Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Охотно, – хотя устройство его понять тебе будет несколько труднее… Мой двигатель прежде всего, состоит из паровика высокого давления, для большой прочности имеющего форму змеевика, и содержащего лишь пятьсот граммов воды.

Благодаря сильному жару, развиваемому сжиганием жидких углеводородов в особой лампе, эти пятьсот граммов превращаются в пар при пятидесяти атмосферах давления; пар давит на легкий поршень, а последний в свою очередь приводит в движение оба винта, так как трубка, в которой ходит поршень, соединена с рукояткой оси каждого винта.

А – двигательные винты. В – паровой двигатель. C – паровик. D – пол платформы. L – штурвал. М – лестница для спуска в К – нижнее помещение для аэронавтов, d – помещение для воды, e – помещение для топлива.

– Уф! какая фраза! – воскликнул с комическим ужасом Гонтран.

– Что делать, друг мой, наука не вяжется с риторикой… По продолжаю: проделав работу в цилиндрах, пар переходит в холодильник, здесь сгущается в воду, вода особой помпой переводится опять в паровик, здесь опять превращается в пар и т. д. и т. д.

– Таким образом происходит постоянный круговорот, при котором не теряется ни одной частицы пара, ни одной калории теплоты, – все утилизируется, всё идет на полезную работу… Понятно тебе?

– Не совсем… Но вот что я понимаю – твой двигатель со всеми приспособлениями должен весить порядочно таки.

– Мой змей может нести груз в семьсот килограммов! – торжествующим тоном вскричал молодой изобретатель, – за один раз он будет перелетать пространство в тысячу километров!.. Что ты на это скажешь?

– Ничего, решительно ничего, – проговорил Гонтран, уничтоженный этими доводами. – Ах Вячеслав, ты положительно гений! – прибавил жених Леночки, сжимал приятеля в своих объятиях.

– Какие нежности! – пробормотал тот. – Ты и не подумал-бы говорить мне таких комплиментов, если бы мой змей не должен был вызвать улыбки на устах m-lle Елены.

– Да, друг мой, – продолжал Гонтран, – я буду обязан тебе своим счастьем.

– Скажите? – воскликнул Сломка, – ну, видали ли когда-нибудь человека свободного, который бы с таким упрямством лезет в петлю?! Послушай, Гонтран – смотри, чур не жаловаться на меня, что я не предупредил тебя, когда ты раскаешься в своем опрометчивом шаге вскоре же после медового месяца… Откровенно говорю тебе, из чувства дружбы, я никогда не сделал бы того, что сделал теперь, если бы дело не касалось освобождения такого ученого, как г. Осипов.

Граф Фламмарион, зная слабость своего приятеля, ничего не возражал ему и лишь молча пожал плечами.

– Кстати о старом профессоре, – заметил он, – его бы надобно предупредить о нашем замысле.

– Это уже сделано, – отрывисто отвечал Сломка.

– Как! Михаил Васильевич уже предупрежден! Кто-же сделал это?

– Я, – лаконично проговорил инженер, вынимая часы. – Два часа! – пробормотал он. – Ну, Гонтран, мне пора на завод, чтобы посмотреть, что делается с моим двигателем. Не хочешь ли ты еще о чем-нибудь спросить меня?

– Один только вопрос.

– Говори.

– Когда полетит твоя птица?

Г-н Сломка начал вслух соображать:

– Аэроплан будет готов 20 июля… До конца этого месяца время займут пробы… дня три нужно на окончательные сборы – запастись провизией, тем, другим, третьим… Итак мы отправимся 4 августа, – заявил он графу.

– Через шесть недель? – вскричал Гонтран.

– Да, через шесть недель, а пятого числа утром будем, вероятно, в Петервардейне.

– Если только раньше не сломаем себе шеи, – заметил молодой дипломат.

– Совершенно верно, – хладнокровным тоном ответил Сломка. – Впрочем это всё лучше, чем женитьба, – прибавил он.

Г-н Сломка, как выше сказано, не любил прекрасного пола.

