Текст книги "Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой"
Автор книги: Жак Пикар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
47. Всплытие
В субботу 26 июля к 9.27 Эрвин продувает уравнительные цистерны, чтобы всплыть к поверхности. Поскольку аккумуляторные батареи крепко поработали, очевидно, что в них накопилось вдосталь газа, – значит, всплывать надо не торопясь, давая газу выходить. Последние 50 метров будем подниматься со средней скоростью не больше пяти метров в минуту. По мере того как образуются и растут пузырьки газа, они вытесняют воду со дна масляного контейнера, и мезоскаф становится легче. Правда, потом пузырьки вырываются на волю, на их место снова проникает вода, и плотность опять возрастает, однако вес убывает сообразно весу выделенного газа. Мы отчетливо слышим, как журчат аккумуляторы, а некоторые из нас даже уверяют, будто выделение газа сразу отражается на диференте мезоскафа. Лично я не могу поручиться за точность этого наблюдения.
Пока мезоскаф медленно всплывает, Кен Хэг, Дон Казимир и я не отходим от иллюминатора. Видим много великолепных акул; я не записывал размеров, но помню, они достигали в длину не меньше двух-трех метров – ничего, изрядные экземпляры. Акулы проходят неторопливо, до них рукой подать, мы их отчетливо видим. Поди пойми, мирно они настроены или враждебно. Одна из них, бурая красавица с черными пятнами, похоже, акула-нянька, Ginglymostoma cirratum. Этот вид часто встречается в тропических водах, в длину не превышает четырех метров, считается неопасным. В одной из наших книг акулы классифицируются так: «Акулы-людоеды; безопасные акулы; опасные акулы (не смешивать с первой категорией)». Тем не менее, предупреждаем поверхность: «Внимание, если собираетесь пускать аквалангистов, в море акулы».
Минутой позже встречаем барракуду. Басби удивлен.
Ведь классическая барракуда предпочитает мелкие воды и держится ближе к берегу, а в открытом море обычно водится ваху, только на первый взгляд похожая на барракуду.
Да нет, эта сильно выступающая нижняя челюсть явно принадлежит Sphyraena barracuda. Любопытство барракуд чуть ли не вошло в поговорку, однако эта проходит мимо мезоскафа без остановки, едва удостоив нас взглядом.
Внезапно – мы явно вошли в интересную зону! – появляется великолепная молотоголовая акула, поразительное создание, у которого глаза помещены на причудливых выростах по бокам головы. Казалось бы, полное противоречие всем законам гидродинамики, – и однако же какое изящество, какая поразительная грация в движениях этого чудовища, известного своей быстротой и свирепостью. Акула обозревает нас одним глазом (что поделаешь, так уж она устроена), делает круг-другой, потом исчезает. Молотоголовые акулы глотают все подряд, в их желудках находили консервы и даже секстанты, но мы великоваты для этой пасти, к тому же запах масла из аккумуляторных батарей вряд ли соблазнит хищницу подойти ближе.
Вижу также маленькую рыбку, очевидно Myctophidae (светящийся анчоус). Не исключено, что она сопровождает нас с того горизонта, откуда началось всплытие «Бена Франклина», ведь представители этого вида неустанно циркулируют на средних глубинах, заходят и поглубже. Вдруг анчоус бросается на крупинку планктона, но отступает, потому что крохотное создание дает решительный отпор, после чего долго не может успокоиться. Наблюдавшие эту сцену сальпы ликуют – крутятся, вертятся, упоенно исполняют свои излюбленные акробатические трюки.
Обе уравнительные цистерны пусты – так и должно быть, это в порядке вещей. Но телефон безобразничает. Казу нужно выяснить, можно ли нам выходить на поверхность. В ответ доносится сплошное журчание.
Каз придумывает новый ход:
– Если слышите меня, помолчите!
Но поверхность знай себе журчит, а этот язык понятен морю, акулам и прочим морским обитателям, только не нам.
