Текст книги "Путешествие на Луну (ЛП)"

Автор книги: Жорж Ле Фор

Соавторы: Жорж Ле Фор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА XXXVIII

Планы старого ученого. – Пик Архимеда. – Лунные трещины. – Несколько слов о спектральном анализе. – Открытие профессора. – Вещество, притягиваемое светом. – Драгоценная пыль. – Обратный путь. – Горы Вечного Света. – «Шарп!» – Открытая дверь. – Ужасное зрелище. – Два трупа. – Убийца и людоед.

После непродолжительного молчания пассажиры аэроплана вновь завязали разговор.

– Скажите пожалуйста, профессор, – начал Сломка, обращаясь к Михаилу Васильевичу, – ведь, если не ошибаюсь, цель нашей экспедиции – отыскать средство, которое позволит нам продолжать своё путешествие по планетам?

Старый ученый утвердительно кивнул головой.

– Так, значит, вы серьезно хотите скоро оставить Луну?

– А то как же! – с нетерпеливым жестом проговорил Михаил Васильевич.

– Ужели вы думаете, что я навеки останусь на этой ничтожной планете, имеющей едва 800 миль в диаметре, – планете, где мы все пятеро весим столько же, сколько на Земле я весил один, – планете почти мёртвой, отжившей, где лишь некоторые области населены и обитаемы?!

– Но чтобы снова пуститься в межпланетное пространство, – возразил инженер, – необходима скорость гораздо большая, чем та, какую дал нам Котопахи: до следующих планет придется пролететь не тысячи, а миллионы миль…

– Эх, дорогой мой, – прервал старый учёный Сломку, – все это я знаю так же хорошо, как и вы. Будьте спокойны: в очень скором времени мы будем иметь ту силу, о которой вы говорите.

И, желая прекратить этот неприятный для него разговор, профессор отвернулся от своего собеседника, взял трубу и навел ее на поверхность Луны.

– Нотолидер! – произнёс в этот момент Телинга, показывая рукой на высокую гору с неправильной вершиной.

– Пик Архимеда! – пояснил Михаил Васильевич своим спутникам.

Если Платон замечателен своей величиною, то Архимед, бесспорно, после Тихо – самый любопытный лунный кратер. В полнолуние он виден обыкновенно с Земли в форме блестящей точки. Пролетая над ним всего в нескольких сотнях метров, наши путешественники видели все его детали: кольцеобразную ограду кратера, высокие вершины, поднимавшиеся со дна последнего на высоту 1.500 метров, окрестные цепи, тянувшиеся вдаль и сливавшиеся там с отрогами Апеннин.

Через час аэроплан пересек кратер Архимеда, имеющий не менее 83 километров в диаметре, и полетел дальше.

– Как хорошо, – сказал вдруг Сломка, обращаясь к Гонтрану, – что селениты придумали воздухоплавание! Без него исследование лунных пустынь было бы для нас решительно невозможным.

– Почему же!

Инженер указал приятелю на глубокие трещины, в разных направлениях тянувшиеся вдоль и поперек равнины.

– Взгляни на эти расщелины, – сказал он, – и ты поймешь, в чем тут невозможность: ведь они имеют в ширину больше километра, а что касается длины, то они теряются за горизонтом. Предположи, что, вместо полета на аэроплане, мы пошли бы per pedes apostolorum[9]9
  Per pedes apostolorum (лат.) – пешком как апостолы.


[Закрыть], – что нам пришлось бы делать пред этими пропастями? Остановиться.

– А обойти их!

– Во сколько же километров пришлось бы делать обход? Да и кто поручится, что при обходе мы не встретим новую расщелину?

Граф кивком головы согласился с доводами своего друга.

– А я, признаться, думал, – прибавил он, немного помолчав, – что эти трещины – просто высохшие русла рек: так они мне показались в телескоп Пулковской обсерватории.

