Текст книги "Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой"

Автор книги: Жак Пикар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

30. Жизнь моря

Подводную фауну в этом районе богатой не назовешь. Тем не менее стоит включить прожекторы, как на свет собирается планктон. Эта позитивная фототропная реакция позволит нам провести за месяц множество интересных наблюдений. Больше всего распространены здесь сальпы. В отличие от тех сальп, которых я много раз наблюдал в Средиземном море, здешние не светятся, а просто отражают лучи наших прожекторов, порой очень ярко. Эти причудливые маленькие животные напоминают полиэтиленовые мешочки величиной с наперсток или чуть побольше, в которых содержатся крохотные бурые внутренние органы. То раздуваясь, то сжимаясь подобно детскому воздушному шарику, сальпы непрерывно двигаются, описывают в воде круги, выделывают антраша, исполняют мертвые петли, порхают, будто бабочки, которых они чем-то напоминают, когда их тени мечутся на черном фоне океана. У некоторых сальп есть «хвост», в три-четыре раза длиннее тела, другие – бесхвостые. И что удивительно: иногда «хвосты» сами по себе извиваются в воде.

Интересную сцену наблюдал Эрвин Эберсолд: встретив сальпу, «хвост» обнимает ее, гладит, ластится, обволакивается вокруг нее, словно шарф, или пояс, или лиана, и под конец сливается с ней. По-видимому, на афише этого спектакля следует написать: «только для взрослых». После описанного акта сальпа как ни в чем не бывало продолжает свою скоротечную жизнь в глубинах моря, кувыркается, резвится… Будто и не было великого приключения, главного приключения в биографии сальпы.

А для нас все в этом дрейфе – бесподобное приключение! Часами не отходим мы от иллюминаторов, наблюдая за сальпами, пытаясь предугадать или истолковать их движения. Тщетно. Они живут под знаком полной свободы, без каких-либо зримых предначертаний. Говорят: «Свободен, как птица в небе», но сальпы еще свободнее, ведь они не подвержены тяготению. Даже пушинка на ветру не так свободна – в конце концов и она упадет на землю. Лучше сравнить сальпу с каплей влаги в облаке. С той разницей, что сальпы живут своей таинственной, увлекательной жизнью. Не один час потратили мы, любуясь этими организмами, которые относятся к самым примитивным на свете и населяют моря с начала времен. Кто знает, если протянуть в прошлое ниточку через приматов и морских звезд, может быть, сальпы – наши далекие, очень далекие предки?

На рассвете третьего дня в мезоскафе стало потеплее, но все равно еще прохладно – около 17 °C; относительная влажность 72 процента.

Около шести утра я просыпаюсь. Казимир несет вахту, Фрэнк Басби занят своими приборами на корме, Эрвин Эберсолд и Чет Мэй спят. У нас условлено с «Грамменом», что одновременно должны бодрствовать не менее двух членов экипажа. Составлен точный и строгий распорядок вахт и работы; отдых, умывание, еда, работа, сон, развлечения – все расписано по часам и минутам. У наших медиков две заботы: чтобы мы были в хорошей форме и чтобы экспедиция себя вполне оправдала. Они собирались ввести на борту 22-часовые сутки, чтобы за месяц «выиграть» 60 часов, или 2,5 дня. Но тут я возразил, что даже на глубине 600 метров можно различить дневной свет и трудновато будет убедить экипаж, будто это полуночное солнце…

Должен сказать, что разработанный заранее график отнюдь не был для нас догмой. Не устраивая по этому поводу никаких дискуссий, никаких споров и раздоров, мы устанавливали собственный распорядок смотря по обстоятельствам, и у нас ни разу не возникло осложнений. Единственное правило, которое мы строго соблюдали, – вахту несет не меньше двух человек. Вдруг с одним из вахтенных произойдет несчастный случай; и если в это время мезоскаф подхватит нисходящая струя или он из-за течи превысит свою расчетную глубину, прискорбный сам по себе случай может обернуться катастрофой для всех нас.

Итак, когда я проснулся, Казимир нес вахту. Мы позавтракали. Это был не самый вкусный завтрак в моей жизни.

Ни тебе горячих рожков, ни горячего чая или шоколада в нашем подводном дворце… Немного кукурузных хлопьев с порошковым молоком да чашка теплого чая – вот и все.

