Текст книги "Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой"

Автор книги: Жак Пикар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Жизнь на борту идет как положено, внутренние волны чередуются с полным штилем. Сегодня был случай, когда мы поднялись вдруг на 65 метров, после чего опустились на 50 метров, и все это меньше чем за час.

Фрэнк Басби рассказывает, что давным-давно, когда военные корабли США еще ходили под парусами, заступившему на вахту офицеру только через полчаса разрешалось вносить какие-то поправки в курс. Считалось, что ему нужно не меньше тридцати минут, чтобы освоиться и как следует разобраться в общей картине моря, ветра и парусов. С общего молчаливого согласия мы ввели такое же правило. Заступая на вахту, каждый член экипажа знает: если он поторопится подпустить воздух в уравнительную цистерну, не учитывая, скажем, движения мезоскафа за последние минуты, он рискует слишком облегчить аппарат, и придется тут же проделывать обратный маневр.

Четверг, 24 июля. Все идет хорошо. Правда, ночь была холодная, температура на борту меньше 14 °C. Море как будто утихомирилось, мы обретаем былую стабильность. К тому же начинаем приноравливаться к внутренним волнам, в отдельных случаях можем даже предсказать их амплитуду и частоту.

Сегодня утром особенно тщательно проверяем состав воздуха. Из всех приборов на борту самый неприятный запах издает тот, который призван обнаружить ядовитые примеси в атмосфере. Это только один из многих парадоксов в нашей практике. Еще одним примером может служить прибор, измеряющий потребление электроэнергии. Его назначение – помочь нам экономить электричество, а он сам потребляет процентов 10 всей расходуемой нами энергии. Выходит, чтобы в нем был какой-то смысл, его показания должны сберегать нам больше 10 процентов электричества, в чем я сильно сомневаюсь… Кстати, через несколько дней, научившись обходиться без него, мы его выключим. Вы уже знаете, что в дезинфицированной воде оказались бактерии, а недезинфицированная вода совершенно чиста. Можно назвать и другие недоразумения.

От 12.50 до 14.03 получаем отрывочные сведения о полном успехе «Аполлона 11». Командный модуль благополучно приводнился, поплавок надулся как положено, три астронавта доставлены на борт авианосца.

Вместе со всеми людьми мы облегченно вздыхаем, радуемся и восхищаемся замечательным подвигом.

43. Встреча с «Лапоном»

Дрейф продолжается. Координаты 32°9′ северной широты и 77°47′ западной долготы, мы в центре одного из главных учебных секторов подводных лодок военно-морских сил США. Столкновение с любой из них было бы гибельным для обеих сторон, но мы спокойны. Весь район поделен на квадраты, у каждого из них свое назначение. Выходя в учебное плавание, подводная лодка обязана держаться в отведенной ей зоне, и местонахождение нашей лодки регулярно передается в штаб военно-морских сил, который заботится о том, чтобы нас окружало свободное пространство, исключающее всякий риск.

А если мы в один прекрасный день забудем передать свои координаты? Во-первых, это немыслимо. Во-вторых, у меня есть все причины полагать, что штаб ВМС очень внимательно следит за нашим дрейфом независимо от информации, получаемой им от «Граммена»…

Через несколько дней поверхность сообщает нам, что вдали замечена атомная подводная лодка.

Мы тотчас включаем телефон:

– Исследовательская лодка «Бен Франклин» вызывает атомную лодку!

Ответ не заставляет себя ждать:

– Я – атомная лодка «Лапон». Как дела, «Бен Франклин»?

Несколько минут длится беседа. До чего же приятно установить контакт с новым собеседником, услышать в телефоне новый голос.

– «Лапон», спускайтесь сюда, присоединяйтесь к нам! Здесь лучше, чем на поверхности!

Ответ «Лапона» показывает, что на атомной лодке отлично знают, кто мы и чем занимаемся:

– «Бен Франклин», не хочется мешать вашим исследованиям. Бон вояж. Счастливого плавания.

44. Десять дней в пути

Вечером 24 июля – опять взрывы. Многократные сильные эхо длятся до 9–10 секунд. Это значит, что звук проходит около 15 километров, прежде чем его совсем погасит толща воды. Получив данные о наших координатах, видим, что скорость несколько возросла, во второй половине дня она составляла в среднем 2,3 узла.

Пытаюсь подвести итоги работы нашей экспедиции за десять дней и передаю сводку Уолтеру Манку в Палм-Бич и нашему другу Джерри Кэлмену, который осуществляет связь с начальством в Нью-Йорке и Вашингтоне.

