Текст книги "Авторская энциклопедия фильмов. Том II"

Автор книги: Жак Лурселль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 135 (всего у книги 151 страниц)

Zaochun eryue
Ранняя весна

1964 – Китай (120 мин)

· Произв. Пекинская киностудия

· Реж. СЕ ТЕЛИ

· Сцен. Се Тели по рассказу Жоу Ши «Февраль» (Eryue)

· Опер. Ли Вэньхуа (цв.)

· Муз. Цзян Динсянь

· В ролях Сунь Даолинь (Сяо Цзяньцю), Се Фан (Тао Лан), Шангуань Юаньчжу (вдова Вэнь), Гао Бао (Тао Мукань), Фань Сюэпэн (госпожа Тао), Ван Пэй (Цянь Чжэнсин).

20-е гг. Китайский интеллигент хочет собраться с мыслями в одиночестве, уезжает в деревню и устраивается на работу учителем. Он встречает обнищавшую вдову своего бывшего однокашника. Он пытается помочь ей и принимает ее дочь в свою школу. По деревне ходят слухи о том, что он якобы соблазнил вдову; не вынеся клеветы, та кончает жизнь самоубийством. Учитель уезжает из деревни и решает примкнуть к революционному движению, чтобы изменить мышление своих соотечественников.

♦ Интересная попытка психосоциального анализа в замкнутом круге героев, демонстрирующая характерный взгляд на психологические конфликты в Китае 20-х гг. Мелочность и скудоумие маленького деревенского общества становятся причиной смерти самого честного из его членов. Если бы не перспектива революции, играющая в финале роль deus ex machina[144]144
  «Бог из машины» (лат.) – драматургический термин, означающий неожиданную развязку с привлечением внешних сил, ранее никак не заявленных в действии. В старинном театре проблемы героев зачастую разрешал бог, спускавшийся на сцену при помощи сложных механизмов (напр., в пьесе «Амфитрион») – отсюда и название приема.


[Закрыть] и дающая зрителю надежду, то недалеко было бы и до удушливой атмосферы Ворона, Le corbeau* Клузо. По крайней мере, это касается наиболее критичной стороны авторского взгляда. Поскольку в остальном, включая и внешнюю форму Се Тели проявляет себя по большей части интимистом и лириком, отвергающим общий пессимизм произведения и сохраняющим близость к своим уязвимым и чувствительным героям. Богатство оттенков, тонкость и скрытая меланхолия, проявленные в фильме, после выхода на экраны принесли ему неприятности и официальное порицание. Картину сочли чересчур близкой к буржуазному искусству, а ее героев – слишком явными индивидуалистами.

N.B. Выход фильма был приурочен к 33-й годовщине гибели писателя Жоу Ши (убитого в 30 лет в 1931 г.). Фильм пользовался большим успехом у публики, что подтвердилось во время повторного проката в 1978 г. Актрису Шангуань Юаньчжу убили во время Культурной революции.

Zaza
Заза

1942 – Италия (108 мин)

· Произв. Lux Film (Дино Де Лаурентис)

· Реж. РЕНАТО КАСТЕЛЛАНИ

· Сцен. Ренато Кастеллани и Альберто Моравиа (не указанный в титрах) по одноименной пьесе Пьера-Франсиса Бертона и Шарля Симона

· Опер. Массимо Терцано

· Муз. Нино Рота

· В ролях Иза Миранда (Заза), Антонио Чента (Дюфрен), Альдо Сильвани (Каскар), Ада Дондини (мать), Нико Пепе (импресарио), Джильдо Боччи (зритель), Анна Мария Мило (малышка Тото), Агнезе Дубини (певица).

Опоздав на поезд, инженер Дюфрен из Парижа заходит в провинциальный кафешантан и знакомится там с местной примадонной Зазой. Той же ночью Заза становится его любовницей. Он скрывает от нее, что женат и растит детей. Поскольку семья сейчас уехала на каникулы, Дюфрен проводит несколько дней с Зазой. Они по-настоящему влюблены друг в друга. Позднее Заза узнает, что Дюфрена видели с другой женщиной. Она думает, что у него появилась другая любовница. Она приходит к Дюфрену домой и, болтая с дочкой инженера, узнает, что у него есть семья. Она расстается с Дюфреном, перед этим признавшись, что не сказала его жене об их связи.

