своего собеседника принять участие в обыске их вещей, Теодор Шарп изменил своему бесстрастию: его губы судорожно сжались, лоб нахмурился, обнаруживая усиленную работу мысли, и глаза засверкали загадочным огнем. Лихорадочно вскочив, он последовал за начальником полиции, стуча своими тяжёлыми сапогами.

ГЛАВА VII

Теодор Шарп отказывается от награды. – Допрос Михаила Васильевича. – Обвинение. – Гонтран врывается в кабинет барона Кнурбергера. – Освобождение графа Фламмариона. – Прощание. – Ответ Пализа. – Кто прислал Михаилу Васильевичу телеграмму? – Михаил Васильевич и Теодор Шарп. – Беседа двух ученых. – Русский профессор обнаруживает большую отвагу. – Суд и приговор.

После тщательного обыска всего багажа наших героев, барон Кнурбергер вернулся в свой кабинет, сопровождаемый профессором Шарпом. Лицо начальника сыскной полиции было оживлено выражением нескрываемого удовольствия, и он радостно потирал себе руки. Вид ученого, напротив, по-прежнему был холоден и бесстрастен.

– Ну-с, дорогой профессор, крупных мы с вами зверей затравили сегодня, – проговорил барон, опускаясь в мягкое кресло. – Если повести дело правильно, то меня, наверное, ожидает повышение, а вас орден Франца Иосифа.

– Простите меня, барон, – сухо прорвал его Шарп, – но я не желаю никакой награды.

– Как?! Ведь единственно благодаря вам мы раскрыли замыслы этих славянофилов, посягающих на спокойствие и целость Австро-Венгерской империи! – Искреннее удивление выражалось при этом на лице Кнурбергера.

– Донеся на моего коллегу по профессии Михаила Осипова, я исполнил лишь свой прямой долг пред государством, и признательность правительства – для меня лучшая награда… К тому же, – прибавил профессор, устремляя загадочный взгляд на своего собеседника, – у меня есть своя цель, достигнув которой я буду вполне вознагражден.

– Странно… Впрочем, как знаете… Ну, а теперь приступим к допросу арестантов. – С этими словами начальник полиции позвонил.

На звонок в кабинет вошел уже виденный нами секретарь.

– Велите привести сюда подсудимого Осипова, а сами садитесь записывать его показания, – приказал барон. Секретарь с поклоном вышел и, тотчас-же возвратившись, сел за стол, приготовившись писать. Через минуту за дверью послышалось бряцание жандармских палашей.

Услышав, что ведут арестованного, Шарп невольно опустил голову и побледнел. По скоро он снова выпрямился с прежним ледяным спокойствием; только глаза его, как два раскаленных угля блестевшие из-под нависших бровей, обнаруживали душевную бурю, кипевшую в груди этого по-видимому бесстрастного человека.

Михаил Васильевич вошел под конвоем двух рослых жандармов с саблями наголо. Увидев Шарпа, он испустил крик радостного изумления.

– Вы ли это, дорогой товарищ?! – спросил он, порываясь подойти к Венскому астроному.

– Я самый, господин Осипов, – холодно отвечал последний.

При ледяном тоне, которым были произнесены эти слова, радость Михаила Васильевича сменилась горестным удивлением, и он не без замешательства проговорил:

– Я никак не ожидал встретить вас здесь…

– Я нахожусь здесь, чтобы исполнить свой долг, – был сухой ответ.

– Потрудитесь молчать и отвечать только на мои вопросы, – прорвал барон дальнейший разговор двух ученых, обращаясь к отцу Леночки. – Ваше имя?

– Михаил Осипов.

– Возраст?

– Пятьдесят девять.

– Занятие?

– Член Санкт-Петербургской Академии Наук… Член-корреспондент всех астрономических обществ и учреждений, какие только существуют на земном шаре. О моих трудах и открытиях можете осведомиться у господина Шарпа.

При этих словах зависть исказила лицо доносчика, и он бросил яростный взгляд на своего русского сотоварища.

Барон продолжал допрос:

– Какова цель вашего приезда в пределы Австрии?