Я уже говорил, что на мезоскафе было четыре бака горячей воды. С самого начала мы знали, какие из них похуже держат тепло. Естественно, с них и следовало начинать. И в первом баке вода успела-таки основательно остыть за два дня…

Конечно, можно было порыться в запасах на борту и найти что-нибудь еще, чтобы скрасить скудную трапезу, но сознание того, что горячего все равно не будет, не поощряло нас на поиски.

Дальше я еще скажу о питании на борту. А сейчас мне, чтобы вернуть себе хорошее расположение духа, достаточно было подумать о стабильности нашего мезоскафа. Вот уже больше десяти часов перепад глубины оставался в пределах высоты самого мезоскафа. Недурной рекорд, тем более что до сих пор аппарат проверялся на стабильность не больше нескольких часов. Конечно, она была тщательно вычислена с учетом относительной сжимаемости воды и корпуса, с поправками на температуру и на сжатие масла и газа в каждом элементе аккумуляторных батарей и в центральном резервуаре. Но расчет есть расчет, а тем более такой сложный, и должен признать, что подтверждение его на практике меня в высшей степени порадовало. Больше того: оно играло очень важную роль для успеха всего нашего эксперимента.

31. Дрейф продолжается

В 9.32 шестнадцатого июля мы подобно миллионам других землян всей душой вместе с тремя астронавтами «Аполлона 11», которые вот-вот отправятся в самое грандиозное путешествие, когда-либо предпринятое человеком. Благодаря звукоподводному телефону и радио мы слышим предпусковой отсчет времени. А так как мне посчастливилось присутствовать на других запусках программы «Аполлон», я живо представляю себе отрыв ракеты от пусковой установки.

– Двенадцать, одиннадцать, десять, девять… зажигание! шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Все двигатели работают. Пошла, ракета пошла!

Слышимость не из лучших, но мы и без того догадываемся, что происходит дальше: толпа приветствует ракету криками «Пошла! Пошла!», голоса людей тонут в реве 180 тысяч лошадиных сил, срывающихся в галоп курсом на Луну, кто-то из миллионов зрителей во всем мире смахивает слезу…

В 10.00 содержание кислорода в атмосфере мезоскафа 22,3 процента; многовато, и мы на несколько часов перекрываем баллон.

Кен Хэг производит первые магнитные измерения; для этого у нас есть протонный магнитометр, [75]75
  Магнитометр – прибор для измерения напряженности магнитного поля Земли.


[Закрыть]плавающий примерно в 30 метрах над мезоскафом. Долго смотрю через иллюминатор в море. Пока нет света, и смотреть не на что. Глубина по-прежнему колеблется от 196 до 200 метров, и кругом сплошь серая толща. Однако стоит включить светильник, даже не очень мощный (250 ватт), как нас окружает планктон. Копеподы явно преобладают, но мы наблюдаем также много других организмов, великое разнообразие форм. Интересная вещь: приметишь какое-нибудь облачко планктона, а уже через две-три минуты оно уходит из поля зрения. Это меня удивляет, ведь мы идем со скоростью окружающей нас воды. Я рассчитывал, что смогу гораздо дольше следить за объектами наблюдения. Похоже, тут не один фактор играет роль. При всей стабильности мезоскафа его качает – пусть даже чрезвычайно медленно, и время от времени он смещается на несколько метров. Иногда для этого достаточно передвижения людей внутри аппарата. Причем его качает и вокруг вертикальной оси. Судовой компас показывает, что «Бен Франклин» идет преимущественно рубкой назад, но какие-то ускользающие от нас факторы заставляют его плавно разворачиваться то вправо, то влево. Получается своего рода маятник с амплитудой качания в 30°, 60°, 100°, а иногда аппарат за несколько часов делает полный оборот. Это движение едва приметно, но если добавить вертикальные смещения и нерегулярные, хотя и очень слабые завихрения в водной среде, все вместе и приводит к тому, что планктон не стоит на месте перед нашими иллюминаторами, а мало-помалу, со скоростью нескольких миллиметров в секунду, даже меньше, уходит в сторону. Что ж, в этом есть свое преимущество: мы наблюдаем больше разных видов.

В 12.15 в нашей атмосфере по-прежнему 22 процента кислорода. Быстрый подсчет показывает, что два часа с четвертью каждый из нас потреблял 0,3 литра в минуту. Это нормально и говорит о том, что по крайней мере наши измерительные приборы работают как следует.