ГЛАВА X

Крепость Петервардейн. – Прибытие узника. – Тюремщик. – Новая квартира Михаила Васильевича. – В больнице. – Пленный орел. – Старый профессор превращается в славянофила. – Радостное известие. – Вкусная бумага. – Тайна умирающего. – Смерть Джуро Беговича. – День избавления. – Отец и дочь. – «Дракон! дракон!» – Голос Гонтрана. – Поднятие на воздух. – Странные шарики. – Взрыв. – «Вперед!».

На берегу многоводного Дуная, невдалеке от того места, где в него впадает светлая Тейса, орошающая своими водами равнины Венгрии, – одиноко возвышается мрачная крепость. Построенная еще в те времена, когда янычары первых султанов свободно разгуливали с огнем и мечем по всей пограничной полосе Австрийской империи, она до сих пор сохранила угрюмый вид, свойственный древним замкам. Грозно поднимаются ее зубчатые стены с бойницами, хмуро смотрятся ее темные башни в водах Дуная… Такой вид имеет Петервардейнская цитадель, место заключения несчастного Михаила Васильевича. Невольный ужас охватил старого ученого, когда за ним захлопнулась тяжелая дверь тюрьмы, – ему показалось, что он живым зарыт в могилу… Потрясенный всем пережитым, измученный допросами, изнурённый тяжёлою дорогой – старик не выдержал: оставшись один в своем номере, он бросился на грубую постель и отчаянно зарыдал…

Долго плач несчастного оглашал мрачные своды каземата, наконец усталость взяла своё, и благодетельный сон смежил утомлённые глаза узника.

Скрип отпираемой двери лишь на следующее утро разбудил отца Леночки. В камеру вошел тюремный сторож, отставной солдат, родом серб. При взгляде на заключённого, в его суровых глазах показался проблеск сострадания.

– Русский? – спросил он Михаила Васильевича.

– Да. При этом ответе усатое лицо инвалида прояснилось еще более.

– Не горюйте! – сказал он, крепко пожимая руку профессора, что делать? Горем делу не поможешь… Со своей стороны, рад служить вам, чем могу, как брат по крови.

С этими словами сторож вышел. Его грубая ласка, – первая, какую увидел старый ученый со времени своего ареста, – немого ободрила Михаила Васильевича. Поднявшись с жесткого ложа, он стал осматривать своё новое жилище.

Это была маленькая комнатка с каменными сводами и каменным же полом. Белый стол, сломанный стул и грубая кровать составляли всю ее меблировку. Высоко над полом, в стене, было проделано узкое окно с прочной железной решеткой. Сквозь решетку виднелся клочок синего неба…

В четырех стенах этой каморки и потекла для узника монотонная, одинокая жизнь. Дни тянулись за днями, один был повторением другого… Ни одной книги, ни одного клочка бумаги… Единственным занятием для старого ученого было, – взобравшись на стол, смотреть в окно на шумные волны Дуная и на голубое небо; единственным развлечением – разговор со сторожем, старавшимся разогнать скуку узника рассказами о войне 48 года, когда старый служака сражался с мятежным венгерцем под знаменами Елачича.

Однако, несмотря на все заботы инвалида, заключённый с каждым днем хирел все более и более. Все чаще и чаще посещали его безотрадные думы о смерти, о судьбе несчастной дочери, о несбывшихся планах завоевать для науки небесные миры… Тоска и отчаяние мало помалу прокрадывались в сердце старого ученого, подтачивая его и без того слабые, старческие силы.

Однажды сторож, принеся в камеру обед, увидел, что узник уже не в силах подняться со своего убогого ложа.

– Бедняга! – прошептал про себя старый солдат, смахивая слезу, выкатившуюся из глаз. – Попробую упросить коменданта перевести его хоть в больницу.

Движимый состраданием, добрый старик не замедлил исполнить своё намерение. Немец-комендант, хотя и не без ворчания, но согласился, и четверо дюжих служителей перенесли ослабевшего арестанта в больничный покой.