– Занятия в Венской обсерватории.

– Гм… – недоверчиво проговорил начальник полиции, устремляя испытующий взгляд на лицо подсудимого. – А что значат эти чертежи и формулы, которыми покрыта ваша записная книжка и другие ваши бумаги?

– Этого я не могу сказать, это моя тайна, но могу вас уверить, что тут нет ничего противозаконного, – все эти формулы и чертежи имеют строго научный характер… Теперь позвольте мне в свою очередь спросить вас, по какому праву схватили меня, русского гражданина, ни в чем неповинного? По какому праву, – горячо продолжал Михаил Васильевич, – меня, как преступника, как злодея, заключили под арест и насильно привезли сюда?

– Ах, полноте притворяться, – нетерпеливо перебил русского ученого начальник полиции. – Запирательство только ухудшит вашу участь… Вас арестовали потому, что вы шпион, захваченный на месте преступления, – что вы опаснейший агитатор, явившийся раздуть пламя бунта среди русин Галиции, – что вы государственный преступник, против которого все улики. Сознайтесь лучше, раскройте ваши планы, – иначе вас ожидает виселица…

При этом страшном обвинении Михаил Васильевич зашатался, как поражённый молнией, и, наверное, упал бы, если бы его не поддержали жандармы.

– Я шпион?.. Я государственный преступник?.. Меня повесить?.. – бессвязно бормотал он, не веря своим ушам.

– О, да это, видно, травленый волк, – обратился барон Кнурбергер к Теодору Шарпу…

В это мгновение страшный шум и возня раздались за дверью. Чей-то голос кричал, прерываясь от гнева:

– Пустите меня, мерзавцы!.. Где этот барон!.. Как вы смеете задерживать гражданина и представителя Французской республики?.. Я хочу видеть вашего начальника…

Дверь широко распахнулась, и на ее пороге показался, весь красный от негодования, граф Фламмарион.

Барон приподнялся со своего кресла.

– Вы хотите видеть начальника полиции? – спросил он. – Это я. Что угодно?

– Что угодно?! – раздраженно закричал Гонтран. – И вы еще спрашиваете?! Вы, который позволил себе беспричинно схватить и насильственно лишить свободы представителя дружественной державы?!.. Это не пройдет вам даром!.. Я поеду к посланнику… поеду к министру иностранных дел, чёрт вас возьми!.. я пожалуюсь самому императору!.. Нате, читайте! – прибавил молодой дипломат, швыряя Кнурбергеру свой вид, выданный французским посольством в Петербурге.

– Гм… посмотрим… – проговорил тот, принимаясь читать брошенный ему документ. – "Граф Гонтран де Фламмарион"…гм… "второй секретарь французского посольства в Петербурге"… – пробегал он бумагу, приходя более и более в замешательство… – "Генерал Шанзи"… да… вид правильный… – Тысячу раз извините, граф, – заискивающим тоном проговорил затем барон, быстро вставая и с глубоким поклоном возвращая молодому человеку его документ. – Здесь, очевидно, вышло недоразумение. Ошибки, сами знаете, всегда возможны… Конечно, вы совершенно свободны… Я глубоко сожалею об этом прискорбном заблуждении и ещё раз приношу вам тысячи извинений.

– Хороша ошибка! – вскричал Гонтран. – Впрочем, мне достаточно ваших извинений. Но вы, конечно, освободите и моего уважаемого спутника?

Начальник полиции отрицательно покачал головой:

– К сожалению, граф, это невозможно, – вежливо, но твердо проговорил барон. – Ваш спутник – опасный политический преступник, агитатор панславизма, шпион, – это совершенно доказано… Вам известно, что ни один международный закон не препятствует принимать меры против подобных злоумышленников.

– Как?! – вне себя от изумления воскликнул Гонтран, смотря попеременно то на барона, то на отца Леночки, с убитым видом стоявшего между своими стражами. – Это не может быть! Это опять недоразумение! Вы шутите, барон?

– К прискорбию, вина г. Осипова вне всяких сомнений, – отвечал начальник сыскной полиции.

