Текст книги "Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой"
Автор книги: Жак Пикар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
34. Атака
Атака состоялась, пока я спал (спал беспокойно, во-первых, из-за холода, во-вторых, из-за непрестанного шума да еще, пожалуй, из-за переутомления).
Событие это показалось мне настолько важным, что я решил немедля закрепить на бумаге возможно больше подробностей. Кен Хэг, Фрэнк Басби и Эрвин Эберсолд в тот момент бодрствовали, поэтому я опросил их вместе, чтобы собрать возможно более правильные данные о размерах агрессоров, их поведении и обстоятельствах атаки. Такие вещи важно записывать сразу, потому что оценки легко меняются, как бы искренне человек ни старался быть точным и объективным. Хорошо известно, как обрастают деталями и преувеличениями рассказы охотников и рыбаков… Мне нужны были предельно объективные сведения.
Инцидент произошел в 6.09 на глубине 252 метров. В эту минуту у иллюминаторов никто не дежурил. Всю ночь горел один из наружных светильников. Работая в той части кормы, которую мы называли лабораторией, Фрэнк Басби вдруг заметил, как в воде что-то промелькнуло. Он бросился к иллюминатору и увидел великолепную рыбу-меч из тех, которые обитают в глубинах Гольфстрима и считаются среди флоридских рыболовов одним из самых роскошных трофеев. Фрэнк успел разглядеть, что это настоящий ширококлюв, другими словами, у рыбы был широкий «нос» в отличие от марлина, у которого удлиненная верхняя челюсть поуже и закруглена на конце. «Меч» предназначен, как полагают, для того, чтобы нанизывать на него добычу, создавая, так сказать, запас, с которым после охоты можно расправиться в каком-нибудь укромном месте, подальше от соперников.
Меч-рыбы бывают больше четырех метров в длину; в Гольфстриме нередко вылавливают экземпляры от двух до трех метров. Рыба, которую видел Фрэнк, не превышала, по 287 его словам, 1,5–1,8 метра, но точно определить длину вообще трудно. Фрэнк наблюдал меч-рыбу несколько секунд. Она явно была сильно возбуждена и подошла вплотную, чтобы заглянуть в иллюминатор, через который он смотрел на нее. Потом заметалась вверх-вниз и из стороны в сторону, недоумевая, что это за штука появилась в море. Отойдет на три-четыре метра и опять возвращается, словно завороженная нашим огромным плексигласовым глазом. И вдруг рыба пошла в атаку: метнувшись вперед, она поразила мезоскаф острием меча. Похоже было, что она целилась в иллюминатор, однако промахнулась и попала в стальной корпус сантиметрах в 15–20 пониже плексигласа. Не только Фрэнк, но и находившийся поблизости Кен Хэг отчетливо слышал удар. Фрэнк ринулся на нос за кинокамерой. Когда он вернулся, агрессор уже исчез, однако Кен Хэг успел рассмотреть вторую меч-рыбу, которая как бы направляла атаку издали, предусмотрительно держась за пределами зоны, освещенной нашим прожектором.
Все происшествие длилось от силы одну минуту. Эрвин Эберсолд, который завтракал в носовом отсеке, удара не слышал и за иллюминатором ничего не видел.
Слушая их рассказ, я думал о камерах, которые держал наготове часом раньше и которыми мог бы зафиксировать столько безвозвратно утраченных теперь деталей. Безвозвратно? Так ли это? Ведь инцидент может повториться. Между прочим, такие атаки уже наблюдались в сходных обстоятельствах. В одном из своих многочисленных погружений нападению подвергся «Алвин» – малая подводная лодка, главным конструктором которой был инженер Ален Вайн из Вудс-Хола. Тогда рыбе не повезло, ее меч застрял в надстройке, сделанной из пластика и стекловолокна. Пилот, не зная, повреждено ли что-нибудь и насколько, решил всплыть. Заодно он поднял на поверхность и рыбу; ее осмотрели, доставили на берег, показали вудсхолским зоологам и в тот же вечер съели.