Мрачная тюремная больница показалась Михаилу Васильевичу раем в сравнении с его душным, темным казематом. Здесь, по крайней мере, он мог иногда подышать свежим воздухом, так как больным позволялось прогуливаться по двору крепости. Здесь он был не один, а среди других людей, с которыми можно было обменяться мыслями…

Из всех своих товарищей по несчастью старый профессор особенно сошелся с одним. Джуро Бегович, – так звали арестанта, – был из числа тех босняков, которые с оружием в руках защищали свою родину от австрийского нашествия. Израненный в схватке с врагом, он был захвачен в плен и только по счастливой случайности избежал расстрела. Однако от этого лучше пленнику не стало: вместо скорой смерти, он был осужден вечно томится в неволе. Свободный горец не мог перенести цепей и медленно чах в каземате Петервардейна. Когда старый учёный познакомился с ним, – это был уже ходячий скелет. Только в черных, полных неукротимого огня, глазах еще виднелась жизнь. Но то были последние вспышки потухавшей лампады: могила, видимо, ждала свою жертву.

Смотря на несчастного, Михаил Васильевич позабыл о своём собственном горе и всеми силами старался утешить больного. Он рассказывал ему о своей родине, великой России, о могуществе Белого Царя, о сочувствии, какое питает русский народ к своим младшим братьям, славянам – и эти рассказы, подобно целебному бальзаму, успокаивали скорбное сердце патриота, и он мечтал, вместе со своим русским другом, о лучших днях для сербского народа.

Старый сторож часто навещал своего узника и нередко прислушивался к этим беседам. Сдерживаемый долгом службы, он сам не говорил ни слова, но нередко при рассказах о былой силе славянства, его глаза загорались воодушевлением и гордостью. К Михаилу Васильевичу он стал относиться с братской нежностью и всякий раз, как посещал его в больнице, приносил старому ученому какое-нибудь простое лакомство, – при больничной овсянке для нашего героя это было весьма кстати.

Однажды утром, когда все больные еще спали, инвалид на цыпочках вошел и палату и, разбудив Михаила Васильевича, с таинственным видом сунул ему в руки небольшой белый хлебец, затем поспешно удалился, но говоря ни слова.

Изумленный загадочным поведением старика, больной с недоумением вертел хлеб в руках, – это была обыкновенная небольшая булка, с виду не представлявшая ничего особенного…

Наконец, старый профессор решил позавтракать ею, но каково-же было его изумление, когда, разломив булку, он нашёл посредине ее сложенную вчетверо записку.

Дрожащими руками он развернул бумажку и прочел на ней следующее:

«Спешим к вам на помощь. 5 августа будем в Петервардейне. Прилетим по воздуху. Г. Фламмарион».

Пробежав эти строки, Михаил Васильевич вынужден был собрать всю силу воли, чтобы удержаться от радостного крика.

К нему спешат на помощь! Он будет спасён! Он снова будет свободен! Поистине, невероятно! Старый ученый, не веря глазам, несколько раз перечитывал записку… Но нет – в ней очень разборчиво было написано, что именно 5 августа будет днем избавления… и подписано очень чётко: "Фламмарион".

Ах, добрый, великодушный спаситель!.. Как рад был в эту минуту отец Леночки, что его дочь полюбила такого человека, как граф…

Однако хладнокровие мало по малу возвратилось к Михаилу Васильевичу… Больные уже начали просыпаться, необходимо было скорее уничтожить записку… Недолго думая, старый ученый сунул ее назад в булку и стал с аппетитом кушать последнюю, как ни в чем не бывало…

С этого утра узник почувствовал себя словно помолодевшим и с нетерпением стал ждать назначенного срока. Здоровье его быстро поправлялось, так что профессор решился притворяться пред доктором, чтобы тот не выписал его из больницы ранее 5 августа обратно в каземат.

Напротив, его несчастный сосед шел быстрыми шагами к могиле. Жизнь угасала в больном Джуро с каждым днем. Прикованный к постели, от слабости он не мог даже говорить и лишь полными признательности взглядами благодарил Михаила Васильевича за его нежные попечения.