«После десяти дней плавания в Гольфстриме дела обстоят следующим образом.

На борту все исправно. С „Беном Франклином“ никаких технических осложнений. Система жизнеобеспечения, режим на борту, наружная чистота иллюминаторов – все как положено. Внутренняя атмосфера превосходная. Настроение экипажа отличное. Все здоровы. Мы пять раз опускались на дно и в трех случаях по несколько часов дрейфовали с хорошей скоростью в 10 метрах над грунтом при отличной видимости. Дно интересное, но живности очень мало. Каракатицы, крабы, креветки, мелкие рыбы. После атаки меч-рыбы не встречали крупных рыб. Во время обычного дрейфа встречено очень мало рыбы и немного каракатиц. Планктона стало меньше после первых ночей, когда мы видели красивые цепочки сальп длиной до пяти метров. Никаких намеков на „глубинный рассеивающий слой“. Похоже, что толща моря находится в непрерывном движении. Мощные подводные волны раскачивают мезоскаф вверх и вниз до 50 метров за шесть минут, и экипажу приходится все время быть начеку. Пока что все в полном порядке».

Пятница, 25 июля. Начиная с полуночи мезоскаф держится на диво стабильно у отметки 260 метров. Неожиданный штиль удивляет нас. Тем не менее, если не обманывают данные о нашей скорости вчера вечером, мы продолжаем нормальный дрейф на север или северо-восток.

Сейчас утро, все спят, кроме Кена Хэга и меня. Последние несколько дней были достаточно утомительными и холодными. Каз и Эберсолд проработали всю ночь, как и Чет с Фрэнком, каждый на своем посту. Они заслужили отдых. Глубина 262 метра. Никаких осложнений.

45. Изгнание из Гольфстрима

Никаких осложнений? В 9.20 нас вызывает поверхность: похоже, что мы вышли из Гольфстрима. Билл Рэнд просит разбудить Казимира. У меня не хватает духа сделать это, пусть поспит еще немного. Тогда Билл предлагает мне подняться повыше. Пять секунд подпускаю воздух в правую уравнительную цистерну; в 10.09 повторяю маневр. Мезоскаф упирается, в 10.27 наша глубина все еще 258 метров. Еще пять секунд подаю воздух. Начинаем медленно всплывать. В 10.45 ситуация становится «критической»: Билл Рэнд настаивает на том, чтобы я подозвал Каза, дескать, с ним легче объясняться по телефону (некоторые голоса и впрямь проходят хуже других). Билл сообщает Казу, что больше нет никаких сомнений – мы вышли из Гольфстрима, течение осталось километрах в двадцати восьми к востоку от мезоскафа.

Гольфстрим исторг нас. На двенадцатый день плавания. Принимаемся обсуждать возможные последствия и вероятные причины.

Как вы помните, когда мы готовились к экспедиции, были высказаны две точки зрения. Первая: мы должны быть все время готовы к тому, что нас вынесет из Гольфстрима или во всяком случае будет относить от центральной струи примерно на 5 километров в день. Вторая: если мы стартуем в центре течения на глубине около 200 метров при температуре воды 15 °C, мы без труда удержимся в Гольфстриме месяц.

По-моему, еще не все факторы изучены так основательно, чтобы можно было предусмотреть каждую деталь. Известно, что в Гольфстриме есть множество ветвей – восходящих, нисходящих, отклоняющихся в сторону, то разделяющихся, то снова сходящихся. Словом, и здесь тоже для точного прогноза понадобилась бы вычислительная машина.

А главное, надо, чтобы кто-то разработал программу для такой машины, и ведь по сути дела разве мы не этим занимаемся? На нас действуют самые ничтожные факторы: чуть изменится наклон аппарата, или глубина, или ориентация в течении, как мы можем вильнуть в ту или иную сторону. Кто скажет наперед, куда пойдет данная капля воды в реке? Какая капля первой испарится, какая первой заблестит на тростнике у берега? Наше исходное положение в центре Гольфстрима давало больше шансов долго удержаться в нем, чем если бы мы стартовали на краю течения.

То, что нас впервые вынесло из него через десять дней, уже сам по себе интересный факт. Попробуем вернуться в Гольфстрим своими силами, следуя указаниям с «Приватира», который вместе с «Линчем» произвел достаточно промеров в океане и более или менее ясно представляет себе обстановку.