♦ Хотя Кастеллани пытается это отрицать (см. Jean Gili, Le cinéma italien II, 10–18, 1982), в стиле фильма отчетливо распознается влияние каллиграфизма. Оно усиливает роковой характер этой страсти, чья невозможность становится очевидна с 1-й же ночи любви. Фильм прокладывает для главных героев прямую дорогу к разочарованию и неудаче. Их разделяет все: социальное окружение, род деятельности, семейное положение инженера. Кастеллани методично и кропотливо выделяет все эти различия. Даже на уровне декораций мир посредственной актрисы, весь в безделушках и драпировках (как у Офюльса), резко дисгармонирует со строгой, чуть напыщенной буржуазной обстановкой в доме героя. На психологическом уровне суровое и зажатое поведение героя, его вялость и слабохарактерность страшно далеки от жизнелюбия, агрессивности, подлинности героини Изы Миранды. Конечно, Кастеллани в большей степени поддался влиянию каллиграфизма, нежели овладел им – и в этом вся оригинальность его положения в кинематографе тех лет. И, несомненно, каллиграфизм больше отнял у его творчества, чем добавил: эмоции, растворенные в фильме, потеряли силу и напряженность оттого, что режиссер поторопился с выбором стиля. С другой стороны, Кастеллани недостает мастерства, чтобы приподнять эту мелодраму, написанную по образцам конца XIX в., до уровня трагедии.

N.В. По словам Кастеллани (см. книгу Жили), Иза Миранда согласилась сниматься только потому, что незадолго до этого упустила главную роль в Зазе Кьюкора (Zaza, 1939), доставшуюся Клодетт Кольбер. Кастеллани видел в роли Луизу Фериду. Подробнее о каллиграфизме читайте в статье, посвященной Маломбре, Malombra*. Пьеса Бертона и Симона была экранизирована еще дважды и в совершенно других тонах: Алланом Дуоном с Глорией Суонсен в главной роли (1923) и Джорджем Кьюкором с Клодетт Кольбер (1939).

Zelig
Зелиг

1983 – США (79 мин)

· Произв. Warner, Orion (Джек Роллинз, Чарлз X. Джоффи)

· Реж. ВУДИ АЛЛЕН

· Сцен. Вуди Аллен

· Опер. Гордон Уиллис

· Муз. Дик Хаймен

· В ролях Вуди Аллен (Леонард Зелиг), Миа Фэрроу (доктор Юдора Флетчер), Джон Бакуолтер (доктор Синделл), Пол Нивенз (доктор Бирски), Марвин Чатиновер, Стэнли Свердлов, Хауард Эскин, Джордж Хэмлин (врачи). Интервью со Сьюзен Зонтаг, Солом Беллоу, Адой Смит («Кирпичная голова»), Бруно Беттельхаймом, Джоном Мортоном Блумом.

В кадрах реальной или сфабрикованной хроники, а также в серии интервью воссоздается странная история жизни Леонарда Зелига, человека-хамелеона, чье имя в 20-е гг. не сходило с 1-х полос американских газет. В обществе тучных людей Зелиг полнел; рядом с чернокожими его кожа чернела. В кругу врачей он перенимал их профессиональный слэнг и выдавал себя за своего. Его кладут в психбольницу, где он озадачивает весь медперсонал. Затем Зелига выдают на поруки единственным родственникам: сводной сестре и ее мужу Его демонстрируют публике, как диковинную зверушку. После драматической гибели обоих родственников Зелиг возвращается в больницу. Там к нему проявляет интерес доктор Юдора Флетчер. Используя гипноз и различные психологические подходы, она лечит его и помогает ему вновь обрести собственное «я». Они уже готовы пожениться, как разражается скандал: становится известно, что в прошлом Зелиг уже неоднократно женился под разными именами. Общественное мнение ополчается против него. Он исчезает. Юдора находит его в окружении Гитлера. Вместе с ней он бежит от фашистов на самолете. Впервые в жизни сев за штурвал, Зелиг управляет самолетом как заправский пилот. В кои-то веки «болезнь» спасла ему жизнь. Общественное мнение вновь приветствует Зелига. Он женится на Юдоре, выздоравливает и постепенно растворяется в толпе счастливых людей, чьих имен история не сохранила.