Мы находимся в районе Форт-Пирса. Поверхность моря совершенно гладкая. «Степень волнения 0», – сообщает нам «Приватир». Мы хорошо знаем эти воды и живо представляем себе многочисленные частные яхты с любителями рыбной ловли, которые гордятся своей добычей: рыба-меч, парусник, голубой марлин, даже акула… Да, но где же они, где все эти великолепные рыбы? Уже два дня мы дрейфуем в их царстве, а еще не видели ни одной!

Мезоскаф по-прежнему идет со скоростью самой воды. Стабильность превосходная – 203 метра, 200 метров, 202 метра. Влажность терпимая – от 70 до 75 процентов. (У нас достаточно силикагеля.) И все-таки прохладновато, хотя на термометре 19 °C.

…Ночь. В 22.15 ложусь спать. Фрэнк Басби будет нести ночную вахту сперва вместе с Доном Казимиром, потом с Эрвином Эберсолдом. Фрэнк у нас вообще полуночник. Целый месяц он будет спать днем и работать ночью, а Кен Хэг – наоборот. Вместе они обеспечат непрерывную вахту, постоянное наблюдение за океанографическим и особенно акустическим оборудованием.

Проснувшись утром, первым делом иду к манометру-самописцу и вижу, что за ночь глубина «Бена Франклина» колебалась в пределах 208–210 метров. О большей точности трудно и мечтать. Остальные самописцы тоже работали отменно, каждые две секунды на магнитных лентах фиксировались температура воды, глубина, соленость и скорость звука в воде.

На борту все в порядке, настроение бодрое, а иначе и быть не может: сегодня утром мы пили горячий кофе. Эти шесть слов могут показаться тривиальными, кое-кто усмотрит в них не подобающую нам приземленность, но ведь мы с самого старта не брали в рот ничего горячего. По меньшей мере два из наших баков оказались с дефектами в термоизоляции, и вода в них заметно остыла. Сегодня утром мы решили отвести душу и обратились к исправному баку.

Но мы предельно бережливы, даже собираем в котелок остывшую воду, которая стекает из крана до горячей. А чтобы такой остывшей воды было поменьше, мы сразу набираем полный термос на четыре-пять чашек; кроме того, когда кому-то хочется чашку чаю или кофе, он спрашивает, нет ли желающих присоединиться. Это уже вошло у нас в привычку и помогает не терять зря ни капли, наилучшим образом использовать калории. Температура воздуха 19 °C все еще кажется нам недостаточной: мы столько времени провели во Флориде, что успели отвыкнуть от «холода».

Для желающих согреться есть упражнение: смена пластин с гидроокисью лития, который поглощает выдыхаемый нами углекислый газ, мало-помалу (по нашим подсчетам, за три дня) полностью насыщаясь им. Стоит взяться за такую пластину, особенно за новую, как воздух наполняется пылью, которая раздражает горло и вызывает кашель. Пять минут весь экипаж кашляет так сильно, что, наверно, выдыхает больше углекислоты, чем способен поглотить весь наш литий!

Около полудня мы с Фрэнком Басби пытаемся распознать цвет воды за бортом, но света так мало, что трудно дать точное определение. Человеческий глаз видит благодаря палочкам и колбочкам – светочувствительным клеткам, расположенным в сетчатке. Колбочки улавливают различия в длине волны, другими словами, воспринимают цвет; они работают при дневном свете. В сумерках на первый план выступают намного более чувствительные палочки, которые при более ярком свете, так сказать, блокированы. Но палочки не различают цвета, вот почему ночью все кошки серы. И все рыбы тоже.

Я захватил с собой превосходный спектр, напечатанный незадолго до нашего старта компанией «Истмен кодак»; на нем крупно показаны разные цвета и соответствующие им длины волн. Пробуем сравнить этот спектр с окраской моря. Когда глядишь в сторону поверхности, цвет, пожалуй, отвечает 485 ангстремам, прямо – 430, но иногда в нем вдруг больше зеленого, чем синего. Погрузись мы глубже, где вовсе исчезает дневной свет, не будет ни зеленого, ни фиолетового цвета, а просто серый.

В 11.00 поверхность сообщила нам позицию, и мы тотчас нанесли ее на карту. Со скоростью 1,5–2 узла в 14.00 проходим траверз мыса Кеннеди. Вдруг Фрэнк, который отмечает положение судна на специальных картах Гольфстрима, восклицает:

– Тут что-то не так! Мы не можем быть в точке, которую сообщила поверхность. На этой глубине была бы другая температура.