В 12.05 наша рубка поднимается над ровной гладью штилевого океана. Сразу же устанавливаем радиосвязь. Первый этап подводного дрейфа завершен. Не без горечи, чего уж скрывать, смотрим на пробивающиеся через верхний иллюминатор лучи солнца. Чувствуем, как покачивается «Бен Франклин». «Приватир» не мешкая берет нас на буксир. Идем на восток, в сторону Гольфстрима, до него сейчас 50 километров.
Разумеется, люка мы не откроем. «Спасательная» операция не должна вносить никаких изменений в наши условия, с этим строго, нам даже не разрешается использовать шлюз и передать личные письма родным. Это, пожалуй, уж чересчур… Правильно используя шлюз, то есть, как и на глубине, все время держа одну из его дверей закрытой, мы нисколько не изменили бы внутренних условий. Но для поверхности приказ есть приказ, даже когда всем очевидно, что он нелеп. Что ж, их можно понять: связь с берегом ненадежная, подчас совсем плохая, и они предпочитают держаться утвержденных правил, чем пойти на импровизацию.
Пусть в данном случае она ничем не грозит, но ведь в другой ситуации можно и в беду попасть.
Целый день, точнее, шестнадцать часов проводим мы на поверхности моря, а так надеялись, так старались месяц с ней не встречаться. Время от времени в иллюминаторы видно одного из членов экипажа «Приватира» – он ходит по мостику мезоскафа, проверяет то, се, снимает протонный магнитометр, который отказал уже в первые дни дрейфа. Прибор дорогой, и Басби озабочен тем, чтобы его поскорее убрали в надежное место.
Весь этот долгий день и часть ночи мы ничем особенным не заняты. Все задумчивы, все размышляют о том, что нам готовит будущее. Еще не дошли до Хаттераса, а нас после двенадцати дней дрейфа уже вынесло из Гольфстрима – что же будет после мыса? Сумеем ли мы удержаться в течении еще сутки, двое суток? Как построить работу, чтобы был толк и от второго этапа экспедиции, если он распадется на ряд коротких переходов?
Сводя воедино отрывочную информацию с поверхности, начинаем понимать, какой потерей было для нас временное отсутствие «Линча». Останься он на месте, его блестящий отряд океанографов, наверно, сумел бы своевременно обнаружить сюрприз, подготовленный для нас Гольфстримом, и предупредить нас. А мы, приняв контрмеры в самом начале, возможно, смогли бы избежать изгнания из Гольфстрима. Получен полезный урок. Теперь только бы «Линч» смог сопровождать нас до конца.
Как я уже сказал, люков нам открывать не придется.
Для этого есть несколько причин. Перед стартом в наших совещаниях на берегу было решено: если даже неподвластные нам обстоятельства вынудят внести какие-то изменения в эксперимент с дрейфом, желательно, чтобы эксперимент по выживанию продолжался все тридцать дней. НАСА, а следовательно, и подписавший контракт с космическим управлением «Граммен» больше озабочены тридцатью днями выживания, чем 1500-мильным переходом под водой.
К тому же, думается, нам было бы тяжеловато снова взваливать на свои плечи бремя двух-трехнедельной изоляции в мезоскафе, вкуси мы в тот день толику воли на солнце и свежем воздухе.
Доктор Ален Бомбар, который пересек Атлантику на маленькой надувной лодке, кормясь только тем, что вылавливал в море подручными средствами (хорошо изученными заранее, но достаточно простыми, чтобы теоретически любой потерпевший кораблекрушение мог ими воспользоваться), рассказывает, как он на полпути встретил лайнер и был приглашен на борт. Полагая, что невредно будет нарушить монотонность своего одинокого плавания, Бомбар согласился. Разумеется, он ничего не ел на лайнере, ему достаточно было просто побыть среди людей. И однако, вернувшись на свою лодчонку, он долго не мог настроиться на прежний лад; иллюзия оказалась очень живучей, и передышка вместо радости принесла ему неприятности.