Почему меч-рыбы нападают на подводные лодки? Может быть, их завораживают, гипнотизируют иллюминаторы? Если они принимают лодки за морских чудовищ (возможно, подводная лодка и впрямь чудовище), нам остается только восхищаться отвагой рыбы, бросающейся на противника, который неизмеримо больше ее самой. Да, плохо мы разбираемся в рыбьей психологии… Перед нами огромное и увлекательное поле для исследования. И очень трудное. Будем надеяться, что сделанное нами наблюдение не последнее.
Опасна ли такая атака для подводной лодки? По чести говоря, вряд ли. Впрочем, можно представить себе исключительные случаи, когда возникнет критическая ситуация. Допустим, лодке по той или иной причине (ошибка в расчетах, оплошность штурмана, вражеская атака) угрожает разрушение корпуса – тогда сильный удар крупной рыбы, идущей со скоростью 10 метров в секунду, может оказаться роковым. Конечно, я взял крайний, маловероятный случай. Однако же после атаки на «Алвин» специалисты (не знаю, из какой области) вычислили, что, если бы меч поразил под определенным углом кольцо, обрамляющее иллюминатор, оно могло быть сорвано и лодка погибла бы. А участники расследования оказались бы перед еще одной неразрешимой проблемой. Даже если бы лодку удалось поднять…
Для наших иллюминаторов, забранных в стальные кольца, надежно привинченные крепкими болтами, вероятность такой аварии я считаю равной нулю. А вообще-то, если пробьет иллюминатор, положение будет незавидным. На глубине 250 метров вода ворвется внутрь корпуса со скоростью около 70 метров в секунду, мощность потока превысит один кубометр в секунду. В два счета наберется столько воды, что никакое сбрасывание твердого и жидкого балласта не компенсирует ее веса, и перегруженный корпус пойдет ко дну, обрекая всех пассажиров на верную смерть.
На борту «Бена Франклина» все идет хорошо, если не считать того, что некоторые члены экипажа здорово простужены. Дон Казимир достает и гордо открывает небольшой чемоданчик. Дружно восхищаемся несчетным множеством бутылочек с разноцветными пилюлями всех сортов. Все просто и ясно: голубые – от головной боли, желтые – от ушей, зеленые – для поднятия духа. Дон вытаскивает бутылочку с красными пилюлями; превосходное лекарство от простуды, если верить инструкции, наклеенной изнутри на крышку чемодана. Лично я не очень полагаюсь на такие средства. Они могут смягчить течение болезни, но при простуде куда полезнее хорошая прогулка по берегу моря. Увы, в нашем положении прогулки исключены, и хотя мы не знаем побочных действий красной пилюли, лучше поскорее укротить простуду, пока не разразилась настоящая эпидемия.
Вечером мы отчетливо видим, что течение обгоняет аппарат. Казалось бы, это невозможно, ведь нас ничто не тормозит. А все дело в явлении, которое можно наблюдать и на воздушном шаре. Когда аэростат влеком ветром, вы теоретически не ощущаете никакого дуновения: как бы силен ни был ветер, по отношению к воздуху ваша скорость равна нулю. И однако же был такой случай в Техасе, когда я летел на воздушном шаре с моим двоюродным братом Дональдом Пикаром, и мы неожиданно почувствовали ветер, нас даже основательно тряхнуло. Это бывает при воздушных завихрениях, из-за которых высота вдруг изменяется и шар не сразу приспосабливается к новой скорости воздушного потока. А также, когда аэростат попадет в восходящий или нисходящий поток.