В самом деле, в районе Флориды температура воды возрастает по мере движения на восток; на широте Форт-Пирса она на глубине 200 метров за каких-нибудь 60 километров увеличивается с 6° до 20 °C. Снова вызываем поверхность и повторно запрашиваем позицию. Оказывается, там и впрямь ошиблись. Браво, Фрэнк! Навигация с помощью термометра, предложенная Франклином двести лет назад, оправдывает себя. И наш «Бен Франклин», как никогда, оправдывает свое имя.

Во второй половине дня выясняется, что один из электромоторов системы жизнеобеспечения не хочет слушаться выключателя. Никто из нас не знает тонкостей его конструкции, но на борту есть все теоретически необходимое для ремонта. Кен Хэг и Чет Мэй приступают к делу и почти сразу становятся в тупик. Не беда. Они вызывают поверхность:

– Вы не могли бы сказать, в какую сторону надо крутить штырь, чтобы он вынулся?

Поверхность вооружена до зубов: у нее есть схемы, чертежи и все такое прочее. А если чего нет, можно запросить Палм-Бич или Беспейдж, там налажено круглосуточное дежурство. И вот уже ответ получен, работа возобновляется. На ремонт уходит добрых четыре часа, зато потом мотор действует, как ему положено.

Это постоянное сотрудничество с поверхностью – нечто совсем новое для меня. Когда я погружался на «Триесте», стоило нам уйти под воду, как мы оказывались всецело предоставленными самим себе. Иногда приходилось что-то чинить на борту, но я управлялся сам, мне в голову не приходило обращаться за советом к поверхности; к тому же она ничем не смогла бы помочь.

Сейчас все, начиная с самого подводного аппарата, намного сложнее, и похоже, что объем требуемой информации превосходит возможности человеческого мозга, даже шести мозгов. Можно сказать, что тут совсем другой метод, а именно тот, который применяется в космосе, когда информация по сути дела распределена между экипажем корабля и командой наземного обслуживания. После того как появился этот метод, его начали применять даже в таких случаях, когда в этом на взгляд европейца нет никакой нужды.

32. Второй раз на дно

Мы готовимся ко второму визиту на дно. Фрэнку Басби нужно, чтобы мы подошли к цели рано вечером.

– Дно будет на глубине четырехсот пятидесяти метров, – говорит он. – Температура семь целых пятнадцать сотых градуса Цельсия.

Поглядим!

В 16.57 начинается маневр. Прежде всего направляем нос мезоскафа на север, чтобы дрейфовать носом вперед, когда гайдроп коснется дна и начнет выполнять свои функции. Кроме того, поворачиваем вертикально два двигателя: если встретим препятствие или случится какая-нибудь неполадка, можно будет немедленно прекратить погружение.

В 17.05 глубина 198 метров. Нам предстоит опуститься еще примерно на 250 метров, причем температура понизится с 17,30 °C до 7,15 °C, то есть на 10,15. Исходя из данных, собранных во время первых погружений, для такого маневра, учитывая температуру и глубину, понадобится увеличить наш вес примерно на 350 фунтов.

Решаю идти вниз не спеша, со средней скоростью 5 сантиметров в секунду, чтобы температура корпуса успевала приближаться к температуре воды. На дне, когда нас уравновесит гайдроп, мы будем постепенно сбрасывать излишек набранной в цистерны воды, обеспечивая равновесие остывающего аппарата.

Правда, на борту нет устройства, которое позволило бы нам выполнить эту программу с точностью до метра или килограмма, нет прибора, измеряющего, сколько воды проходит через шпигаты. А без такого прибора – мы не смогли найти в продаже удовлетворяющей нас конструкции – чрезвычайно трудно уследить, сколько именно воды мы забрали или откачали, ведь ее объем зависит не только от раствора клапанов, но и от глубины.

Так или иначе в 17.05 я на четыре секунды открываю один клапан заполнения. Поджимаемая давлением 20 килограммов на квадратный сантиметр, вода со свистом врывается через трубу в левую маневровую цистерну.

17.10 – никакой реакции. Подпускаю воду еще четыре секунды. Через две минуты наступает первая реакция: мезоскаф начинает плавно идти вниз. За десять минут он погружается на 3 метра. Еще четыре секунды подпускаю воду; теперь мы за 5 минут погружаемся на 8 метров. Все идет хорошо, можно немного прибавить скорость. В последующие полчаса я еще семь раз принимаю в цистерну воду от 10 до 30 секунд, смотря по обстановке. К 18.00 мы достигаем глубины 365 метров, погружение идет в соответствии с программой, средняя скорость 5 сантиметров в секунду, это в сто тысяч раз меньше скорости, с какой сейчас мчится «Аполлон 11»!

