Текст книги "Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой"

Автор книги: Жак Пикар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

19. Швейцарцы во Флориде

И опять нам пришлось сокращать штат бригады. Но теперь обстоятельства были совсем другими, чем в 1964 году. Многие из сотрудников нанимались временно, зная, что не будут сопровождать мезоскаф в Америку, и найти себе другую работу в Швейцарии для них не представляло трудности. А чтобы облегчить сборку аппарата в США, я убедил «Граммен» сохранить и привезти во Флориду основное ядро людей, которые особенно хорошо знали мезоскаф. Тринадцать человек – одиннадцать швейцарцев, один француз и один испанец – с семьями и багажом прилетели в Америку, и почти все успели к встрече РХ-15, когда он прибыл в Палм-Бич на борту «Анкерса». Несмотря ка капризы погоды, рейс прошел гладко.

Для всех членов нашего отряда, кроме меня, это было первое знакомство с Соединенными Штатами.

Когда я в 1956 году впервые попал во Флориду, там, да и повсюду в США, царил огромный интерес к морю, но не менее велико было и невежество во всем, что касалось исследовательских подводных лодок. Океанографией занимались, так сказать, с поверхности; ученые брали пробы, свесившись через поручни ослепительных парусников. Никому и в голову не приходило, что необходимо посылать исследователей в глубины моря, да никто и не представлял себе, что это возможно. Разумеется, все знали о погружениях Вильяма Биба в 30-х годах и все слышали о батискафе, покорившем пучины Средиземноморья. Но большинство американских ученых воспринимали это как единичные прорывы, неспособные поколебать методику столетней давности. В книге «Глубина 11 тысяч метров» я рассказал о том, как старался вместе с сочувствующими мне американскими океанографами, среди которых был и мой соавтор Роберт Дитц, убедить американские круги в перспективности и широких возможностях батискафов вообще и «Триеста» в частности. Начиная с 1957 года мне в этом помогал научно-исследовательский центр ВМС в Вашингтоне. В 1957 году он финансировал погружения «Триеста» у островов Капри и Понса. Убедившись в достоинствах батискафа, научно-исследовательский центр ВМС приобрел его, переправил в Сан-Диего и финансировал Гуамскую экспедицию, во время которой мы 23 января 1960 года достигли глубины 11 тысяч метров. Постоянная поддержка военных моряков, с одной стороны, и неоспоримая ценность и точность данных, собранных океанографами на «Триесте», – с другой, принесли свои плоды, признание было завоевано. Да и возможности для приложения капитала неуклонно развивались, небывало возрос сбыт всякого снаряжения для подводного плавания, в кинотеатрах и на телевидении все чаще показывали фильмы из подводного мира, увеличился спрос на акции компаний, связанных с океанографией. Все это привлекало внимание общественности к науке о море.

После двух трагедий стало ясно, какую пользу могут принести небольшие исследовательские подводные аппараты. В первом случае погибла подводная лодка «Трешер»; остатки ее были обнаружены и сфотографированы «Триестом» в ходе обширной поисковой операции. Во втором была потеряна водородная бомба под Паломаресом в Испании; эту бомбу обнаружил «Алвин» – малая военная лодка, созданная под руководством доктора Аллена Вайна из Вудсхолского океанографического института. В обоих случаях прямое наблюдение человеком через иллюминаторы позволило разобраться в обстановке лучше, чем с помощью электронных и механических приспособлений.

Постепенно промышленные круги прониклись доверием к новому начинанию и стали выделять все больше средств на строительство малых подводных лодок, как специализированных, так и более широкого назначения. В короткий срок с лихвой были наверстаны упущенные годы. Предложение превысило спрос, из множества лодок, номинально числившихся в эксплуатации, лишь малая часть приносила барыш владельцам. Будем надеяться, что это временное явление, что вся эта флотилия (во всяком случае лучшие ее единицы) вскоре начнет работать с полной нагрузкой.