В 11.23 Каз пускает два двигателя малым ходом, сберегая наши ресурсы. Если идти быстрее, каждая миля будет пожирать больше электроэнергии. Электрические счетчики зловеще покряхтывают. Каждый ампер-час отдается внутри мезоскафа громким щелчком; обычно щелчки эти звучат с большими перерывами, теперь же наш слух терзают настоящие пулеметные очереди. Запас электроэнергии не позволяет нам производить много коррекций такого рода. Посмотрим теперь, сумеем ли мы возвратиться в Гольфстрим, ведь наша абсолютная скорость едва превышает один узел.

Направляемые «Приватиром», идем на глубине 100 метров; степень погружения регулируем ходовыми двигателями. Эрвин – мастер по таким маневрам. В 12.20, подняв взгляд на верхний иллюминатор, вдруг обнаруживаю, что видно поверхность моря и волны. Смотрю на манометр: глубина 100 метров, все точно. Поразительная видимость, просто редкая. Правда, не все время, но в отдельные минуты вода совсем прозрачная. Видно, как играют на волнах блики солнца. В моей практике никогда еще не было такой видимости под водой. Температура за бортом 19,69 °C. Внутри мезоскафа 18°, но скоро станет теплее. Вместе с Кеном Хэгом мы придумали связывать цифры, выражающие температуру воды, с каким-нибудь историческим событием. Скажем, когда температура 19,19 °C, говорим: «Версальский договор».

Мы сейчас на глубине 90 метров, здесь вода на полградуса холоднее, чем была на отметке 100 метров, где мы находились «в 1969 году».

Когда идешь так близко к поверхности, в иллюминатор открывается совсем другая картина. Во-первых, намного светлее, я без труда читаю и пишу, не включая внутреннего освещения. Иначе смотрится планктон, растительный и животный. Вот проплывает множество крохотных созданий диаметром в несколько миллиметров, и я восхищаюсь голубым свечением удивительной красоты – живые крупинки переливаются в воде, будто брильянт на солнце. Я и прежде наблюдал эту разновидность планктона, однако не знаю точно, что это за организмы; к счастью, Кен Хэг сразу их узнает и определяет как диатомеи, или радиолярии. Вместе с ними мимо нас следуют полчища сальп и бесконечное разнообразие других организмов. Медузы, копеподы, крылоногие, сифонофоры, удивительно напоминающие веточки зеленых водорослей. Несколько сальп покрупнее, одна-две огнетелки – опять же не светящиеся.

Строго говоря, подводный дрейф продолжается. Сейчас наша глубина опять стала побольше; мы идем со скоростью около одного узла, курс 125° – по словам поверхности, он должен привести нас обратно в Гольфстрим. Температура в мезоскафе еще поднялась: 21,5 °C. Температура воды 18,90° («Эйфелевой башне один год»). В полночь на глубине 270 метров было 16,5°, а в 4 часа утра на той же глубине (точнее, 272 метра) – всего 12,87°. Такой перепад был явно связан с нашим выходом из Гольфстрима; за его пределами море холоднее.

В 15.30 поверхность сообщает, что мы приближаемся к Гольфстриму, и предлагает еще час идти тем же ходом. Но я настроен весьма скептически, ведь мы развиваем абсолютную скорость от силы один узел. Пройдено в лучшем случае пять морских миль; следовательно, мы никак не могли покрыть разделяющие нас 28 километров. Разве что Гольфстрим теперь сам идет нам навстречу.

Кстати, поверхность не совсем уверена в своих расчетах. «Линч» был вынужден уходить в порт, пополнял запасы провианта и горючего, теперь ему надо время, чтобы заново разобраться в обстановке, произвести замеры разовыми батитермографами и точно определить местонахождение главной струи течения. Поэтому нам так или иначе придется ждать до завтра, а пока что наше дело держать «Бена Франклина» на нужной глубине.

Поздно вечером видим продолговатых рыб, вероятно угрей. Как-никак мы недалеко от Саргассова моря, куда приходят умирать взрослые угри и откуда выходят в дальние странствия личинки-лептоцефалы. [81]81
  Так называют личинки угрей. Угри нерестуют в Саргассовом море, где взрослые особи погибают. Личинки, вырастая, покидают место выклева и мигрируют в реки Северной Америки и Европы, где достигают половой зрелости. Миграция личинок происходит по течению: система течений из района Саргассова моря омывает берега Северной Америки и достигает Европы. Существует мнение, что особи, выросшие в реках Европы, не могут достичь Саргассова моря «против течения».


[Закрыть]

За ночь ситуация мало-помалу проясняется. Все очень просто: мезоскаф был захвачен одним из тех мощных завихрений, которые часто возникают по краям Гольфстрима и отрываются от него, а израсходовав свою энергию, постепенно затухают. Лишь в очень редких случаях они снова вливаются в Гольфстрим.