♦ Шутовская притча с почти безграничным множеством смыслов, близкая по духу фильмам Где свобода?.. Dov'è la lib-ertà…?* или Будучи там, Being There*. На самом поверхностном уровне Зелиг воплощает – и обличает – в образе главного героя раболепство всех «соглашателей» на земле. На уровне более глубоком он воплощает, напр. в немного безумной и абсурдно зрелищной манере жажду ассимиляции некоторых евреев или же желание слиться с толпой, скрытое в душе каждого художника. (Как писал Хэзлитт, которого цитирует Борхес, «Шекспир был похож на всех людей, за тем лишь исключением, что был похож на всех людей»[145]145
  «От некто к никто». В пер. Б. Дубина (1993) смысл искажен: «Шекспир был как все люди, с тем лишь отличием, что не был похож ни на кого».


[Закрыть].) Кроме того, Зелиг дарит универсальный и трогательный образ среднего человека. Сколько бы перевоплощений он ни претерпевал, Зелиг остается все тем же беспомощным и жалким маленьким существом, который гоняется за безопасностью и индивидуальностью и при необходимости всегда готов пожертвовать последним ради первого. На формальном уровне Зелиг – самый борхесовский фильм из всех, что до сих пор дарил кинематограф. Эта псевдодокументальная картина, составленная из поддельной или умело сфабрикованной архивной хроники, высмеивающая наши интеллектуальные привычки, наше изумление и покорность перед «документом», эта воображаемая биография реального персонажа (или реальная биография воображаемого персонажа) достойна встать в один ряд с этюдами о Пьере Менаре или Фунесе, написанными автором «Вымышленных историй». С естественностью и невинностью первопроходцев Вуди Аллен свободно располагает свое творчество на территории самой модернистской литературы где-то между Кафкой и Борхесом. Как и Кафка, он не забывает о комической стороне сюжетов; юмор заменяет ему страховочную лонжу.

Огромная популярность Вуди Аллена не должна затмевать для нас тот факт, что путь этого юмориста, начинавшего на телевидении и в нью-йоркских кабаре, удивителен и странен для современного кино. Еще несколько лет назад прокатчики сомневались, стоит ли выпускать его фильмы за пределами США. В Энни Холл, Annie Hall, 1977, on совершил свой 1-й качественный скачок, обратившись к зрителю напрямую и сделав собственное «я» главным героем своих постановок. Сегодня, подобно Бунюэлю в его последний период, он стал неутомимым исследователем форм и возможностей кинематографа. И эти исследования не только не отдаляют его от широкой публики, но делают его одним из самых популярных режиссеров мира. Во времена, когда кинематограф часто кажется избитым, изношенным и не способным к метаморфозам, он не перестает удивлять. Здесь классически ясный и прозрачный стиль служит многозначной, загадочной притче, оставляющей впечатление, будто она испокон веков существовала где-то в памяти человечества.

БИБЛИОГРАФИЯ: сценарий и диалоги в сб.: Three Films of Woody Allen, Random House, New York, 1987 – со сценариями Бродвейский Дэнни Роуз, Broadway Danny Rose, 1984, и Пурпурная роза Каира, The Purple Rose of Cairo, 1985.

Земля

1930 – СССР (немой, 84 мин)

· Произв. Украинфильм (Киев)

· Реж. АЛЕКСАНДР ДОВЖЕНКО

· Сцен. Александр Довженко

· Опер. Даниил Демуцкий

· В ролях Стефан Шкурат (Опанас Трубенко), Семен Свашенко (его сын Василь), Юлия Солнцева (дочь Опанаса), Елена Максимова (Наталка, невеста Василя), Николай Надемский (дед Семен), Иван Франко (кулак Белоконь), Петр Масоха (его сын Хома), Владимир Михайлов (поп).

