Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА XXII

Последняя ночь на земле. – Думы старого ученого. – Любовь к науке и любовь к дочери. – Решение Михаила Васильевича. – Неурочное посещение. – Разговор Вячеслава Сломки с профессором. – Зачем хотел старый ученый взять с собою Фаренгейта. – Опасения Леночки. – Приход Гонтрана и Фаренгейта.

Долго не спал в эту ночь Михаил Васильевич. Сильное волнение охватывало душу старого ученого при мысли о том, что наконец приближается решительный момент игры, ставкой в которой было познание неведомых небесных миров. Вся жизнь его была посвящена этой гигантской задаче, и вот теперь остается сделать последний шаг к ее разрешению! Нужно быть каменным, нужно никогда не видать чудной картины необъятного небосклона, усеянного мириадами звезд, чтобы не понять волнения отца Леночки.

Временами, однако его страстное стремление открыть истину вступало в борьбу с не менее сильным чувством родительской любви. Тогда Михаил Васильевич поднимал голову, и его взгляд, покинув листы бумаги, испещрённые математическими формулами, переносился на Елену.

Молодая девушка, устроившись на походной постели, спокойно спала с улыбкой на губах: без сомнения, она видела во сне любимого человека, и это видение вызывало радостное выражение на ее лице.

– Бедное дитя! – озабоченно шептал старый учёный, смотря на спящую, – имею ли я право рисковать ее жизнью в столь опасном предприятии?

Опустив голову, старик снова задумался: с одной стороны, его тревожила мысль о судьбе дочери во время неизвестного путешествия, с другой – он беспокоился о том, что будет с Леночкой, если ее оставить на земле одну, без руководителя и защитника. Правда, с Гонтраном она была бы в безопасности. Но Михаил Васильевич ни за что бы не решился расстаться с молодым человеком, помощь которого была так нужна во время экспедиции. Он мог бы, конечно, взять своим спутником одного Сломку. Но, хотя прежняя антипатия профессора к молодому инженеру и прошла, заменившись чувством, близким к дружбе, – однако до полного доверия было еще далеко. Михаил Васильевич был твердо убежден, – как он не раз и повторял это приятелю графа, – что истинный талант всегда скромен, и привычка инженера занимать место Гонтрана казалась ему гордым самохвальством.

После долгого раздумья старый ученый пришел к следующему выводу: так как он не может вполне довериться Сломке, то ему непременно следует взять спутником и Гонтрана; а так как Елена не могла расстаться с графом, то нужно взять в путешествие и ее. Порешив таким образом, Михаил Васильевич снова погрузился в свои вычисления и не заметил среди них, как прошла ночь.

Первые лучи восходящего солнца уже осветили вершину Котопахи, когда профессор потушил лампу и намеревался подкрепить свои силы сном. Вдруг у входа в палатку ему послышался чей-то шепот. Михаил Васильевич встал и приподнял полог, закрывавший вход. Перед ним стоял Вячеслав Сломка.

– Вы! – прошептал изумленно старый ученый. – Что случилось? Почему вы встали так рано?

– Тсс!.. Тише! – отвечал инженер. – Не нужно, чтобы другие нас слышали.

С этими словами приятель графа указал на палатку, где спал Джонатан Фаренгейт.

– В чем же дело? – спросил Михаил Васильевич, заинтересованный таинственным видом молодого человека.

– Войдемте в палатку, – произнес вместо ответа Сломка, – Там я вам объясню, что меня привело сюда так рано.

Осипов сел на свою постель, а Сломка завладел, вместо стула, чемоданом и, наклонившись к своему собеседнику, сказал:

– Вы серьёзно, Михаил Васильевич, рассчитываете взять с собою этого Фаренгейта?

При этом вопросе старый ученый не мог скрыть своего удивления.

– Что же вы хотите с ним делать? – спросил он. – Надеюсь, вы не намерены бросить этого несчастного на вершине Котопахи?