В ночь на первое августа спавший крепким сном отец Леночки вдруг почувствовал, что чья-то холодная рука судорожно сжала его плечо. Приподнявшись, он увидел при мерцающем свете ночника, что бледный как смерть, босняк стоит у его кровати. Быстро вскочив и думая, что несчастный находится в бреду, Михаил Васильевич хотел уложить его в постель, как едва слышный хриплый шёпот достиг его слуха:

– Брат!.. друг!.. умираю!..

Полный сострадания, старый ученый хотел успокоить несчастного, но тот остановил его слабым движением руки.

– Наклони свое ухо!.. – прошептал он. – Там… на родине… в Динарах…около Невесинья… Чрвлена-гора… на вершине… под камнями… золото… много золота… возьми его… Прощай!..

Тут умирающий замолк. Затем, попытавшись сделать холодеющей рукой крестное знамение, он произнес.

– Да живiо велика Руссiя! Да живiо српски народ! – и с этими словами мертвым упал на постель.

Михаил Васильевич без сна провел всю ночь около мертвеца. Наутро пришедшие больничные служители вынесли из палаты бездыханное тело покойника.

Наконец настал желанный день свободы, наступило 5 августа. Рано утром поднялся Михаил Васильевич с постели и с нетерпением стал ожидать того времени, когда больных выведут гулять… Два часа до завтрака показались ему целыми днями.

Но вот прозвенел звонок, приглашая больных на завтрак. По окончании его, узники построились попарно и, в сопровождении надзирателя и нескольких сторожей, вышли на широкий двор – плацдарм цитадели.

Сюда позволялось в определённые часы приходить окрестным поселянам, после тщательного обыска, – для продажи заключённым и сторожам деревенских продуктов. Толпа поселян, мужчин и женщин, стояла и в этот день на дворе крепости. В тот момент, когда заключённые приблизились к ней, из числа женщин выделилась молодая девушка в праздничном костюме венгерской крестьянки. Всматриваясь в толпу узников, она искала кого-то глазами…

Рассеянный взгляд старого ученого упал на молодую поселянку.

– Леночка! – вскричал он, не веря своим глазам.

– Папа, дорогой папа? – Отозвалась девушка и кинулась в объятия отца…

Все с любопытством смотрели на эту сцену, пока надзиратель не положил ей конец.

– № 72! – грубо крикнул он, подходя. – Это твоя дочь!

Михаил Васильевич утвердительно кивнул головою.

– А, вот как!.. Переодевание!.. – закричал тюремщик. – Обоих в тюрьму!.. Взять их!.. – приказал он сторожам.

Сжав в объятиях близкую к обмороку Леночку, старый ученый приготовился с отчаянием защищать ее… В это мгновение страшный крик раздался в толпе… Все подняли глаза вверх и окаменели от изумления: над самой крепостью в сияющей лазури неба царила словно гигантская птица, быстро спускаясь вниз, прямо на толпу…

– Дракон!.. Дракон!.. – в ужасе закричали суеверные крестьяне, бросаясь в рассыпную… Их примеру последовали арестанты и сторожа… Михаил Васильевич с дочерью остались одни посредине двора, с любопытством наблюдая странный феномен.

– Это они!.. Это Гонтран со своим другом!.. вдруг вскричала, задыхаясь от радости, девушка.

Между тем странный аппарат спускался все ниже и ниже и наконец остановился в 10–12 саженях от земли, чрезвычайно походя и этом положении на огромного орла с распростертыми крыльями.

– Михаил Васильевич!.. Берегитесь!.. Ловите!.. – раздался громкий голос, как будто раздававшийся с неба.

В то же мгновение с аппарата спустился канат с привязанной на конце горизонтально палкой.

– Садитесь!.. Садитесь!.. скорее!.. – кричал тот же загадочный голос, в котором старый ученый узнал голос графа Фламмариона.

Схватив на руки дочь, Михаил Васильевич бросился к канату, сел на палку, и невероятная сила стала быстро поднимать их в воздух…

И было уже пора: увидев, в чем дело, караульные солдаты бежали с ружьями наперевес к месту происшествия… Но когда они подоспели туда, беглецы были уже высоко… Видя, что жертва ускользает, они стали стрелять…

Одна из пуль попала в плечо профессора, который испустил крик боли. К счастью, он настолько сохранил самообладание, что не выпустил из рук Леночку.