Медленно уходит вверх вода за иллюминатором. В 18.30 глубина 448 метров, мы метрах в десяти от грунта. Из иллюминатора открывается зрелище, от которого у кита, наверное, слюнки потекли бы: в лучах прожектора миллионы креветок играют, скачут, вертятся во все стороны. Скорее всего это криль – так норвежцы назвали крохотное ракообразное Euphausia. Часто эти рачки светятся; рассказывают, когда они скапливаются у поверхности моря, над водой появляется заметное свечение. Здесь свечения нет, но криля так много, что кажется, сейчас появится синий кит, один из тех исполинов, которые пожирают планктон, отдавая предпочтение копеподам и эвфаузиидам.

В 18.35 гайдроп касается грунта, и мезоскаф сам останавливается – не надо ни сбрасывать воду, ни пускать двигатели.

Глубина 455 метров, температура воды 7,18 °C. Фрэнк Басби все верно предсказал. Иногда мы дивимся, для чего он отправился в экспедицию, ведь и без того знает Гольфстрим назубок. А впрочем, как мы уже убедились, именно потому, что океанографы сравнительно хорошо изучили Гольфстрим, стоит исследовать его пристальнее, накопить еще больше данных.

Несмотря на глубину, течение дает себя знать: мы медленно дрейфуем на север. Условия для наблюдения идеальные. Мимо иллюминаторов проплывают крабы… несколько рыб… анемона… Дно испещрено норками, большинство пустые, но некоторые заняты крабами или рыбками. Худо будет той рыбке, которая попробует проникнуть в нору, уже захваченную крабом. Только что я наблюдал такую рыбку: она не заметила краба (мне-то сверху его отчетливо видно) и лишь в последнюю секунду успела отпрянуть, спасаясь от похожей на арбалет могучей клешни, которую краб выбросил вперед. Рыбке повезло. А крабу нет. Но по следующей он уже не промахнется, ведь крабу тоже надо есть.

Вызываем по телефону поверхность. Трудно держать связь – раскаты, эхо, так и кажется, что ты в огромном соборе, где голос проповедника, прежде чем дойти до тебя, отражается от множества колонн и сводов.

– Вас не разбираем, – говорим мы.

Громкое бульканье совершенно искажает ответ.

– Не разбираем, – повторяем мы.

– Разбираем, разбираем, – бубнит эхо.

«Приватир» отклонился от вертикали; как только он возвращается к ней, речь становится отчетливее.

Корпус мезоскафа остывает. Сейчас температура воздуха внутри аппарата 16 °C, в ближайшие четыре часа похолодает еще больше. Мы стали тяжелее и теперь неподвижно покоимся на грунте.

В 20.40 решаем поднять давление в левой уравнительной цистерне, чтобы сбросить немного воды и подвсплыть на несколько метров. Для этого я открываю баллон со сжатым воздухом, а вернее, соединенную с ним трубу: сам баллон помещается снаружи, на мостике мезоскафа. Теперь уже воздух свистит, врываясь в цистерну. Как только манометр показывает 50 атмосфер, то есть на 5 атмосфер больше давления моря, перекрываю вентиль.

Теперь достаточно открыть шпигаты, и воздух вытеснит часть воды. В несколько минут мы теряем достаточно веса, чтобы возобновить дрейф в 10–12 метрах над грунтом. Температура внутри мезоскафа упала еще на один градус.

33. Рубикон

Прошло ровно три дня, как начался подводный дрейф. На старте было в принципе решено, что мы будем дрейфовать либо три дня, либо месяц. Три дня, если серьезные препятствия на первых же шагах вызовут опасение, что мы не справимся с задачей; месяц, если все будет идти гладко. Пришла пора принимать официальное решение, очевидно, то самое, которое постепенно назревало эти 72 часа. Все на борту шло настолько благополучно (особенно четко работали океанографические приборы Научно-исследовательского центра ВМС), что мы не видели никаких причин прерывать экспедицию и дружно решили идти дальше.

В 22.00 Фрэнк говорит по телефону Биллу Рэнду, что предлагает продолжить дрейф. Билл согласен – море ведет себя тихо-смирно, и он не видит никаких препятствий. Спрашивает, что думает Дон Казимир? Что думаю я? В шутку Фрэнк отвечает, что все «за», только наш капитан, Казимир, против. Тотчас Дон подбегает к телефону и кричит:

– Я тоже «за»!