– Но ведь на этой стороне Луны не может быть ни рек, ни озер, ни океанов: атмосферное давление здесь слишком слабо, чтобы вода могла оставаться в жидком виде. Нет, расщелины эти, надо полагать, чисто гео… то есть селенологического происхождения.

Во время беседы двух друзей аэроплан ускорил свой полет и очутился не более, как в пятидесяти километрах от Апеннин, высокие вершины которых поднимались на 6.000 метров, бросая на окрестные долины густую тень.

Михаил Васильевич, присев на носу аэроплана, внимательно смотрел вдаль. Вдруг он оставил трубу и вынул из кармана пожелтевшую, смятую бумагу, которую тщательно развернул и просмотрел. Потом он сказал несколько слов Телинге и принял прежнее наблюдательное положение.

Немедленно аэроплан, изменив свой курс, полетел вдоль Апеннин, за которыми вскоре последовали менее высокие вершины Карпат. Когда воздушный экипаж поравнялся с последними, профессор передал подзорную трубу Фаренгейту, а сам взял другую и начал проделывать с нею какую-то операцию.

– Что это ты делаешь, папа, с трубою? – спросила заинтересованная Елена.

– Вставляю призму.

– Призму… – повторила девушка.

– Зачем же?

– Чтобы превратить трубу в упрощенный спектроскоп: благодаря этой призме, свет каждого участка Луны, на который я направлю инструмент, будет разлагаться и даст спектр на матовом стекле, помещенном в средине трубы.

Затем, обратившись к Гонтрану, Михаил Васильевич спросил:

– Вы, конечно, знаете, граф, что в солнечном спектре различают множество поперечных полосок, частью чёрных, частью окрашенных, которые всегда расположены на одних и тех же местах спектра. Эти полоски существуют и в спектрах всех других тел, причем для каждого тела существует особое, свойственное только ему, число и расположение их. Очевидно, сравнивая спектры неизвестных сложных тел со спектрами известных, химически простых веществ, – мы по этим полоскам, можем определять, какие именно простые вещества входят в состав исследуемых сложных. Таков принцип, на котором зиждется, так называемая, спектроскопия, существующая еще с очень недавнего времени, но уже успевшая, несмотря на это, оказать много услуг науке. Благодаря ей, например, мы узнали, что в состав Солнца входят железо, магний, цинк, – что Вега содержит водород, а другие звезды – золото, медь, платину и т. д.

Михаил Васильевич на минуту умолк, поглядел в трубу на Карпаты, потом снова начал:

– Еще в Петербурге, занимаясь спектроскопическими исследованиями Луны, я открыл в пламени лунных действующих вулканов вещество, обладающее драгоценным свойством притягиваться к свету. Я тщательно срисовал спектр этого вещества и перенёс его на матовое стекло, находящееся в средине моей трубы. Теперь мне остается только следить в последнюю за спектрами различных тел, встречающихся на пути: лишь только мне встретится спектр вполне тождественный с нарисованным внутри трубы, – значит, искомое вещество найдено.

– И вы думаете, оно поможет нам продолжать путешествие по небу? – с недоверием спросил граф.

– Непременно.

– Как же вы им воспользуетесь?

– Очень просто: я помещу его под стеклянные рамы, которые мы устроим со всех сторон нашего вагона, и оно понесет нас к Солнцу. На пути же мы можем посетить все планеты, расположенные между Землей и центральным светилом.

– А мы не попадём в самое пекло Солнца, как бабочка в огонь?

– О, не беспокойтесь, – я устрою так, что рамы с этим веществом будут то открываться, то закрываться, и таким образом мы будем в состоянии регулировать притягательную его силу.

Сказав это, профессор занял свой наблюдательный пост возле Фаренгейта, который сидел неподвижно, как статуя, с трубой в руках. Прошло несколько минут молчания. Вдруг старый ученый быстро вскочил со своего места и указал рукой на столб дыма, который виднелся вдали и, казалось, выходил из почвы.

– Там!.. – проговорил он дрожащим голосом. – Там!