Старый украинский крестьянин умирает в открытом поле на глазах у всей семьи. Неожиданно ему захотелось что-нибудь съесть: он надкусывает яблоко и испускает дух. Молодой колхозник Василь говорит отцу, взволнованному грядущими изменениями, что в их деревню скоро привезут трактор. Крестьяне ожидают чуда. Трактор глохнет, но вскоре перестает барахлить и продолжает свой триумфальный проезд. Все это совсем не нравится местному кулаку и его сыну Хоме: их земли скоро будут переданы колхозу и возделаны машинами. С наступлением ночи мечтательные пары входят в новую эру. Василь танцует от радости в темноте, но его убивает Хома. На следующий день отец Василя говорит во всеуслышание: «Как погиб мой Василь за новую жизнь, то прошу и похоронить его по-новому. Чтоб не попы и дьяки про смерть… А наши хлопцы и дивчата сами… И пусть поют новые песни про новую жизнь». За гробом Василя следует длинная процессия. Лицо юноши в открытом гробу ласкают ветки яблонь. Старушка задается вопросом: «Без попа – добре ж, если нет бога… А если есть?» Поп просто гневается на безбожников. Невеста Василя, раздевшись в своей комнате, кричит от бешенства и боли. Беременная мать Василя готовится к родам. Хома как бешеный мчится вслед процессии и кричит: «Моя земля! Не дам!» Он кается в своем преступлении и рассказывает о нем в подробностях. Но никто не обращает на него внимания; все слушают речь колхозника, который говорит о славе и всеобщей пользе судьбы Василя, сравнивая ее с большевистским самолетом, парящим в небе. Очищающий дождь проливается на поля и на дары земли.

♦ Большинство фильмов Довженко – боевые картины, свидетельствующие о редкостной визуальной и идеологической жестокости. Специфика этих картин состоит в том, что их зачастую мощная поэтика целиком и полностью подчинена пропагандистским целям. Земля не является исключением. Отказываясь от созерцания и вневременности, Довженко, напротив, стремится описать очень определенный момент в политической истории страны: начало коллективизации земель и механизации труда. В этот особенный момент происходит трагическое столкновение 2 миров и крестьянских классов. Одни (кулаки) символизируют в его глазах прошлое, мракобесие, гнет и насилие; другие (колхозники) – прогресс, гармонию, будущее и радости не столь тяжкого труда. За исключением 1-й, простой и универсальной сцены (безмятежная смерть дедушки, прожившего долгую и насыщенную жизнь), Довженко мастерски использует возможности поэтической метафоры, ряда собирательных и символических образов, как оружие в идеологической борьбе. Расчетливый полемист и защитник идеи, он ищет в изображении, в поэме, в лиризме ту силу убеждения, которой другие требуют исключительно от драматургии. Не то чтобы он презирал или недооценивал драматургию – нет, но он всегда ставит ее ниже поэтического порыва, который должен рождать солидарность в зрителе. Так заключительные сцены, где смешиваются песни колхозников в похоронной процессии, невыносимые страдания вдовы, проклятия попа, признания и злобный бред убийцы, рождение брата Василия, своей визуальной и диалектической виртуозностью обязывают нас осудить кулака как врага прогресса, коллективизации, механизации – в общем, всех жизнетворных сил и правды на земле. Дело специалистов (не по кинематографу, а по истории России) определить, насколько легитимно это осуждение, особенно на Украине. Отметим, что в то время «Правда» упрекала Довженко, который недостаточно охарактеризовал кулака, поспешил осудить его, прежде чем описать. Поэтическая аллегория часто приобретает у Довженко опасную схематичность показательных процессов.

БИБЛИОГРАФИЯ: в серии «Классические киносценарии» (Classic Film Scripts, London, 1973), том 41, опубликован текст, составленный Довженко между 1919 и 1952 гг. Это запоздалый литературный эквивалент фильма – более нюансированный и менее обрывистый; он содержит значительные расхождения с оригинальным произведением. Ранее этот текст был опубликован на фр. языке «Бельгийской королевской синематекой» (Cinémathèque royale de Belgique, 1958), а также ― на рус, англ. и фр. языках в Москве (1965).

Zero de condulte
Ноль за поведение

1933 – Франция (44 мин)

· Произв. Argui Films (Жак-Луи Нунез)

· Реж. ЖАН ВИГО

· Сцен. Жан Виго

· Опер. Борис Кауфман

· Муз. Морис Жобер

· В ролях Жан Дасте (воспитатель Юге), Робер Ле Флон (воспитатель Паррен), карлик Дельфен (директор), Бланшар (старший воспитатель), мадам Эмиль («Мамаша Фасолина»), Луи Лефевр (Косса), Жильбер Прюшон (Колен), Жерар де Бедарьё (Табар), Мишель Файар (девочка), Леон Ларив (учитель химии), Анри Сторк (кюре).