– Михаил Васильевич, что же вы не защищаетесь! – обратился молодой человек к профессору, видя, что тот не говорит ни слова.

Старый ученый в ответ лишь тяжело вздохнул:

– Я решительно не понимаю, дорогой граф, что со мной делается… Моя голова в каком-то тумане… Я преступник?! Я, никогда и не думавший вмешиваться в политику?!.. Господи, Боже мой!.. Помогите мне ради всего святого выпутаться из этих сетей!.. – и старик не смог удержаться от слез.

Но напрасно Гонтран расточал всё своё красноречие; доказывал, просил, настаивал, убеждал, грозил, – барон Кнурбергер оставался непреклонен. Сам глубоко убеждённый в виновности старого профессора, он отвечал отказом на все просьбы и требования графа освободить его спутника.

– И не беспокойтесь лучше, граф, – твердо говорил он. – Освободить г-на Осипова – это выше моей власти. Только суд имеет на это право. Суд разберётся, в чем дело: если обвиняемый, как он утверждает, окажется невиновным, его отпустят без всякого вреда… Но я сомневаюсь в невинности г. Осипова.

Жених Леночки хотел продолжать свои настояния, но сам Михаил Васильевич удержал его.

– Друг мой, – дрожащим от слез голосом проговорил старик, крепко обнимая Гонтрана, – оставьте бесполезные старания. Дождемся суда, который не замедлит выяснить правду… Клянусь вам, что я невиновен. Поезжайте лучше к Леночке и успокойте бедняжку в моем отсутствии… Чтобы ни случилось, поручаю вам охранять и защищать ее… Будьте ей верным другом, товарищем и покровителем… – тут старый ученый не выдержал и зарыдал, как ребёнок.

Растроганный граф поклялся посвятить всю свою жизнь Елене Михайловне. Успокоив этим Михаила Васильевича и горячо обняв его, он сухо раскланялся с начальником полиции и вышел, чтобы немедленно обратиться за содействием русского посланника при австрийском дворе.

После ухода молодого дипломата ласковая улыбка, бывшая на лице барона Кнурбергера в присутствии Гонтрана, быстро сбежала, уступив место нескрываемому злобному выражению.

– Дерзкий мальчишка, если не сам ты, то твой приятель жестоко поплатится! – пробормотал он, стиснув зубы. Затем, обратившись к Михаилу Васильевичу, он грубо крикнул:

– Перестаньте играть комедию! Еще раз говорю вам: признавайтесь, или будет худо!

– А я вам опять говорю, что мне не в чем сознаваться, – с достоинством отвечал старый ученый.

– Как угодно, – пожал плечами начальник полиции. – Попробуйте хоть вы, дорогой Шарп, наедине убедить старого безумца, чтобы он полным признанием спас себе жизнь.

С этими словами Кнурбергер дал знак секретарю и жандармам, которые поспешно оставили комнату. За ними вышел и сам барон, но через несколько секунд вернулся, держа в руке какую-то бумагу.

– Вот видите, – обратился он к Михаилу Васильевичу, – как лживы все ваши показания; недавно я послал справиться в обсерваторию, у профессора Пализа, приглашал ли он вас в Вену, и профессор только что прислал мне отрицательный ответ. Перестаньте же, говорю вам, играть комедию, – нас всё равно не проведете!..

Сказав это, начальник полиции снова вышел из кабинета, оставив двух ученых с глазу на глаз.

Оставшись одни, оба астронома сначала хранили молчание, измеряя друг друга взглядами и стараясь каждый угадать мысли другого. Михаил Васильевич заговорил первый.

– Ах, любезный Шарп, – вскричал он с нескрываемою горечью, – никогда я не мог предположить, чтобы вы могли поверить в мою виновность, вы знающий меня столько лет!

– Поверьте, дорогой Михаил Васильевич, – отвечал Шарп, стараясь придать своему голосу участливое выражение, – что я с глубочайшим прискорбием вижу вас в таком положении… Но что же мне делать? Долг прежде всего. Правительство назначило меня экспертом при осмотре ваших вещей, и я должен был повиноваться… Со своей стороны, как товарищ и друг, искренне советую вам откровенно признаться во всем и тем облегчить вашу участь.