Видя опасность, Гонтран и его приятель напрягли все силы, и скоро беглецы очутились на площадке аэроплана. Громкое ура! вырвалось из груди воздухоплавателей. Между тем снизу свистели пули, направленные на смельчаков. Сломка был вынуждён принять меры, чтобы выстрелы не изрешетили материи аппарата.

Достав из ящика, несколько блестящих металлических шариков, он бросил их в толпу преследователей…

Раздался ужасающий взрыв, и густой дым облаком окутал толпу… Когда дым рассеялся, на изрытой земле лежали в конвульсиях окровавленные враги… Прочие в ужасе спешили укрыться.

– Вперед! – скомандовал тогда инженер.

Лопасти винтов быстрее завертелись, и аппарат стал плавно подниматься в вышину. Через десять минут дома Петервардейна казались воздухоплавателям небольшими пятнами, а люди – черными точками. Затем весь город слился в одно серое пятно, опоясанное серебряной плоской Дуная.

На этой высоте аэроплан снова остановился.

ГЛАВА XI

Представление. – Г-н Сломка проявляет универсальные знания. – Мнение о нем старого ученого. – Путешествие в Париж. – Просьба Леночки. – Гонтран попадает в число изобретателей. – Спор об аэропланах. – «Почему?» – Истинный ученый и поверхностный дилетант. – Бомбы с хлористоводородной кислотой. – Спуск и ночлег. – В Италии. – Буря.

– Дорогой Гонтран, обратился к своему приятелю Сломка, когда аппарат остановился в воздухе, – не будешь ли ты так добр представить меня высокоуважаемому профессору?

С этими словами молодой инженер снял шляпу и раскланялся со всею галантностью, на которую был способен.

– Ах, в самом деле!.. – догадался Гонтран, заглядевшийся на свою невесту. – Позвольте, Михаил Васильевич, представить вам моего лучшего друга, г-на Вячеслава Сломку…

– …Восторженного почитателя ваших, профессор, трудов, – прибавил приятель графа, сердечно пожимая руку, протянутую старым ученым.

– Что это, вы ранены?! – воскликнул затем инженер, увидев кровь, текшую по плечу отца Леночки. – Позвольте мне осмотреть вашу рану!..

– Ничего, это пустяки, – успокоил молодого человека Михаил Васильевич. – А разве вы врач?

– Врач ли он? – улыбаясь, вмешался Гонтран. – Мой Вячеслав – все: и химик, и физик, и математик, и ботаник, и механик, и астроном…

– Вы астроном? – с живостью обратился к инженеру старый ученый.

– Гонтран преувеличивает, – скромно отвечал Сломка, – астроном!.. Я почти такой же астроном, как и он сам, то есть…

Здесь молодой человек прикусил губы, заметив яростный взгляд друга. Чтобы замять разговор, он наклонился и стал рассматривать рану Михаила Васильевича. Это помешало ему видеть выражение сомнения, с которым старый ученый встретил его последние слова.

– Ничего! – успокоительно сказал Сломка после осмотра раны. – Угол прицела был слишком велик, и пуля задела только наружные покровы.

С этими словами импровизированный врач отвернулся, чтобы взять из ящика захваченные им на всякий случай перевязочные материалы. Воспользовавшись этим, Михаил Васильевич обратился к графу и проговорил ему на ухо:

– Я думаю, граф, что познания вашего друга более обширны, чем глубоки.

– Почему же?

– Они слишком разносторонние…. Притом эти слова по вашему адресу… Истинный ученый никогда не завидует познаниям других…

Гонтран вынужден был собрать все свои силы, чтобы оставаться серьёзным.

В эту минуту Вячеслав снова подошел к своему пациенту. С ловкостью заправского хирурга он промыл рану раствором сулемы и наложил повязку.

Тем временем его приятель обратился к молодой девушке, которая еще не могла оправиться от всего случившегося, и взял ее за руку. При этом прикосновении Леночка открыла глаза, словно пробудившись от тяжелого сна…

– Спасены! – прошептала она слабым голосом.