– Он может присоединиться к другим…

– Теперь уже слишком поздно… Подумайте, что извержение наступит сегодня в шесть часов десять минут, и все, что в этот момент будет находиться вокруг вулкана на расстоянии нескольких миль, подвергнется верной гибели.

– Эх! – нетерпеливо сказал инженер, – если бы даже этот янки превратился в кусок жареного мяса, горе было бы невелико… Не думаете ли вы, что Соединённые Штаты будут носить траур по этому своему гражданину?.. У вас, профессор, слишком короткая память, если вы забыли грубый ответ Фаренгейта в Ницце. А между тем, не явись гениальная мысль у Гонтрана заменить орудие вулканом, ваши планы все разлетелись бы в прах… И этому-то человеку, который помог мерзавцу Шарпу украсть вашу идею, – вы предлагаете место в своем снаряде?!.

Михаил Васильевич улыбнулся и, положив руку на плечо своего собеседника, отвечал:

– Не беспокойтесь, друг мой. Разве вы не понимаете, что я беру с собой американца из мести Шарпу?.. Сам лично я презираю и ненавижу этого негодяя, но попадись он мне в руки, – я бы ему простил… А Фаренгейт… о, Фаренгейт не таков!.. Он будет мстить врагу вечно, преследуя его до самых отдаленных пустынь Луны, и это будет справедливым возмездием Шарпу за его двойное вероломство.

– Без сомнения, с этой точки зрения вы правы, профессор, – пробормотал неугомонный Сломка, – но также справедливо и то, что вмешательство американца перевернёт вверх дном все ваши планы, столь хорошо задуманные. Одним человеком больше! – это легко только сказать.

– О, если вас беспокоит только это, то ваши опасения напрасны. Не забывайте, что наши каюты снабжены воздухом, водой и припасами в более, чем достаточном количестве.

– Гм!.. У этих янки, профессор, всегда ужаснейший аппетит, а лично у Фаренгейта желудок смело может считаться за двоих. Кроме того, его легкие могут в один чае поглотить по крайней мере кубический метр воздуха…

– Довольно! – перебил инженера старый учёный, – Наши запасы позволяют нам поделиться всем с американцем.

Сломка с видом сожаления пожал плечами.

– Ладно, пусть расходуется воздух и припасы, – проворчал он. – Но вопрос о тяжести… Вы, конечно, видите, дорогой Михаил Васильевич, почтенные размеры Фаренгейта: он весит не меньшей мере восемьдесят кило… А ведь в предприятии, подобном вашему, вес должен быть строго рассчитан, не правда ли?

Старый ученый слегка улыбнулся.

– О, если бы вы знали, как мало значат для нас какие-нибудь сто килограммов! – ответил он. – Я удивляюсь, что вас так беспокоит отъезд Фаренгейта вместе с нами.

– Эх, не отъезд, профессор, не отъезд! – вскричал Сломка, – а приезд!.. Вдруг вмешательство этого янки помешает нам достигнут Луны!..

Взрыв звонкого хохота, раздавшийся сзади, прервал ламентации молодого инженера и заставил его обернуться. Уже несколько времени тому назад проснувшаяся, молодая девушка сидела на постели, опершись на локоть, и забавлялась упорством Сломки.

– Ах, м-р Вячеслав, – со смехом произнесла она. – Как же вы боитесь не попасть на прекрасную Луну!

– Конечно, m-lle Елена, – сконфуженно отвечал приятель Гонтрана, – я признаюсь, что было бы большим несчастьем предпринять такое опасное путешествие и не достигнуть цели.

Молодая девушка с улыбкой взглянула на него.

– Вот и видно, что вы не обладаете знаниями вашего друга Гонтрана: тот ни в чем не сомневается, – проговорила насмешница.

Затем Леночка прибавила, обращаясь к отцу:

– А скажи пожалуйста, папочка, почему мы отправляемся сегодня, если полнолуние будет только через четыре дня?

– Потому, дочка, что эти четыре дня нам потребуются на перелет до Луны, – отвечал старый профессор.

– А ты уверен, папа, что извержение последует как раз в назначенное время и будет достаточно сильно, чтобы бросить наш вагон-гранату на Луну?