Итак, мезоскаф двигался медленнее воды. Под водой обстановка, как правило, меняется постепенно, к тому же инерция мезоскафа достаточно велика, поэтому эффект того или иного явления нередко запаздывает, зато дает себя знать долго. С глубиной скорость течения уменьшается, поэтому вода вдоль верхней плоскости мезоскафа движется быстрее, чем на уровне киля. Если взять такой участок Гольфстрима, где скорость его у поверхности составляет 3 узла, а на глубине 200 метров – 2, «ножницы» для такого аппарата, как наш, могут достичь 2–3 сантиметров в секунду. Так что разность в скорости течения у киля и на уровне иллюминаторов вполне может составить один сантиметр в секунду, в чем легко убедиться, наблюдая смещение планктона. Кстати, и прибор Научно-исследовательского центра ВМС сейчас показывает, что относительная скорость течения 0,05 узла.
Нас больше озадачивает другая проблема: судя по тому же самому прибору, мы сейчас почему-то дрейфуем на юг. Остается пока предположить, что мы очутились на краю завихрения, центр которого продолжает двигаться ка север. И еще одно обстоятельство нас заботит: скорость дрейфа ниже ожидаемой – в среднем с начала экспедиции всего 1,3 узла.
35. Планктон
Нам сопутствует удача (а впрочем, верно ли называть это удачей – ведь речь идет о том, на что направлена конструкция мезоскафа и сама наша экспедиция): усердно наблюдая море, мы в исключительно благоприятных условиях видим огромное количество планктона. Чтобы расшифровать слова «огромное количество», поясню, что подразумевается виденное за всю экспедицию. Мы не были все время погружены в планктон, однако, проводя многие часы перед иллюминаторами, видели в воде тысячи крохотных организмов, и многие из них скоро стали для нас как бы старыми знакомыми. Так, например, я часто наблюдал своего рода крохотные поезда [77]77
Крохотные поезда – возможно, что это столоны сальп.
[Закрыть]с миниатюрными паровозиками длиной от силы 2–3 сантиметра. Никто из нас не мог определить этот организм. Несомненно, это какой-то представитель планктона, но на какой стадии развития – личинка или уже зрелая форма? На ранней стадии личинка ракообразных подчас так непохожа на взрослый организм, что только опытный знаток биологии моря определит ее.
Стоит включить светильники, как перед иллюминаторами скапливается планктон. Через час вы видите уже тьму организмов, копошащийся рой, и разыгрываются интереснейшие сцены. Тут и упоминавшиеся выше эвфаузииды, и настоящие крупные креветки, и морские стр е лки Sagitta [78]78
Стр е лки-сагитты – морские планктонные организмы удлиненной стреловидной формы, прозрачные, размером до 3 сантиметров. Хищники.
[Закрыть]– крохотные полупрозрачные палочки, которые подолгу стоят совсем неподвижно, потом вдруг стрелой пролетают 20–30 сантиметров (отсюда их название). Биологи говорят, что это атака – стрелки набрасываются на свою добычу, порой не уступающую размерами охотнику, – но мне ни разу не удалось проследить, кого они ловят, слишком стремителен их бросок. Еще один наш приятель в мире планктона, которого я часто наблюдал, – бокоплав Phronima.
Это маленький рачок, он плавает или обособленно в толще воды, или внутри этакого пластикового конвертика, представляющего собой мантию одной из его жертв.
Дело в том, что бокоплавы нередко атакуют оболочниковых и выедают их тело, а в прозрачную оболочку откладывают свои яйца. Мы часто видели бокоплавов, высунувших ножки наружу из «чехла», чтобы лучше плыть. Британскому натуралисту Ричарду Керрингтону эта картина напомнила заботливую мамашу, толкающую коляску со своим потомством… Излюбленная добыча бокоплава Phronima – огнетелка (Pyrosoma), представитель оболочниковых, образующий колонии. Мы наблюдали полчища пиросом, но среди виденных нами «конвертиков», занятых бокоплавами, пожалуй, преобладали мантии сальп.