Сегодня во Флориде, да и по всему атлантическому побережью США царит поголовное увлечение морем. Все хотят стать океанографами, и покупка трубки для подводного плавания может стать первым шагом на пути, который венчается званием доктора биологических наук. Местные власти, высшие учебные заведения, банки, даже церковь поддерживают это увлечение.

Когда мы в 1968 году прибыли в Ривьера-Бич, что находится чуть севернее Палм-Бича, нас приняли с большим радушием и доброжелательством, которое распространялось и на мезоскаф, и на будущую экспедицию Гольфстрим, и на весь наш отряд заморских гостей. Местные власти и фирмы оказали нам всяческую помощь, и работа была быстро завершена.

25 июля 1968 года мезоскаф был спущен на воду, а 21 августа мы крестили его водой Семи морей, присвоив аппарату имя «Бен Франклин» в честь пионера науки, первого исследователя Гольфстрима.

20. Морская премьера

Первое погружение «Бена Франклина» было окружено героическим ореолом. Мезоскаф должен был всего-навсего лечь на дно гавани, но сколько предосторожностей!.. Какой концентрат ответственности и властительной энергии излился на нас в этот день! Дно гавани было досконально изучено подводными пловцами Эрвином Эберсолдом, Жераром Бехлером, Мишелем Пажем и Марселем Дугу; каждая раковина, каждая изношенная покрышка, каждый древесный ствол обследованы и нанесены на особую карту. После того как гавань прочесали, особая комиссия проштудировала результаты и выбрала место для погружения. Были мобилизованы все спасательные службы: освод, скорая помощь, пожарники, морская пограничная охрана; приготовили мощнейшие подъемные устройства. На деньги, вложенные в эту процедуру, исключая стоимость самого «Бена Франклина», я мог бы построить новую подводную лодку. Но до чего же приятно, до чего спокойно на душе, когда работаешь в таких идеальных условиях. Пожалуй, даже американские ВМС, отнюдь не скупые на деньги для исследований, не истратили столько на погружение «Триеста» у Гуама, хотя там глубина в тысячу раз больше, чем в гавани Палм-Бича. Мезоскаф окружала целая толпа, вооруженная подробнейшими инструкциями; разделение труда было настолько широким, что на долю каждого в отдельности почитай что ничего и не приходилось.

Наконец у всех пунктов всех поверочных таблиц проставлены галочки, и команда – шесть человек – поднимается на борт лодки. И снова началась проверка: давление воздуха в баллонах, содержание кислорода, наличие воды, аварийные запасы, действие клапанов и тысячи мелочей, которые при малейшем отклонении от нормы могут вызвать катастрофу. Фирма «Граммен» дебютировала под водой, успех для нее был делом престижа. Добавим еще одну важную для «Граммена» особенность: «Бен Франклин» был самым большим из построенных компанией аппаратов. (И самым маленьким из построенных мной.)

Когда все было готово, ответственный за программу Уолтер Манк торжественно поднялся на борт и опросил каждого, согласен ли он участвовать в этом погружении. И каждый голосом дожа Венеции, берущего себе в супруги море, ответил: «Да, согласен». Тогда Уолтер напомнил, что погружение будет статичным, мы просто ляжем на дно на глубине 10 метров, что нас непрерывно будут страховать тросами, и мы будем связаны телефоном с поверхностью. Он спросил, готовы ли мы рисковать, ведь инвертеры ходовых двигателей еще не окончательно налажены. Только после повторного утвердительного ответа он дал нам свое благословение и убрал входной трап, так что мы смогли задраить люк.

В число шестерки входили: руководитель группы Билл Рэнд, капитан Дон Казимир, старший пилот Эрвин Эберсолд, второй пилот Гарольд Дорр, инженер-электрик Джон Грив и я. Хотя речь шла не о научном погружении, а всего лишь о техническом испытании, «Граммен» пожелал, чтобы присутствовали все люди, ответственные за программу.