При этом вопросе Михаил Васильевич беспокойно взглянул на дочь.

– Ты боишься, Леночка? – спросил он.

– Я? Чего же?.. Нет, с тобой и Гонтраном я готова на все… Я охотно разделю с вами и жизнь и смерть.

Старик взял девушку за руки.

– Дорогое дитя мое! – нежно прошептал он.

– Только, – прибавила Елена, – как и все женщины, я любопытна, и мне хотелось бы знать заранее, что нас ожидает, чтобы не принять самых естественных явлений за опасность.

– О, в таком случае успокойся!.. Когда наступит назначенный момент, вулкан, послушный моей воле, пробудится от долгого сна. По знаку моей руки, откроется свободный путь огненной лаве и подземным газам; до тех пор заключённые, они с ужасающею быстротой вырвутся из своей темницы и унесут нас в пространство со скоростью более двенадцати километров в первую секунду.

Лоб девушки слегка наморщился.

– Значит тогда, – прошептала она, – мы подвергнемся страшному жару… Он не задушит, не испепелит нас?

Старый ученый улыбнулся.

– Этого не может быть, – успокоил он дочь, – напор газов будет так силен, что через секунду, даже меньше, мы будем уже вне кратера; притом же мы не подвергнемся жару и потому, что наш вагон расположен на двух ящиках, содержащих сжатый воздух и плотно закрывающих жерло.

– Эти ящики полетят с нами в пространство?

– Нет. Исполнив свою роль амортизатора, сжатый воздух вылетит из них под давлением подземных газов, а стенки будут выброшены из жерла, но на близкое расстояние.

– Какой ужасный шум мы, вероятно, услышим, папочка!

– Ну, едва-ли! – вмешался в разговор Сломка, – вернее мы ничего не услышим.

– Как же так? Вы открыли какое-нибудь средство? – недоумевающе спросила Леночка.

– Нет, – отвечал ее отец, – да и зачем это средство? Вспомни-ка, сколько метров пробегает звук в секунду?

– Триста, если не ошибаюсь.

– Ну, вот!.. А мы полетим со скоростью более одиннадцати тысяч метров в секунду, следовательно…

– Ах, да… понимаю… Звук не догонит нас? – Понятно.

Настало молчание, длившееся несколько минут. Вдруг девушка вскрикнула:

– Папочка, а где мы будем спать в вагоне? Я не заметила никакого следа кроватей… И как мы поделим наши апартаменты?

– Как?.. Конечно, нельзя отвести каждому из нас по спальне. Гонтран, г-н Сломка и Фаренгейт будут спать в нижней зале или на диванах, или на гамаках. Сам я буду подвешивать свой гамак в кухне, а для тебя будет в течении полусуток предоставлена лаборатория.

Разговаривая таким образом, отец и дочь услышали у входа в палатку шум шагов, а затем голос Гонтрана, спрашивавший, можно ли войти.

– Войдите, войдите, граф, – закричал Михаил Васильевич. – Елена уже давно встала.

– И давно ждет вас, – прибавила, улыбаясь, девушка. Полог палатки приподнялся, и Гонтран показался у входа. За ним виднелась чопорная фигура Фаренгейта.

– Мисс, – сказал американец, – надеюсь, вы хорошо провели эту ночь?

– О, превосходно, м-р Фаренгейт, – отвечала Леночка. – Благодарю вас, что вы с графом поспешили проведать нас; но, как видите, г-н Сломка уже опередил вас.

– Ну, полноте, Елена Михайловна, – вмешался инженер, увидев печальную мину своего друга. – Простите на этот раз Гонтрана, что он опоздал…

ГЛАВА XXIII

Последний день на земле. – Близость извержения. – Спуск на дно кратера. – Ловкость молодого инженера. – В вагоне. – Джонатан Фаренгейт доволен. – Последние приготовления. – Искусственный воздух. – Обед в гранате. – Извержение!

Томительно и медленно тянулся для наших героев последний день пребывания их на земном шаре. Утром покончили с уборкой всех остававшихся вещей, и Михаил Васильевич остался без своих книг и инструментов, как тело без души.