– Да, дорогая моя, спасены и соединены навсегда; отныне ничто не разлучит нас…

– И все-таки я попрошу тебя на несколько минут покинуть m-lle, – с улыбкой обратился инженер к своему другу, – пора продолжать наше путешествие.

– А куда мы направляемся теперь? – спросила девушка.

– В Париж.

Ни отец, ни дочь не возражали против поездки в столицу Франции. Михаил Васильевич был всецело поглощен своими мыслями. Он думал о своем заключении, о бесчестном поступке Шарпа, овладевшего всеми бумагами старого профессора и теперь, быть может, уже воспользовавшегося его многолетними трудами, – о своем товарище по заключению, несчастном Джуро, и его кладе… Углубленный в размышления, отец Леночки не видел и не слышал вокруг себя ничего…

Между тем оба аэронавта приступили к делу. Гонтран отправился к машине, а Сломка стал править аппаратом, как вдруг тихий шепот долетел до его слуха. Он обернулся и увидел перед собою Елену.

– M-eur Вячеслав, – умоляющим голосом проговорила она, – я хотела просить вас об одном одолжении.

– Одолжении… меня?.. о каком-же? – с удивлением спросил инженер.

– Тс!.. потише!.. – остановила его девушка, кидая боязливый взгляд на своего отца, углубленного в мрачные думы. Затем, немного покраснев, она прибавила:

– Я хотела сказать вам два слова касательно Гонтрана.

– Вот не было печали! – промычал Сломка. – Еще попадаешь в трагические наперсники!

– Я не знаю, – продолжала между тем Леночка, – сообщал ли вам Гонтран…

– Что он любит вас? О, да, сударыня…

– Нет, не то… Видите-ли, чтобы привлечь к себе благосклонность папа, графу приходится представляться обладающим обширными научными познаниями…

– Ах, вот что! – со смехом проговорил инженер. – Как же, он мне говорил и об этом… Но что же я могу тут поделать?

Молодая девушка в нерешительности остановилась, затем застенчиво начала:

– Видите-ли, дорогой г-н Сломка… Я просила бы вас иногда помочь Гонтрану, когда папа задаст ему слишком трудный вопрос… При ваших обширных познаниях это не составит для вас труда… А я сама, к сожалению, слишком многого не знаю…

– Ладно, ладно!.. – успокоил Леночку молодой инженер. – Мне уже не в первый раз придётся играть роль суфлёра по отношению к Гонтрану, – еще в школе я подсказывал ему уроки… Будьте покойны, m-lle Елена.

Поблагодарив Сломку своей обворожительной улыбкой, девушка отошла на своё место, подле отца. Последний поднял опущенную голову и спросил командира аэроплана:

– При благоприятном ветре, сколько нам понадобится времени, чтобы достигнуть Франции?

– Тридцать или сорок часов… Аппарат легко может делать сто – полтораста километров в час, – ответил инженер.

– Хорошая скорость! – проговорил старый учёный, привычным взглядом осматривая конструкцию аэроплана. – И это вы, г-н Сломка, придумали и построили такой аппарат?

– Построил – да, я, – не задумываясь, отвечал молодой человек, вспомнив о просьбе Елены, – но придумал не я: честь изобретения исключительно принадлежит моему другу, графу Фламмариону.

Гонтран, до слуха которого долетели последние слова приятеля, с изумлением взглянул на него. Он – изобретатель аэроплана! К чему такая мистификация?.. Но затем он понял благородное намерение Сломки.

Между тем Михаил Васильевич принял это за чистую монету.

– Ах, дорогой Гонтран, – вскричал он, – как я рад, что вам удалось выполнить ту великую задачу, над которою тщетно ломали голову изобретатели, – задачу изобрести воздухоплавательный аппарат, приводимый в действие машинами и чуждый неудобств аэростата.

– Да, – подтвердил молодой дипломат с апломбом, вызвавшим улыбку на лице Сломки, – особенно во Франции многие трудились над устройством подобного аэроплана. Начиная с 1863 года, мы видим целую массу проектов: Надара, Ланделя, Понтон д’Амекура, Брайта, Пэно и др.