Не успели закрыться двери, как раздался крик: «Пожар! Пожар!» Это Дон Казимир решил сразу же начать с учебной тревоги. На борту мезоскафа было установлено достаточно огнетушителей; американцы предпочитают бороться с огнем, вооружившись по последнему слову техники. И нам полагалось твердо освоить свои обязанности при пожарной тревоге. По команде Дона мы заняли посты по расписанию, похватали огнетушители с кронштейнов, затем, поскольку нас окружал сплошной металл и гореть все равно было нечему, огнетушители вернули на место. Буквально через минуту снова прозвучал возглас: «Пожар!» Мы опять бросились к огнетушителям и стали по местам. Огня нигде не было, только воздух теплый – 22 °C, да влажность высокая – 83 процента. Содержание кислорода нормальное – 20,8 процента. Углекислый газ пока что не давал о себе знать.

Началу погружения предшествовало еще несколько проверок. Открыли клапаны затопления, вывесили мезоскаф, снова продули балластные цистерны, добавили немного балласта на мостик. Проверили насосы диферентной системы, изменяющие наклон мезоскафа. После этого пришлось на время прервать проверку, потому что мы мешали судну, которому надо было выйти из порта.

В 14.07 четыре клапана затопления были открыты, и вода ворвалась в цистерны. Медленно, очень медленно море поглощало мезоскаф. Ушли под воду иллюминаторы, потом люки, потом мостик. Температура поднималась: 24,6 °C, влажность 89 процентов. Наступил самый ответственный момент для люков – проверка их водонепроницаемости (на большей глубине давление извне само способствует герметичности). Ни одной капли влаги не просочилось по швам. Вводы для электрических кабелей и гидроприводов тоже не пропускали воду. Все говорило за то, что погружение пройдет гладко. Море было настолько спокойным и мезоскаф держался так стабильно (в частности, благодаря тросам, которые соединяли аппарат с доком, чтобы нас не увлекло приливно-отливными течениями), что в балластных цистернах, вероятно, осталось немного воздуха. Несколько минут работы насосов диферентной системы, и в 15.00 мезоскаф плавно пошел вниз. В 15.05 «Бен Франклин» коснулся дна на глубине около 12 метров. И опять начались испытания и проверки. Разные швы, люки, вводы для труб и кабелей, большой круговой стык двух секций корпуса (то самое кольцевое соединение, которое делали для нас в Веве) – всюду полная герметичность. Очевидно, то же самое будет и на большей глубине.

С 15.30 до 15.45 шла проверка шлюзовой камеры. Она была сделана в Монте из выдерживающей высокое давление трубы и двух таких же прочных крышек. Приваренное сверху на корпус, это устройство играло роль переходной камеры и позволяло отправлять мелкие предметы из мезоскафа на поверхность. Достаточно открыть нижнюю крышку, положить в камеру предмет – обычно это был шар из плексигласа или алюминия диаметром до 14 сантиметров, в который помещали, скажем, какое-нибудь послание, – закрыть крышку, пустить в камеру воду, открыть верхнюю крышку с помощью небольшого гидравлического насоса, и шар всплывает ка поверхность, где его можно выловить и извлечь содержимое. Эта система предназначалась главным образом для использования в Гольфстриме. Естественно, такая схема работает лишь в одном направлении, но мы предусмотрели также способ отправить ответ: послание помещается в более тяжелый шар и поручается дельфину, который несет его прямо к шлюзовой камере мезоскафа.