Повинуясь своему кормчему, аэроплан полетел, по наклонной плоскости, к указанному пункту и через несколько минут очутился возле него.

Глазам путешественников представился небольшой кратер, из которого вылетали, по направлению к Солнцу, вихри тончайшей пыли, исчезавшей в пространстве. Наши герои без сомнения были бы ослеплены ею, если бы не маски, закрывавшие их лица.

Михаил Васильевич, не теряя времени, вытащил из аэроплана заранее приготовленный огромный кусок полотна и, при помощи своих спутников, растянул его над кратером, чтобы преградить свет Солнца.

Как бы по волшебству, извержение мгновенно прекратилось. Путешественники быстро наполнили драгоценной пылью объемистые мешки и тщательно уложили их в свой воздушный экипаж, после чего аэроплан вновь поднялся в воздух.

Старый учёный сиял от радости.

– Ну, а теперь куда мы направимся? – спросил он Телингу. – Конечно, назад: ведь нам еще нужно присутствовать на съезде учёных в Маулидеке.

Селенит нажал рычаг, и аппарат понесся по направлению к невидимому полушарию.

– Что вы делаете? – вскричал, заметив это, Фаренгейт.

– Как видите, едем обратно.

– А Шарп?!

Михаил Васильевич с комическим отчаянием поднял руки к небу.

– Вы ведь добились своего, – продолжал американец, – теперь и я хочу добиться своего.

– Да полноте, мистер Фаренгейт, – стал убеждать янки профессор, – откажитесь от вашей мести. Ведь Шарп теперь, наверное, мертв…

Яростное проклятие Фаренгейта прорвало речь ученого.

– Наконец, – продолжал последний, дав американцу вдоволь облегчить свою душу ругательствами, – у нас нет и времени, чтобы разъезжать: Солнце склоняется к горизонту, а я вовсе не хочу быть застигнутым ночью в этой пустыне… Это было бы смертью для всех нас.

Американец, бормоча сквозь зубы проклятия, опять уселся на прежнее место, взял в руки трубу и принялся осматривать быстро пробегавшие окрестности. Что касается остальных путешественников, то, утомленные дорогой, они сочли за лучшее подкрепить свои силы сном.

Когда они проснулись, аэроплан уже далеко оставил за собой цирк Платона и мчался прямо к цепи гор, высокие вершины которых смутно обрисовывались на горизонте. Михаил Васильевич поспешил взглянуть на свой карту.

– Северный полюс! – закричал он. И, подбежав к Фаренгейту, углубленному в свои поиски, торопливо проговорил: – Мистер Фаренгейт, одолжите-ка мне трубу!

Американец неохотно уступил инструмент, ворча:

– Северный полюс! Что же в нем необыкновенного? Те же горы, кратеры, скалы и пропасти.

Старый ученый с минуту смотрел на янки с таким выражением, как бы смотрел на преступника, затем, подчеркивая слова, произнес:

– На северном полюсе, сэр, мы увидим горы Вечного Света.

– Ну, так что же?

– Как – что? Но эти горы, для которых никогда не заходит Солнце, которые, как например Скоресби, Эвктемон, Джоза и др., имеют до 2.800 метров высоты, – представляют собой одно из любопытнейших явлений лунного мира!

– Почему же они всегда освещены?

– Это зависит от наклона лунного глобуса на своей оси, благодаря которому Солнце никогда не спускается ниже полутора

градуса под плоскость полярного горизонта. А так как лунный глобус очень невелик, то уже возвышения в 595 метров на полюсе достаточно, чтобы видеть с него лучи Солнца даже в момент наиболее низкого положения дневного светила. Между тем названные горы имеют не 595, а 2.800 метров высоты: очевидно, стало быть, части их, поднимающиеся выше 595 метров, вечно освещены Солнцем.

Старый учёный перевёл дыхание, затем снова обратился к американцу:

– Ну, что, мистер Фаренгейт, разве подобное зрелище не стоит того, чтобы вы на минуту оставили свои поиски?