Вот и у нас что-то в этом роде. Я предпочитаю – по-моему, все мы предпочитаем – оставаться в нашей подводной обители все тридцать дней без перерыва.
Ничего, хоть накопим немного тепла. Солнце нагревает корпус, и температура внутри мезоскафа поднимается до 29 °C.
А впереди нас ждет еще одно маленькое происшествие…
48. Свободное падение
Чтобы всплыть, мы маневрировали двигателями и жидким балластом; теоретически и погрузиться можно было, пользуясь теми же средствами. Однако нам было выгоднее принять на борт твердый балласт, главным образом для возмещения примерно 150 килограммов израсходованного воздуха. Зачем пускать двигатели и расходовать электроэнергию, когда есть другой способ? И я попросил поверхность добавить нам 450 килограммов балласта; избыточные 300 килограммов нетрудно будет сбросить во время погружения. Поверхность ответила, что мы получим 1125 килограммов – для большей верности. После они объяснили, чем руководствовались: хотели, чтобы погружение началось беспрепятственно и не пришлось бы в последнюю минуту добавлять нам еще балласт (ведь ночью, да еще если поднимется волна, это может быть сложно).
Как известно, к цели можно прийти разными путями. В этом случае поверхность взяла инициативу в свои руки, стремясь обеспечить гладкое начало погружения.
И начало было гладким. Да еще каким!
4.07, 27 июля, уходим под воду.
4.11. 110 метров.
4.15. 250 метров.
4.19. 400 метров.
С начала погружения мы сбрасываем избыточный балласт, итого сброшено уже 725 килограммов, а мезоскаф продолжает быстро идти вниз, лишь слегка замедляя ход. Мы чувствуем себя как в свободном падении; при такой скорости мезоскаф с ходу проскочит точку равновесия, потом пойдет обратно и будет еще некоторое время ходить вверх и вниз, прежде чем стабилизируется. И незачем пытаться остановить его – сейчас надо определить скорость и вес аппарата, а также температурные параметры. Мы уже заняты этими вычислениями, может быть, несколько отстаем от событий, но в общем ситуация под контролем. Тем не менее Каз озабочен – не потому, что мезоскафу сию минуту грозит какая-то опасность, а потому, что он боится, как бы мы из-за неверного маневра не всплыли опять на поверхность или, наоборот, не превысили глубину, положенную нам «по штату».
На глубине 425 метров «Бен Франклин» останавливается. Помешкав, он, как и ожидалось, идет вверх, а с отметки 346 метров опять направляется вниз. Все в порядке. «Маятник» заработал, и он сам же остановится; но мы все-таки сбрасываем понемногу еще 175 килограммов. Итого отдано 900 килограммов балласта. Мы просили добавить нам 450 килограммов, собираясь отдать 300. Нам прибавили 1125, то есть на 675 килограммов больше требуемого, и отдано 900 килограммов, или на 600 больше того, что предполагалось. В своих расчетах мы ошиблись всего на 75 килограммов. Но эти 75 килограммов не дают мне покоя! (Лишь после экспедиции я узнал, что в последнюю минуту поверхность передумала и вместо 1125 килограммов добавила 1050. Выходит, ошибки в наших расчетах не было.)
Совершив еще несколько колебаний, «Бен Франклин», постепенно всплывая, наконец уравновешивается на глубине 200–210 метров, соответствующей его весу и плотности воды. День выдался насыщенный. Члены экипажа, свободные от вахты, ложатся спать – они заслужили отдых.