Известно, что дельфинов ставят по разуму на второе место после человека. (Что они сами об этом думают, пока не выяснено.) В Калифорнии и во Флориде есть много центров обучения этих млекопитающих. Дельфины даже играют главные роли в одной телевизионной программе. Я обсуждал со специалистами центра в Форт-Лодердейле (Флорида) возможность научить дельфина носить почту; ведь полицейская собака вполне справляется с таким делом, а дельфин, несомненно, «умнее» собаки. (Здесь тоже нам недостает более точного определения.) И даже почти договорился с «Грамменом», но, к сожалению, у нас не хватило времени осуществить этот замысел. К тому же такой опыт обошелся бы довольно дорого, ведь обучение длится долго, не говоря уже об опасности потерять дельфина, если он во время работы встретит сородича и захочет вернуться к вольному образу жизни. Вполне возможный случай, особенно если сородич будет противоположного пола…

Итак, в день премьеры, 22 ноября 1968 года, у нас не было дельфина. Не было и специального послания для отправки на поверхность. Но мы хотели испытать шлюзовую камеру и передать привет руководителям «Граммена». Поэтому мы отправили наверх бутылочку с письмами вице-президенту компании Уильяму Жарковскому, который пристально следил за сборкой мезоскафа, и начальнику Управления морских конструкций Уолтеру Скотту. Письма должны были в тот же вечер проштемпелевать на почтамте в Палм-Биче. Аквалангист Жерар Бехлер увидел всплывающую бутылочку и подобрал ее.

В 16.15 мы проверили прожекторы. Они работали хорошо, но вода была не очень чистая, и мы не увидели ничего интересного.

Температура остановилась на 24,6 °C. Вода на дне гавани была несколько холоднее, чем на поверхности, это компенсировало естественную тенденцию к повышению температуры внутри аппарата. Но влажность воздуха продолжала расти и достигла уже 94 процентов. Чувствовалась необходимость в более эффективной системе для борьбы с влажностью. Я с самого начала энергично выступал за силикагель, [65]65
  Силикагель – прокаленный и высушенный гель двуокиси кремния (SiO ₂), обладает высокой способностью впитывать влагу.


[Закрыть]которая очень хорошо показала себя в батискафе.

Нам предстояло провести еще одну, заключительную проверку: сбрасывание аварийного балласта. Его можно отдать разными способами – или постепенно, выключая ток в магнитных затворах, как я это делал на первом мезоскафе, или весь сразу, для чего открывают ручным гидравлическим приводом большой затвор. Если затвор почему-либо заклинит, скажем прилипнет какой-нибудь моллюск, можно надавить посильнее и преодолеть сопротивление. Наконец, если нужно надолго заблокировать железную дробь, можно намагнитить ее; примерно такая система работала у меня на «Огюсте Пикаре».

В этот день мы сперва испытали различные магнитные устройства и сбросили несколько килограммов балласта, а в 16.35 открыли гидравликой затвор и начали всплывать.

Еще не было 16.36, когда мы достигли поверхности. В 16.37 продули балластные цистерны, в 16.38 открылись двери. Премьера «Бена Франклина» была завершена. Она прошла без сучка, без задоринки. Можно начинать приготовления ко второму погружению.

Недостаток места не позволяет даже перечислить все испытания, которые мы провели зимой 1968/69 и весной 1969 года, не говоря уже о том, чтобы подробно рассказать о них. Компания «Граммен» требовала от нас предельной методичности, не останавливаясь при этом перед расходами. Для фирмы это было привычно; я же, европеец, не всегда был склонен одобрять такую щедрость. Впрочем, результаты были хорошие. Мало-помалу члены экипажа осваивались с новыми обязанностями. Кое-кто из новичков совсем не обладал морским опытом, и моряки «Граммена», особенно Билл Рэнд, Дон Казимир, Гарольд Дорр и Брюс Соренсен, терпеливо вдалбливали в них науку.

11 декабря пришел срок для первого сравнительно долгого испытания – непрерывного трехдневного погружения.