Упрямый янки, не отвечая, подождал, пока профессор рассматривал в трубу диковинные горы; затем, снова вооружившись инструментом, он уселся на прежнем месте и принялся внимательно осматривать почву Луны, предоставив своим спутникам одним любоваться редким зрелищем, которое через несколько минут должно было открыться пред их глазами.

Между тем Телинга слегка изменил курс аэроплана, направив последний вдоль горной цепи. Миновав кратеры Скоресби и Эвктемон, лишь немногим уступавшие по высоте величайшим горам Апеннин, воздушный экипаж поднялся на 3.000 метров и затем начал спускаться к самому полюсу.

Его пассажиры, исключая Фаренгейта, с немым восхищением погрузились в созерцание волшебного зрелища, которое здесь увидели их глаза. Высочайшие пики гордо рисовались на темном фоне неба, усеянного звездами. Их склоны, освещенные лучами Солнца, блестели, словно ледники, ослепляя глаза. В противоположность сиянию вершин, нижние части горных великанов были погружены в глубокий мрак.

– Да посмотрите же, мистер Фаренгейт! – обратился к американцу Гонтран.

Но почтенный гражданин Соединенных Штатов не отвечал. Перегнувшись через борт аэроплана, он словно застыл в неподвижной позе, с трубою, направленной на одну точку.

– Чёрт возьми, – пробормотал граф, – уж не увидел ли янки этого мерзавца Шарпа?!

Не успел жених Леночки проговорить это, как Фаренгейт вскочил, словно ужаленный змеей, подбежал к Михаилу Васильевичу и задыхающимся голосом проревел:

– Он!.. Он!..

– Кто – он?! – спросил профессор, рассерженный тем, что ему помешали любоваться волшебной панорамой гор.

– Он!.. Мошенник Шарп!..

– Шарп? Не может быть! – вскричал Михаил Васильевич, взволнованный не менее американца. – Трубу!

Старый ученый схватил инструмент и навел его на точку, указанную Фаренгейтом.

– Да, – сказал он через несколько секунд, – я вижу там какой-то предмет, который очень похож на ядро Шарпа… Взгляните ка вы, граф!

Гонтран взял трубу, взглянул в нее и передал Сломке, говоря:

– Даю голову на отсечение, что это действительно Шарп!

– И я также, – заметил инженер.

По просьбе Михаила Василевича, Телинга направил аэроплан туда, где виднелся загадочный предмет. Скоро путешественники высадились на склоне одного кратера, около металлической, измятой, полурасплавившейся массы.

– Ну, конечно, это ядро Шарпа! – воскликнул профессор, подходя ближе.

– А где же сам он? – сжимая мощные кулаки, спросил Фаренгейт.

– Где? Его нужно искать внутри, – сказал Сломка, ударяя ядро ногой.

– Внутри? Вы думаете? – Конечно, Шарпу просто-напросто нельзя было выйти оттуда.

Говоря это, инженер указал на нижнюю часть ядра, которая была значительно углублена в почву, так что маленькая дверца, открывавшаяся наружу, никоим образом не могла быть отперта изнутри.

– Во всяком случае, – добавил Сломка, – пред нами могила, и я предлагаю оставить в ней спать спокойно тех, которые там уснули вечным сном.

Но Фаренгейт не хотел ничего слышать, желая лично убедиться, что Шарп избежал его мести. Вооружившись одним из заступов, которые были захвачены профессором, чтобы рыть, если это понадобится, драгоценную руду, – американец усердно принялся откапывать дверцу. Подстрекаемый любопытством, Гонтран также взялся за кирку, а его примеру вскоре последовал и Сломка.

Через полчаса усердной работы они вырыли около ядра яму такой величины, что дверь свободно могла открываться.

– Внимание! – закричал Фаренгейт, вынимая револьвер. – Будем осторожны: мошенники способны сделать вылазку!