28 июля, снова идем на глубину. На грунт здесь не сядешь, слишком глубоко (от нас до дна 1400 метров). Мы с Фрэнком долго обсуждаем – своевременна ли сейчас такая вылазка. С одной стороны, очевидно, что, покинув «ветвь», в которой мезоскаф вчера так надежно обосновался, мы при подъеме попадем уже в другую струю, ведь скорость течения между 500 и 550 метрами меньше, чем на отметке 200 метров. А если та часть Гольфстрима, в которой мы находимся, за время нашего погружения к тому же отойдет вправо или влево, мы ее потеряем, и придется, чего доброго, снова всплывать на поверхность. С другой стороны, ширина Гольфстрима здесь больше 110 километров, и мы находимся в 35 километрах восточнее его северо-западного рубежа. Фрэнк считает, что за десять – двенадцать часов мы вряд ли успеем потерять течение. Однако некоторый риск остается. В конце концов мы решаем, что рискнуть можно: во-первых, мы будем делать точные измерения, а во-вторых, даже интересно проверить – исторгнет Гольфстрим нас опять или нет.
49. На глубину
Вскоре после полудня открываю клапан заполнения одной из уравнительных цистерн, и начинается медленное погружение – медленное, чтобы можно было проводить визуальные наблюдения через иллюминаторы. В 15.00 мы на глубине 500 метров, в 16.20 уравновешиваемся на отметке 570 метров. Продолжая остывать, «Бен Франклин», разумеется, и дальше стремится вниз; значит, надо внимательно следить за глубиной и время от времени подпускать воздух в уравнительные цистерны, компенсируя увеличение удельного веса. Всего за три часа пришлось проделать это 17 раз.
Тем временем Фрэнк и Кен регистрируют взрывы с поверхности; глубина мезоскафа колеблется в пределах плюс-минус 1,50 метра. По правде говоря, в этом погружении я испытываю особое чувство; военные подводники меня бы поняли. Впервые в жизни я нахожусь в лодке, для которой не всякое дно достижимо, так как она рассчитана на определенную глубину. До сих пор – на «Бене Франклине» и «Огюсте Пикаре» в водах Женевского озера, на «Триесте» в океане – дно всегда было для меня безопасным убежищем, где лодка могла спокойно отдыхать, потому что прочный корпус мог противостоять любому давлению, возможному в данном бассейне. А теперь мы, как и обычные и атомные подводные лодки в открытом море, должны помнить о запасе прочности, ведь океан раздавит корпус без предуведомления.
Каз заканчивает разговор по телефону:
– Порядок?
Ответ следует тотчас:
– Порядок!
Что-то уж очень быстро ответили, это явно морское эхо, а не подтверждение с поверхности. Правда, сейчас это не играет роли, но можно представить себе много случаев, когда эхо может привести к серьезным недоразумениям. Тем более, что первым до нас доходит не обязательно самое громкое и отчетливое.
А вот что нас по-настоящему заботит, так это необходимость вести неустанную борьбу с бактериями. То и дело приходится дезинфицировать пол, стенки душа, раковину в камбузе, даже стенки мезоскафа. В этом поединке то одна, то другая сторона берет верх. Идет подлинная гонка со временем, ведь нам надо выдержать еще пятнадцать дней. Справимся? Возглавляет борьбу Чет, ему помогает Казимир, да и все остальные участвуют, как могут. Горячая вода пока что хорошего качества, ничем не заражена.
Ночью идем вверх, и я с облегчением отмечаю, что на глубине 400 метров наружная температура такая же, какой была, когда мы шли вниз. Хоть бы и дальше так было. Совпадение температур означает, что мы возвращаемся практически в «то же течение».
Однако на другое утро (29 июля), когда поверхность сообщает данные о нашем местонахождении, становится ясно, что вылазка на глубину все-таки отразилась на курсе, нас отнесло на 7 километров к востоку, тогда как на глубине 200 метров мы в основном шли курсом норд-ост. Тем не менее, как покажут последующие дни, мы остались в пределах главного потока.
Внутренних волн нет, и мы держимся шесть часов на отметке 200 метров, отклоняясь по вертикали от силы на метр-другой.