21. Три дня под водой

Основная разница между «Беном Франклином» и всеми прочими исследовательскими подводными аппаратами заключается в том, что мезоскаф намного просторнее, и в том, что он может больше месяца находиться под водой. Теперь настало время провести достаточно продолжительные испытания, чтобы отработать все элементы системы жизнеобеспечения: состав воздуха (кислород, углекислый газ, влага), внутренняя температура, среднее потребление электроэнергии. А также освоиться с пищей, с расписанием работы, наблюдений и отдыха – словом, со всей обстановкой.

Трехдневное погружение продолжалось с 11 по 14 декабря 1968 года, проходило точно по плану и позволило нам сделать наблюдения, сыгравшие важную роль. На этот раз в команду вошли Дон Казимир, Эрвин Эберсолд, Гарольд Дорр, Джон Грив, Рэй Девис и я. Девис – микробиолог, ему предстояло три дня охотиться за микробами, чтобы выяснить, где они станут прятаться, где будут выходить из своих укрытий, и что надо сделать, чтобы они нас не трогали.

11 декабря в 10.45 мы отошли от пристани и заняли позицию посредине гавани. В 11.34 были задраены люки.

В 11.38 открыли клапаны затопления и в 11.47 сели на грунт. За три дня мы надеялись если не сделать какие-либо сенсационные подводные открытия, то хотя бы провести интересные наблюдения в окружающей толще. Когда аппарат достиг дна, видимость была скверная, и мы смогли рассмотреть лишь несколько рыб, они плавали вокруг нас в одном-двух метрах. Однако мы рассчитывали, что с началом прилива видимость улучшится, ведь море приносит в гавань огромное количество чистой воды.

Нас было шестеро, и мы разбили сутки на четырехчасовые вахты. Я нес первую вахту вместе с Гарольдом Дорром; он мне очень нравился своим спокойствием, уверенностью и усердием.

Вообще-то дел было немного, система жизнеобеспечения работала почти автоматически, и я мог сколько угодно глядеть наружу через иллюминаторы. Правда, в наши обязанности еще входили различные регулярные наблюдения. Кроме проверки процента кислорода и углекислого газа в воздухе, мы должны были следить, чтобы в атмосфере мезоскафа не появился какой-нибудь ядовитый газ. Что может быть проще: скажем, нагреется изоляция электропроводки, вот уже и могут выделиться отравляющие вещества. Правда, при коротких погружениях эти газы в малых количествах не опасны, но совсем другое дело, когда вы заперты в аппарате на несколько дней или недель.

У нас был набор пробирок с реактивами, изготовленный любекской фирмой «Дрегер». Он позволял обнаружить малейшие следы «ядовитых газов», которые могли появиться на борту, – от ацетона до гидразина. В эти «от и до» входили трихлорэтилен, толуол, треххлористый углерод, фосген, озон и еще три десятка «вредных газов». Сразу отмечу, что в это трехдневное погружение мы обнаружили следы лишь ацетона, метилбромида и олефина.

Уровень углекислого газа легко регулировался пластинами с гидроокисью лития, которая поглощает и связывает этот газ. Пластины заменялись по мере надобности. Однако приходится отметить, что приборы, регистрирующие уровень углекислого газа, давали разноречивые показания. К счастью, углекислый газ вызывает головную боль задолго до того, как становится по-настоящему опасным. К тому же активность пластин с гидроокисью лития легко определяется по их нагреву: как только они остывают, ставь новые.

А вот проблема влажности воздуха оказалась более твердым орешком. Выше я уже говорил, что настойчиво советовал применить силикагель. Однако специалисты продолжали искать другое вещество с достоинствами силикагели, но без ее недостатков, например что-нибудь не столь тяжелое и громоздкое. А такого вещества найти не удалось, да еще и от силикагели отказались, поэтому процент влажности в мезоскафе быстро достиг порога насыщения. Началась конденсация влаги на стенках корпуса, потом стал накрапывать дождик. Не такой ливень, какими славна Флорида, но все же вполне достаточный, чтобы наши книги, таблицы, блокноты и прочие бумаги отсыревали. Вообще все вещи, включая одежду, простыни и одеяла, жадно впитывали влагу. Ляжешь спать или просто отдохнуть – и подвергаешься этакой изощренной восточной пытке. Сверху непрерывно падают отвратительные, холодные настырные капли. Привыкнешь – дремать можно, но выспаться как следует не дадут.