Старый ученый всё-таки не утерпел, – спрятал карандаш и бумагу и, усевшись у подножия скалы, убивал время за вычислениями. Он в последний раз проверял решение своей гигантской задачи, чтобы убедиться, нет ли в нем какой-нибудь случайной ошибки.

Гонтран разлегся на земле в приятном far niente[6]6
  Far niente (ит.) – ничего не делать, бездельничать


[Закрыть] и время от времени зевал, чуть не сворачивая себе челюсти. Порою его грудь вздымалась от глубокого вздоха: ех-дипломат вспоминал о Париже, шумном и живом Париже, с его суетою. Воображение молодого человека рисовало ему Итальянский бульвар, кишащий прохожими, Булонский лес с его амазонками, Елисейские поля, переполненные нарядной, веселой публикой…

Сломка, хладнокровный Сломка, в противоположность своему другу, находился в величайшем возбуждении. Чтобы унять биение сердца, он принялся за минералогию и с ожесточением колотил стальным молотком твердые базальтовые породы. Но уже по одному звуку стали было понятно, что у молодого инженера на душе вовсе не минералогические изыскания. Он думал о том, что прежде считал неисполнимой химерой и чистым безумием. Теперь, когда все препятствия одно за другим были устранены, приятель Гонтрана иначе смотрел на предприятие Михаила Васильевича, и сердце его невольно трепетало при мысли о предстоящем необыкновенном путешествии. Время от времени Сломка бросал молоток и вынимал из кармана свой хронометр, чтобы узнать, сколько еще часов остается ему дробить камни.

Что касается Фаренгейта, то американец быстро мерил взад и вперёд проход, окружавший жерло, напоминая белого медведя в клетке зоологического сада. Шагая, он судорожно сжимал кулаки и произносил сквозь зубы глухие проклятия: мстительный янки думал о Шарпе и изобретал планы отмщения. И не за то Фаренгейт хотел мстить Венскому астроному, что тот был причиной смерти около сорока соотечественников американца, не за то даже, что Шарп украл почти два миллиона долларов у самого Фаренгейта, а за то, что он осмелился играть гражданином свободной Америки. Янки смотрел на проделку Шарпа, как на попытку обесчестить всю великую американскую республику. Чтобы наказать дерзкого за это посягательство, Фаренгейт готов был спуститься в бездны океана так же охотно, как теперь хотел подняться на небеса…

Так убивали время наши герои, пока не пробило двенадцать часов; это был обычный час завтрака. Быстро окончив последний, маленькое общество приготовилось спуститься на дно кратера, чтобы сесть в вагон-гранату.

Чем далее шло время, тем близость извержения становилась все очевиднее. В глубине вулкана раздавался глухой шум, подобный отдаленным раскатам грома…. Серая почва слегка колебалась. Покрывавшие главную вершину снега быстро таяли и мутными ручьями стекали в долину. В природе царила тишина, но тишина ужасная – предвестница бури.

Прижавшись к отцу, Леночка испуганно смотрела на пропасть, черневшую под ее ногами.

Вал, с полутора тысячью метров каната, был оставлен у отверстия трубы. Михаил Васильевич и его спутники подошли к нему.

– Ну-с, – заговорил Гонтран, – кто же спускается первым?

Нельзя сказать, чтобы молодой человек не был взволнован в эту торжественную минуту; но, заметив бледное лицо своей невесты, он хотел, придав себе спокойный и весёлый вид, поднять немного упавший дух девушки.

Джонатан Фаренгейт сделал шаг вперёд.

– Если вы позволите, я готов, – заявил он. Ех-дипломат живо положил руку на плечо янки.

– Нет, нет… – сказал он.

– Сначала нужно кого-нибудь из своих. Вы ведь не знаете, как отпереть дверь вагона? – добавил он, увидев вопросительный взгляд американца.

– А! – согласился Фаренгейт, – Это правда!

– Да спускайся сначала ты сам! – произнес Сломка.