Елена Михайловна с удивлением слушала своего жениха, удивляясь, откуда он набрался таких познаний.

В действительности ученость графа, объяснялась очень просто: предвидя, что старый ученый непременно заведёт речь об аэропланах, запасливый Гонтран заблаговременно расспросил приятеля о последних.

– Конечно, – подтвердил слова друга инженер, – список изобретателей, ломавших голову над устройством летательного аппарата тяжелее воздуха, очень велик, к сожалению, никто из них не добился успеха…

– Позвольте, позвольте! – с живостью прервал Вячеслава Сломку старый ученый, увлекшись любимой темой. – Мне кажется, что этого сказать нельзя… Лет сорок тому назад один из моих соотечественников, некто Филипп, почти решил эту задачу. Он придумал винт с четырьмя горизонтальными лопастями, вертикальная ось которого была закреплена на шарообразном сосуде, содержавшем воду. При нагревании этого сосуда вода превращалась в пар; пар, проходя через отверстия в лопастях винта, заставлял последний вращаться, – и в конце концов весь аппарат быстро поднимался на воздух. Подобные опыты я видел сам в Варшаве, в 1845 году.

Гонтран изобразил на своем лице улыбку сожаления.

– Но разве подобный аппарат может быть применен в большом виде? – возразил он Михаилу Васильевичу. – Я сам видал в музее сделанный из алюминия геликоптер Понтон д’Амекура… знаю также описание подобного же механизма, придуманного итальянцем Форланини… Но все эти аппараты, в малом виде успешно выполняющие свою задачу, никуда негодны, будучи построены в больших размерах.

Видя апломб, с которым молодой дипломат возражал профессору Осипову, Сломка, хорошо знавший происхождение и степень научных познаний приятеля, едва мог оставаться серьёзным.

– Вот поэтому-то, дорогой друг мой, – отвечал графу Михаил Васильевич, – я и нахожу удивительным достигнутый вами результат… Если бы вы заимствовали откуда-нибудь идею вашего аппарата, то это было бы гораздо проще.

– Нет, Гонтран сам выработал ее, что значительно труднее, – прорвал старого ученого инженер.

– А самым трудным было придать механизму достаточную легкость, – сказал Михаил Васильевич.

– Почему-же? – хладнокровно спросил его Сломка.

Старый учёный, не отвечая, наклонился к уху дочери и с досадой проговорил:

– Этот коротенький господин, право, не на шутку сердит меня своею манией соваться, когда говорят не с ним, – и всё это для того, чтобы показать, что и он – человек знающий.

Пробормотав это, профессор Осипов ответил молодому инженеру с улыбкой сарказма:

– Почему?.. Ведь вы знаете, что сила тяжести заставляет все тела падать на землю с начальною скоростью 4,9 метров в секунду? Вот с этой то силой и приходится главным образом бороться аэропланам. Высчитано, что сила, равная одной паровой лошади и, следовательно, способная поднимать в секунду груз в 75 килограммов на высоту одного метра, – эта сила, будучи приложена к подъемному виду, делает последний способным поднимать груз лишь в 15 килограммов.

– Почему же вы мне говорите это? – по-прежнему невозмутимо спросил Сломка.

– Почему?.. Почему?.. – с досадой вскричал старый ученый. – Вот затвердил человек!.. Да потому, чёрт возьми, чтобы доказать, что воздухоплавание на аппаратах тяжелее воздуха, только тогда возможно, когда двигательные машины аэроплана весят не более 10 килограммов на каждую, развиваемую ими лошадиную силу.

– А это почему? – вновь задал свой любимый вопрос молодой инженер.

Михаил Васильевич пожал плечами:

– Потому, что лишь в таком случае аппарат поднимется в воздух вместе со своим двигателем… Не правда-ли, дорогой граф? – обратился торжествующим тоном отец Леночки к молодому дипломату.

– То есть… – замялся Гонтран, не зная, что сказать. – Я с своей стороны полагаю, что… что…

– …Что это совершенно неверно, – докончил фразу приятеля Сломка.