В 15.15 прибыли гости. Жерар Бехлер и Брюс Соренсен спустились к нам и заглянули снаружи в иллюминаторы. Лица различить было трудно, но я узнал Бехлера по снаряжению, привезенному из Швейцарии. Мы общались с ними знаками; кроме того, на маленьких дощечках они написали, что после посадки на грунт мезоскаф сместился на три метра. Это подтверждалось нашими наблюдениями ориентиров на дне, которые наметил Эрвин Эберсолд. Температура внутри мезоскафа медленно поднималась; температура воды оставалась постоянной: 26 °C. Мы с интересом ждали, на каком уровне стабилизируется разность внутренней и наружной температур.

Во второй половине дня нас навестил красивый скат длиной 60–70 сантиметров; потом мы увидели несколько мелких «аквариумных» рыбок. Тут были рыбы-бабочки, рыбы-ангелы и другие обитательницы тропических морей.

Перед самым ужином мы включили несколько прожекторов, и вскоре свет привлек облачка планктона, очевидно копепод. Явный пример фототропизма… [66]66
  Фототропизм – направление роста растений относительно источника света. В данном случае просто влечение к свету.


[Закрыть]

Ужинать сели в 18.30. Не могу сказать, чтобы меню было аппетитным, отнюдь. Но эта трапеза была знаменательная – мы впервые сели вместе за стол на борту мезоскафа. И если не считать влажность, нам было так удобно и уютно в нашей подводной лодке, окружающий нас покой так благодатно влиял на душу после лихорадки предшествовавших дней, что этот ужин остался в памяти как приятное событие. Сидя за круглым столом, одни открыли себе банку консервов, другие «оживили» водой обезвоженного цыпленка. Чтобы воодушевить нас, нам говорили, что это-де специальный паек, которым НАСА [67]67
  НАСА – сокращенное название учреждения в США – Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства – National Aeronautics and Space Administration.


[Закрыть]снабжает своих космонавтов, а так как НАСА все делает на высшем уровне, то и пайки должны быть замечательными. Мы ожидали, что цыпленок вот-вот оперится и забегает, как после долгой спячки… И постарались не выдать своего разочарования, когда увидели, что пюре, получаемое при впитывании воды дегидрированным порошком, упорно сохраняет свою консистенцию.

А, ерунда! Как-нибудь потерпим один день. Три дня. Даже месяц.

После ужина я на несколько часов прилег. Честно говоря, мне было не до сна, но на удобной койке просто полежать и то приятно. Особенно когда рядом иллюминатор, через который видно море над тобой. Правда, в тот вечер мне не пришлось заметить ничего потрясающего, но я уже представлял себе, каково будет ночью в Гольфстриме…

По интерфону я попросил вахтенного Эрвина Эберсолда включить прожектор, и вскоре в толще воды закопошилась живность. Совсем мутная из-за отлива вода в гавани все равно изобиловала планктоном. В полночь я снова заступил на вахту вместе с Гарольдом Дорром. С полчаса разговаривал по телефону с Уолтером Манком. Он подробно охарактеризовал новый кабинет министров, утвержденный президентом Никсоном. Любит он пофилософствовать, этот Уолтер… Увлечение вычислительными машинами не сделало его сухарем. В его изложении и с его комментариями последние известия звучали для меня куда более содержательно, чем если бы я сам читал газету. Манк умеет излагать живо и увлекательно.

Во время этого разговора мы пользовались обычным проводным телефоном. А еще днем был испытан подводный телефон – гидроакустическое устройство, которое позволяет переговариваться с поверхностью без проводов, как бы глубоко мы ни погрузились.