Не обращая внимания на боязливое движение Елены, граф сел в корзину, привязанную к веревке, и твёрдым голосом крикнул:

– Ну, с Богом!

Вал начал вращаться, и скоро молодой человек исчез в темной бездне. Наклонившись над отверстием, старый ученый прислушивался, стараясь уловить какой-нибудь звук. Но в пропасти царила мёртвая тишина, и лишь однообразное скрипение ворота нарушало молчание. Так прошло около четверти часа. Затем электрический звонок возвестил, что Гонтран добрался до дна. Веревку подняли. Михаил Васильевич спустился вторым; вслед за ним – Елена. Сломка и Фаренгейт остались последними.

– Что же нам теперь делать? – недоумевающе спросил американец.

– То-есть как? Я вас не понимаю.

– Каким образом, хочу я сказать, спустится последний из нас? Ведь нужно избавить отверстие от вала, который его загораживает.

Молодой инженер пожал плечами.

– Не беспокойтесь, – произнес он. – Теперь спускайтесь вы, а остальное я беру на себя.

Лишь только раздался условленный сигнал, посланный американцем из пропасти, Сломка начал убирать все, что могло помешать полету ядра. После получасовой успешной работы ему удалось снять подвесной мост и ворот. Затем молодой инженер обвязался широким поясом, подобно тому как это делают пожарные; к поясу он прикрепил механизм, состоявший из двух блоков: вокруг одного был обмотан канат, при помощи второго снижалась скорость разматывания. Когда всё было готово, Сломка взял в одну руку лампу, другой схватился за канат и начал быстро спускаться в пропасть. Через две минуты он был уже на дне кратера, к величайшему изумлению прочих путешественников.

– Господин Сломка! – воскликнула Елена. – Вы просто волшебник! – Как сумели вы спуститься с такой скоростью?

– Очень просто, m-lle, – любезно отвечал инженер, показывая девушке свой нехитрый прибор.

Все общество вошло в вагон, пока еще погруженный во мрак. Гонтран нажал кнопку, и четыре электрических лампы ярко осветили внутренность салона.

При виде помещения, так комфортабельно обставленного, широкое лицо Фаренгейта быстро прояснилось.

– В добрый час! – проговорил он и немедленно принялся за подробный осмотр. Опытною рукой он попробовал упругость диванных пружин, пощупал ковер и обои, наконец отцепил от стены гамак и сел на него с видом полнейшего довольства.

– Недурно, недурно! – проговорил он с улыбкою. Затем, обратившись к старому ученому, который бесстрастно смотрел на его проделки, Фаренгейт прибавил: – Браво, дорогой профессор! Хвала вам и честь! Ваш вагон устроен прекрасно, и если прочность его соответствует отделке, то мы совершим в нем приятное путешествие.

– Очень рад, мистер Фаренгейт, – ответил Михаил Васильевич. – Но вы еще не все видели.

С этими словами старый учёный открыл отделение, где помещались бочки с водой, консервы, провизия, вино и масса других запасов. Затем, поднявшись вверх по подъемной лестнице, профессор показал американцу запасы сгущенного кислорода, блестящую батарею кухонной посуды и склянки лаборатории.

Фаренгейт был на верху восторга.

– Ей-Богу, это просто чудо! – воскликнул он. – В Америке вы были бы миллионером через полгода, – прибавил янки, пожимая руку Гонтрана.

Физиономия графа выражала полнейшее согласие, хотя в душе Гонтран сильно сомневался в правдивости слов американца.

"Лишь бы только нам не изжариться живьем при отлете и не разбиться вдребезги во время путешествия!" – думал он. Но, взглянув на бесстрастное лицо профессора, на спокойствие Сломки и покорность Елены, молодой ех-дипломат мигом успокоился…

Наступило томительное молчание. Минуты казались бесконечными. Наконец инженер взглянул на свой хронометр. Было три часа.

– Пора, пожалуй, делать окончательные приготовления к отъезду, профессор? – обратился он к старому ученому.

– Уже?! – одновременно сорвалось у всех.