Не представляю себе, как ухитрились биологи без батискафа и мезоскафа выведать столько тайн у океана. Конечно, нельзя выводить общее правило на основе единичных фактов, и все-таки прямое наблюдение дает неизмеримо больше любого другого метода исследования. Типичный пример – явление биолюминесценции. Огнетелку назвали так потому, что она будто бы светится. За время нашей экспедиции мы не раз видели целые процессии этих организмов, но ни один из них не светился. Может быть, дело в том, что нас окружала спокойная вода? Или виноват сезон? Или глубина? Может быть, огнетелка светится только временами?.. [79]79
Огнетелки, или пиросомы, – колониальные планктонные асцидии, так же как и сальпы, относятся к хордовым, утратившим хорду. У каждой особи, входящей в колонию, имеется светящийся орган.
[Закрыть]
Среди наблюдаемого нами планктона явно преобладают веслоногие ракообразные – копеподы. Мы читали, что эти рачки достигают в длину одного сантиметра, но, если судить по виденному нами, копеподы редко бывают больше двух-трех миллиметров. Веслоногих рачков множество, они приспособились и к пресной, и к соленой, и к болотной, и к пещерной воде и составляют главный корм самых различных животных, в том числе китов, сельди, морских птиц.
Как и морские стр е лки, копеподы способны несколько секунд стоять неподвижно, потом вдруг делают скачок и скова замирают.
Установлено (правда, нам не довелось это наблюдать), что на одной из многочисленных ножек самца появляется колбасовидный сперматофор, предназначенный для самки.
А когда избранница – обычно не без показного сопротивления – принимает, так сказать, залог любви, самец отправляется дальше на поиски приключений, ведь его даме этого подарка хватит на всю жизнь.
Но самое замечательное зрелище, несомненно, представляли собой длинные цепочки сальп. Длина описанных мной в главе 30 одиночных форм, которых я знал еще по Средиземному морю, обычно равна 2–3 сантиметрам, но достигает и 10–15 сантиметров при диаметре 1–3 сантиметра. Однако в Гольфстриме мы наблюдаем совсем другую форму, она образует цепочкообразные колонии, которые извиваются в воде, совсем как змея в траве, нет, еще бойчее, ведь сальпы резвятся в трех измерениях.
Они идут на свет – это очень странно, ведь у них нет глаз. Они видят, не обладая зрением, и всей цепочкой управляет один рудиментарный мозг; и, однако, у них есть своя воля или во всяком случае определенная тенденция. Цепочка выписывает изумительные па в воде вокруг мезоскафа, ходит туда и обратно перед нашими иллюминаторами, и нам предоставляется редкостная возможность изучать изысканные детали их строения. У каждой особи есть одна-две зеркальные точки, отражающие свет.
Чем ближе сальпы к иллюминатору, тем больше понимаешь, что всего невозможно рассмотреть. Длина цепочек измеряется метрами – чаще всего три-четыре метра, иногда пять-шесть, а то и больше. Устав извиваться, цепочки порой скручиваются в спираль и плывут с течением, напоминая звездную туманность в космосе. Иногда они образуют ожерелье, иногда браслет, иногда гирлянду, но всегда это красиво, всегда изящно. Очень похоже, что цепочкообразная колония – всего-навсего одна из промежуточных стадий в развитии сальп.
Удивительные они существа, эти сальпы… Похоже, что одиночные формы разнополы. Во втором поколении половых признаков нет, просто на щупальцах набухают почки, постепенно принимающие облик сальп, которые, достигнув зрелости, отделяются от материнской особи и являются разнополыми. Цепочка рвется, и весь цикл начинается сначала.
…Какая красота! И какое изящество! В лучах наших светильников будто сверкают ювелирные изделия, вышедшие из рук самого Бенвенуто Челлини. Какое множество бликов, какие тонкие, изощренные узоры! Мы подолгу любовались, как сальпы медленно проплывали мимо наших иллюминаторов – ни дать ни взять броши из червонного золота в оправе из серебра или платины, усеянной лучезарным жемчугом.
Попробуй схватить их руками – проскользнут между пальцами и исчезнут. На ладони останется только клейкая слизь, воплощающая для биолога переход от неживого к живому.