Инженер пожал плечами и, воткнув острие кирки в дверную щель, так сильно надавил на ручку инструмента, что болты и замки уступили.

Сломка смело отворил дверь и, сделав шаг вперед, заглянул в вагон, но тотчас же отступил назад с криком ужаса.

– Мертвые! – вскричал он. – Мёртвые!

Фаренгейт в свой очередь проник внутрь гранаты. Зрелище, которое он здесь увидел, заставило американца, несмотря на всю его ненависть к Шарпу, вздрогнуть всем телом. На полу вагона, в луже крови, лежал полуобнажённый труп. Ужасная рана почти совершенно отделяла голову от туловища и, – страшная подробность! – куски мяса были вырезаны из бедра. Очевидно, этот труп служил пищей! В двух шагах от него лежало другое тело, с ног до головы укутанное одеждою. Фаренгейт открыл лицо покойника и отступил назад: пред ним был Шарп.

– Умер? – скрежеща зубами, закричал американец, хватая труп своего врага и вытаскивая из вагона.

– Умер с голоду! – воскликнула Леночка, всплеснув руками. – Ах, несчастный!

– Да, – мрачно сказал Фаренгейт, – и я думаю, что он убил своего спутника, чтобы питаться его телом.

Невольный крик ужаса вырвался у всех при этом страшном известии…

ГЛАВА XXXIX

В гранате Шарпа. – Два спутника. – «Ядро повернуло»! – Что думал Теодор Шарп о судьбе Михаила Осипова. – Неудачное антраша. – Злорадство Шнейдера. – Разговор все на ту же тему, есть ли на Луне жизнь. – Курган Линнея. – Северное сияние. – Загадочная стена. – Лунный лес.

Что же произошло? Мы оставили Теодора Шарпа и его спутника в их ядре; одного – объятым яростью, при мысли, что его соперник готов достигнуть Луны, другого – трепещущим при мысли о возможности встретиться, на поверхности земного спутника, с кулаками Джонатана Фаренгейта.

Долго оба спутника в молчании думали каждый о своем: Шнейдер придумывал способы избежать мести американца, а Шарп, не отрывая глаз от окуляра зрительной трубы, следил за движением вагона Михаила Васильевича.

Вдруг громкий крик вырвался из груди астронома. Шнейдер в беспокойстве подбежал к нему, предполагая, что случилось новое несчастье.

– Что такое? – спросил он. Не говоря ни слова в ответ, Шарп взял своего спутника за плечи и толкнул его к трубе.

– Смотри! – лаконично проговорил ученый.

Шнейдер беспрекословно повиновался.

– Ах, чёрт возьми! – воскликнул он через минуту. – Вот странно!

– Ты видишь, в чем дело!

– Еще бы, – я не слепой! Ядро этого дьявола кажется теперь гораздо меньше, чем сегодня утром… Только что же это значит?

Шнейдер кинул на профессора вопросительный взгляд. Тот стоял, видимо, о чем-то размышляя.

– Ну? – проговорил обеспокоенный препаратор. Не отвечая, астроном поднялся по лестнице в верхнюю часть ядра. Там он открыл ставень одного из окон и посмотрел: далеко, далеко в пространстве, сияющий полумесяц блестел среди массы звезд.

Шарп взял трубу, несколько секунд посмотрел в нее, затем, закрыв ставень, спустился вниз и сказал Шнейдеру.

– Ядро повернуло.

– Повернуло! – с ужасом вскричал тот – Что же теперь?

Нечто вроде улыбки промелькнуло на суровом лице Шарпа.

– Теперь? Ничего… Теперь низ нашего вагона обращён к Луне, а вершина повернута к Земле.

Не веря словам учёного, Шнейдер встал на четвереньки и, открыв окно, находившееся на полу, взглянул через него. Действительно, внизу виднелась Луна, походившая на огромный плоский круг.

– А они? – спросил немец. Шарп пожал плечами.