В часы вахты я мог продолжать наблюдение через иллюминаторы. Несмотря на муть, рыб было много. Мое внимание привлекли прозрачные юркие мальки длиной около полутора сантиметров. Затем появились стаи серебристо-серых рыбешек длиной 15 сантиметров с красивым черным пятнышком в основании хвостового плавника; сам плавник оторочен желтой каймой. Эти представители карангов, напоминающие маленьких пампано, [68]68
  Каранги – тропические придонные рыбы.


[Закрыть]очень распространены во флоридских водах.

Процент кислорода в атмосфере мезоскафа медленно возрастал: в полдень было 20,6, теперь же 21,5 процента. За двенадцать часов прибавился один процент. Значит, приток кислорода слишком велик. Применяемый нами кислород хранится на борту в двух баллонах с полной термоизоляцией, в жидком виде, при температуре ниже минус 180 °C. Подача кислорода регулируется, и сначала приток составлял 3 литра в минуту, то есть по 0,5 литра в минуту на человека. В четыре часа ночи я уменьшил подачу до 2,5 литра в минуту.

Многие рыбы идут на свет – многие, но не все, во всяком случае не всегда. Похоже, больше всего свет притягивает планктон. Он скапливается у самых светильников, а немного погодя появляется рыба; возможно, ее привлекает не столько даже свет, сколько планктон, составляющий ее корм.

В 2.22 ночи я включил один из кормовых прожекторов и увидел косячок усатых рыб вроде сомиков. Едва на них пал свет, как они исчезли; менее яркие лучи света из иллюминаторов их явно не смущали.

Второй день прошел безмятежно. Время от времени «Бен Франклин» чуть смещался под действием приливно-отливных течений, но сохранял при этом полную остойчивость. Шутки ради мы на пари соорудили карточный домик – он стоял так же надежно, как если бы мы находились на суше.

За окнами были все те же рыбы. То скат пройдет мимо самого иллюминатора, то уже описанные каранги; роился планктон. Морская фауна была на диво активной для гавани.

Заступив на вахту во вторую ночь, я решил осушить одну из полусфер, вооружился губкой и собрал больше литра воды. Правда, относительно прохладные стенки очень скоро снова покрылись росой, зато стало меньше влаги в воздухе. В принципе это лучший способ борьбы с влагой; во всяком случае на несколько часов «внутренний дождь» прекратился. Но губкой можно обработать только малую часть корпуса, так что всей воды не соберешь. Очевидно, что проблему влажности может решить только силикагель; к сожалению, его у нас слишком мало.

Под утро вода вдруг стала удивительно прозрачной. Нас окружали десятки, сотни карангов; был тут и маленький скат, возможно тот же, что прежде. Плавно прошла над грунтом элегантная камбала. Пестрые рыбешки принялись очищать снаружи иллюминаторы, соскабливая успевших прилепиться моллюсков. Мы с Гарольдом Дорром решили подольше не выключать прожекторы, и количество рыб и планктона непрерывно росло, будто мы очутились посреди исполинского аквариума. Однако судить о реакциях (или об отсутствии реакций) рыб было трудно. Резкий поворот прожектора или вспышки света внутри мезоскафа вроде бы никак на них не влияли. В 4.28 где-то над нами прошел буксир, и тотчас вода перестала быть прозрачной.

На третий день мы уже совсем освоились, у нас появились какие-то навыки, соответствующие обстановке; тем не менее нам не терпелось подняться на поверхность, так тяготила влажность. Температура была вполне сносная, точнее, была бы сносная, будь воздух суше.