Несколько раз мне довелось наблюдать, как мне кажется, взрослую сальпу, от которой отделилось потомство. Это была крупная одиночная особь с пучком длинных нитей – очень похоже на дирижабль, который садится ночью при свете прожекторов и уже спущены швартовые стропы, чтобы наземная команда могла его зачалить.
Великолепные и таинственные картины… Конечно, тайн на свете хватает, но здесь у нас есть время присматриваться, наблюдать, осмысливать.
36. Как мы живем
Сегодня вечером я ложусь рано. На этой глубине быстро смеркается. Однако сон не идет. Во-первых, голова полна мыслей, а тут еще в нескольких сантиметрах от моих глаз находится иллюминатор – «окно в океан». Даже если ночесветок мало, все равно мимо окна то и дело проплывают живые блестки. А потом я боюсь пропустить что-нибудь важное вроде меч-рыбы, если закрою глаза. К тому же на борту шумно, особенно вечером, когда почти весь экипаж на ногах. В мезоскафе днем и ночью одинаково светло, поэтому те, кто днем спит, а ночью работает, не чувствуют разницы и забывают, что надо считаться с другими. Да и работающие днем ведут себя не лучше. Уважать сон товарищей, на какие бы часы суток он ни приходился, – этому нам еще предстоит научиться.
Например, на борту есть кассетный проигрыватель. Каждый из нас захватил несколько кассет. Моцарт, Россини, музыка из популярного кинофильма, «Желтая субмарина»…
В первый день нам казалось, что выбор достаточно велик, на любой вкус что-то найдется. На второй день – опять «Желтая субмарина», киномузыка, Россини и Моцарт. И на третий день еще можно разнообразить чередование, но на четвертый и пятый день наш набор начинает приедаться.
А впереди еще двадцать пять дней. К проигрывателю приданы великолепные наушники. Иногда тот или иной член экипажа пользуется ими, чтобы уединиться с Моцартом (или с битлами), но чаще всего музыка звучит на весь мезоскаф и приходится слушать концерт, когда ты пытаешься уснуть, или ловишь отзвуки акустических взрывов на поверхности, или пытаешься постичь тайны жизненного цикла бокоплавов Phronima. Надо позаботиться, чтобы в следующей экспедиции у каждого были свои наушники, и проложить проводку так, что включился – и слушай, в какой бы точке мезоскафа ты ни находился.
В конце концов засыпаю, оставляя лодку на попечение опытных навигаторов Эрвина и Каза.
На следующий день, 19 июля, держимся у отметки 220 метров, почти не отклоняясь. Температура внутри аппарата чуть меньше 18 °C, снаружи 16,5°. Когда мезоскаф уравновешен, внутренняя температура обычно на градус-полтора выше наружной.
Продолжаем дрейфовать на север, скорость небольшая – в среднем 1,6 узла со времени старта у Палм-Бича. Последнюю ночь мы шли мимо Дайтона-Бича, знаменитого места автомобильных гонок, где автомашин собирается столько же, сколько купальщиков.
Против холода и ограниченной подвижности у нас есть средство: бег на месте. Чег Мэй захватил с собой резиновое колесо шириной около 20 сантиметров с двумя рукоятками – уперся и катай взад-вперед, укрепляя мышцы спины. Этакая современная пытка на колесе в век подводных исследований…
После «завтрака» гасим внутреннее освещение и некоторое время пребываем в «сумерках», довольствуясь естественным дневным светом. Минут через десять глаз уже неплохо различает интерьер мезоскафа, можно спокойно ходить по коридору, не боясь что-нибудь задеть (во всяком случае при включенном свете риск ушибиться ничуть не меньше, ведь ширина коридора всего 80 сантиметров). Но книгу при таком свете не почитаешь.
37. Месяц – с какого момента?