Утром 26 июля принимается решение всплыть на поверхность, чтобы «Бена Франклина» отбуксировали на 50 с лишним километров в нужную сторону. Собранные «Линчем» данные говорят, что другого выхода нет.

46. Новые гипотезы, новые исследования

Сами понимаете, у нас появился повод еще раз потолковать о загадках и прихотях Гольфстрима.

«Официально» течение было открыто Понсе де Леоном в 1513 году, когда он ходил у побережья Флориды между мысом Канаверал и островами Кайкос. Христофором Колумбом описано течение, встреченное у Багамских островов; точно определить, что это за течение, не удалось, но, вероятно, речь идет об одной из ветвей, образующих Гольфстрим.

Бенджамин Франклин первым систематически изучал Гольфстрим и нанес – или распорядился нанести – его на карту. Взгляд Франклина на это течение как на реку, пересекающую Атлантический океан, продержался два столетия и лишь недавно подвергся пересмотру. Франклин считал, что течение зарождается под действием пассатных ветров, дующих с востока на запад. Они нагоняют воду из экваториальной Атлантики в Мексиканский залив, повышая его уровень, затем вода устремляется между Кубой и Флоридой обратно в Атлантический океан.

В начале XVII века Иоганн Кеплер попытался объяснить возникновение океанских течений и подошел к мысли о тенденции движущихся тел во вращающейся системе (Земля) отклоняться в сторону от меридионального направления.

Это открытие было сделано в 1835 году французским ученым Гюставом Кориолисом, и появилось понятие «силы Кориолиса». Годом позже, в 1836 году, Франсуа Араго предложил объяснить рождение Гольфстрима различием в плотности теплых вод экватора и холодных вод северного полюса, рисуя этакий могучий термосифон в планетном масштабе. Этот взгляд разделял Метью Мори, один из корифеев американской океанографии.

В XIX веке праправнук Бенджамина Франклина Александр Бах выступил зачинателем нового анализа Гольфстрима на участке между островом Нантакет (южнее мыса Код) и Флоридой.

Наконец, Вудсхолский океанографический институт со времени его основания в 1930 году специализируется на изучении Гольфстрима; в тысячах точек производятся повторные замеры температур. Под руководством директора Института Коламбаса Айзелина, а также Фрица Фаглистера, Л. Уорсингтона, В. Ван Аркса, Генри Стоммела и других видных американских океанографов отряды исследователей шли по стопам Франклина, стремясь истолковать данные, которые тогда принимались за окончательные.

И однако та же вудсхолская группа выступила против взгляда на Гольфстрим как на реку в океане. Если этот образ еще годится для южной области, у берегов Флориды, то дальше мыса Хаттерас, после которого отмечается несколько ветвей, он вовсе не применим. Были проведены многочисленные наблюдения излучин Гольфстрима. Измерения позволили выделить ветви, которые, отклоняясь все дальше и дальше, завиваются и под конец образуют независимые от основного потока гигантские круговороты. Добавьте к этим данным боковое смещение Гольфстрима, достигающее 20 километров в день (такая цифра отмечена в 1950 году), и получится картина, вполне согласующаяся с приключением, которое выпало на нашу долю 25 июля 1969 года.

Словом, все говорило против идеи о «монолитном» течении. Фаглистер считал, что проведенные наблюдения позволяют даже говорить о целой системе течений, «перекрывающих друг друга подобно черепице… Каждое новое течение зарождается до того, как угаснет предыдущее, причем всегда к северу от предшественника».

Хотя гипотеза Фаглистера не объясняет происхождения «черепицы», свалившейся на головы океанографов классической школы, она помогает понять возникновение излучин Гольфстрима. Именно под влиянием этой гипотезы многие ученые предсказывали, что мы будем быстро исторгнуты течением. А тот факт, что мы удержались в Гольфстриме около двенадцати дней, как будто подтверждает, что к югу от мыса Хаттерас течение относительно однородно.

Примерно в это же время Вудсхолский институт, опираясь на работы Генри Стоммела, предположил, что под Гольфстримом есть другое течение, направленное в противоположную сторону. Это было чисто теоретическое предположение, – тем интереснее, что позже противотечение и впрямь было обнаружено в Атлантике на глубине свыше 2 тысяч метров. Мы обязаны этим открытием специальным буям, которые свободно плавают в толще воды вроде нашего «Бена Франклина» и регулярно посылают акустические сигналы, позволяя поверхности (в данном случае это были «Атлантис» Вудсхолского института и английское судно «Дискавери II») определять их местонахождение и тем самым проследить за течением.