– Но в чем же мне признаваться? – с отчаянием воскликнул старый ученый. – Ведь вы знаете, что я посвятил всю свою жизнь занятию астрономией и решению трудной задачи путешествия по неведомым мирам безграничных пространств небесных. Других интересов, других стремлений, других замыслов у меня не было и нет… Все эти чертежи и формулы, которыми исписаны захваченные у меня бумаги, – вы сами знаете – суть обыкновенные астрономические и химические формулы, обыкновенные технические чертежи…

– Тем лучше, дорогой друг мой – поспешно перебил его Шарп, – вам стоит только подробно объяснить их значение, – и выдвинутое против вас обвинение падет само собою.

С этими словами доносчик вперил в лицо своей жертвы взгляд, выражавший нетерпение, и затем продолжал, видя, что Михаил Васильевич ничего не отвечает.

– Отчего, например, вам не открыть способ приготовления этого "еленита" и его назначение. Присутствие между вашими вещами некоторого количества этого страшного пороха составляет одну из веских улик против вас.

– Но ведь эта формула записана в моей книжке! – отвечал старый ученый.

– Найденная там формула неполна… Я достаточно знаю химию, чтобы видеть, что в ней не обозначено одно из главных действующих веществ.

– Зачем-же она вам?

– Она нужна, чтобы спасти вашу жизнь! – громовым голосом закричал Шарп, теряя обычный вид бесстрастия и сбрасывая личину дружбы.

– А если я откажусь?

– Тогда вам не избежать виселицы!

Михаил Васильевич взглянул на своего собеседника: весь вид последнего изображал нетерпеливое ожидание, глава блистали странным огнем, все черты лица перекосились от зависти… И вдруг словно завеса спала с ослеплённых глаз русского астронома: он понял все, – и загадочную телеграмму, и свой неожиданный арест, и причину настойчивости Шарпа.

– Негодяй! – в порыве внезапного гнева закричал старый профессор, – это ты всему виною? Ты фальшивой телеграммой от имени Пализа заманил меня в Австрию! Ты донес на меня, чтобы при помощи полиции овладеть моими секретами, которые и прежде напрасно старался украсть! Ты хочешь предвосхитить мою идею, чтобы самому выполнить ее!

С этими словами Михаил Васильевич одною рукой схватился за козлиную бороду своего собеседника, а другою сжал его горло и стал душить… Прибежавшим на шум жандармам едва удалось освободить полузадушенного Шарпа. Отца Леночки связали и поспешили отправить в тюрьму.

Тем временем граф Фламмарион успел побывать в русском посольстве. К сожалению, сам посланник был в отпуске, и его замещал первый секретарь. Внимательно выслушав обстоятельства дела, он заявил огорченному Гонтрану, что о немедленном освобождении профессора Осипова нечего и думать, так как международное право позволяет правительствам преследовать даже и иностранных подданных, если только они совершили преступление на территории чужого государства,

– Все что я могу сделать для г. Осипова, – сказал, в заключение секретарь, – это добиваться, чтобы ему было оказано правосудие, чтобы его дело было разобрано судом скорым и беспристрастным…

Но если суд, учиненный над несчастным профессором, отличался первым качеством, то ему далеко недоставало второго: ослеплённые ненавистью к России, судьи признали Михаила Васильевича виновным в шпионстве, попытке снять планы Краковской крепости и панславистской агитации, и приговорили его, на основании военных законов, к смертной казни через повешение. По настоянию русского посольства, этот суровый приговор был смягчён императором, а смертная казнь заменена пожизненным заключением в каземате крепости Петервардейна.

Верного слугу профессора, Василия, признали невиновным и приговорили лишь к немедленной высылке из австрийских пределов.

Поражённому горем Гонтрану не оставалось ничего другого, как вместе с Василием поспешно отправиться в Петербург и приготовить Леночку к страшному известию, прежде чем она сама внезапно узнает его из газет.