Снова включается свет. Весь экипаж собрался в носовом отсеке, и сам собой, непроизвольно завязывается разговор о продолжительности экспедиции. Все мы твердо намерены оставаться на борту месяц, как предусмотрено программой. Но чтобы знать, когда этот месяц кончается, надо сперва решить, что подразумевать под месяцем, скажем, в переводе на часы и откуда вести отсчет. В нашем месяце 30 дней, то есть 720 часов, на этот счет никаких разногласий нет. А вот о начале погружения мнения расходятся.
Если говорить о месячном дрейфе, то он начался в ту минуту, когда был отдан буксирный конец, иначе говоря, 14 июля в 20.25.
Если говорить о месячной экспедиции, стартом считается момент, когда на борту собрался весь экипаж, то есть около 20.30.
Если говорить о месячной изоляции, отсчет надо вести от 23.34, когда был задраен люк.
Кроме того, можно считать от 20.40, когда были открыты клапаны затопления и началось погружение. Или от 20.54, когда мезоскаф полностью ушел под воду.
Дэн Казимир голосует за 20.40, мы с Фрэнком – за 20,54.
Впрочем, когда дойдет до дела, я посоветую оставаться под водой до утра 15 августа: все-таки ночью всплывать сложнее, особенно если море неспокойно.
Наш спор может показаться не очень серьезным, и все же я рассказываю вам о нем. Нас эта дискуссия позабавила, и в ней отразилась одна из наших забот. По-моему, хотя мы были искренне увлечены своей задачей, для нас было вполне естественно задумываться о последующих стадиях дрейфа, включая и финиш.
Под вечер мы отмечаем, что мезоскаф отклоняется на запад, но это нас не тревожит, так как поверхность сообщает, что мы по-прежнему находимся в центре Гольфстрима.
Пора сменить пластины с гидроокисью лития. Но сперва мы проверяем содержание углекислого газа в нашей атмосфере; Эрвин Эберсолд записывает результат – 1,4 процента. По нашим прикидкам должно быть больше, и мы сразу решаем, что будем повторять замеры, пока прибор не даст верные показания. Вторая цифра – 1,2 процента (еще меньше), третья – опять 1,4 процента. Сомнительные данные; по чести говоря, этот прибор никогда не внушал мне доверия.
Дон Казимир уверяет меня, что, служа в ВМС, он всегда успешно пользовался этим прибором, но ведь Дону не с чем было его сверять, а без этого трудно судить о точности прибора. Правда, большой роли это не играет, ведь и Казимир, и я, даже Басби и Хэг – словом, те члены экипажа, которые уже работали на подводных лодках, знают, что, пока не болит голова, можно не бояться избытка углекислоты. Интересно, что наш организм наделен «системой предупреждения» от опасности, которая в природе встречается очень редко. Другие системы, оберегающие нас от ожога, переутомления, отравления, можно привязать к явлениям и опасностям, с которыми пещерный человек встречался на каждом шагу. А впрочем, может быть, и тут первопричиной был природный углекислый газ, иногда встречаемый в пещерах?
Чет Мэй продолжает охотиться на микробов. Ежедневно собирает образцы, помещает их в питательную среду и следит за развитием изолированных колоний.
Есть нечто курьезное в этих исследованиях. Мы понимаем, что в определенных обстоятельствах бактерии могут стать опасными для нас. Именно поэтому Чет изучает их с таким пристрастием. И когда ему не удается обнаружить микробов, он чувствует себя бездельником. Отсюда противоречивая, парадоксальная ситуация: мы радуемся вместе с ним, когда он находит своих букашек, изолирует их и разводит в колбах. И в то же время больше всего на свете боимся, как бы эти злокозненные крохотные твари не вынудили нас прервать наше чудесное путешествие. Когда я спрашиваю Чета Мэя, как поживают его бактерии, он отвечает с видом заговорщика:
– Пока что все в порядке.
Вечером мне удается поймать специальной ловушкой несколько образцов планктона. С этой ловушкой связана особая история.