50. Конец первого тайма
Вечер, пройдена половина пути. Идем медленнее, чем предполагалось, однако на научно-исследовательской работе это не отражается. Запутавшись в петле у берегов штата Южная Каролина, мы один раз выскочили из Гольфстрима, но потом все-таки вернулись в течение, и с тех пор мезоскаф точно придерживается курса. Вообще «Бен Франклин» отлично держится; наружные аккумуляторные батареи тоже работают как следует, и очень похоже, что мы получим от них всю расчетную энергию – 750 киловатт-часов. Настроение на борту хорошее, несходство характеров не повлекло за собой никаких серьезных разногласий. Словом, пока что операция проходит вполне удовлетворительно.
И тем не менее мне недостает на борту полного покоя, на который я рассчитывал и который, сдается мне, обеспечил бы еще более благоприятные условия для исследований. Вовсе не обязательно, чтобы в мезоскафе царила благочестивая монастырская тишина, однако нам не повредило бы иметь несколько часов для сосредоточенного размышления, столь важного в научной работе. Но это возможно лишь в случае, если сломается кассетный проигрыватель. Увы, он сработан на славу. Первое время моих товарищей беспокоило, что батарейки быстро выдохнутся, но Кен обнаружил целый запас, так что это опасение отпало. Рухнули мои надежды. Зато любители современного джаза и прочей популярной музыки довольны.
Впрочем, были и у меня тихие, мирные часы, обычно по утрам, когда все, кроме Кена и меня, спали. Кен от природы молчалив, и он всей душой предан работе. Когда мы с ним одни на вахте, в мезоскафе царит образцовый покой. Ни один звук не нарушает тишины, если не считать передаваемые через каждые полчаса запросы о нашей температуре и глубине. Какое-то время поверхность и впрямь нуждалась в такой информации. Теперь же, мне кажется, это стало просто рутиной.
По расписанию в полдень я должен поднимать на вахту Дона или Эрвина. На первых порах я так и делал из уважения к утвержденному распорядку. Потом, научившись дорожить редкими часами благодетельной тишины, начал оттягивать побудку, а там и вовсе перестал просить смены. От этого выигрывали обе стороны: Дон и Эрвин, много работавшие по ночам, получали заслуженный отдых, а я мог заниматься своими делами с гораздо большей отдачей.
Погода на поверхности скверная. Волнение достигает трех баллов по шкале Бофорта. Скорость ветра 10–15 узлов; согласно ветровой шкале, это «умеренный бриз», по-английски – «веселый бриз», но нашим товарищам отнюдь не весело. К тому же льет дождь, мы явственно слышим его в подводном телефоне. Отчетливо представляем себе эскортирующего нас «Приватира», как его там бросает и качает. Да, не сладко нашему «пирату», ведь его сносит на север или северо-восток быстрее, чем нас, и приходится потом, борясь с ветром и волнами, идти на юг или юго-запад, чтобы восстановить контакт с нами. Уходить от волны ему нельзя, он обязан все время нас сопровождать. При всем обилии научной аппаратуры на борту «Приватир» лишь неустойчивая скорлупка, легкое деревянное суденышко, предназначенное для вылавливания мин. Обычно на нем работает команда военных моряков; у них просто: приказали – и выходи в море, а насчет возвращения – это уже как получится. Но последние две недели команда состоит из добровольцев, которые прекрасно понимают, что за месяц море способно поднести им любой сюрприз, и тем не менее сознательно идут на риск. Одни уже хорошо знакомы с океаном, другие не очень, но все одинаково считают своим долгом поддерживать нас, обеспечивать подводный дрейф, помочь нам довести до конца экспедицию «Гольфстрим». Так что если кого-то славить за выдержку, то не нас, идущих под водой, где всегда штиль, а тех, кого немилосердно мотало по прихоти ветра и волн.
Проснувшись, Дон достает «Лайф». Каждые пять дней он потчует нас другим номером журнала, создавая иллюзию, что мы регулярно получаем свежую почту. На этот раз мы решили разыграть его.
– Ты обратил внимание в последнем «Лайфе» на поразительные снимки, которые Армстронг и Олдрин сделали на Луне?