Каникулы кончились, двое мальчишек возвращаются на поезде в коллеж, хвастаясь друг перед другом последними трофеями. Они приезжают уже поздно вечером. В спальном помещении на них осыпается град наказаний. Один мальчик – лунатик – гуляет во сне. Наутро во дворе четверо мальчишек вступают в заговор. Воспитатель Юге, мечтатель и поэт, на уроке пародирует Чарли Чаплина, а чуть позже на уроке делает стойку на руках на собственном столе. Выведя детей на прогулку в город, он сбивается с пути: детям приходится его искать. Прогулка заканчивается под проливным дождем.

Директор коллежа – карлик, едва способный дотянуться до полки над камином, где он по обыкновению сушит свою шляпу, – делает ученику Табару (одному из заговорщиков) выговор за длинные волосы и сажает его под арест. Воскресенье один из ребят проводит у доверенного лица родителей, 2-й ― у своей матери, кухарки по прозвищу Мамаша Фасолина (она слишком часто жалуется старшему воспитателю на то, что детей вечно кормят фасолью). В учебной аудитории пузатый, грязный и лысеющий учитель химии сочувственно гладит Табара по руке; в ответ ученик называет его «дерьмом». Директор требует от Табара публичных извинений; вместо этого Табар говорит: «Я и вас назову дерьмом». Это – сигнал к восстанию, которое поднимается в спальне: кровати громоздятся на-попа, подушки раздираются, пух летает в воздухе. Утром 4 заговорщика привязывают к кровати спящего воспитателя по прозвищу Пердун, ставят кровать вертикально у окна и обвешивают его фонариками. Затем они скрываются на чердаке, обстреливают разным хламом важных шишек, собравшихся на школьный праздник, и с песнями уходят вдаль по крыше.

♦ Ноль за поведение – дебютная картина продюсера Жака-Луи Нунеза, заключившего договор с компанией «Gaumont» (1-й вариант названия: Остолопы, Les cancres). Изначально предполагалось, что ее будут показывать вместо довеска на сдвоенных сеансах. Сцены в интерьерах были отсняты за неделю, натурные сцены – за 12 дней, что действительно достойно уважения, учитывая жанр и продолжительность фильма. Перед 1-м показом в Бельгии, в Брюсселе (октябрь 1933 г.), Виго сказал: «Никто и ничто не мешали нашей работе». Это что касается съемок. Дальнейшая судьба фильма – отдельная тема, ставшая легендой во французском кинематографе: в апреле 1934 г. цензура полностью запрещает прокат, пленка скитается по киноклубам до 1945 г., затем – коммерческий прокат в Париже в кинотеатре «Пантеон» (в паре с Надеждой Мальро, L'espoir, 1945). Судьба Ноля за поведение очень схожа с судьбой Мерлюсса, Merlusse*: оба фильма, маргинальные по сути и прокатной судьбе, показывались на сдвоенных сеансах; оба в середине 30-х гг. незабываемо рассказали о детстве в коллеже и в интернате. При этом невозможно представить себе 2 фильма, более далеких друг от друга и противоречащих друг другу по стилю и духу. С одной стороны – реалист Паньоль: болтливый, с невероятно современным восприятием мест и персонажей, пытающийся в отстраненном, но пронзительном стиле анализировать конфликты между детьми и взрослыми и примирить их (пусть даже придется добавить по-сказочному наивный финал); с другой стороны – Виго: жестокий сюрреалист, близкий к немому кинематографу, противопоставляющий 2 чужих и непримиримо враждебных друг другу мира детей и взрослых, где взрослые символизируют организованное общество. У Виго взрослые (за исключением воспитателя Жана Дасте, мечтательного ребенка-переростка) – либо призрачные тени, от которых не жди никакой защиты, либо крикливые и гнусные чудовища. Фильм несет довольно мощный заряд ненависти и агрессии, который исследователи часто пытаются подсластить; нет никаких сомнений, что именно этот заряд стал причиной долголетия фильма и его радикальной чистоты, сохранившейся до сих пор.

Доведенный до крайности карикатурный гротеск (много ли вы знаете карликов-директоров коллежа?) и использование давно обветшалых приемов (напр., замедленные съемки процессии бунтующих детей) не позволяют причислить Виго к режиссерам нового времени (потешное побоище в финале досадно напоминает какое-нибудь творение Рене Клера). Впрочем, самого Виго это нисколько не заботило: прежде всего, он хотел воспользоваться воспоминаниями детства и ученических лет, чтобы разжечь пожар анархизма и заявить о презрении и ненависти к обществу. Можно ли оправдать этим обличительным пылом невыразительность детских персонажей, их прискорбную безликость на фоне карикатурного изображения взрослых? Все вышеперечисленное сильно контрастирует с олимпийским спокойствием Паньоля и удивительным содержательным богатством всех его героев. Несколько лет спустя Кристиан-Жак примирит всех Беглецами из Сент-Ажиля, Les disparus de Saint-Agil*: вот у кого будет романтика высочайшей пробы.