Около полудня перед иллюминаторами прошли две барракуды длиной не меньше метра. Затем опять показался маленький скат. Обилие иллюминаторов вполне себя оправдало, позволяя не терять из поля зрения рыб, которые ходили вокруг мезоскафа. В 15.00 у меня появилась легкая одышка. Перед тем я одну за другой поднимал секции настила – пустяковая работа, отнюдь не требующая больших усилий, но в воздухе явно было больше одного процента углекислого газа. Одышка – один из первых признаков того, что норма углекислого газа превышена. Наши контрольные приборы по-прежнему работали неудовлетворительно. Каждый из трех приборов показывал свое, к тому же показания поминутно менялись.

Рэй Девис занимался своими микробиологическими исследованиями, тщательно собирая необходимые пробы.

Во второй половине дня я сообщил на поверхность, что неплохо бы прислать нам с кем-нибудь из аквалангистов апельсины и передать их через шлюзовую камеру. Мы уже соскучились по натуральным продуктам.

Наш секретарь мадам Симона Трейво отправилась в магазин, и в 15.15 мы извлекли из шлюзовой камеры шесть превосходных флоридских апельсинов в полиэтиленовом мешочке; погружение им ничуть не повредило.

Наступила третья ночь. Конечно, мы немного устали, но настроение было бодрое. Между членами команды царило полное взаимопонимание, и все-таки я решил посоветовать «Граммену», чтобы впредь дисциплина на борту была более вольготной, что ли, не так отдавала военщиной. Я задался целью, чтобы наша работа в море каждому принесла максимум пользы, а для этого необходима дружеская, откровенная атмосфера. Дисциплина на борту военной лодки – другое дело, там без нее, наверно, нельзя, но у нас-то исследовательское судно. А мне в этом трехдневном погружении не все было по душе…

В последнюю ночь даже в разгар прилива, когда вода очистилась, я практически не видел рыб, но в 0.57 Гарольд Дорр вдруг окликнул меня. Голос его звучал глухо – и от волнения, и оттого, что он боялся разбудить других.

– Акула!

Сам я не успел ее рассмотреть, но Гарольд подробно описал мне акулу. Она была небольшая, длиной около полуметра, двигалась очень быстро. Может быть, это она распугала других рыб? Прошло немного времени, и они появились снова, как ни в чем не бывало: камбалы, скаты, сомики, разные мальки.

Камерун Уокер – вахтенный на поверхности – решил поудить рыбу, сидя в лодке прямо над мезоскафом. Дорр увидел за иллюминатором его леску с крючком. Уокеру не повезло, крючок зацепился за мезоскаф. Внушительная добыча, ничего не скажешь, да только чересчур тяжелая, и Уокеру пришлось от нее отказаться.

Вот такими маленькими развлечениями заполняют свое время океанографы на дне одной флоридской гавани ночью на глубине 11 метров…

Что же мы увидели за эти три дня под водой? Барракуд, акул, скатов, камбал, сомиков, множество тропических рыбок, тучи планктона. В батискафе, погружаясь на куда большую глубину, не всякий раз столько увидишь.

Наконец, на четвертый день или на исходе третьего, смотря как считать, около 9.50 Эрвин Эберсолд продул балластные цистерны и поднял «Бена Франклина» на поверхность. Но мы не спешили открывать люки: пусть внутренняя атмосфера остается неизменной все 72 часа, отведенных на этот опыт.

Мезоскаф отбуксировали к пристани и после нескольких заключительных проверок в 11.25 был открыт выравнивающий клапан. Как показывали внутренние приборы, подача кислорода у нас все еще превышала потребление, поэтому в аппарате давление было несколько больше атмосферного. И когда открылся клапан, сообщающийся с внешней средой, внезапно, совсем как в камере Вильсона, сгустился туман, да такой, что несколько секунд видимость в кабине практически была равна нулю.

В 11.30 открылся люк, мы вышли на мостик и ступили на пристань, где нас ожидали родные и старший медицинский эксперт «Граммена» доктор Роберт Джессэп. Беглое освидетельствование показало, что мы пока живы. Погружение благополучно завершилось, мы сделали еще один шаг в сторону Гольфстрима.