В свете этих исследований и их результатов наше «изгнание» из Гольфстрима, несомненно, интересный факт. Однако можно ли делать обобщение на основе одного-единственного случая в малоизученной среде? Сейчас по этому поводу я могу лишь сказать, что мезоскаф находится во власти неуловимых и неведомых факторов, от которых зависит, останемся мы в течении или будем исторгнуты.

Уже потом в своей конторе в Палм-Биче я ознакомился с данными по Гольфстриму, собранными Научно-исследовательским центром ВМС с 30 марта по 8 апреля 1966 года.

В первых числах апреля чуть севернее той точки, где нас вынесло из течения, Гольфстрим дал в северо-западном направлении широкую петлю, которая стремилась отделиться от главного потока. На ежемесячных картах, составляемых и публикуемых Научно-исследовательским центром, можно видеть немало точек, где берут начало такие петли.

Как же производят эти измерения и как оказалось возможным ежемесячно определять курс Гольфстрима, если совсем недавно уходили месяцы на то, чтобы проследить лишь небольшие участки течения?

Тут помог новый, революционный метод, дающий превосходные результаты. В 1961 году Научно-исследовательский центр ВМС обзавелся летающей лодкой «Суперкон-стеллейшн», получившей имя «Эль Койот». Большой радиус действия (6500 километров за двадцать летных часов) делал эту машину очень подходящей для научно-исследовательского поиска. На борту самолета установили инфракрасный гигрометр; [82]82
  Инфракрасный гигрометр – прибор для определения влажности воздуха, принцип действия которого основан на поглощении инфракрасного излучения парами воды.


[Закрыть]небольшую метеостанцию для измерения температуры и атмосферного давления; особый радар для измерения высоты волн; инфракрасный термодатчик, [83]83
  Инфракрасный термодатчик – прибор, позволяющий измерять на расстоянии температуру поверхности воды или другого нагретого тела.


[Закрыть]мгновенно измеряющий температуру поверхности океана (на глубину долларовой бумажки, как шутят американцы) в пределах от минус 2° до плюс 32 °C, с точностью плюс – минус 0,4°; систему разовой батитермографии, передающую по радио на самолет глубину (до 300 метров) и температуру воды в пределах от минус 2° до плюс 35 °C при точности в плюс – минус 0,25 °C. Инфракрасный термодатчик калиброван эмпирически, с учетом столба воздуха между самолетом и водой.

В начале 1969 года мне посчастливилось участвовать в одном из очередных вылетов «Койота». На приборном щите пилота я увидел гальванометр, соединенный с радиационным термодатчиком. Представьте себе удивление неофита, когда стрелка гальванометра вдруг подскочила на несколько делений, как только самолет пересек границу Гольфстрима и термодатчик уловил увеличение температуры. При высоте 150 метров над морем измеряемый круг на поверхности воды (иначе говоря, круг, очерченный конусом инфракрасных лучей) достигает 4,5 метра в диаметре. Таким образом, самолет собирает за день достаточно сведений, чтобы специалист мог составить карту данного участка Гольфстрима.

Спутник еще лучше, чем самолет, может наблюдать эволюцию Гольфстрима, фиксируя благодаря огромной высоте несравненно более широкую картину. Так, 15 мая 1966 года НАСА запустило «Нимбус 2» на орбиту, близкую к полярной, с высотой около 1100 километров и периодом обращения в один час сорок минут. Спутник последовательно обозревал всю поверхность земного шара; на нем была установлена обычная телевизионная камера, работавшая днем, и два «радиометра» – «многоканальный инфракрасный радиометр среднего разрешения» и «инфракрасный радиометр высокого разрешения». Первый измерял отношение степени нагрева земной поверхности атмосферы, распределение водяных паров в атмосфере и температуры над самой землей. Второй определял ночью состояние облачного покрова, а также температуру поверхности земли и океана в полосе шириной 3,5 тысячи километров (внушительный охват!) с разрешающей способностью в 11 километров, что оставляет желать лучшего. Температура измерялась с точностью плюс-минус 1° Кельвина; это совсем неплохо. Данные тотчас передавались на землю, причем могли быть сразу выражены в цифрах.

Так что сами видите: осаждаемый со всех сторон спутниками, самолетами, судами, а теперь еще и подводными лодками, Гольфстрим в конце концов будет вынужден исповедаться и рассказать о своем происхождении.

Спутниковый метод позволяет также – благодаря реакции инфракрасного детектора на хлорофилл – незамедлительно обнаруживать большие скопления фитопланктона и направлять суда в те места, где ожидается скопление рыбы, которая тоже (хотя и другими способами) умеет находить планктон.