– Они, – насмешливо произнес он, – блуждают в пространстве.

Луч радости блеснул в глазах Шнейдера.

– Значит, они не попадут наЛуну!?

– Едва-ли.

Услышав этот ответ, Шнейдер быстро вскочил на ноги и в восторге хотел выкинуть антраша. Но он забыл, что законы тяжести в межпланетном пространстве совсем не те, что на Земле, и жестоко ударился головой о потолок вагона. Это окончательно развеселило его спутника.

– Э! Э! – сказал Шарп, видя, что его помощник обеими руками схватился за голову, – вот что значит иметь мало мозгов!

Пробормотав сквозь зубы проклятие, Шнейдер взял трубу и принялся сосредоточено наблюдать за вагоном Осипова. Последний все более и боле удалялся по направлению к лунному полюсу.

– Чем же объяснить, профессор, уклонение вагона Осипова от прямого пути? – спросил Шнейдер через несколько минут.

– Без сомнения, тем влиянием, какое оказало на него наше ядро. Это влияние было достаточно, чтобы сбить их с пути.

Препаратор в восторге захлопал руками.

– Вот это хорошо! – вскричал он. – Для меня большое утешение знать, что проклятый янки по нашей вине будет бесконечно блуждать в пространстве… Только вполне ли вы уверены, профессор, что они не достигнут Луны?

Шарп презрительно улыбнулся.

– Вполне быть уверенным в подобных вещах быть нельзя, – проговорил он, – можно только предполагать с большей или менышей степенью вероятности.

– И вы предполагаете?..

– …Что Осипов и его спутники обогнут Луну, затем потеряются в пространстве.

– Ха-ха-ха! – злобно рассмеялся Шнейдер. – Хотелось бы мне забраться в уголок их вагона – посмотреть, что за потеха начнётся, когда выйдут все припасы. Я думаю, они заживо переедят друг друга.

Спутник Шарпа забыл о кровавой драме, которая непременно произошла бы в их собственном вагоне, если бы не спасительное ядро Михаила Васильевича, гибели которого теперь он так радовался.

Более сдержанный, Венский астроном не отвечал ничего на выходку своего товарища.

После продолжительного молчания Шнейдер опять начал разговор.

– Итак, мы падаем? – спросил он.

Шарп отвечал утвердительным кивком головы.

– А в каком направлении?

Взглянув на инструменты, учёный сказал, что ядро спускается по строго перпендикулярной линии.

– Не можете ли вы теперь же определить, куда мы упадем?

Шарп стал на колени у стекла, вделанного в средине пола, держа, в одной руке отвес, в другой – двойной лорнет.

– Мы упадем, вероятно в самый центр моря Ясности, – отвечал он после минутного наблюдения.

– Ведь это, кажется, одно из любопытнейших мест Луны? – спросил Шнейдер.

– Во всяком случае одно из самых загадочных: здесь замечаются изменения, относительно которых ученые до сих пор но могут прийти к каким-нибудь положительным результатам.

– Что же они говорят?

Вместо ответа Шарп снова нагнулся над окном и, знаком руки подозвав к себе спутника, проговорил:

– Смотри вон туда!

Шнейдер долго смотрел, после чего с недоумением взглянул на учёного.

– Я, право, не вижу тут ничего особенного… Все то же самое: горы, кратеры, цирки.

– Но ты замечаешь направо от моря Ясности как-будто обвал почвы?

– Вижу… около блестящего края горы.

– Это курган Линнея.

– ?!

– Этот, небольшой теперь, курган прежде представлял собой обширный цирк, – так по крайней мере он изображен на лунных картах 1651 года. В 1788 году Шрэтер также описал его, как цирк. Во время Лорманна и Медлера он имел в диаметре до тридцати тысяч футов, причем дно его при боковом освещении казалось беловатым пятном. Потом вдруг, в 1866 году, Шмидт, один из лучших селенологов, заявил, что этот кратер превратился в невысокую, отлогую гору. В последнее время Фламмарион подтвердил это мнение, а теперь ты сам видишь на том месте, где двести лет тому назад находился громадный кратер более десяти километров в диаметре, – лишь небольшой холм беловатого цвета, без малейшего признака впадины в центре.