Под бульканье пузырьков, со скоростью звука, которая сейчас, по данным приборов ВМС, равна 1490,7 метра в секунду, до нас доносится с поверхности смех.

А затем опять, с 22.05 до 22.54, с промежутком в одну минуту следуют акустические взрывы, всего пятьдесят. Холодно —13 °C, и одежда нас уже не согревает. Ее вполне достаточно при средних температурах, когда мы идем на глубине около 200 метров, но если погрузиться до 400, 500 или 600 метров и задержаться там на несколько часов, холод пронизывает нас до костей. Чтобы согреться, занимаемся гимнастикой или устраиваем бег на месте – пять, десять, пятнадцать минут, но удовольствия нам это не доставляет.

Для этой экспедиции еще сойдет; месяц (то есть, еще двадцать шесть дней) вытерпеть можно. Но если мезоскаф пошлют на длительное задание, скажем, в холодные воды Аляски, надо будет что-то предпринять. Прежде всего утеплить корпус; мы уже рассматривали этот вариант, но по ряду причин отказались от него. И одеваться надо будет потеплее, не в синтетику, а во что-нибудь пуховое. Пух – лучшая теплоизоляция, учитывая его легкость. Можно, конечно, предусмотреть одежду с электрическим подогревом, а чтобы люди свободно ходили внутри мезоскафа, сделать побольше розеток. Но это все планы на будущее. А сейчас важно выдержать и довести дело до конца, ведь успех первой экспедиции – ключ ко всем последующим.

В час ночи 18 июля Фрэнк Басби заканчивает свои наблюдения и предлагает идти вверх. Теоретически для этого достаточно сбросить воду, которую мы приняли для погружения. Облегченный мезоскаф остановится при всплытии несколько ниже горизонта, с которого мы пошли вниз (200 метров), так как корпус будет еще холодным, а потом, постепенно нагреваясь, подойдет к исходной отметке. Но это все теория. Теперь посмотрим, что нам покажет практика.

Прежде всего пускаю воздух в уравнительную цистерну. Проходит сорок секунд, и можно подумать, что цистерна вся продута: через иллюминатор у пилотского поста видно, как из нее вырываются пузырьки воздуха. Гляжу на Эрвина Эберсолда, Эрвин глядит на меня… Не может быть, чтобы за сорок секунд была сброшена вся вода, принятая нами для погружения. Но где же она? Может быть, какой-то клапан пропускает сжатый воздух и ее уже вытеснило без нашего ведома? Да нет, тогда мы всплыли бы. Автор системы маневрового балласта – Эберсолд; он быстро набрасывает чертеж, смотрит на маятник и заключает, что чрезмерный крен на нос не позволяет нам полностью продуть цистерну. Необходимо прибавить веса на корму, чтобы воздухопровод как следует погрузился в воду, которую надо вытеснить.

Для этого у нас есть диферентные цистерны. [76]76
  Диферентные цистерны – цистерны, расположенные в носовой и кормовой части судна, которые служат для выравнивания крена вдоль продольной оси корпуса судна.


[Закрыть]

Нажимаем нужные кнопки, мезоскаф выравнивается, однако недостаточно, потому что вся команда собралась на носу. Для окончательной регулировки четверо переходят на корму, этого хватит даже с лихвой. Ну вот, теперь цистерна продута. Мезоскаф послушно всплывает в нужном нам темпе, за час с небольшим проходит 100 метров, потом за три часа еще 100 метров. По мере того как аппарат уравновешивается, всплытие все больше замедляется. Эрвин Эберсолд сменяет меня в пилотском кресле.

Чтобы избежать осложнений вроде только что описанного, цистерны обычно помещают в центре подводной лодки. В данном случае это оказалось невозможно, они заняли бы слишком много места внутри корпуса, поэтому пришлось расположить их снаружи по всей его длине.

Около 3.00 пристраиваюсь у иллюминатора в кормовой части мезоскафа. Горит наружный светильник. В моем распоряжении две камеры: слева – 16-миллиметровая кинокамера «Пайяр», справа – фотоаппарат «Минолта». Завернувшись в одеяло (сейчас около 10°), долго смотрю наружу. Но ничего интересного нет, и в 5.45 я забираюсь на койку – посплю несколько часов…