– Нет, – отвечает застигнутый врасплох Дон и несколько секунд лихорадочно листает журнал, забыв, что номер трехнедельной давности, отпечатан задолго до вылета «Аполлона 11».
Великое дело, когда можно работать в такой непринужденной атмосфере.
Да, расположение духа у нас хорошее. Принимаюсь за статью Кена Хэга, ее мне дали еще до начала экспедиции, чтобы я убедился, что речь идет о серьезном ученом, и решил – годится ли он нам в компанию. Но мне для вывода достаточно оказалось увидеть Кена, а прочесть его опус до отплытия я просто не успел. В этой статье, говоря о научном снаряжении, которое – вечная проблема! – никак не поспевало за его требованиями, Кен Хэг сформулировал такой афоризм: «Настоящий ученый или инженер никогда не бывает совсем доволен своими приборами».
Вечером, когда мы обсуждает эффективность мезоскафа, я с невинным видом спрашиваю Кена, доволен ли он научной аппаратурой на борту.
– Конечно, – отвечает он.
И с удивлением глядит на меня, когда я говорю, что он, очевидно, не считает себя настоящим ученым. Но я кладу на стол перед ним его собственную статью.
За всю экспедицию чувство юмора почти никогда не изменяло нам.
Вдруг слышим – сперва глухо, и то через телефон, потом все отчетливее, уже непосредственно – мощное хриплое урчание со всех сторон. Где-то вблизи, может быть прямо над нами, проходит большое грузовое судно. И сразу все безотчетно притихли под влиянием того же томительного чувства, которое в войну заставляло подводников невольно замирать, когда их настигал вражеский эсминец и каждую секунду надо было ждать разрыва глубинных бомб. У нас тоже не обходится без взрывов – правда, рвутся не пятисоткилограммовые махины, а всего лишь тридцатиграммовые запалы, подрываемые электродетонатором с «Приватира» у самой поверхности воды, или «suss» – акустические снаряды весом около 450 граммов, выстреливаемые особым шестидесятимиллиметровым минометом, установленным на «Линче».
И ведь эти взрывы по сути дела еще один канал, по которому с поверхности до нас доходит преобразованная солнечная энергия: порох отдает энергию, пошедшую на его создание. Детонация снарядов «Линча» ощущается нами даже за несколько километров так сильно, что вполне можно представить себе взрыв настоящей глубинной бомбы вблизи подводной лодки… Нередко лодку губит даже не прямое поражение, а сильнейшая бортовая качка от ударной волны, при которой из аккумуляторов выплескивается кислота и лодка оказывается беспомощной из-за нехватки электроэнергии.
Один раз после взрыва акустического снаряда в километре от нас с одной из полок в мезоскафе свалился какой-то предмет. Пришлось мне попросить, чтобы впредь взрывы производили подальше. К тому же, хотя наш корпус сделан почти из той же стали, что и корпусы большинства американских военных подводных лодок, все-таки разница есть: у мезоскафа ударная прочность ниже.
30 июля. Пришло время Фрэнку Басби слать отчет в Вашингтон, докладывать своему начальству о проделанной им и Кеном Хэгом работе (не считая того, что сделано остальными).
Больше двух миллионов замеров солености, температуры, а также скорости звука в зависимости от глубины и времени суток.
Шесть часов измерений течения в придонном слое.
848 пар стереофотографий на дне.
45 часов измерений освещенности среды.
14 часов гравиметрии.
5,5 километра показаний панорамирующего сонара.
425 экспериментов с отражением звука от дна.
90 часов прямого наблюдения.
И все это за 360 часов после 1000 километров дрейфа.