БИБЛИОГРАФИЯ: сценарий и диалоги в журнале «L'Avant-Scène», № 21 (1962), а также – в книге Жан Виго: Jean Vigo, Œuvres de cinéma, Cinémathèque Française – L'Herminier, 1985. В эту книгу, один из наиболее полных трудов, когда-либо посвященных одному режиссеру, включены различные версии сценария, хроника создания фильма и многочисленные документы.

Zhufu
Моление о счастье

1956 – Китай (2757 м)

· Произв. Пекинская киностудия

· Реж. САН ХУ

· Сцен. Ся Янь, по новелле Лю Сюня из сборника «Сомнения»

· Опер. Цянь Цзян (цв.)

· Муз. Лю Жуцэн

· В ролях Бай Ян (вдова Сянлиня), Вэй Хэлин (Хэ-шестой), Ли Цзынго (4-й хозяин Лу), Си Линь (4-я хозяйка Лу), Ди Ли (жена Лю), Ли Цзянь (невестка), Гуань Цзунсян (Вэй-второй).

1916 г., горы Чжэцзян. Предприимчивый родственник помогает крестьянке продать недавно овдовевшую невестку некоему горцу. Младший сын крестьянки не одобряет эту сделку и предупреждает молодую женщину о том, что ее ждет. Та сбегает из дома и устраивается служанкой в богатой буддистской семье Лу. Приходит весна. Женщина старается изо всех сил и нравится хозяевам, однако предприимчивый родственник похищает ее, и вот ее уже насильно выдают за горца. Пытаясь сбежать, она получает травму и теряет сознание на собственной брачной церемонии. Горец лечит женщину и, когда она просит отпустить ее на волю, выполняет просьбу. Она растрогана и понимает, что этот человек – вовсе не такой мерзкий тип, как ей казалось. Постепенно они обретают семейное счастье. Общую картину омрачает только одно обстоятельство: мужу никак не удается выплатить долги, в которые он влез перед свадьбой. Он выбивается из сил и в конце концов умирает. Их общего ребенка съедают волки. Женщина, теперь уже дважды вдова, возвращается на работу к прежним хозяевам. Ее неотступно преследуют мысли о собственных злоключениях, и, пойдя на поводу у суеверия, она тратит свои сбережения на покупку «придела» в ближайшем храме. (Старая служанка семьи Лу сказала ей, что в царстве мертвых ей придется разорваться пополам, и каждый из бывших мужей получит по половине ее тела.) Хозяева решают, что она приносит несчастье, и запрещают ей осквернять своим прикосновением новогодние подарки. Она понимает, что алтарь ровным счетом ничего не меняет в том, как относятся к ней люди, и от злости разносит его топором. Вскоре ее увольняют. Она побирается и умирает на улице, покинутая всеми.

♦ 1-я послереволюционная экранизация Лю Сюня (1881―1936), снятая к 20-летию его смерти. Эта очень цельная и очень чистая по форме мелодрама, выполненная в элегантных и нежных красках, лишний раз доказывает (если это еще нужно) универсальность жанра на всех широтах и во все времена. Повествование строится на скитаниях женщины (основанных на последовательности ситуаций, характерных для китайских общества и кино) и на описании быта и злоключений героини, чья несчастная судьба обусловлена и социальным положением, и личным невезением. Авторский стиль Сана Ху обладает скрытой лирической силой и, согласно фундаментальному закону жанра, придает мгновениям мира и покоя, переживаемым героиней, не меньше значения, нежели превратностям судьбы, внезапным поворотам и катастрофам, которыми усеян ее жизненный путь. Замечательная актерская работа Бай Ян отвечает всем требованиям жанра. В отличие от Седой девушки, Baimao nü*, не столь однородной и крепкой мелодрамы, революционная пропаганда прорывается только в коротком закадровом комментарии, открывающем и завершающем повествование, «действие которого происходит в давно прошедшие времена, которые, к счастью, никогда не возвратятся».