Старый ученый вспыхнул и кинул вопросительный взгляд на жениха Елены, который, потупив голову, также прошептал:

– Совершенно неверно.

– Однако Райнфэджи в своем сочинении о воздухоплавании… – начал старый ученый.

– …Глубоко ошибался, – по-прежнему спокойно сказал молодой инженер.

– Что?.. Это еще вопрос, кто ошибается… Дорогой Гонтран, я прошу вас быть свидетелем…

Но молодой дипломат, опасаясь скомпрометировать себя, счел за лучшее предоставить ответ исключительно своему другу.

– Прежде всего, уважаемый профессор, – начал последний, – вы ведь согласны, что скорость тела, падающего свободно, возрастает прогрессивно? Если же она в первую секунду равняется 4,9 метрам, то скольким сантиметрам равняется она в первую десятую часть секунды?

Михаил Васильевич ударил себя по лбу.

– Едва нескольким сантиметрам, – вскричал он, – это правда! Но тогда…

– Тогда аппарату, в каждую десятую часть секунды, придется преодолевать сопротивление силы тяжести гораздо менышее, чем вы полагаете, что позволит машине весить более десяти килограммов на каждую ее лошадиную силу… Это, во-первых, а во-вторых, ведь наш аппарат не представляет собой в собственном смысле геликоптера: последний двигается только под влиянием подъемной силы, а мы утилизировали для своего аэроплана, кроме этой силы, силу сопротивления среды, – воздуха.

– Совершенно справедливо, – сухо согласился Михаил Васильевич.

– Этот господин, – прибавил затем старый учёный на ухо дочери, – положительно меня бесит! Он все время болтает, как попугай, по всей вероятности, то, что узнал от Гонтрана…

При этих словах отца молодая девушка едва могла удержаться от улыбки. Между тем Михаил Васильевич, бросив взгляд на графа Фламмариона, продолжал:

– Посмотри, какая разница между ним, истинным ученым, и этим болтуном, нахватавшим верхушек!.. Скромная молчаливость первого говорит за себя красноречивее, чем болтовня второго.

– Кстати, г-н Сломка, – обратилась к молодому инженеру Леночка, чтобы замять этот разговор, – когда папа был ранен, я заметила, что вы бросили в толпу какие-то шарики… Что они содержат? Порох? Динамит?

– Или "еленит"? – пробормотал Гонтран.

– Ничего подобного, отвечал Сломка; – в них просто находится сгущенный в жидкость хлористоводородный газ. Падая на землю, шарики разбиваются, и их содержимое моментально превращается в едкий, удушливый газ, действующий разрушительным образом отчасти механически, отчасти своим химическим составом.

"Какая прекрасная вещь знание!" – подумал, вздохнув, Гонтран.

В этот момент барометр показывал высоту в 1.500 метров над уровнем моря. Михаил Васильевич, облокотившись на перила, задумчиво созерцал развертывавшуюся пред его глазами панораму. Зеленеющие холмы Кроации тянулись до самого горизонта. Серебряными полосками извивались среди них Морава и Сава. На юго-западе едва виднелось зеркало Адриатики.

– Большой город! – вдруг вскричала Леночка, всматриваясь вниз.

– Это, надо полагать, Лейбах, главный город Крайны, – отвечал инженер, справляясь по карте.

Аэроплан пролетел над городом сравнительно низко. Увидев небывалое явление, все его жители высыпали на улицы, и их говор доносился до воздухоплавателей в виде смутного шума. Скорость "Альбатроса", – так назвал Сломка свое детище, – равнялась 115 километрам в час, т. е. почти вдвое превосходила скорость, самого быстрого поезда.

За Лейбахом начались уже горные отроги Тироля. Старый ученый продолжал рассеянно смотреть на их панораму. Гонтран влюбленными глазами созерцал прекрасное личико своей невесты и время от времени поддерживал с нею разговор.

Вдруг рука приятеля опустилась на плечо счастливого жениха.

– У нас не хватает масла! – с озабоченным видом сказал молодому дипломату капитан "Альбатроса",

– Ну, так что же из того? Велика важность!.. – беспечно отвечал Гонтран.