– А причина этого переворота? – спросил Шнейдер. Шарп пожал плечами.

– О ней мы узнаем, когда будем на Луне.

– Но что вы сами думаете. – настаивал Шнейдер, – результат ли это деятельности сил природы, или, может быть, работы разумных существ?

– Повторяю тебе, я не имею на этот счёт вполне сложившегося мнения. Я знаю одно, – что астрономы не имеют никакого права считать лунный мир мёртвым и оледенелым.

Шарп помолчал минуту, затем продолжал, все более и более увлекаясь:

– Странный народ мои коллеги! Не постигая, со своими слабыми инструментами, причину изменений, видимых на поверхности Луны, они предпочитают успокоиться на том, что Луна мертва. Какая нелепость, какое ослепление!..

Учёный скрестил руки и с негодованием смотрел на своего спутника, словно тот олицетворял собой всех защитников мнения о безжизненности Луны.

– Луна – мертвый мир! – продолжал он, возвышая голос. – Но ведь это абсурд, противоречащий очевидному… Что же, слеп что ли был Груитуизен, когда в 1824 году он заметил на темной стороне Луны, в первую её четверть, загадочный свет, обнимавший пространство не менее 100 километров длиной и 20 – шириной?! Это свет разливался по морю Изобилия. – тому самому, над которым мы теперь летим, – до самого кратера Коперника, продолжался десять минут, затем погас, опять появился и, наконец, исчез окончательно…

– Вероятно, это было северное сияние, – высказал свой догадку Шнейдер.

– Так именно объяснял это явление и сам Груитуизен.

Шарп передохнул немного, затем продолжал:

– А Трувело?! Трувело также констатировал изменения на поверхности Луны, именно, в кратере Эвдокса, который виден вон там. 20 февраля 1877 года, наблюдая этот кратер, он был крайне удивлён, заметив внутри последнего что-то вроде прямой, узкой стены, пересекавшей дно кратера пополам. Эта стена, не обозначенная на картах, тянулась от востока к западу и была очень высока, судя по тени, которую бросала на север… Почти ровно через год Трувело вновь наблюдал тот же кратер, но, к удивлению, не нашёл и следа стены…

– И с тех пор?

– Он напрасно искал ее, даже в момент тех же фаз и при тех же условиях освещения.

– Это любопытно! Значит, она обвалилась?

– Она исчезла без следа, говорю тебе.

– Так, может быть, сотрясение ночвы…

– В таком случае, – вскричал Шарп, – зачем же утверждать, что Луна мертва? Разве в мертвых мирах бывают сотрясения?

Шнейдер молчал.

– Да говори, чёрт тебя возьми! – грубо вскричал астроном, рассерженный молчанием своего спутника. – Нем ты что ли, как рыба? Что ты думаешь об этом?

– Я думаю… я думаю, – заторопился Шнейдер, – как и вы, профессор, что осмеливающиеся считать Луну мертвой – круглые дураки.

Эти слова, казалось, успокоили Шарпа.

– Ну, – начал он более мягким тоном, – если ты хочешь иметь новое доказательство присутствия на Луне жизни, то взгляни, какой зеленоватый оттенок имеет море Ясности. Что это по-твоему?

– Гм! – пробормотал Шнейдер, опасаясь неудачным ответом раздражить своего спутника. – Не смею утверждать наверное, но мне кажется, что это – лес.

– Вот видишь! – с торжествующим видом воскликнул Шарп. – Конечно, это лес… Я вполне согласен в этом отношении с Клейном, который приписывает зеленый цвет моря Ясности густому растительному ковру, состоящему из неизвестных растений, а полосу, разделяющую это "море" пополам, считает пустынным и бесплодным поясом.