Елена и Гонтран слегка побледнели.

– А как вы думаете, граф? – обратился к молодому человеку Михаил Васильевич.

– Пожалуй, по мне и пора, – отвечал Гонтран, стараясь казаться твердым.

Немедленно Сломка герметически закрыл, при помощи гаек, дверь снаряда, затем пустил в ход автоматический распределитель искусственного воздуха.

Кроме его и профессора, все другие путешественники с беспокойством посматривали друг на друга, тщательно наблюдая за дыхательными движениями своих легких.

"Лишь бы только не задохнуться!" – думал каждый.

Гонтран вынул свои часы. Но проходили секунды, бежали минуты, а никакого признака удушья не наблюдалось. Всем дышалось превосходно.

– Ура, профессор Осипов! – воскликнул Фаренгейт, с энтузиазмом подбрасывая вверх свою дорожную шляпу.

Елена, оправившись от страха, принялась распоряжаться в вагоне, словно у себя в Петербургской квартире. Поставив посреди салона обеденный стол, она накрыла его белой скатертью и расставила приборы.

– Как! Уже обед?! – воскликнул Гонтран. – Но ведь только пять часов!

– Мне думается, что лучше пообедать до отъезда, – отвечала девушка. – Как ты думаешь, папа?

– Конечно, конечно, дитя мое, – одобрил старый учёный. Джонатан Фаренгейт уже уселся и успел повязать себе на шею салфетку. – Ну, сделаем честь этому земному обеду, может быть, последнему в нашей жизни, – проговорил он, стукая по столу ручкой ножа.

– Как знать, весьма возможно, что сегодня мы будем ужинать у Плутона! – добавил Сломка.

Эти слова приятеля заставили Гонтрана сильно вздрогнуть.

– Не каркай пожалуйста, – обратился он к инженеру. Однако не прошло и пяти минут, как, благодаря прекрасному бургундскому, молодой дипломат оставил все свои страхи на дне стакана и принялся воздавать должное кулинарному искусству своей невесты.

Завязался оживленный разговор. Компания весело пировала, забыв о предстоящем страшном моменте. Воодушевлённый вином, Вячеслав Сломка только что наполнил бокал шампанским и собирался провозгласить тост за Михаила Васильевича, как вдруг вагон вздрогнул всем основанием. Земля заволновалась. Глухой треск послышался со стороны обсидиановой массы.

Все пассажиры вагона смолкли и беспокойно взглянули друг на друга.

Старый ученый первый оправился и быстро поднялся со своего места.

– Извержение! – воскликнул он.

– Извержение! – весело повторил за ним Сломка. – Добро пожаловать! И, осушив залпом стакан, молодой инженер добавил взволнованным голосом: – Господа, я пью за уважаемого Михаила Васильевича и Котопахи, за две силы, одну разумную, другую грубую, благодаря которым мы отправляемся и загадочную область неведомых миров!

Все последовали его примеру, затем взглянули на часы: было без четверти шесть.

– Началось! – прошептал Гонтран.

– Нет, это, верно, лишь приближение землетрясения, – равнодушно заметил его друг.

– А что, профессор, если мы отправимся раньше назначенного вами времени? – спросил американец.

– Очень возможно.

– Что же в таком случае делать?

– Да ничего. Нельзя бороться с слепыми силами природы, особенно с вулканическими. Ускорить извержение еще, пожалуй, можно, и я принял для этого меры, на случай, если бы оно замедлилось. Но удержать взрыв подземного огня – вне сил человека.

Слова Михаила Васильевича были встречены глубоким молчанием. Каждый углубился в собственные мысли, ожидая роковой минуты, которая должна была или уничтожить смельчаков, или привести в исполнение отважный проект старого учёного.

Гром извержения и подземная пальба с каждой секундой все усиливались. Вагон качался, словно утлая лодка на морских волнах. При каждом ударе наши путники ожидали, что вот – вот огненная лава и сжатые газы найдут себе проход и выбросят вагон в пространство, или вдребезги разобьют его.

Однако обед окончился без препятствий….