Снова за иллюминатором планктон: бокоплавы, огнетелки с множеством сверкающих точек и несметным количеством щупальцев, несколько креветок с длиннейшими усиками. Прямо на нас пикируют кальмары – выпустят облако чернил и скрываются в ночи. Нет, один из них садится на раму моего иллюминатора, представляющую собой пластиковый конус с почти горизонтальным нижним обрезом. Хотя кальмар практически не подвержен гравитации, он с минуту отдыхает, и мы пользуемся удобным случаем как следует рассмотреть его. Восемь щупальцев и две руки подлиннее направлены к иллюминатору; на другом конце тела расходятся в стороны два «стабилизатора» – ромбовидные плавники. Когда кальмар удаляется, я замечаю в облачке чернил крохотную тварь, которая цепляется за его тело – так сказать, едет верхом. Если бы эта тварь отделилась, куда бы она направилась? Может быть, никуда? Может быть, назначение «чернил» кальмара – парализовать добычу? А что в самом деле! Надо будет поговорить об этом с зоологами, когда вернусь из экспедиции…
Казалось бы, ничего хитрого нет в этой комбинации иллюминаторов и светильников, а какие возможности для наблюдения она открывает. Собственно, благодаря ей появился на свет первый батискаф. Если бы не изобрели плексиглас (немецкая фирма «Рэм и Хааз» в 1936 году), что могло бы его заменить? Обыкновенное стекло, закаленное стекло, кварц – все эти материалы слишком тверды и хрупки для больших окон. Можно добиться удовлетворительного результата с маленькими иллюминаторами и оптической системой, передающей изображение на расстоянии. Но при пользовании линзами или еще каким-нибудь сложным оптическим устройством утрачиваются многие преимущества непосредственного наблюдения. Подводное телевидение теоретически позволяет обойтись без иллюминаторов, но и оно не заменит прямого видения, да и степень разрешения недостаточно высока. Нет, только хорошие иллюминаторы устраняют чувство заточения, с ними вы как бы находитесь в наблюдаемой среде.
31 июля. Событие дня – решение Дона подогреть воду в третьем баке. Наконец-то пьем по-настоящему горячий чай. Между прочим, ночью мы шли со скоростью 2,14 узла. Это пока рекорд.
В ночь на 1 августа опять уделяю много времени иллюминаторам. В темноте видны светящиеся точки – естественная биолюминесценция. Несколько раз внезапно включаю светильники, чтобы застать «фонарщиков» врасплох, но никого не вижу. Должно быть, они совсем прозрачные. Отмечаю трех-четырехсантиметровых креветок (Sergestes), а некоторые экземпляры достигают 10 сантиметров; есть морские стр е лки, эвфаузииды, крупные сальпы. За сальпами тянутся длинные щупальца, по-видимому втяжные. Щупальца расположены только на задней половине тела, где содержатся отчетливо видимые органы с сильной отражательной способностью; в остальном тело сальпы прозрачно. Еще раз прибегаю к планктонной ловушке, однако мне не удается поймать ничего заслуживающего внимания.
Сейчас не так уж холодно, а может быть, мы сами мало-помалу привыкаем к климату мезоскафа. Двадцать градусов – это во всяком случае лучше температуры, которая царила в наших перегретых конторах зимой и в переохлажденных кондиционированных помещениях во Флориде. Вот уже больше суток мезоскаф держится стабильно между 160 и 170 метрами.
Поверхность вызывает. Слышим ясный, отчетливый голос Поля Кемпбелла, который больше всего по душе не только нам, но и морю, судя по тому, что несущая волна звукоподводного телефона доносит его до нас без помех.
Кен Хэг отвечает:
– Я – «Бен Фраклин». Прием.
– Ваша температура и глубина? – спрашивает Поль.
– Температура? – повторяет Кен, обращаясь ко мне, потому что он находится на носу, а я на корме, где помещается термометр, точнее, его указатель.
– Восшествие на престол Луи Филиппа, – докладываю я.
– Восемнадцать целых тридцать сотых градуса Цельсия, – переводит Кен для поверхности.
– Вас понял, – говорит Поль, и мы продолжаем работу.
Вечером мы миновали мыс Хаттерас, идя в 70 километрах от берега. После приключения в районе Южной Каролины мы пока без труда держимся в Гольфстриме. Конечно, мыс Хаттерас – важная веха на нашем пути, но что ждет нас впереди?
